Так и появились они в деревне, изможденные дорогой, голодные и падавшие от усталости. Увидев их, Марфа с матерью разрыдались, прибежали родители Наташи оглушенные, но обрадованные вестью о прибытии внука, которого вместе с Эльзой забрали к себе. Марфа побежала топить баню, в которой не только мылись, но и лечились сельские жители.
Промерзнув в дороге до костей, и расслабившись, Надя и дети свалились с высокой температурой. Антон и Эльза Карловна отдохнув, быстро поправились, а вот Надежда и маленький Николка долго болели. Галинка сразу освоилась у тетки и бабушки, стала помогать по дому. Ловкая и смекалистая, она, как и другие военные дети, быстро повзрослела.
Глава 15. Кто за родину дерется – тому сила дается
В селах и деревнях во время войны мужиков практически не было. Все воевали на фронтах, оставались лишь древние старики, да инвалиды. Егор Спирин родился не вполне здоровым. Роды у матери были тяжелыми и его пришлось тащить щипцами, последствием чего был задет позвоночник, который был искривлен, а одна нога была тоньше и короче.
К военной службе он оказался не пригоден, был оставлен в тылу и руководил селом. Прибывших в село взрослых женщин Надежду и Эльзу Карловну тут же поставил на учет и выписал наряд на работу.
Надежда никогда не гнушалась работы, но сейчас возражала против трудоустройства Эльзы Карловны. Она пыталась убедить Спирина, что Эльза по возрасту и по своей неопытности не принесет никакой пользы на колхозном поле. Зато она может обучать детей в школе немецкому языку и там применить свои знания в деле.
–Знаем мы этих немцев, как облупленных, все они одним миром мазаны, пусть потрудится на благо Родины, которая ее приютила – не соглашался Егор.
– Да она революцию на этой Родине делала, – не унималась Надежда.
В ответ Спирин только ухмылялся над этой «городской штучкой», как звал за глаза Надю. Если бы не ее муж – майор, воевавший на фронте, быстро бы поставил ее на место, так она его раздражала.
Надежда, получившая хорошее филологическое образование, умевшая точно и правильно излагать свои мысли, не привыкшая отступать. Написала в район, где просила возобновить занятия в школе для детей, проживающих в деревне, где есть замечательный педагог немецкого языка, который вместо обучения детей, копает мерзлую картошку в поле. Там сочли обращение своевременным и по мере возможности просьбу удовлетворили.
Эльза Карловна, с несколькими учителями, оставшимися в деревне, днем занимались с малолетними детьми, а по вечерам приходили на занятия в школу дети постарше. Днем они наравне со взрослыми трудились в поле, в мастерских, везде, где не хватало рабочих рук, а вечером от усталости засыпали прямо на уроках.
Налоги на крестьян во время войны еще больше возросли, они должны были отработать минимум трудодней в колхозе и заплатить налог в денежном выражении с земли, строений, скота и доходов, вырученных от продажи своей продукции.
При невозможности или задержке уплаты налога у крестьян отбирались семена, скот, орудия труда и все, что стоило хоть малых денег.
Появилась должность налоговых агентов, которые тщательно следили за своевременной уплатой налога и конфисковали в его уплату, все, что попадется на глаза. Такой агент приезжал к недоимщикам в село, не испытывая ни жалости, ни сострадания, жадно зыркая глазами вокруг, выискивая что плохо лежит.
Надежда вместе с Марфой стали свидетелями увода последней козы у бедной многодетной семьи, которая была единственной кормилицей и любимицей у детей. Как ни заступались женщины, упрашивая повременить с уплатой налога, упирающуюся рогами козу, надрывно блеющую, ища защиты у хозяев, выволокли из сарая и радостно загрузили на телегу, увозя от родной семьи. Вопли женщин и детей нисколько не смутили и не остановили исполнителей сего злодейства.
В фонд обороны увозилось все выращенное зерно в селе, оставляя малую часть за трудодни, чтобы не умереть с голоду.
Более того, Спирин и его помощники зорко следили, не настрижет ли кто в поле колосков, пять колосков стоили до 5 лет тюрьмы, независимо от возраста.
Не имели права крестьяне работать на своих участках, пока не закончились колхозные работы, посевные или уборочные это тщательно выслеживалось и каралось.
Только весной, сельские дети без опаски могли выкопать мерзлую, оставшуюся в земле картошку, чтобы пополнить кончившиеся запасы пропитания. Осенью это каралось вплоть до расстрела. Весной с радостью ждали появления крапивы и лебеды, из которых пекли хлеб, пополам с какой-нибудь мукой или гнилой картошкой.
Надежда, убежденная активистка, привыкшая бороться за правду, досаждала Егору Спирину. Он и так не жаловал семью Ворониных, а тут просто возненавидел. Придирался к ней по каждому поводу, к любой мелочи, ставил на самые тяжелые и низкооплачиваемые работы. Зима 1942 года выдалась снежной и морозной. Хлеба в этом году уродилось мало, и к концу года запасы у многих закончились.
В колхозном амбаре хранилось зерно, оставленное на семена, которое ежедневно надо было перемещать и ворошить, чтобы оно не покрылось плесенью и не напиталось влагой от мороза.
Надежда каждый день приходила сюда на работу и до вечера махала огромной лопатой, переваливая зерно с места на место. Вечером приходил Спирин и похлопывая ее по телогрейке, проверяя не унесла ли она горсть зерна, закрывал амбар. Марфа рассказала ей, что многие женщины рвутся на эту работу, мечтая хотя бы зернышко унести домой.
Как же унести, если он проверяет?
Да по-разному, ты баб не знаешь наших, умудрятся засунуть так, что и леший не найдет. Скажут само прилепилось, а за месяц и на каравай наберется, ради детей на что не пойдут, вон от лебеды уж и рвет их.
Надежда, никогда не взявшая ничего чужого, глядя на своих детей, похожих на два маленьких скелетика, тихо заплакала.
Галинка обняла ее за шею и вытирая слезы прошептала:
–Мамочка, сейчас всем лихо, вон бабушка, на фронте еще хуже, мы в избе, в тепле живем, а они мерзнут, да с фрицами дерутся. Потерпи, я же терплю, мне, знаешь, как сладкого хочется.
Надежда заулыбалась, хотя на сердце стало не легче, она подумала о Семене, от которого давно не было вестей.
–Ах, ты мудрена, ты читать то научилась, что сегодня читала с Эльзой Карловной.
–Сказку читала «Гуси-лебеди». Там девочка оставила братика на улице, а сама убежала с подружками гулять, я бы никогда Вовку не оставила, а пришла и никого нет, его гуси утащили.
–Ну и что же дальше? – спросила Надя.
–А дальше, она стала бегать – туды – сюды, туды – сюды, – продолжила Галинка. Надежда стала хохотать.
–Что же так в книжке написано? Да ты скоро совсем говорить разучишься нормально, кто же так говорит туды – сюды, там написано туда – сюда.
–Там ничего такого не написано, – смутилась Галинка, – а так все говорят и продолжила:
–Баушка все время говорит – сходи туды, принеси мне воды, передразнила Галинка, Клавдию.
Надежда развеселилась, схватила в охапку Николку и Галинку и стала их кружить по комнате. Слышавшие разговор Марфа и бабушка Клавдия тоже стали смеяться.
Глава 16. Ты и баба и мужик.
В начале августа 1942 г., Ржев и Сычевка назывались
«главными опорами нашего наступления на восток». Но уже с середины августа оценка значения плацдарма изменилась. В солдатской газете, выходившей на Восточном фронте и печатавшейся в Ржеве, город назывался «краеугольным камнем немецкой линии сопротивления», «засовом».
Там извещалось «В жестокой схватке в пространстве Вязьма – Гжатск – Ржев – Белый сошлись войска Западного и Калининского, а иногда и соседних фронтов с одной стороны и войска немецкой группы армий «Центр» с другой стороны. Здесь, в районе ржевско-вяземского выступа противоборствовали люди, техника, теория и практика военной науки».
Большую помощь оказывали десантники и военно-воздушные силы. Семен воевал под Вязьмой, был командиром эскадрильи воздушно-десантного полка. В ноябре его эскадрилья всем составом вылетела для нанесения бомбового удара по скоплению живой силы и боевой техники на подступах к городу.
При подходе к линии фронта на одном из самолетов внезапно отказал один из двигателей, в результате чего летчик не смог держаться в боевом порядке и стал отставать. Экипаж решил продолжать полет к цели самостоятельно.
В районе цели самолет Семена оказался под огнем зенитной артиллерии. Умело маневрируя, экипаж вышел на цель и сбросил бомбы. При выходе из зоны огня зенитной артиллерии он был атакован парой немецких истребителей.
Атаки следовали одна за другой, но они умело их отражали, стремясь не допустить немецких истребителей близко к своему самолету. В одной из атак они сбили немецкий самолет, но другой "Мессершмитт" продолжая атаки, поджег их самолет.
Самолет превратился в пылающий факел, и летчикам пришлось его покинуть. Фашисты продолжали расстреливать их в воздухе, когда они уже спускались на парашюте, напарник Семена погиб. А он плюхнулся в яму с водой на ничейной полосе.
А рядом… приземлился невредимым немецкий летчик, самолет которого он только что сбил в воздухе. Понятно, что с двух сторон тут же начались попытки спасти своих. Спасая Семена ударили «Катюши», отсекая фашистскую пехоту, кинувшуюся спасать своего немца. Раненого Семена все-таки вынесли из боя, а немца, который открыл огонь по нашему летчику, убили.
Оказавшись у артиллеристов, Семен, раненный в ногу и плечо, лежал в землянке и ждал отправления в тыл. Шли затяжные бои, которые оказались нечеловечески трудными для нашего дальнейшего наступления. Подойти к передовой и забрать раненных было непросто.
Кончались боеприпасы и продовольствие. Стали вместо хлеба выдавать сухари. Делили их следующим образом – раскладывали их равными кучками. Один из солдат оборачивался и его спрашивали кому, указывая на ту или иную кучку. Немцы это узнали и, чтобы поострить утром, бывало, по громкоговорителю кричали: "Рус, кончай делить сухари, давай воевать".
Медсестра, делая перевязки Семену, боялась гангрены. Пули, прошедшие касательно, практически не задели кости, но крови он потерял много. Не надеясь, на быструю отправку раненных в госпиталь, медсестра была здесь и за хирурга и за фельдшера.
Отправляясь на фронт с 4 курса медицинского института, она получила здесь большую практику. Опасаясь за ногу Семена, обсудив с ним его непростое положение на свой страх и риск, выдав ему сто грамм чистого спирта вместо наркоза, вытащила из его ноги пули.
Потом, в госпитале, он будет вспоминать эту операцию, которая спасла его от ампутации. Через неделю, в перерыве между боями, раненных вывезли в ближайший медсанбат. Семен понемногу приходил в себя. Нога и плечо еще болели, к вечеру нога опухала, поднимала температуру, но он спешил быстрее попасть в свою часть.
Наступление Красной Армии шло с переменным успехом, она то продвигалась вперед, то отступала, отдавая только что освобожденную территорию врагу. Медсанбат с частью бойцов не успел своевременно отойти к своим и оказался на передовой. Все, кто мог держать оружие и ходить оставался на боевой позиции, обеспечивая тем самым вывоз тяжелораненых. Семен остался в числе тех, кто не уехал.
Глава 17. Пришла беда – открывай ворота.
Женщины, оставшиеся в селе без мужиков, вынуждены были делать всю тяжелую мужицкую работу. Лошадей в селе не осталось, кроме полудохлой кобылы в сельсовете. Основной тягловой силой на селе остались быки. Поэтому их приходилось запрягать для всяких нужд, что сделать было чрезвычайно трудно.
Чтобы лошадь запрячь нужно умение и сноровку, а тут бык, попробуй надеть хомут на его рога. А как били несчастных быков за упрямство и самодурство и не хворостиной, а что под руку попадет, вплоть до оглобли. Особо зверствовал Спирин.
Один раз заупрямившегося быка прямо на дороге стал жестоко избивать. Бык глухо стонал, глаза налились кровью, губы изорваны в лоскуты, но двигаться дальше не желал. Егор продолжал его избивать по дрожавшим бокам оглоблей. А бык, как человек плакал, из его глаз бежали кровавые слезы, да так и упал тут же, на дорогу. Женщины, подоспевшие к взбешенному Егору, еле остановили это истязание.
Кузьма Сормов заходил к Ворониным, при необходимости, чтобы подсказать или подсобить что, прибегал и его внук Антон, который наравне с дедом помогал по хозяйству своей бабушке и Эльзе Карловне. Воронинские женщины жили дружно. Баба Клава сидела с внуками, пока Марфа с Надеждой были на разных работах. Распределял на работы, каждое утро, Егор Спирин.
Вскоре, Надежда была распределена в амбар ворошить зерно, вспомнив разговор с Марфой, вечером она сняла верхнюю одежду и легла на кучу зерна, обсыпаясь им с головы до ног.Встав, стряхнула лишнее и надела кофту и телогрейку.
Пришел Егор, похлопав Надежду по спине, посмотрел на руки, закрыл амбар. Надя пришла домой, взяла чистую тряпку и пошла в баню. Разделась, встала на белую простынь, распушила волосы и по зернышку стала собирать все, что спряталось под нижней рубашкой, грудью, прилепилось к телу.
Набрав с простыни полную ладонь зерна, села и зарыдала от безысходности, обиды и стыда, за свой поступок. Плакала, искав оправдания для своей совести. Марфа, удивленная долгим пребыванием Надежды в холодной бане застала ее в таком остоянии. Увидев горсть зерен в руке, обняла ее и так же заплакала:
–Не кори себя, не грех это, простит Господь, для деточек своих старалась, на картофельных очистках долго не протянут они, не привыкшие они к такой жизни, больно малы, им жить и жить надо, – как могла, успокаивала Марфа.
–Никогда так больше не сделаю, не будет проку, и здоровья не будет, – как будто предчувствуя плохое, шептала Надежда.
–Да будет тебе убиваться, сейчас выжить надо тебе и детям. Муж за Вас воюет, вернется с войны, а ты чем встретишь, что детей сохранила, о них думать надо, не убудет зерна то, все равно половина сгниет, померзнет или своруют, – уговаривала Марфа, сама никогда не взявшая ничего чужого, в душе переживала, что рассказала об уловках в зернохранилище.
–Эта война, кого хочешь изуродует, а мать за детей на любой грех пойдет, даже животные своих детенышей защищают, вон на току давеча видели, как мышь за мышонка со змеей дралась, мы с бабами аж остолбенели, пока Алевтина вилами гадюку не Пришибла, – Продолжала Марфа, сама заливаясь слезами. – –Пошли в избу, укладываться спать -
В окно постучали:
–Кто это припозднился? – Марфа подошла к окну, а потом побежала к двери, радостно крича:
–Почтальонка пришла, встречайте, вести, наверно от Семена, – взволновано кричала Марфа.
Она открыла дверь, но по лицу девушки, разносящей почту, поняла, что–то очень недоброе. Все выбежали в переднюю. Маша, принесшая в дом извещение из части, где служил Семен, тихо сказала:
–Извещение Вам, на Семена Никифоровича, извиняйте.
–Похоронка? – вторя друг – друга переспросили женщины. Надежда, дрожащими руками, взяла извещение, прочитала:
«Пропал без вести».
"Похоронка" – перечеркивала все ожидания и надежды, что новой встречи с человеком уже не будет. Этот клочок официальной бумаги как будто хоронил надежду на встречу. В этот момент жены становились вдовами, дети теряли
кормильцев, кто-то из них становился сиротами.
Похоронка служила документом для обращения в военкомат, с целью получения семьей погибшего военнослужащего пособий от государства. Оформлялась в войсковой части, куда был приписан военнослужащий и отправлялась по месту жительства его семьи. Так же данные о погибших заносились командиром в донесение о погибших, которые поступали в архивы ведомства и могли быть запрошены через военкоматы по месту жительства семьи погибшего.
Страшнее Похоронки было только извещение о том, что военнослужащий "пропал без вести". За пропавших без вести государство не давало ничего, да еще и клеймо навешивалось – где вот он? Погиб так, что никто не увидел и остался лежать в окопе, когда войсковая часть отступала с линии фронта? А может быть, перешел к немцам или дезертировал? На войне случалось всякое.
Вопли, которые поднялись в доме, были слышны и на улице. Как мог пропасть без вести летчик, а где его самолет, не пешком же он воевал? Что могло случиться? Неизвестность была страшнее смерти.
Постепенно собрались в избе соседские женщины, которые так же каждый день молились и надеялись, что не коснется такое горе ее мужика, отца, сына или мужа. Так причитали женщины, голося и заглушая друг друга. Еще нестарая баба Настя, поддавшись общей истерике завопила:
–Все они пропадут на войне этой проклятой, если не убьют, то калеками придут, вон мы только и отступаем, а фашисты все прут и прут, как же мы останемся без мужиков то, кто же нас пожалеет, да деточек от кого рожать будем? – все заревели в голос, заглушая друг друга.
Старый дед Данила, пришедший еще с гражданской с одной рукой, крепко выпивающий, и сидевший молча, вдруг заговорил:
–Да бабоньки, хорошие, не волнуйтесь, а мы то на что остались, посмотрите, вона Кузьмич, да Егорка, да мож еще кто подойдет, Ужо не переживайте, на стадо коров всего один бык нужон, – и стал снимать штаны.
Тут, баба Настя, подбежав к нему, приподняла его за шиворот, заорала:
–Старый ты хрыч, да кому ты нужен, тебя на погост пора нести, жить два понедельника и осталось, а ты все туда же?
Женщины сразу угомонились, а потом стали хохотать до слез.
Обстановка разрядилась и все в один голос стали успокаивать Клавдию и Надежду, рассказывая всякие случаи, как и после похоронки возвращались с войны тут еще надежда есть, что может не убили. На том и разошлись. Каждый шел домой с тяжелым сердцем. Ни Надя, ни Клавдия с Марфой не сомкнули глаз, глядя в черную темень ночи, не зная, что еще принесет завтрашний день.
А Наталья писала из Москвы родителям и Марфе с Надей. В Москве бомбежки прекратились, увеличили паек, сняли маскировку с Мавзолея. Беспокоилась о сыне, родителях и Эльзе, как она, не жившая никогда в деревенских условиях, обжилась.
Сообщала, что она, как прежде работает в больнице, перепрофилированной под госпиталь, ее мужа отправили с госпиталем на фронт, где они попали в котел, но слава Богу, их успели эвакуировать войсковые подразделения, пришедшие на помощь, которые потом успешно прорвали линию окружения. Писала про Василия, который безвылазно сидит на работе, иногда приходя ночевать домой, о чем она знает от его жены, про их сына, Сергея, пропавшего без вести в первые дни войны.
Егор Спирин, и ранее враждебно настроенный против семьи Ворониных, после получения извещения о Семене, стал время от времени, задевать Надежду, укоряя ее за пропавшего без вести мужа и Марфу, как жену врага народа.
–Все порода гнилая, одни предатели, дед Никифор, тоже двуликая гидра была – науськивал он односельчан.
Кое-кто поддакивал, стараясь не портить отношения, кто молчал, а кто и стыдил, хотя таковых было значительно меньше. В канун Нового 1943 года собрались в Правлении. Спирин подводил итоги рабочего года, поздравлял односельчан, награждал подарками отличившихся работниц. Марфа и Надежда, не отставали в работе от других женщин, но и не были в числе передовых. Спирин давал им самую невыгодную работу, на которой много «палочек» не заработаешь.
В деревне, еще оставались дома, где держали корову или козу, но, чтобы сварить ту же кашу, нужна была крупа, которой не было. Даже такие специфические, исконно русские продукты, как лесные ягоды (брусника, черника, голубика), орехи, грибы, моченые яблоки, вишневое и малиновое варенье и мед, люди добровольно отрывали от себя, от своих детей. Безвозмездно собирали и тоннами отправляли на фронт, в армию, «нашим дорогим бойцам, защитникам Родины». Поддержка фронта была гораздо важнее удовлетворения собственных потребностей.
Не было мыла. В бане мылись только щелоком (настой золы в кипятке), в лучшем случае раз в месяц и перед религиозными праздниками. Основной огородной культурой была картошка, которая спасала и спасла многих от голодной смерти.
Деревня и уцелевший за зиму скот оживали с приходом весны. Ели все, что можно было взять от земли, начиная с картошки, которая осталась невыбранной с осени. Питательную ценность представлял крахмал, который отмывали, отстаивали и сушили, а потом употребляли его в разных невероятных блюдах неписаной кулинарии.
На невспаханных полях рано появлялись песты – вкусные съедобные ростки полевого хвоща, которые ели и дети, и взрослые. Лакомством служили «петушки» с сосны и ягоды с елки. Затем шли земляника, малина.
Поэтому самые дорогие подарки получила бригадирша Анна Семенова – кусок мыла и два килограмма сушеной воблы, и соседка Ворониных Аграфена – килограмм пшена и 300 грамм сахара. Аграфена прижимала эту «премию» к груди и задыхалась от счастья. После собрания Марфа с Надеждой, придя домой, собрались ужинать. Аграфена, как держала в руках кульки с
пшеном и сахаром, боясь их отпустить, так и пришла к Ворониным.
–Соседушки, дорогие, я знаю, что все мы работали, как скотина тягловая, не обессудьте, возьмите это для Ваших детушек, я одна живу, куда мне такое богатство, я на картошке проживу, а детям лакомства будет.
Женщины замахали на нее, отказываясь от такого богатства и убеждая, что не позволят себе его принять.
–Не обижайте, ради деток своих возьмите, а в Новый год я приду к Вам, каши наварим и поедим, как люди. Да берите Ради Христа, – сердито сказала она, бросая кульки на стол.
Женщины обнялись и в голос стали благодарить Аграфену, не веря, какое чудо она принесла детям в Новый Год.
А в Новый Год вернулся с войны еще один мужик с фронта.
Остап Дергачев побывал на передовой, был ранен, чудом выжил, но остался жив с пулей в спине и без ноги. Рады ему были безмерно. Завидовали его жене, что пришел живой, с руками и может ходить, а что мучили его жестокие боли, на это уж и внимания не обращали, Остап сразу же вышел на работу в помощь бабам. Стал командовать бабами, давал дельные мужицкие советы, и помогал, как мог.
Однажды, получили задание вывезти часть сохраняемого зерна в районный заготовительный пункт. Остап запряг молодого быка – сильного, но неторопливого и упрямого. Они с Надеждой засыпали в мешки зерно, погрузили на телегу и поехали. Проехав лесную дорогу, свернули к райцентру. Вдруг бык уперся и встал. Как ни хлестал его Остап, толку не было. Надежда попыталась уговаривать, тоже не помогло. Уставшие сели они на воз передохнуть, и тут бык, как ошалелый метнулся в сторону и затащил весь воз с мешками в глубокий овраг.
Остап с одной ногой еле выбрался из оврага, понимая, что они вдвоем вытащить телегу с быком не смогут, пошел в ближайшую деревню, звать помощь. Надежда осталась одна ждать. А дальше произошло непоправимое. Быку, видимо надоело стоять вниз головой, он резко развернулся, мешки свалились на землю, бык выбрался из оврага вместе с перевернутой телегой и встал на дороге.
Надежда вяла мешок и потащила его наверх. Зацепившийся за сук, мешок треснул и порвался. Из него лавиной посыпалось зерно так, что Надя едва успела прихватить дыру, чтобы это остановить. По склону оврага, на белом снегу среди растительности осталось лежать почти половина мешка зерна. Надя поднялась, держа рваный мешок наверх, и хотела спуститься вниз, собрать хотя бы часть рассыпавшегося зерна. Однако мешок разорвался так, что положить его стало невозможно, из него все высыпалось.
Так и застали ее с мешком в руке, приехавшие на помощь Остап и деревенский конюх на телеге. Увидев, что произошло, Остап остолбенел. Надежда окоченевшими от мороза руками держала рваный мешок, а тот то ли от старости, то ли от сырости расползался все больше и больше. Конюх только присвистнул:
–Ну девка-а-а!!!
Они стали соображать, как помочь Надежде собрать рассыпавшееся зерно.
У конюха нашелся в телеге старый зипун, куда они высыпали зерно из мешка, потом втроем спустились вниз, стараясь подобрать все до зернышка. Собирали вместе со снегом, кидали на зипун, затем обтирали, стряхивая снег и прилипшую прошлогоднюю траву. Остап старался успокоить Надежду :
–Ничего, сейчас соберем все, сдадим по накладной, мешок разорвался сам, не ты же его разорвала, ну оштрафуют пусть, вместе же ехали, как-нибудь переживем, не такое переживали.
Приехав в заготконтору, сдали зерно в мешках, а с ним и рассыпавшийся мешок. Кладовщик взвесил все зерно, и выявил недостачу сдаваемого зерна в соответствии с имеющейся накладной в размере 1750 граммов. О чем составили надлежащий акт. С тем возвратились в село. Расстроенная Надежда пошла домой, а Остап пошел к Егору Спирину в контору, оправдаться за случившееся. Егор выслушал Остапа и заорал:
–Да это ж вредительство, диверсия, недостача почти два кило зерна, ты чего смотрел, где ты был?
–Да я ж говорю бык в овраг телегу загнал, а я за помощью пошел, что я с деревянной ногой сделаю, а он потом и вовсе
перевернул телегу, вот и высыпались все мешки на землю, потому один и порвался. А ты диверсия.
–Да не может он сам порваться, а вот может его умышленно порвали, – не унимался Егор.
–Ты охренел что ли, кто же его сам то порвал?
–Да есть кому, врагов полно вокруг, присмотреться надо.
–Это Надька Воронина враг что ли, ты сдурел совсем?
–Не знаю, кто там был, вот у нее и спросят, ней и разберутся, кто навредил и зачем.
–Ну и паскуда ты, куда ж ты мать двоих детей отправить хочешь?
–К родственничку ее, куда ж еще, пусть там охланиться, благородная барыня.
–Ах ты мразь, не угодила тебе девка, ты ее со свету сжить хочешь, я тоже свидетелем пойду, все расскажу, как было, не может Советская власть не разобраться.
–Иди, иди, вместе пойдете, может ты и организовал диверсию али как, не побоишься?
–Ну и сволочь же ты. Ничего время придет все рассудит, за все с тобой рассчитается. Я первый против тебя пойду.
–Не оступись, смотри, – Злобно крикнул выбежавшему из конторы Остапу, Егор.
Надежду осудили за халатность, приведшую к порче социалистической собственности и нанесшую ущерб стратегически важной продукции в военное время. Ей дали 5 лет колонии без права обжалования решения, вынесенного судом. На суде она не присутствовала. В один из дней к дому подъехал грузовичок – полуторка, из кабины вышел лейтенант НКВД и вошел в дом. Показал решение суда и приказал быстро одеться, взять необходимые вещи и идти к машине. Не ожидавшие такого решения женщины, растеряно застыли на месте. Дети, почуяв недоброе, прижались к матери. Клавдия, обращаясь к лейтенанту завопила:
–Чего, окоянный, баишь то, не видишь, детки малые у нее, что она сделала, что мать у них отымают?
Марфа, опомнившись, стала собирать в узел теплые вещи. Лейтенант заорал:
Нечего базарить, через 15 минут, чтоб в машине была, еще пожалели её, мало дали.
Надежда, обнимая детей, рыдая, просила Клавдию и Марфу:
–За детьми присмотрите, не отдавайте никому, пока я не вернусь, а дай Бог и Семен вернется. Христом Богом прошу, детей берегите и простите меня за все.
Клавдия запричитала, а Марфа кинулась к Наде,
–Куды же мы их отдадим? Себя береги, за детей не бойся, покуда мы живы будем, дети с нами будут, не волнуйся.
Так и вышла Надежда к машине, Николка вцепился в шею, как ни отнимала его Марфа, не могла отцепить, а Галинка уцепилась за юбку, причитая:
–Мама, мамочка, не уходи, не бросай нас, как же мы без тебя, я же умру, я не смогу.
Надежда нагнулась к ней, обняла и зашептала:
– Ты теперь за старшую остаешься, береги братика, заботься о нем слушайся бабушку и тетю Марфу и мне тогда спокойней будет, ждите меня, я вернусь скоро, только будь умницей, обещай мне.
Галинка подошла к бабе Клаве, уткнулась в подол ее платья, заплакала.
Николку цепко ухватившего шею Надежды, Марфе никак не удавалось уговорить пойти к ней, Она теребила его ручонки,
пытаясь разомкнуть его пальчики. Тут особисту, стоявшему в стороне и наблюдавшему за всем, надоело ждать, он подлетел к Надежде, с силой оторвал вцепившегося в нее мальчика, отбросил его на землю, а Надежде приказал лезть наверх в кузов. Марфа подняла с земли ревевшего во весь голос ребенка, подлетела к машине
–Ты что же делаешь, изверг, ребенка не пожалел, а ее в кузов сажаешь в холод такой, у тебя кабина свободна.
–Ничего, не простудится, ветерком продует мозги, чтоб в следующий раз о детях думала.
Надежду увезли, а все так и остались стоять, провожая
глазами грузовик, покуда он не скрылся за поворотом. Остап, не согласный с незаслуженным арестом Надежды, не побоялся и написал письмо в Москву в Прокуратуру и Обком Партии. Вскоре после этого, к нему приехал Михаил Царев, начальник Областного Управления НКВД. Он «доходчиво «объяснил» ему, как вынужден с ним поступить, если бы ни его фронтовые награды и ранения.
–Ты так еще ничего и не понял, в последний раз тебе объясню, не угомонишься, сядешь тоже. И не посмотрят на твои награды и ранения, соучастником пойдешь или вообще организатором, – пугал Михаил.
Царев знал, что Остап страдает от сильных болей в спине от пули, которая там застряла, и от которых он иногда выл, как волк. Ничто не помогало унять эти боли, да и лекарств таких просто не было. Пообещав Михаилу забыть о том, что было, Остап замкнулся.
Не могла совесть его пережить такой жуткой, незаслуженной кары для невинного человека. Впитав в себя с детства веру в Господа, не раз обращаясь к нему на фронте, Остап вдруг ожесточился против него. Все чаще скверные и греховные мысли посещали его.
«Как допускает Бог такую несправедливость. Чем лучше человек, тем тяжелей крест ему выпадает, а пакостному и поганому – манну небесную шлет». Сколько раз приходилось ему мириться с неправдой и унижением. И тут то ли от боли физической, то ли от времени, душа Остапа взбунтовалась, не унималась от боли, она разрывалась, кричала и плакала, бередя его сердце.
После разговора с Царевым, он не то чтобы испугался, но понял свою бесполезность, «кнутом обуха не перешибешь» все чаще повторял он. Остап продолжал жить, есть, пить, работать, но делал это как-то отстраненно, как будто во сне. Иногда лицо его перекашивало от боли, он зубами впивался в рукав одежды и застывал на месте. Никогда не выпивавший без повода, он стал глушить свою боль водкой.
В один из весенних дней с женой пахал свой огород колхозным плугом, который ему дали всего на два часа. Взявшись за плуг, он вдруг присел, деревянная нога нелепо вывернулась, а потом он боком повалился в борозду. Жена подбежала к нему и стала колотить его ногами по протезу, потом по спине, причитая:
–С утра напился, паразит, вставай, нам за два часа надо управиться, а ты разлегся, совсем стыд потерял, пьяная зараза, сейчас оглоблю возьму и отхожу как следует.
Остап как лежал на боку, так и не двинулся. Удивленная тем, что Остап не шевелится, женщина перестала его бить, наклонилась и поняла, что он мертв, закричала дурным голосом: