Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания

15 июля 1953 г. западные державы направляют советскому правительству ноты с предложением созвать конференцию, вернее – встречу министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции в сентябре для обсуждения: а) организации свободных выборов в ФРГ, «советской зоне» и Берлине и б) образования «свободного общегерманского правительства», наделенного «свободой действий» в решении проблем внутренней и внешней политики. Для «недогадливых» специально оговаривалось, что решение по этим вопросам должно предшествовать «дискуссиям» вокруг мирного договора.

Мы в Комитете информации, между прочим, высказывались за то, чтобы советская сторона научилась уважать самое себя и не принимала ни от кого дипломатических документов, в которых ГДР числилась «оккупационной зоной». Не знаю, ставил ли руководитель КИ И. И. Тугаринов этот вопрос перед В. М. Молотовым или нет, в любом случае нотная переписка возобновилась.

Советское правительство в сжатой и более пространных версиях повторило в августе соображения ноты от 10 марта 1952 г. Свежими моментами были предложения о созыве в ближайшие шесть месяцев мирной конференции при активном участии немецких представителей на всех ступенях ее подготовки; образование «временного» общегерманского правительства с задачей организации выборов во всей Германии; облегчение финансовых и экономических обременений для Германии, являющихся результатом войны.

С моей точки зрения, принципиально важным в этот момент являлось подтверждение, несмотря на кризис в ГДР и разногласия в самом советском руководстве, нашей принципиальной готовности к объединению Германии на условиях равного подхода четырех держав к правам и интересам друг друга. Минимум реалистичности требовался от Запада и добрая порция гибкости. Вместо этого им выдвигались претензии на все и сразу. Федеративную Республику можно было заподозрить в неумении по одежке протягивать ножки, но никак не Англию или Францию. Судя по поступавшей к нам информации, Париж и Лондон, делая вид, что высиживают яйца, были озабочены главным образом тем, как превратить их в болтунов с отнесением вины на кого-то другого.

Знали ли на Западе о спорах в советском руководстве и о растерянности властей в ГДР? Несомненно. О намерении Берии «выдать ГДР» немало было сказано после ареста «советского Гиммлера» (так Сталин представил Берию западным участникам Ялтинской конференции). Почему же вяло разыгрывали выгодную карту? Мешал нейтралитет де-факто, который тот же Берия делал условием объединения Германии.

Загадки Москве задал У. Черчилль. Престарелый премьер-министр вдруг спросил: не перевешивают ли плюсы политической и экономической принадлежности всей Германии к Западу издержки наращивания военного противоборства в Европе с участием на разных сторонах ФРГ и ГДР? Если можно было спорить, пойдет ли Сталин на объединение по удовлетворении его условий в военных делах, то новые руководители СССР, согласно оценкам У. Черчилля, вряд ли уклонились бы от уравновешенной договоренности, особенно на фоне дестабилизации Восточной Германии.

Мне представлялось в то время существенным следующее: опытнейший У. Черчилль допускал возможность военной нейтрализации единой Германии с гарантиями, предполагавшими какое-то взаимопонимание четырех держав взамен Европейского оборонительного сообщества. В последнем Англия не участвовала и в восторг от него не приходила. Премьер хотел иметь более широкий обзор.

Корейская война расширила познания, касающиеся также эвентуального перерастания конвенциального конфликта в ядерный, и не следует недооценивать возникшего на том этапе желания Лондона усовершенствовать конструкцию взаимодействия с Вашингтоном. Желания, подкрепленного вступлением Англии в ядерный клуб. Американский язык – диалект английского. Это не так неудобно, как и когда британскую политику уподобляют диалекту американской. Если в 1956 г. К. Аденауэр заявлял, что интересы Европы и США не всегда и не во всем могут совпадать, то почему эта мысль не могла навестить искушенных политических деятелей на Темзе тремя годами раньше?

У. Черчилль был посрамлен собственным МИДом. «Ни в коем случае», – письменно засвидетельствовали британские дипломаты свою позицию. На повороте, предлагаемом премьером, предсказывали они, у «сердечного согласия» с союзниками случится инфаркт. Невключение ФРГ в систему НАТО свело бы на нет семилетние усилия по демонтажу идейного, правового и политического наследия антигитлеровской коалиции. Кроме всего прочего, освобожденная от военных расходов Германия являла бы собой серьезную экономическую угрозу Англии. Короче, свет в окошке погас, едва зажегшись.

Нотная переписка 1953 г. завершилась договоренностью об открытии 25 января 1954 г. в Берлине конференции министров иностранных дел четырех держав. Тому, кто любит скрупулезную точность, – США, Англия и Франция приняли время и место, предложенные Советским Союзом, в первый день наступившего нового года.

Комитету информации было поручено подготовить свои соображения для Молотова. Не в первый и не в последний раз наши взгляды не совпали с мидовскими.

В подготовленном анализе я проводил мысль о том, что после июньских событий в ГДР у трех держав отпали последние опасения. Они твердо уверовали – общегерманские выборы принесут большинство сторонникам интеграции объединенной Германии в военно-политические структуры Запада. Следовательно, нам надлежало ориентироваться на активную, наступательную линию США, Англии и Франции на переговорах и возможность их более рискованной тактики в расчете на резонанс среди широкой общественности. Например, представлялись вероятными предложения, связывающие стороны обязательством принять любые результаты выборов, чем бы они ни завершились, а сами выборы проводить на условиях, близких к соображениям, высказывавшимся СССР.

3-й Европейский отдел МИДа и верховный комиссар СССР в Германии решительно воспротивились этому выводу. Никаких существенных изменений в поведении трех держав, по их мнению, не предвиделось. Попытка просчитать воздействие на западную позицию июньских событий отклонялась как «домысел», продукт «журнализма». Упор, который делался правительствами США, Англии, Франции и ФРГ на кризис в ГДР, назывался блефом. Позаботились о том, чтобы наша записка застряла у помощников В. М. Молотова.

За день-два до открытия Берлинской конференции к советской стороне попал внутренний документ одной из западных делегаций. Он решил спор между КИ и МИДом: в комитетском и западном материалах содержались сходные акценты, а что касается оценки июньских событий – совпадения в формулировках. Оставалось сожалеть, что советские подходы выстраивались не на базе рекомендаций «журналистов».

На конференции министров в Берлине состоялись крестины «плана Идена», сконцентрированного на теме выборов и лишь формы ради упоминавшего мирный договор. Ему были противопоставлены советский проект мирного договора с Германией и предложения относительно референдума по вопросу: чему немцы отдают предпочтение – договорам, интегрирующим ФРГ в систему НАТО, или мирному договору, предусматривающему объединение Германии и вывод с ее территории иностранных войск?

Достаточно упомянуть содержавшееся в «плане Идена» требование замены правила единогласия четырех держав принятием решений по большинству голосов или советскую идею референдума, чтобы не осталось ни малейших сомнений – ни та ни другая сторона не держали соглашения на уме. Риторическая трескотня в ответ на любые идеи без разбору. Так, предложение о выводе из Германии всех оккупационных войск перекантовывали в намерение выдать Западную Германию «на произвол народной полиции» и одновременно нарушить всю систему западной обороны.

А при чем тут мирное урегулирование для Германии по итогам Второй мировой войны, спросите вы? Ни при чем. Если, конечно, не считать, что побежденным из войны вышел СССР и ему надлежит безоговорочно принять условия, дискриминировавшие советские национальные интересы.

Идея коллективной безопасности, за которую несколько неуклюже выступил советский министр, заслуживала, на взгляд западных держав, поношения. Ее обзывали «своего рода доктриной Монро для Европы», попыткой на полвека сохранить раскол Германии и разрушить НАТО. Как будто начисто выветрилось из сознания, во что обошлось небрежение потребностями коллективной безопасности в канун Второй мировой войны, забылись клятвы никогда не повторять ошибки.

Не забылось – не будем наивными. Шла новая война с ее видимыми и невидимыми фронтами. А на войне как на войне.

Неверно сказать, что Берлинская конференция ничего не принесла. Возможно, вы приметили, что три державы открыли существование «восточногерманского правительства» и ГДР реже называли «зоной». В их проектах восток и запад Германии оптически оказывались почти в одинаковой ипостаси. Подбирались к затяжной двухгосударственности, имевшей, особенно для Парижа и Лондона, свою привлекательность? Несмотря на все старания ее скомпрометировать, возникла альтернатива переустройства подмятой милитаризмом Европы в сообщество государств-партнеров, сообщество, включавшее в себя США. Впервые советская сторона проявила готовность признать возможность стыковки НАТО с общеевропейской системой безопасности. Из намека родится готовность Советского Союза вступить в Атлантический альянс. Объявленная 31 марта 1954 г., она была, однако, выдана на Западе за первоапрельскую шутку.

Хуже, чем ничем, закончилось обсуждение в Берлине австрийского сюжета. Молотов привязал австрийский вопрос к германскому морским узлом, что, по моим впечатлениям, не было большой неожиданностью для Дж. Ф. Даллеса. Американские дипломаты воспользовались ужесточением советской позиции для возобновления диалога с Веной на предмет… раскола Австрии. Не ждать милостей с Востока, а конституировать «свободные» зоны оккупации в некое урезанное, но «суверенное» австрийское государство с его немедленным включением в НАТО (или ЕОС).

Комитет информации готовил для высшего руководства специальные анализы планов расчленения Австрии и реакции на них в австрийских правящих кругах. В отличие от западных немцев австрийцы отказывались подыгрывать инициативам, чреватым расколом. Ю. Рааб и другие не уступали массированному давлению. Сумеют ли они долго сопротивляться проатлантистам? Это оставалось неясным.

Можно ли назвать подобные анализы приглашением к раздумью о плюсах и минусах собственной политики? Не забудем, что КИ формально состоял при МИДе. Не впадая в преувеличения, замечу – наши доклады подтверждали, что у медали, вычеканенной Молотовым, есть оборотная сторона.

Осень 1954 г. дохнула дипломатическим жаром. Мы безвылазно корпели над новостями из разных столиц, выуживая оттенки и свежинки, хотя бы в словах, если не в подходах, после решения Национального собрания Франции, принятого в ночь с 30 на 31 августа, «отложить на неопределенное время» обсуждение договора о ЕОС.

К. Аденауэр потребовал немедленных новых переговоров с США и Англией для спасения планов военной интеграции. Э. Олленхауэр – за решение германского вопроса в рамках широкой системы европейской безопасности. Он предложил созвать с этой целью новое совещание четырех держав. Канцлер категорически против четырехстороннего совещания в момент «возникновения трещины во фронте свободных народов». Председатель СДПГ обвинил Аденауэра в пренебрежении задачей воссоединения, в несбалансированном уклоне в пользу включения Федеративной Республики в НАТО или в «обрубок» от ЕОС.

Лучшее время для продвижения советского предложения о проведении с участием США конференции по вопросам европейской безопасности. Оно сформулировано 24 июля 1954 г. в ноте СССР трем западным державам. 4 августа советское правительство высказалось за то, чтобы четыре министра иностранных дел встретились в августе или сентябре и продолжили обсуждение также германского вопроса.

Понимания в Вашингтоне, Лондоне и Париже эти шаги не нашли. Вместо этого форсировалось включение ФРГ теперь уже прямиком в НАТО. Меняется статус войск трех держав в Западной Германии. Они здесь как бы «по приглашению». Советские предложения о выводе «оккупационных войск» их вроде бы не касаются.

28 сентября – 3 октября конференция «девяти» в Лондоне. В ее продолжение ряд конференций в Париже (19–23 октября). Главное решение – заключить договор, который создавал новую правовую базу для размещения иностранных войск в ФРГ и открывал дорогу Федеративной Республике в западноевропейский союз («брюссельский пакт») и в НАТО. Это не все. Три державы и ФРГ условились не вступать ни в какие новые переговоры с СССР по Германии до ратификации парижских договоренностей.

КИ даются поручения еще и еще раз просеять данные по позициям трех держав и ФРГ. Установка, исходившая от Н. С. Хрущева, нацеливала одновременно на придание советской линии тем большей гибкости, чем сильнее черствела линия Запада.

13 ноября советское правительство рассылает 23 европейским государствам, а также США ноту с предложением созвать 29 ноября в Москве или Париже конференцию для учреждения системы коллективной безопасности в Европе. Особо выделялось, что в части обсуждения германской проблематики эта конференция имеет смысл лишь до ратификации парижских договоренностей.

Ответ трех держав был негативным и поступил не раньше, не позже как 29 ноября. Перед этим глава французского правительства Мендес Франс запустил пробный шар – не к чему копья ломать, СССР волен создать на востоке свою оборонительную организацию (читай – с участием ГДР), а в мае 1955 г., после завершения процедур ратификации в западных странах, могла бы собраться и «большая четверка».

Больше головоломок доставляла реакция нейтральных и, как их позже стали величать, неприсоединившихся стран. Комитет отслеживал их реакцию. Наивысшее искусство упаковывания «нет» в нечто похожее на «да» показали финские мастера. При всем желании я не сумею, особенно по памяти, реконструировать их шедевр. В нем так медоточиво говорилось о достоинствах именно коллективной безопасности, что к концу накатывалась слеза по «светлой памяти…». На вопрос со Смоленской-Сенной, как все же толковать – приедут представители Финляндии или нет, И. И. Тугаринов, исходя из буквы хельсинкской бумаги, заявил: если еще кто-либо из нейтралов решится совершить путешествие в Москву, могут прибыть и финны.

После Московской конференции, прошедшей в своем кругу и декларировавшей намерение в случае ратификации парижских договоренностей создать восточноевропейскую оборонительную организацию, Советский Союз развил сильное давление на три державы. Париж и Лондон были предупреждены, что Советский Союз, если парижские договоренности будут одобрены, денонсирует союзные договоры с Францией (от 10 декабря 1944 г.) и Англией (от 26 мая 1942 г.).

В этом контексте мне показался тогда неожиданным аккорд в виде заявления советского правительства 15 января 1955 г. с предложением без отлагательств провести переговоры четырех держав, в центр которых был бы поставлен вопрос об общегерманских выборах. Проведение выборов и восстановление единства Германии характеризовались как необходимые предпосылки для заключения мирного договора. Далее проводилась мысль о включении Германии в военный союз, не направленный ни против какого государства, каковым мог быть союз на основе коллективной безопасности. Советская сторона выражала готовность нормализовать отношения с ФРГ в интересах решения германского вопроса. Заявление предупреждало, что с принятием ФРГ в НАТО и ЗЕС переговоры об объединении Германии потеряют смысл.

Заявление несло в себе почерк Н. С. Хрущева. Подай мы свою позицию в этих словах и последовательности на конференции 1954 г. в Берлине, возможно, удалось бы не потерять год и выиграть приз в виде разрядки. Сегодня это кажется мне более сомнительным, чем в январе 1955 г. Но ни в то время, ни позже я не мог ответить себе: как поступит Хрущев, если три державы и Федеративная Республика не скажут «нет». Он шел на крайний риск, возможно, чтобы отметиться перед потомками: Советский Союз сделал все от него зависевшее; обструкция Запада сорвала согласие, которое было достижимо.

5 мая 1955 г. парижские договоренности вошли в силу. Федеративная Республика – член Западноевропейского союза и НАТО. Известный поэт Расул Гамзатов как-то в перерыве работы партсъезда отстучал телеграмму жене: «Сижу в президиуме, а счастья нет». Нечто схожее впору было признать и канцлеру. Добился К. Аденауэр, к чему тянулся, но счастлив ли от того, что на треть века продлил раскол страны?

Поставим ряд неудобных вопросов и себе: что выиграл Советский Союз, залив в железобетон в феврале 1954 г. австрийский вопрос? Начни Москва не зимой 1955 г., а годом раньше или, еще лучше, сразу после смерти Сталина переговоры с Веной, за советские инициативы агитировали бы дела – самое убедительное из аргументов. Системное мышление редко навещало нашу внешнюю политику. В австрийском вопросе Советский Союз образумился, будучи загнан в угол.

Субъективизм, импульсивность, любительство на внешнеполитическом направлении озадачивали и настораживали. Как-то пойдет все дальше? Не располагали к спокойствию слухи, что непоследовательность наших поступков есть производное от соперничества уже между Молотовым и Хрущевым. Не дискуссий, а перетягивания каната. Спор умных сближает, ссорит глупых. Как нам было решить, кто есть кто, если тайны коридоров власти охранялись тщательнее, чем водородные бомбы?

10 мая 1955 г. три державы пригласили Советский Союз к новым переговорам: сначала встреча глав правительств; они, так предполагалось, создадут основу для последующей конференции министров иностранных дел. В двух моментах мы отдавали Западу должное – речь шла о новом начале, и положить его было по плечу только руководителям правительств. Германская проблема в части объединения становилась заботой прежде всего двух суверенных германских государств, а в части безопасности – двух самых мощных военных блоков. Демаркационная линия, прошедшая через Германию, превратилась не просто в государственную границу, но во фронтовой рубеж ядерного противостояния.

До того как принять западное предложение, Советский Союз вместе с рядом восточноевропейских государств и ГДР созвал в Варшаве конференцию по безопасности, на которой 14 мая 1955 г. был подписан договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи – ответ на введение в силу парижских договоренностей. Формализация восточного оборонительного сообщества произошла, что симптоматично для понимания развития германской проблемы, не после заключения брюссельского пакта о ЗЕС, не после учреждения Североатлантического союза и его распространения на Грецию и Турцию, но в связи с окончательным и полным разрывом США, Англией и Францией с наследием антигитлеровской коалиции, ее целями и принципами.

Немаловажным элементом в становлении новой ситуации явилось направление 7 июня 1955 г. через советское посольство в Париже тамошнему посольству ФРГ приглашения федеральному канцлеру К. Аденауэру нанести визит в Москву «для обсуждения вопроса об установлении дипломатических и торговых отношений между Советским Союзом и Германской Федеративной Республикой и связанных с этим вопросов». О встрече на высшем уровне в Женеве (18–23 июля 1955 г.) стоит заметить следующее. Обсуждение на ней германской проблемы должно было, по мысли советской стороны, прояснить, обратимо ли решение о милитаризации Западной Германии и включении ее в НАТО. При отрицательном ответе рассмотрение моделей свободных выборов теряло всякий смысл.

Президент Д. Эйзенхауэр верно ухватил суть различий в подходах. Комментируя советские предложения, он отмечал: американская, как и советская сторона, исходит из наличия тесной взаимосвязи между воссоединением Германии и европейской безопасностью. «Единственное различие» состоит в том, что СССР настаивает на урегулировании проблемы безопасности до решения германского вопроса, а США, наоборот, находят воссоединение Германии предпосылкой для обеспечения европейской безопасности.

В итоге обсуждения была принята медузообразная директива, устанавливавшая, что «урегулирование германского вопроса и воссоединение Германии посредством свободных выборов должно проводиться в согласии с национальными интересами европейской безопасности». С миру по нотке, говорили про некоторых композиторов, с каждой короны по жемчужине, да и то погасшей. Все знали – исполняется реквием, но натягивали на лица оптимистические мины. Еще бы, в тот момент три державы и Советский Союз могли испытывать удовлетворение – они добились, каждая сторона в своей специфической калькуляции, желаемого. Проницательный У. Липпман откликнулся на это констатацией: Женевская конференция девальвировала германский вопрос и уменьшила гнет, понуждавший к его решению.

Комитету информации более не давалось заданий исследовать модели воссоединения Германии. Речь вели в лучшем случае лишь о способах сближения и формах объединения двух государств «с различным общественным и экономическим строем» и принадлежащих к противоборствующим военно-политическим блокам. Впервые во внутренних анализах и дискуссиях промелькнуло понятие «конфедерация». В обоих вариантах – как ступень к унитарному государству, так и этап в окончательном размежевании, если бы общая политика в деле безопасности оказалась недостижимой.

В 1954 г. Комитет информации оказался почти причастным к афере О. Йона. Меня приглашает к себе И. И. Тугаринов:

– Вчера ночью в ГДР перешел руководитель западногерманской контрразведки (ведомства по охране конституции). Молотов приказал мне лететь в Берлин на встречу с ним. Есть ли у нас материалы, касающиеся этого ведомства и Отто Йона?

– По ведомству кое-что сыщется. Документов, проливающих свет на Йона, негусто, если не считать его участия в подготовке покушения на Гитлера.

– Что можно почерпнуть из этих документов полезного к предстоящей встрече?

Прошу согласия на то, что пролистаю досье и несколько книг из моей библиотеки и затем доложу соображения.

– Хорошо. Но на все не больше двух часов.

Мой доклад был сжатым. В биографии О. Йона хватало туманных листов. К кому он ближе стоял в июле 1944 г. – к англичанам или американцам? С нами в любом случае ни тогда, ни после контакта не искал.

Можно ли провести параллель с отставкой Г. Хайнеманна с поста министра внутренних дел? Тоже ведь случился сюрприз. Исключать ничего нельзя, но Йон, по материалам, имевшимся в распоряжении, не производил впечатления раздумчивого интеллектуала. Разумеется, О. Йон многое знает. Если он перешел в ГДР с намерением досадить Аденауэру, то худшего канцлеру и во сне не являлось. Но если это не переход, а лишь визит, то вряд ли следует строить воздушные замки. Человек с таким прошлым, как у О. Йона, плохо поддается приручению против его воли.

Тугаринов пробыл в Берлине несколько дней. Вернувшись, в присутствии Т. К. Куприкова, Л. И. Менделевича, А. Е. Ковалева и А. Е. Нестеренко (трое последних станут послами) поделился впечатлениями о беседе с О. Йоном.

– Как Йон оказался в ГДР – ребус. Скорее всего, случайно для себя. Мне не показалось, что его привел в Восточный Берлин конфликт дома. Да, он соглашается, что канцлер жертвует единством Германии в пользу перевооружения ФРГ, сознательно оставлял неиспользованными предоставлявшиеся нами и ГДР шансы на сближение позиций. Йон подтверждает, что линия Аденауэра и деспотичный стиль руководства вызывают массу недовольства даже в ХДС. Но заметьте – соглашался, подтверждал, не оспаривал. Сам почти ничего конкретного не сообщает и разговор вел в общих выражениях.

Ответив на наши вопросы, Тугаринов подытожил:

– Похоже, что Йон постарается не задержаться в ГДР, поэтому мосты не сжигает. К сотрудничеству с Советским Союзом за пределами разговоров о седой старине он не расположен. К опекунам из ГДР теплоты не проявляет. Сомневаюсь, чтобы друзья смогли разбудить в нем антифашиста в нашем понимании. Это человек устоявшихся, причем консервативных, идей.

Говорилось ли это уже со знанием обстоятельств не перехода, а перевоза О. Йона из Западного Берлина в Восточный? Данные на сей счет поступили в КИ значительно позже, но, находясь в ГДР, наш вице-председатель мог кое-что и прознать.

Занятный эпизод – работа над совсем другим жизнеописанием. К приезду федерального канцлера в Москву нам поручается написать политическую биографию К. Аденауэра. Вот когда годы долгой и небеспроблемной чужой жизни ложатся на ваш горб. Одних заявлений у Аденауэра что сочинений Ф. Ницше. Потом статьи почитателей и недругов о нем самом. Булышев делает первичный макет. Мне выпадает «ополитизировать» текст, ужав объем. Потом отжимом мелочей займется Менделевич. Сто страниц – меньше не получается.

Столь пухлые опусы КИ высшему руководству еще не посылал. Поколебавшись, наше начальство кладет биографию Аденауэра членам политбюро на стол. Эффект превзошел ожидания. А. И. Микоян рассказывал мне, что материал о канцлере читался как роман. С его слов, коллеги по политбюро и члены правительства, знакомясь с биографией К. Аденауэра, перезванивались и держали совет, как целесообразнее построить предстоящие переговоры.

Само событие – первый визит главы правительства ФРГ в Москву (9–13 сентября 1955 г.) – подробно описано с обеих сторон. Поэтому лишь несколько штрихов.

Совершалось нечто неординарное. Это видели все. Соответственно имелись радовавшиеся и печалившиеся. Федеративная Республика обретала возможность общаться с Советским Союзом напрямую. Потребность в посредниках отпадала. Не лишенным значения представлялся тот факт, что Аденауэр не испрашивал за кордоном разрешения на установление дипломатических отношений с Москвой. Он ограничился информированием трех держав.

Это совсем не означало, что Аденауэр подновлял набор идей. Можно, наверное, засвидетельствовать нечто противоположное. Навязав в какой-то мере свое видение трем державам, канцлер был не прочь укатать и советского сивку. Нет, он не ведет переговоры за США, Англию и Францию; более того, Аденауэр отказывается вступать в двусторонний советско-германский диалог, ибо восстановление государственного единства Германии является «обязанностью четырех». Ему вполне достаточно расставить вехи допустимого и неприемлемого.

Глубоко символичным оказался финал визита. Специально этот спектакль к заключительному вечеру пребывания Аденауэра в Москве не приурочивался. В Большом театре давали «Ромео и Джульетту». Отзвучала дивная музыка С. Прокофьева. Упал занавес. Через мгновение зал взорвется аплодисментами. А пока урок, поданный Монтекки и Капулетти, находит последователей в правительственной ложе. К. Аденауэр протягивает руку председателю правительства Н. А. Булганину. В знак пресечения бесплодной и опасной вражды? Наступит ли замирение и когда?

Послесловие к переговорам, которое учинил канцлер, обещало все что угодно, только не покой. То, что не сумел, не успел или не захотел при встречах с Булганиным и Хрущевым, Аденауэр столбит в одностороннем письме на имя председателя Совета министров СССР, а именно: установление дипломатических отношений не означает признания существующего территориального статуса, как и отказа ФРГ от претензий в международных делах выступать от лица всех немцев. Советская сторона отвергла эти претензии по существу, но письма автору не возвратила.

Установление дипломатических отношений – никто не обманывался – было лишь увертюрой к многочастному произведению, которое предстояло писать и писать. Общественное мнение ФРГ восприняло открытие новой главы в советско-западногерманских отношениях сдержанно. Генетическая специфика боннского государства пронизывала как его официальные, так и неофициальные структуры. Отчужденность, неприязнь, недоверие – с ними советские представители сталкивались на каждом шагу. Всех входивших в здание советского посольства или торгпредства брали на пленку или заметку. Не каждый немец рисковал приблизиться к советским дипломатам на расстояние слышимости даже на светских раутах.

Посол В. А. Зорин помыкался полгода. Финская сауна хоть чередует парилку с ледяными купелями. Ее боннская разновидность пользовала советского дипломата только прохладой. Решили, что высококаратному представителю, располагавшему доверием Хрущева, полезнее вернуться в Москву.

Новый посол А. А. Смирнов, по моему разумению, не уступал предшественнику, а собранностью и твердостью характера даже превосходил его. Смирнову приписывают несколько афоризмов. Он прибыл на Рейн, как известно, из столицы Австрии и, отвечая на вопрос о первых впечатлениях, будто бы заметил: «В чем разница? Штраус в Вене – это вальс, Штраус в Бонне означает марш».

Так или иначе, вживался Смирнов в боннскую атмосферу трудно. Слова в наших отношениях с ФРГ долго, слишком долго обслуживали что угодно, только не здравый смысл. Они передавали, смаковали любые оттенки вражды и почти никогда не апеллировали к высоким чувствам. Кто больше был повинен в сих бесплодных упражнениях? Каждая из сторон по-своему. Итог закономерен. С установлением дипломатических отношений мы преуспевали главным образом во взаимных оскорблениях, зато действительно без посредников.

Наверное, надо было вволю выговориться, отторгнуть душевные шлаки, кожей прочувствовать, куда лихо может занести, прежде чем задать себе вопрос: как дальше, не пора ли менять саму шкуру? Перед глазами – австрийское решение и тут же венгерские события. Вроде бы ничья в Корее и развал колониального господства Франции в районе Индокитая, Англии – восточнее Суэца. Африка клокочет. Центральная и Латинская Америка не хотят оставаться чьим-то «подбрюшьем». Политика – занятие не для слабонервных.

В окружении К. Аденауэра неспокойно. Не менял общей картины тактический маневр канцлера, пригласившего СССР осенью 1956 г. вступить с Федеративной Республикой в «двусторонний обмен идеями» по проблеме объединения Германии ввиду бесплодия четырехсторонних переговоров. Пригласить-то пригласил, но прежних идей замешал даже погуще.

Маневр призван был не переубедить Советский Союз, а рассеять беспокойство и притушить недовольство дома. Не удалось. Ставка не просто на силу, но уже на атомную мощь заставляла пристальнее присматриваться к сути курса канцлера. Если он всерьез принимает тактическое ядерное оружие за «модификацию артиллерии», то дальше некуда.

Через некоторое время федеральный министр финансов Ф. Шеффер отправится в Восточный Берлин, чтобы встретиться с руководством ГДР для обсуждения германо-германских моделей урегулирования. Встреча на должном уровне сорвалась по вине ГДР, усомнившейся, что Ф. Шеффер явится самолично. Фиаско с О. Йоном давало себя знать. Шанс для фундаментального проговора проморгали.