Жизнь без света

Вот такая она, эта штука депривация – потеря зрения.

И хорошо, если рядом есть кто может душой обогреть, советом, делом помочь, книгу почитать, одеть, накормить. Да, боже мой, всё, тому, кто рядом, нужно делать всё, когда это еще потерявший зрение сможет преодолеть свою немощь. Но в любом случае жизнь берет свое, и рано или поздно, а посттравматический синдром может длиться и несколько месяцев, и несколько лет, и рано или поздно человек возвращается к людям, к жизни, и нужно учиться жить по-новому, учиться жить новой жизнью от мелочей, как отрезать кусок хлеба, до глобального – переосмысления себя, своего места в мире, да и самого мира тоже, учиться познавать, видеть мир, не видя его. И кто-то смирится и так и остается в своем тихом замкнутом мирке, а кто-то, кого жалит и мешает покоиться в этом мирке гвоздь в одном месте, предпочтет иное, и этот ужаленный, этот гвозданутый жаждой жизни, он найдет в себе силы и сделает этот первый и, возможно, самый важный шаг в своей жизни – шаг из убогого, жалкого мирка в жизнь! И добьется своего, и наполнит эту самую жизнь победами маленькими и большими, достижениями и свершениями, радостью открытий и уверенности в себе! Потому что они любят друг друга – он любит жизнь, а она его, и любит он жизнь так, как ее нужно любить, а она любит смелых!

– Да-а, что можешь, то можешь! И жути-то жути напустил, чувствуется старая школа, иеремиаду, депривацию приплел, в риторику пустился – есть ли у ужаса предел? Скажи честно: «предел» у Волошина стянул?

– А, это опять ты.

– Я, мой любезный друг Гаврилов. Ужасом, поди, всех читателей распугал и что дальше думаешь делать, как назад собирать будешь?

– Буду рассказывать, как люди, поистине, совершая подвиг, обретают новую жизнь и, порой эта жизнь становится ничем не хуже прежней.

– Любопытно. Только давай поменьше громких слов.

– Любопытно? Тогда не мешай.

Да, сознаюсь, «предел ужаса» у Волошина взял и на этом с ужасами заканчиваю, но сомнения, они не покидают меня – а так ли интересны мои исследования? Сомнения. Давлю их, мешают они мне, тормозят, не дают взять разбег, чтобы оторваться от земли и испытать радость экстаза полета мысли.

Но не хочу, никак не хочу оставлять вас со своими мерихлюндиями, и, если я все-таки вверг вас в их пучину, давайте вспомним светлой памяти Высоцкого Владимира Семеновича и «сомнения в себе истребим», и примем это как руководство к действию. К высшей мере демонов сомненья! Пинком под зад дум отчаянье! Разберемся мы с ними – и с думами, и с демонами, и с жизнью незрячих людей тоже разберемся! Может, хотя бы только для того, чтобы разобраться в своей и понять, и найти путь и призвание, ведь призвали же для чего-то каждого из нас сюда, на эту Землю, в этот мир?

– Все? Закончил? Похныкал в жилетку, потом в патетику! Призвание! Путь!

– Достала ты меня! Черт с тобой, давай шкуру!

– Какую шкуру?

– Слепого!

– Прямо сейчас, на ночь глядя?

– А что уже ночь?

      – Еще ночь, но скоро утро!

– Ого, засиделся я, заработался, значит, бесов сомненья будем завтра изгонять. И с самого утра!

Утро вечера мудренее, только вечер тоже не дурак и со счетов его сбрасывать не нужно. С вечера решил, начну день, как всегда, только с завязанными глазами, как будто ослеп. Приготовил повязку для глаз, завел будильник на «5», чтобы хоть как-то получить эффект неожиданности, и чтобы темнота была погуще. Будильник, зараза, заревел, а я будто и не спал вовсе, и толком не проснувшись, не открывая глаз, завязал их, да потуже, чтобы все было честно, без подгляда.

Всё! Вот она слепота. Добро пожаловать в ад, г-н Гаврилов!

Тапки я нашел без труда – спустил ноги с кровати и нащупал. И поздравил себя с первой победой. С возрастом мы обрастаем привычками, и не всегда плохими, у меня – это первым делом заправить постель, вторым постоять под душем, на третье, на десерт – кофе.

Постель, когда просыпаюсь один, всегда заправляю сразу, и поскольку еще не успел проснуться, то все движения, все действия происходили сами собой – на автомате. Чувства страха, потерянности не было, может оттого, что не совсем проснулся и был у себя дома, в привычной обстановке, а не в кафе, и была четкая задача: заправить постель. Я слышал, что у людей бывает зрительная память, но не догадывался, что она есть и у меня, а она проснулась, правда не сразу, и я каким-то вторым зрением, как бы со стороны видел себя, кровать, пространство вокруг нее, и почему-то в неярких, серых тонах. Я повернулся лицом к кровати, нагнулся, нащупал край простыни, подтянул, расправил, подоткнул, повторяю, все это я видел внутренним взором и делал автоматически, нащупал подушку, взбил, положил на место, тоже проделал с другой. И с одеялом проблем не возникло, нашел край, также наощупь нашел длинную сторону, взмахнул и опустил. Далее, нащупав голенью край кровати, не разгибаясь, двинулся вдоль нее, расправляя одеяло. То, что голенью нужно найти край кровати пришло само, я не думал, не говорил себе: «Чтобы заправить постель, тебе нужно подойти вплотную к кровати, приставить голень ноги к ее краю и двигаться дальше вдоль нее, контролируя передвижение голенью то одной, то другой ноги, и тогда у тебя все получится». Этого не было, как не было и дискомфорта. Я уже проснулся, но страха не было по-прежнему, наверно оттого, что поставил себе задачу, сосредоточился и хорошо знал, представлял, где что находится. Я знал, что на пуфе возле кровати лежит покрывало, потому что вечером положил его туда. Пуф легко нашелся, не составило труда взять покрывало, расправить, взмахнуть им так же, как одеялом, и опустить, и так же, как если бы у меня не было повязки на глазах, выверенными движениями расправить. Всё! С постелью всё! Не скажу, что это отняло много времени, нет, поскольку все делалось на автомате, подсознательно и ничего нового в этом для меня не было.

Дальше мне предстояло одеться, и здесь я должен описать свое жилище. Случилось так, что мои приятели, люди состоятельные, решили, что им будет лучше жить за границей, но люди они не только состоятельные, но и осмотрительные – а вдруг не поживется на чужбине, и рубить концы и все авуары туда перетаскивать не стали, а если вдруг придется возвращаться, оставили двухэтажный домишко в совсем неплохом месте наших субтропиков. Этот домишко они сдали мне, с условием блюсти чистоту и порядок, оплачивать коммуналку и кормить собачку. Собачонка была простой дворняжкой, девочкой, довольно симпатичной и сообразительной, звали ее Билли. Хозяин болел джазом и назвал ее в честь Билли Холидей. При доме был небольшой дворик и сад, там Билли и жила, и мы с ней очень даже неплохо ладили.

Итак, Билли жила в саду, а я в двухэтажном доме. На втором этаже было несколько комнат, ненужные я закрыл, а пользовался спальней и кабинетом. Чего еще желать – меблировка вся, какая нужно: посреди спальни кровать, с обеих сторон по тумбе у изголовья, были пуф возле зеркала, зеркало на стене, под зеркалом консоль, у другой стены большой шкаф и дверь, за дверью через пустой холл с ковром на полу – кабинет. С кабинетом сложнее, с кабинета все и началось. Сложилось так: сплю я в спальне, и это правильно, а раздеваюсь и оставляю одежду в кабинете, наверно, это неправильно, но вот как-то так повелось.

Но напомню, что я еще находился в спальне и, вытянув левую руку вперед, это тоже пришло само, я даже не думал об этом, и не так чтобы уж сильно медленно и осторожно двинулся вперед, отошел от кровати, сделал пару шагов – ага, вот он шкаф. Веду рукой вдоль шкафа и иду, и еще ощупываю пол, т.е. как бы скольжу ногами, это тоже выработалось само. Шкаф большой, медленно иду вдоль него. Стоп! Закончился шкаф, поворачиваю налево – вот она дверь. Очень хорошо! Той же рукой нащупал стену, расслабился, холл-то пустой, прибавил шаг и тут же со всего маху прилип лбом к торцу кабинетной двери… Искры из глаз! Больно! Обидно! Но сам виноват, не учел, что дверь может быть открыта, рукой нащупать я ее не мог, рука шла вдоль стены, вот и припечатался!

Но! Но повязки не сорвал и матерился недолго, на кого ругаться-то – на себя? Потирая лоб одной рукой, не прекращая ощупывать второй, я ступил в кабинет, миновал стеллажи, у входа по обеим сторонам стеллажи с хозяйской библиотекой, за что ему отдельное спасибо, следом за стеллажами, у левой стены, небольшой кабинетный диван, напротив дивана стол с компьютером. Джинсы и футболка лежали на диване. И диван, и одежду я нашел особо не трудясь, футболку надел правильно, не задом наперед – на воротнике нащупал бирку, по ней и определил, где перед, где зад, а джинсы, господа, по-другому никак не наденешь, только правильно – пуговицу в петлю, молнию вверх – и всё! На штурм! Вперед!.. И опять лбом! Да, твою maman!

Мольберт – хороший, двухсторонний, т.е. холсты с обеих сторон можно ставить, из бука, тяжелый, на колесах, поэтому и не упал – покатился, а у меня снова искры из глаз и слезы, и снова больно и обидно!

Хозяин иногда баловался с мольбертом, и я решил его не убирать, вдруг когда-нибудь озарит. На такой случай поставил чистый холст и при осмотре моих хором каждая новая гостья с трепетом восхищения выдыхала: «Вы художник?» И этот вопрос открывал мне поистине безграничные горизонты для фантазий и импровизаций, после чего следовал непременный осмотр спальни.

Мольберт! Он был первым шагом, увертюрой к симфониям сладострастия, наслаждения и упоительного блаженства! Я простил ему и слезы, и искры из глаз, но после такой неожиданной встречи осторожность стала брать верх над нахальством, ведь меня ждала лестница и спуск на первый этаж, и перспектива скатиться по ней с повязкой на глазах. А с лестницы скатился, глядишь, уже и повязочку снимать не надо – другие снимут с хладного тела. Но холл я миновал спокойно, рука сама нашла, ухватилась за перила, может оттого, что внутренним взором я представлял себе холл. Спуск не принес неожиданностей и холл первого этажа я преодолел так же уверенно, никуда не заехал, ничего не снес. Сразу за холлом следует кухня, и чтобы то, что произошло дальше, стало более понятно, нужно вам и кухню хотя бы приблизительно описать. Кухня – это, скорее, не кухня, а гостиная – размер больше соответствует гостиной, но я ее для удобства зову кухней. Слева, как войдешь, вдоль стены, на всю длину гарнитур с тумбами, мойкой, газовой плитой, посудомоем и пр., над ними подвесные шкафы со всякой утварью и в том числе кофе и чаем. От кофе я решил отказаться и обойтись чаем.

Чай, казалось бы, что проще? А не тут-то было! Заварку и чайник-заварник я нашел легко – хорошо, когда все знает свое место. Бросить заварку в чайник – да тоже легко, проще простого – открыл банку с чаем, взял щепотку и бросил в заварник.

С чайником, в котором воду кипячу, все пошло не так, вернее, сначала так, потом не так – сикось-накось вот как. Чайник у меня со свистком, это удобно, он стоял тут же на газовой плите, но в него же надо воды налить. Пожалуйста, вот она вода – в пятилитровой бутылке под раковиной. Открыл дверцу под мойкой, достал бутыль, нащупал пробку, открутил, стал наливать в чайник, и будьте любезны, получите и распишитесь! Не рассчитал движение, бутылка крутанулась и полилась водичка! В чайник немного попало и на меня немного, на пол много! На полу ламинат и воду нужно, как можно скорее вытереть – хозяйка предупредила. Где тряпка лежит я знаю, но пока тряпку найдешь по всей кухне воду растащишь, и пока вытрешь, сколько времени пройдет! Принимаю решение: под плитой на ручке духовки висит полотенце, им я и вытру пол. Левой рукой буду нащупывать, где вода, правой вытирать, выжимать полотенце буду в раковину, все равно там ничего еще нет и пол у меня чистый. Вот так все просчитал и сначала все шло, как задумал: взял полотенце, на корточки опустился, воду нашел, стал собирать и отлично дело пошло! Но пора уже и полотенце выжимать, резко выпрямляюсь и головой прямой наводкой в низ столешницы – крышки стола! Чуть все чашки-ложки не опрокинул! И опять головой! У-у-у! – это я от боли. Ох, и резкий же я парень, и везет же мне сегодня на голову, и с самого утра! Вот такая пруха, не жизнь, а полный…диксиленд!

Но! Но повязку не тронул и воды в чайник все-таки налил, и кипятить поставил. Хоть со спичками не пришлось возиться – пьезоподжигалка у плиты, выставил пламя, чтобы в дно било. Как выставил? Ручками. Правой подачу газа регулирую, левой резко проведу возле дна чайника – ага, сильно горит, пламя за край выбивается, убавлю маленько и опять проверка рукой, так и выставил оптимум. А теперь можно и передохнуть, подождать, покуда вода для чая закипит. И вот ведь что интересно, в глазах темнота, ничего не вижу, но, как бы со стороны, все-таки вижу себя сидящим на стуле. А что? Сижу себе и сижу, жду, когда чайник закипит и этот диксиленд в башке утихнет.

Чайник зашумел, потом засвистел, хоть здесь пофартило – чайник искать не пришлось. Выключил газ, убрал свисток с чайника, пальцем левой руки нащупал горловину заварника и на этот раз медленно, с осторожностью подвел носик чайника к горловине и стал наливать, не торопясь, без резких движений – кипяточек лью, крутой, не что-нибудь. Лью и слышу, звук-то у струи, что в заварник льется, разный – сначала один, потом другой. Это же что у нас получается? Получается, вода в чайник льется, звук струи от стенок заварника отражается и по мере заполнения становится другим. Стоп! Похоже, хватит, как бы через край не полилось.

Как объяснить четкость и последовательность моих действий не знаю, никто меня не учил, что нужно делать вот именно так, может, инстинкты проснулись, может, так сконцентрирован был, не знаю, но откуда-то это пришло, причем само. Ладно, все это хорошо, но пора бы и душ принять, и зубы почистить. До ванной добрался без приключений и довольно быстро, хотя нужно было выйти из кухни, повернуть немного направо и преодолеть холл, где могли помешать кресла, камин, диван и еще кое-какая мелочь, найти дверь и открыть ее. Мне повезло – дверь на этот раз была закрыта.

Я уже говорил, хорошо, когда у вещей в доме есть свое место, легкими касательными движения продвигая правую руку вдоль раковины умывальника, нашел мыльницу, левой нащупал рычажок крана, медленно поднял его, подставил руки под струю, намылил, смыл. С руками порядок! Теперь зубы. Берем тюбик зубной пасты, скручиваем пробку. Есть, скрутил. Теперь щетка. Вот она наша щеточка! Очень хорошо. Нет, не очень хорошо, паста в раковину упала. Ладно, вторая попытка, попробуем еще раз…

И снова диксиленд! Да душу мотать! Сколько можно?! Форт Боярд какой-то!

Я хочу вас предупредить, если вдруг вам захочется повторить мои опыты, будьте осторожны и внимательны, крайне важно не перепутать тюбики – с кремом и зубной пастой, это очень неприятно чистить зубы кремом для лица. Вкус у крема уж очень отвратительный, еще та пакость. Отплевавшись, я решил применить к себе штрафные меры. Я делаю так всегда, если у меня что-то не получается и считаю это правильным: не получилось, сам виноват, значит, что-то не учел, не просчитал, вот тебе за это бонус – штраф: не сделал это, тогда сделаешь это и еще вот это. Усложняющим бонусом стало бритье. Безопасную бритву я нашел почти сразу, она стоит в стакане вместе с зубной щеткой, но с бритьем я придумал вот какую штуку…

А давайте сделаем так, чтобы не утомлять вас лишними подробностями, скажу, что разделся легко, душевую кабину нашел легко, появился автоматизм в движениях, руки будто сами знали, что им делать, откатили дверь кабины, бритву, чтобы не мешала, воткнули в рот, сами нашли лейку душа и рычаг крана. Но теперь-то я уже ученый и хитрый струю воды из лейки душа направил вниз, в поддон, подождал, когда пойдет теплая, тогда и полез. Облился водой, выключил воду, руки сами нашли шампунь, открыли, налили в ладонь сколько нужно, ну а дальше, как обычно, намылил голову, но смывать не стал, этой же пеной намылил лицо и стал бриться. Наощупь! И скажу вам: бритье вслепую дело совсем нехитрое и поскольку бороды и усов не ношу, то побриться большого труда не составило. Все предельно просто – пальцами одной руки находишь щетину, другой сбриваешь ее – вот и вся арифметика. Правда, бреешься немного дольше, но зато намного чище, бреешь-то не на глаз, а наощупь!

Свой эксперимент я решил закончить после того, как смыл шампунь, постоял под контрастным душем и вот какая мысль мне пришла в голову: «Нобелевскую премию тому, кто придумал душ, а то раздают кому попало»! После чего растерся полотенцем, оделся и только после этого сказал себе: «Стоп, друг Гаврилов! Хватит для первого раза». Пить чай и кормить Билли с завязанными глазами я не рискнул – вдруг испугается собачка и придется мне лечить ее от заикания.

Опа! Заикающаяся собака. Собака-заика. Старичок – это что-то новое. Да, почил Хичкок, вот кто мог! Такую бы бомбу отлил из моей идеи! Ладно, пора подбить бабки: к чему мы, так сказать, пришли и что мы имеем.

Первым делом проверим качество и урон. С уроном все было в порядке – его не было, а качество было и было нормальным: качественно и правильно была заправлена кровать, и совсем не скажешь, что ее заправлял наощупь, вслепую. Пол в кухне был сухим и в ванной все было на своих местах: мыло, щетка, бритва, тюбики, полотенце. А что с чаем? И с чаем тоже порядок! Все, можно наливать, пить и подсчитывать, что у нас в сухом остатке имеется.

Констатирую: после того, как завязал глаза, чувства растерянности не было, почти сразу пришло понимание, что нужно делать и как. Сразу понял где, в каком месте комнаты нахожусь и какие вещи окружают меня, стал ощущать пространство, проснулись рефлексы, инстинкты – когда заправлял кровать, голень сама нашла край кровати, сами начали работать руки – точечными прикосновениями ощупывать предметы, ноги тоже – скользящими движениями ощупывал пол. Память каким-то образом сама включилась – вспомнилось, где что находится, и здесь помощником мне был порядок в доме, как видим, он много значит в жизни и зрячих, и слепых. Что еще? Сама собой стала вырабатываться последовательность, порядок действий, правда, на эти действия ушло значительно больше времени, нежели обычно, но это же был первый раз, без какой бы то ни было подготовки, с абсолютно чистого листа и без посторонней помощи. Про тревогу, страх, дискомфорт я уже говорил – их не было.

И еще, как мало мы знаем о себе, что можем, на что способны, какие скрытые возможности дремлют в нас, а может, и правда, нет предела возможностям человеческим? И наверняка дело не только в физической силе. В силе духа – да, смелости – да, не должен человек бояться и, по возможности, ничего, и неважно зрячий он или незрячий – не должен, но при этом нужно быть крайне осторожным, подтверждением тому – три шишки на моей голове.

И в самом сухом, просто обезвоженном остатке мы имеем, что слепым быть можно, трудно, очень трудно, но можно, и на сей счет приведу мнение Стиви Уандера, а уж кому доверять, как не ему: «Это ничего, что я слепой, могло быть и хуже».

И еще небольшая сентенция от Валери Валеруа: «Совесть – дама неприятная, но сколько пользы от нее». И с этим тоже нельзя не согласиться: совесть – она такая, от нее кровь в жилах точно не застоится, вон какую работу провернули.

Таким образом, подвожу окончательный итог: эксперимент удался и прошел успешно! Но вопросы все-таки остались: как и чем живут незрячие люди, ведь наверняка их обучают, как жить так, чтобы шишек на голове было меньше. И вообще, что они могут, и чем-то же они отличаются от нас, кроме того, что не видят?

Много вопросов, но, увы, наш мир устроен так, что в нем вопросов больше, чем ответов, а может, в этом и одно из наших предназначений – искать и находить ответы на них?

А вы, дамы и господа, что вы думаете по этому поводу?

Глава 4

Колтыганов. Прощай, детство – здравствуй, интернат

Интернат. Как давно это было, немудрено, что что-то стерлось из памяти, жизнь-то, оказывается, вон какая длинная. Живешь-живешь – день, ночь, неделя, месяц – все летит, куда-то летит, и не замечаешь, а вот сейчас вспоминать начал, удивляюсь: жизнь, какая же ты длинная!

Да жизнь штука длинная и времени, много времени прошло, что помню, расскажу, а что не вспомню – не обессудьте.

До города довез нас отец на своем «Трумене» – ЗИЛу 157-ом. Довез до самого вокзала, взъерошил мне волосы на затылке, сказал: «Держись, Юрка». Запрыгнул в кабину, хлопнул дверью, на прощанье пабакнул. Я не заплакал тогда, хотя как-то сразу тоскливо, грустно стало – вот она новая жизнь, враз началась, но я не заплакал – вроде как взрослый уже.

До города, в котором находился интернат, нужно было ехать на поезде целую ночь. Чтобы сильно не тратиться и чего ехать-то – подумаешь, всего ночь, мать купила билеты в общий вагон. Общий, так общий, чем он отличается от других, мне было все равно – на поезде ведь поедем! А отличался вот чем: в купейных начальство ездило, в плацкартных – народ попроще, а общий для колхозников и другой всякой разной шушеры. Почему для колхозников – так ведь не было денег у них, это в городе зарплату выдавали деньгами, а в колхозе трудоднями, галочками да палочками.

В поезде мать поначалу застеснялась, а потом ничего разговорилась. Огляделась – в вагоне все свои и пошел разговор про жизнь деревенскую, про урожай, про детей, про меня. Про дорогу в интернат вызнала. Любила и умела маманя поговорить-разговорить, да только не дома – отца жизнь помалкивать приучила и мать рядом с ним больше молчала. Я тоже попритих – тусклый, желтый свет в вагоне видеть совсем не давал, все незнакомо и так много всего, и все враз обрушилось на меня, как ливень летом. И как же мы скакали, орали, плясали под ним, дурачились, носились по лужам! А здесь, в вагоне, столько нового: колеса стучат, дети кричат, проводник ругается. И неожиданного: люди, после маманиного рассказа, меня рассматривают, жалеют, протягивают, дать хотят что-нибудь вкусное. С этой чертой, особенностью нашего народа: поделиться, помочь, кто из сострадания, кто из суеверия – подашь калеке, вроде как беду от себя отведешь, я еще не сталкивался и потому застеснялся, засмурнел, забился за мать, пригрелся и закемарил, а маманя, как наговорилась, так сидя и проспала до утра.

Приехали под утро, еще затемно, несколько часов прокантовались на вокзале и первым троллейбусом поехали в интернат. На троллейбусе я тоже ехал в первый раз, после шума поезда тихо, сиденья мягкие – не как в поезде, едет, урчит себе потихоньку. И вроде все выспросила мать, и как добраться объяснили, да уж больно город большой оказался, и сиденья в троллейбусе такие мягкие… Проспали мы с маманей остановку нашу, аж на другой конец города уехали, возвращаться пришлось, и до места добрались лишь после обеда.

В интернате никто нас особенно не ждал, не встречал, да и кто мы такие, чтоб нас встречать, подумаешь, какая птица важная из колхоза прилетела! В вестибюле сказали, что нужно в медпункт, там мои справки забрали, помыли под душем, с душем я до этого тоже не встречался, выдали новую одежду, отвели в столовую, оттуда в спальню. Вещей у меня было совсем ничего – в Районо сказали, что в интернате все выдадут. И, правда, выдали: рубашку, штаны, башмаки, носки, не новые, ношенные, но чистые, стиранные. Из дома я прихватил персики, в столовой сказали, что в спальню с ними нельзя, пришлось оставить, потом их, ясное дело, не оказалось, и я понял: здесь нужно ухо держать востро. Плохо мне в интернате поначалу было, был бы зрячий сразу сбежал, а так в уголок забьюсь и плачу. Долго не мог привыкнуть, а к концу обучения, наоборот, домой уже не хотелось.

Располагался интернат в старинном трехэтажном здании, аж в XIX-м веке какая-то меценатка выстроила его для слепых. Когда строила, думала, что обучаться будет человек 100, от силы 120, а когда я учился, обучалось нас уже человек 200-230. Со всего юга России, Украины свозили нас. Представляете, какой говор стоял. Разные все мы были – из разных мест, говорили по-разному и судьбы наши, еще такие маленькие, тоже были у всех разные. И слепота у всех разная, у каждого своя. Кто-то вообще ничего не видел, т. е. тотальник – слепой полностью, кто-то «с подглядом», как я, хоть что-то еще видел. Были слепые от рождения. Их спрашивали – они отвечали: «Я – готовенький». Одному брат вилку в глаз воткнул – за пачку печенья подрались. Несколько альбиносов было, у них от рождения зрение неважное. Были «подрывники», эти из оккупированных областей. После войны много всякой дряни осталось, найдут мину, гранату или взрывпакет, костер разведут, бросят и ждут – интересно же как долбанет, ну и долбало, кому глаза выжжет, кого так, что и собрать нечего – привет с войны, так сказать. Одному парнишке глаз из рогатки выбили и у него, как у меня – глаз выбили, другой видеть перестал. Разные случаи были, всех не упомнишь. Я поначалу не понимал, как это вообще ничего не видеть, думал, притворяются, пожил с ними, посмотрел – нет, не притворяются, им еще тяжелее, чем мне, помогать стал, как мог.

Совсем немного времени прошло – день, может, два и наступило 1-е сентября, и все дружно, как в стихотворении, первый раз в первый класс, а я во второгодники. Во второгодники меня маманя определила, поговорила с учителями и решила, что обучение в интернате мне лучше начать с первого класса, чтобы изучить шрифт Брайля, и 1-го сентября в первый класс я пошел второй раз. Каким был первый звонок в интернате, не помню, помню первую ночь и первое утро. Приехали-то мы поздно, пока с документами разобрались, пока помыли меня, переодели, накормили, пока с маманей простился – уже спать пора, привели в спальню, показали кровать. Заснул я быстро, намыкались за день, и не до знакомств с соседями мне было.

Дома среди ночи, если по малой нужде, коли совсем невмоготу, так выскочил за порог и тут же, прямо с крылечка, а коли терпит еще, так под первый куст. Здесь все незнакомо, и хоть что-то видел еще, а куда идти, где туалет? В спальне, кроме меня, еще шестнадцать гавриков, кого-то будить, спрашивать – ай, ладно, дотерплю до утра. Да, похоже, не я один терпел, кровати в разных углах хорошо, слышно так скрипели. Только вроде светать начало, как заорет музыка, следом забегает воспитательница, кричит, перекрикивая музыку: «Подъем! Ну-ка встали, быстро! Заправляем кровати! Кто плохо заправит, хоть одну морщинку увижу, будет переделывать!»

Это я потом узнал, что в 7 часов в радиоузле включают магнитофон, музыка заиграла, значит, подъем, пора вставать, кровать заправлять. Это я потом узнал, а тогда уже было ринулся в туалет – воспитательница тормознула: «Ты куда, друж-жок? А постель заправлять?» Потом оказалось, что слово «дружок» у нее было любимым, и так она зло, ехидно его выговаривала, за него и прозвище соответствующее получила – Подруга, она нам «дружок», мы ее Подругой. И еще одно прозвище у нее было – Воспитутка. А что? Воспитутка – Воспитутка она и есть.

Так вот, заправлял я кровать, приплясывал и заправлял, да и мне еще ничего. Я еще, можно сказать, зрячий, а кто совсем не видел, им каково?! Да и кровать заправить – это дело было мне знакомо, дома-то я сам заправлял. А как иначе, мать с утра на работе, кто мне будет заправлять, старший брат что ли или сестра? Ага, как же, они заправят! Так что с кроватью у меня был полный порядок, а были ребята, которые, как и я, только вчера в интернат приехали, и как ее, эту кровать, заправлять им никто не объяснил.

На заправку было отведено три песни, т.е. крутили три песни подряд без перерыва, и под эти три песни нужно было успеть заправить кровать. А тут нужда так жмет, что вот-вот, и заправить надо, чтоб ни одной морщинки – Воспитутка предупредила, хоть одну найдет, снова заправлять заставит. Три песни отыграли и тут же проверка, как постели заправлены, а мы, кому невтерпеж, не дожидаясь в туалет! Вернулись, одеяла с кроватей сорваны, Подруга стоит, нас дожидается – стало быть, перестилать надо, а заправлено-то было как надо, т.е. хорошо! Это она нас так подловила, чтобы без команды в туалет не срывались. Потом я узнал, что почти все воспитательницы в интернате раньше в колонии исправительно-трудовой для несовершеннолетних надзирательницами работали, а директор нашего интерната был начальником этой колонии. Он как перешел в интернат, так и перетащил их всех и порядки завел тюремные – чуть что, сразу наказание. Не знаю почему, но эти тюремные воспитательницы были у нас только до 5-го класса, потом другие поспокойней. Поспокойней-то поспокойней, да только тоже и придирки, и издевательства были, но уже реже и не такие жестокие.

Как и в обычной школе, после 9-го и 11-го класса были у нас выпускные вечера с музыкой, танцами, выпивкой, конечно. И если кто-нибудь из этих овчарок-воспитательниц или преподавателей-садистов вдруг надумал бы прийти на вечер, избить могли запросто. И не смотри, что выпускники слабовидящие и тотально слепые, помню, одного за особые заслуги отделали так, что скорая помощь приезжала!

Только это было потом, а мое первое утро в интернате было вот таким. И каким оно было, так дальше и пошло, а вообще пора бы уже про интернат рассказать, про учебу и про порядки интернатские.

Описывать начать, наверно, лучше со спальни, потому что в спальне проходила большая часть нашей жизни. 17 коек и 17 тумбочек стояло в спальне, потому что 17 гавриков нас там находилось, хотя должно было быть всего 10, но теснота нам не мешала, и это в начале нас было 17, а потом кое-кто отсеялся. Мальчиков спальни располагались на 2-м этаже, девочек на 3-м. Туалет и у нас, и у девочек был один на этаж, но в туалете было аккуратно, за чистотой следили сами и, если кто-то что-то мимо сделает, позору не оберется, засрамят.

Утреннюю зарядку после того, как встали и заправили кровати, делали в коридоре. И зарядка была не под Всесоюзное радио, интернатский физрук записывал музыку и команды на магнитофон, и под магнитофон делали зарядку. Упражнения самые простые: потянуться вверх, руками помахать, наклоны, приседания и т.д.

После зарядки строем в умывальную. С самого начала, с первых дней, нас стали водить строем: в столовую – строем, в спальню – строем, в класс – строем, на улицу на прогулку – строем. На прогулке можно было хоть чуть-чуть расслабиться, разрешалось даже говорить, а так, если кто-то заговорил, то все, весь строй, в качестве наказания три раза туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, шли по коридору – три раза по коридору туда-сюда, по лестнице – три раза по лестнице вверх-вниз. И строем, строем везде. Строем чистить зубы, с мылом лицо, шею умывать и в обязательном порядке, воротнички-то сами пришивали, не верите – так и было – сами. Умылись и снова строем в класс. В классе все как в обычной школе – парты в три ряда, у окна стол учителя, шкафы вдоль стен со всякими причудами и пособиями. В классе мы уже были вместе с девочками. Только в класс зашли, сразу линейка – сначала Воспитутка со странички отрывного календаря зачитывала, что знаменательного в этот день случилось. Такие календари раньше почти в каждом доме на стенке висели – каждому дню своя страничка, оторвал, прочитал, что же такого удивительного сегодня произошло: какому-нибудь событию круглая дата, или родился кто, или праздник какой. И так Подруге это нравилось – громко с листочка разные знаменательности зачитывать, а потом также громко про наши знаменательности: кто ночью обмочился, у кого из носа на рубашку протекло, кто в туалете мимо сходил, кто что натворил – вот такой урок опрятности и хорошего поведения. Ну и что, что мальчишку при девочках или девочку при мальчиках – главное действует.