Мужская жизнь
Шёл уже третий месяц нашей службы в полку. За это время каждый из нас сделал свой собственный вывод к кому как надо относится.
К кому-то относились с неприязнью, к кому-то с юмором, а кому-то с уважением.
Скажем, к старшине у нас у всех было однозначное уважительное отношение, ибо он нас никогда серьёзно не наказывал, хотя обещал, тем самым он напоминал нам Суворова, однако не в этом дело. Главное то, что он в общем-то был строг, так и положено быть военному человеку, но это была эдакая отцовская строгость, любовная.
К примеру, было у нас такое дело, что надо нам было загружать алюминий в грузовики. Дело достаточно пыльное и тяжкое, ничего не скажешь. Осипов тогда шутливо сказал:
– Так, хлопчики, идём «лемень» грузить!
Естественно среди нас нашёлся умник, считавший своим долгом показать отцу-командиру свою грамотность – Виталя Лосев, который ответил:
– Не «лемень», а алюминий, товарищ старшина.
Осипов усмехнулся, ехидно глянул на него и так же ехидно сказал:
– Умный значит. И таблицу умножения знаешь?
– Так точно!
– И корни, небось, извлекать умеешь?
– Так точно! Умею!
– Ну что ж, вот тебе дуб, иди и извлекай!
И он указал на здоровенный дуб у здания штаба полка. Мы сдержанно захихикали.
– Ладно, Виталя, отставить! – засмеялся старшина. – На будущее, мы здесь все не шибко образованные. Скажем, у меня только семь классов образования, а школу закончить я не успел, потому что работать мне надо было, папа серьёзно заболел, не мог работать, и я вместо него пошёл…
***
… Как-то поспорил Лёшка Багрицкий (командир четвёртого отделения) с Вовкой Беловым. Из-за чего спорили не помню, пожалуй, они бы сами не вспомнили, но поспорили они на три рубля. Короче говоря, Вовка проспорил, а долг отдавать всё не торопился.
Как-то раз мы все драили полы в казарме. Лешка как-то незаметно спросил:
– Ну, Вова, когда долг вернёшь?
– После дождичка в четверг! – пошутил он. Иной бы кто посмеялся, но тогда…
Лёшка резко поднялся и со всего размаху пнул, стоявшего «на карачках» Вовку, что тот влетел лбом в железную ножку койки. Я тоже поднялся и встал перед Лёшкой со словами:
– Что ж ты делаешь?! Мы ж, вроде как, вместе держаться должны. Тебя ж Екименко на «губу» посадит!
– Пусть садит куда хочет, но пока мне этот гад долг не вернёт, я не успокоюсь!
Доброе лицо Лёшки в этот момент стало невероятно злобным, почти багровым, и мне стало как-то стыдно и горько.
Он оттолкнул меня и ещё раз пнул Вовку, который только-только начал подниматься.
Я, вообще, человек справедливый, но жалостливый. Ну, не мог я на это спокойно смотреть и поэтому подошёл к Лёшке и со всего размаху дал ему кулаком по лицу, а затем, схватив его за одежду, отбросил к стене.
Лёшка что-то невнятно пробубнил и уже хотел было прыгнуть на меня, когда раздался металлический голос:
– Смирно!
Вошёл старшина. Все вытянулись. Он оценивающе посмотрел на бойцов, на меня с красным кулаком, на Лёшку с кровью на губах, на Вовку, который чуть не плакал и сказал:
– Позор, воины! Оба потом зайдёте ко мне!
Когда он ушёл, бойцы заголосили:
– Молодчик!
– Мужик!
– Правильно сделал!
И хоть все были на моей стороне, мне было неимоверно стыдно…
***
…Осипов меня вызвал только после отбоя, ибо на это были обстоятельства. Однако до меня он уже вызвал к себе и Лёшку и Вовку, так ещё и свидетелей опросил.
Пришёл мой черёд…
После отбоя я вошёл в кладовую-кабинет. Старшина сидел за своим столом при свете свечи, как в девятнадцатом веке и точил ножичком карандаши. В свете огонька его лицо казалось по особенному задумчивым и хмурым, но в то же время добрым и ласковым.
– Садись, – сказал он.
Я сел напротив него.
– Ну, и что у нас случилось? – спросил он.
– Глупо как-то получилось, согласен, но…
– Так, давай без прелюдии, своё же время тянешь.
– Подрался я, товарищ старшина.
– Из-за чего?
– Заступался.
– За Белова?
– Да.
– Так он же долг не хотел Багрицкому возвращать.
– Да.
– Стало быть, справедливо Багрицкий поступил, – скептически сказал Осипов и прищурился, – или нет?
– Неправильно всё это. Не нужно было ему Володьку бить. Он бы отдал деньги. Хоть он и хохмач, но он отдал бы.
– Думаешь?
– Уверен.
– Что ж…, – старшина отложил карандаши и положил обе свои руки на стол. – Молодец! Хоть ты и допустил строгое дисциплинарное нарушение, но… Молодец! Защита более слабых всегда ценилась в любом обществе. На первый раз наказывать не буду, и лейтенант об этом не узнает, это я тебе, как солдат солдату говорю, но уж если второй раз…. Пеняйте на себя….
Он помолчал, а потом по-дружески спросил:
– Девчонка-то у тебя есть?
– Никак нет.
– Так, вот только не надо здесь всей этой военщины. Мы с тобой сейчас не в строю, командования рядом нет, и нас никто не слышит. К тому же я сейчас с тобой разговариваю, как человек с человеком.
– Хорошо!
– Так говоришь, нету?
– Нету.
Он вновь замолчал, я же, набравшись смелости спросил:
– А у вас?
Старшина заметно помрачнел. Брови чуть сдвинулись к переносице, взгляд упал в стол и погрустнел.
– Была…. До войны….
Осипов заметно побледнел.
– Жили в одном посёлке. А она ж очень красивой была, все за неё боролись. Я тогда был страшным драчуном, прям как ты, – с усмешкой сказал Осипов. – Короче говоря, из всех мужиков она выбрала меня, хотя честно скажу тебе, я имел неважный вид как кавалер – вечно в синяках, в ссадинах, с разбитой губой и грязной рубахе. И тем не менее. Я в тот момент был счастлив, как дитя. Да и влюблён был по уши. Я для неё мог сделать, наверное, всё. Часто мы с ней в поле убегали, там было тихо и пусто, и видно было, как солнце садилось. Но ты не подумай, без глупостей. Так бы и женился бы на ней, но сам понимаешь – призыв, потом война…. Наш полк тогда под Москву перебросили. Это было хуже, чем ад, если такое вообще возможно…. Снег был красно-чёрным от копоти и крови, везде были разбитые танки, самолёты, машины, трупы лошадей и людей. Куда ни глянь – всё залито кровью и везде лежат оторванные конечности человека. Немец тогда был просто зверем. Эх, сколько же наших тогда полегло – не счесть. Тогда-то я, к слову, и получил моё «Красное Знамя». Мы с ребятами тогда этих гадов в блиндаже зажали, а они заняли круговую оборону и им хоть бы что, парочка наших уже спустилась туда к ним – не вернулись. Я тогда сказал ребятам уходить, а сам закидал этих животных гранатами. В общем, я тогда их человек, наверно, восемь убил….
– А орден Отечественной войны как?
– После Москвы нас перебросили под Сталинград. Там было ещё хуже. Мы воевали за каждый шаг, за каждый миллиметр земли. Наш батальон тогда дом занял, и мы ждали остальные силы полка. Почти месяц ждали, представляешь! Так вот, мы в нём почти до конца обороны города сидели. Четыре раза нас хотели взять – не вышло. Все четыре раза мы побеждали, даже «мессер» умудрились из винтовки сбить – вообще невероятно! Но вот у немцев появились снайперы, которые пустили под откос всю нашу батальонную разведку. Ну, капитан ко мне подходит и говорит, мол, «батальонку» всю побили, давай Ваня – иди. Тут уж делать нечего, слово командира – закон для солдата. Я и взял с собой троих ребяток, и как стала эта нечисть палить по дому, мы и пошли. Примерную их позицию по выстрелам вычислили. Их было пятеро на крыше. Стоят так, в один рядок, и хоть бы кто додумался обернуться на нас. Слава богу, не додумались, и я взял и в спину их расстрелял. Дом осмотрели – никого. Ну, мы, стало быть, нашли какую-то простыню, измазали в их крови и на винтовку, как знамя. Так и взяли дом. Говорили, что Героя дадут, но в итоге орден дали, но мне, что орден, что медаль, хорошо, что ребята мои живы, да и сам я цел целёхонек.
– А Славу как?
– Дальше, когда наши перешли границу и в Европу вошли, наш полк перебросили в Венгрию, и я попал в Будапешт. Город красивый, но не хороший, что-то в нём не так…. Нашего капитана, тогда, пулями изрешетило, чудом жив остался. И вот, он лежит там, на открытом пространстве меж домами, дзот работает, и на нас ещё и танк прёт, а я в воронке, обставленной всяким хламом, со старлеем сижу. Там до капитана метров пятьдесят бежать, да выбежать страшно. Понимаешь? Страшно! Победа уже так близка, сколько воюю и ничего, а тут так погибнуть – обидно будет, да и не с руки уже было умирать, я ж домой хочу вернуться, меня там Настенька ждёт, а тут…. Ну, я сплюнул, пока старлей не видел, – перекрестился и побежал к комбату. Всё в голове у меня смешалось. Старлей мне вслед матом орёт, танк на меня прёт, дзот стреляет, разрушенные дома пред глазами мелькают, а я прыгаю к капитану, швыряю в танк гранату, а сам шепчу комбату, мол, живи, дыши! Танк взорвался, и я раз командира на себя взвалил, его автомат на себя и рванул в окоп, а сам думаю, мол, только б не в спину, только б не в спину. Не попали. И я добежал до окопа, старлей орёт, повсюду взрывы, разрывы, выстрелы, крики людей, а комбат наш без сознания, но дышит,… значит живой…. Все, казалось бы, хорошо, да только меня через неделю контузило – фугас близко разорвался…. Так я и встретил Победу в госпитале, с медной кружкой спирта и в окровавленной повязке, а когда вышел – с первым же эшелоном отправился домой. Представляешь, еду в вагоне, на каждой полке по три-четыре человека сидит – у кого руки нет, кому ногу оторвало, у кого, считай, половину головы нет – как жив ещё – непонятно, но все такие счастливые! Война-то кончилась! Победили! Песни поют, мечтают о доме, о родных. Прихожу в свой посёлок, дом цел, а никого нет, соседка сказала, что умерла моя маменька ещё в прошлом году… а я и не знал…. Стал Настю искать, думал, встретит, как героя, а я тогда ещё все ордена, медали надел; прихожу к её дому – там пусто, просто пустое место и ни души кругом…. Я просто не знал, что делать, я один остался, идти, в общем-то, тоже некуда, ну и я в армию вернулся….
Старшина нахмурился и по его щеке стекла слеза. Это не была скупая мужская слеза – нет, это была скорее, не выплаканная слеза ребёнка, которая переросла в побитую солдатскую слезу….
– Ладно, иди спать, а то время уже….
Я пошёл к своей койке и долго думал над этим разговором. Как же так? Простой солдат – слуга народа, награждённый Родиной и вот…. Судьба штука жестокая, но не настолько же….
***
…Шёл последний день наших учений по боевой подготовке.
За эту неделю мы успели и на полигоне побывать и из кузова пострелять, после чего мы с него прыгали, отрабатывали комплексы рукопашного боя, после которого, как бы лейтенант ни кричал, а многие получили по морде; ставили мины, готовили лагерь; короче говоря, курс молодого бойца только в увеличенном объёме.
Сегодня же нам предстояло штурмовать лагерь противника. Условного противника, конечно же, но мы, тем не менее, были в боевом расположении духа и слегка нервничали.