За Рифейскими горами

Ашпуровы поставили вчера свои последние копны. Часть из них была уже сметана в стога, или как в Сибири их называют зароды. В большом, хорошо завершенном стогу, сену не страшны затяжные осенние дожди. Вода скатывается по наклонной поверхности стога, не попадая внутрь. Стога стоят на покосах до первого снега. Ждет крестьянин снежка, как божьей благодати. Телега ставится до следующей весны в поднавес^[33], и на посвежевших улицах появляются сани и кошевки. Всю зиму возит крестьянин с сенокоса заготовленное летом сено домой, довольный собой и своей работой, проделанной прошедшим летом, размышляя при этом – а как же будет нонче с покосом? Не подведет ли погодка?

Нонче же у Ашпуровых было все в полном ажуре. Сенокосная страда близилась к завершению, хлебная еще не началась. Марья справившись с привычной крестьянским рукам ежедневной работой, поцеловала спящего Матюшу в щечку и ушла с соседскими женщинами за груздями.

Грузди росли в березовом лесу, что простирался по ту сторону Медвежьего лога. Это грибное место с исстари было известно местным жителям. Лес был такой большой, что запросто можно было в нем и заблудиться. Ходили туда деревенские женщины группами. Заблудиться-то они не боялись. Они знали этот лес, как свои пять пальцев. А встречи с Топтыгиным побаивались. Тем более нужно было идти до «груздевого леса», так его звали все деревенские жители, через Медвежий лог. Проходя через темный хвойный лес, что произрастал в этом зловещем месте, у не одной бабы, да и у некоторых мужиков тоже, чего уж греха таить, покрывалась спина мурашками. Название этого места пошло со времен первого поселенца, основателя деревни Чаловки Петрована Чалых. Здесь, на этом месте, скараулил его медведь. Навалился на бедного Петрована сзади горой, стянул с его головы волосы на затылок гармошкой. Почти двести лет прошло после того несчастного случая, а до сих пор не забыли люди про то. Проходя через лог, так и мерещилось, что сейчас из-за поваленного ветром дерева вывалится свирепый медведь и ты повторишь участь несчастного Петрована.

Иван, проводив жену до ворот, и не подумал даже про то, что его Марья пойдет сейчас через «страшный Медвежий лог». Если бы ему кто и напомнил об этом, он только бы рассмеялся и сказал «там то и медведей последний раз при царе Горохе видели». Медведей там и действительно уже давно не встречали. Но, по крайней мере еще раз, один медведь туда придет. Но не сегодня. Сегодня могут женщины не бояться, идти туда за груздями.

Проводив Марью, Иван принялся колоть дрова. Подойдя к куче напиленных двуручной пилой чурок, первым делом плюнул на ладони, «смазав» таким образом перед тяжелой работой мозолистые руки, после чего удалецки гакнув, воткнул колун в первую чурку. Чурка по-старчески закряхтела, и оставила колун себе. Иван, не особенно огорчившись, ухватился покрепче за рукоятку, поднял над головой чурку с застрявшим в ней колуном, и с придыхом, ударил обухом по большой листвяжной чурке. На этот раз чурке пришлось идти на попятную, и она развалилась на две, почти ровные половинки. Лиха беда начало.

Широкий взмах, крепкий удар, и уже следующая расколотая чурка закувыркалась у ног Ивана. Кучка колотых дров росла на глазах. Притихшие было куры осмелели и подошли, крутя головами, кося боком одним глазом на расшумевшегося хозяина. Что думали куры, и думали ли они вообще, про то сказать затруднительно. Их внимание привлекло явно не колка дров, а что-то совсем другое. От сосновых чурок отскакивали пласты коры и нет-нет, на внутренней стороне красно-бурых ошмотьев виднелись белые личинки. Как это водится, к такой лакомой трапезе пожаловал и «первый парень на подворье» – вышагивающий важной походкой петух. Шаркнув желтой ногой с длинной, кривой шпорой, он первым делом хлопнул крыльями и громко закукарекал. Иван, стоявший к нему спиной, даже вздрогнул от неожиданности. Обозлившись на горлопана, хотел было уже бросить в него полешком, но передумав, полез в карман за кисетом. Ему чертовски захотелось перекурить.

Глядя уже с улыбкой на все еще кричавшего петуха, подумал: «Вишь как старается. Хорошо ему, курей куча. Самое главное, утром вовремя прокукарекать, а там хошь не рассветай!»

Крепко затянувшись, Иван подошел к открытой калитке и выглянул на улицу. Утренний дождь почти прекратился, но дождевая туча все еще висела на макушке горы Кияшки, как неряшливая шапка на голове у загулявшего мужика.

– К обеду пожалуй выяснит! – решил про себя Иван, и подумал в этот момент в первый раз за утро о своей жене.

– Авось не сильно промокла моя Марьюшка-то. Ан нет, ветерком щас быстро обдует. Подсохнет-то одежонка.

Успокоившись при этой мысли он принялся снова за работу, все еще немножко завидуя беззаботному красавцу-петуху в кампании дюжины кур.

Матюша спал этим утром дольше обычного. Он не почувствовал, как поцеловала его уходящая за грибами мать. Дождевые капли, что так часто тарабанили по деревянной крыше дома, были пожалуй лучше любой колыбельной песни. Так хорошо спится под шум дождя в отчем доме!

Проснулся Матюша от методичных ударов, разносящихся под окошком во дворе их дома. Спросонья Матюша не понял, что же это такое. Кто гремит-то так? Окончательно проснувшись, Матюша сел на краешке деревянной кровати, и оглянувшись вокруг, понял, что сегодня он спал пожалуй дольше обычного. Немного огорчившись на себя, он спустил босые ноги на пол, и натянув холщовые портки, выскочил через бревенчатые сени во двор. Приятная утренняя свежесть, после хорошего дождичка, хлынула ему потоком в лицо. Зажмурившись, Матюша глянул через точеные перила крыльца и счастливо рассмеялся. Во дворе махал колуном отец, громя сосновые чурки. Матюша проворно соскочил, такие знакомые три ступеньки крылечка, и побежал к поднавесу за баней. Там обычно находил он каждое утро деда Захара. И сегодня он увидел согбенную спину и венчик седых волос на затылке, сидящего к нему спиной дедушки. Захар услыхал шум за спиной и обернулся. Улыбка расцветила его изборожденное морщинами лицо. Матюша подбежав повис на шее Захара.

– Деда, а ты что делаешь?

– Да вот внучек, решил старый туесок подновить, да заодно уж и один новый туес, побольше, сладить.

– Ааа, – произнес протяжно Матюша.

У ног Захара лежали ленты бересты. Из бани пахло терпко каким-то непонятным для Матюши запахом. Мальчик повел ноздрями, принюхиваясь. Захар засмеялся, глядя на внука.

– То Матюша береста так пахнет. В котле парится, чтобы мягкая была.

– А, вот оно что!

Захар шевеля заскорузлыми, плохо гнувшимися пальцами, просунул полоску бересты, заплетая ее в верхнюю часть полуготового туеска. Матюша зачарованно наблюдал за движениями рук дедушки.

– Деда, а можно я попробую?

Захар с готовностью подвинулся, освобождая место для Матюши.

Внук взял следующую полоску бересты, и подражая увиденному, принялся заплетать в туес. Захар довольно улыбаясь, следил за робкими движениями ручонок внука. Незаметно для Матюши, помогая, он натягивал бересту посильней, садя ее на место. Матюша, не замечая этого, высунув от усердия язык, старательно мастерил на своем первом туеске. Захар погладил внука по голове и произнес.

– Учись Матюша! В жизни все пригодится.

Так и доделали дед и внук, рука в руку, первый туесок в жизни Матюши.

Все время, пока они занимались плетением туеска, за ними пристально наблюдал один посетитель. Дворовый пес Ашпуровых, лохматый кобелек по кличке Полкан, сидел с самого раннего утра у ног своего состарившегося хозяина. Да и сам Полкан одряхлел за прошедшие годы. Целыми днями лежал он в тени забора, взирая слезящимися глазами на вечно суетящихся кур и горластого задиру-петуха. В последнее время этот наглец с красным гребнем сильно доставал собаке, иной раз даже пытаясь клюнуть ненароком ее в нос. Но вчера, пока Ашпуровы были на покосе, Полкан все же отомстил нагловатому обидчику, вырвав из его хвоста парочку разноцветных перьев. Пусть теперь ходит по двору, как голый король.

Сегодняшним утром, завидя Полкана, петух ретировался, от греха подальше, так сказать. А то на этого пса перьев не напасешься.

Так и проходила, порой незаметная для действительных хозяев крестьянского подворья, жизнь его неспокойных обитателей, со всеми их житейскими передрягами, коих и у людей тоже в избытке.

Иван все еще махал, как заведенный, тяжелым колуном. Пот пропитал насквозь его рубаху, которая и без того была мокрой от моросящего все утро дождя. Но ветерок разогнал дождевые тучи, и даже макушка горы Кияшки скинула «лохматую шапку», подставив плешины скал выглянувшему солнышку. Иван разбил еще одну чурку, и отложив колун в сторону, пошел в дом. Ему сильно хотелось пить, и еще больше есть. Открыв двери в дом он прислушался. Тишина. Только жужжащая муха билась настойчиво об оконное стекло. Иван пожал плечами, подумав: «Неужели Матюша еще спит. Странно. Вишь как вчера на покосе парнишка ухайдакался^[34]. Пора его будить однако, да есть все вместе садиться будем». Но подойдя к постели, Иван не нашел в ней своего сына. Пощупав рукой, постель была уже остывшей, он понял, что сын встал уже давно.

Странно. Куда же он подевался. Во дворе я его не видел. Поди у деда опять постреленок. Не разлей вода они.

Подцепив берестяным ковшиком из кадки воды, Иван долго и с наслаждением пил. Острый кадык плясал на заросшей сивым волосом шее, капли холодной воды стекали за ворот рубахи, приятно холодя разгоряченное работой тело. Ох и хороша водица из Агула. И хотя вода в колодце была ни в коем разе не хуже речной, некоторые деревенские жители, по устоявшейся привычке, брали воду для питья из реки, утверждая, что она вкуснее.

Напившись, Иван решил накрыть стол сам, а потом уж позвать отца и Матюшу к завтраку, так как скатерть-самобранка, в лице дражайшей супруги, отсутствовала. Марья ушедшая в лес за грибами, обещала вернуться после полудня. Как это за мужиками водится, сборы были недолги и включали в себя лишь самые необходимые мероприятия. Всем по чашке, ложки возьмут сами, коли есть охота. Посредине столешницы лежал нарезанный толстыми ломтями ржаной хлеб и стоял вынутый из русской печи чугунок с постными щами.

Щи, перед тем как уйти в лес, сварила поутру заботливая Марья. Не то будут мои мужики весь день голодные.

Кстати, русскую печь можно было действительно окрестить печкой-самобранкой. Деревенские хозяйки клали в чугунки разом картофель, квашенную капусту и репчатый лук, в зимнее время мясо, заливали водой, солили и ставили в протопленную русскую печь, оставляя ей на попечение нехитрое деревенское блюдо. Невысокая температура в печи способствовала равномерному процессу варки щей, или как называли его сами хозяйки «чтобы щи в печке упрели, тогда они вкусней получаются», в чем они были полностью правы. В настоящее время некоторые повара из дорогих европейских ресторанов «снова изобрели велосипед», готовя «изысканные блюда» при невысокой температуре (до 90⁰ С), выдавая это состоятельным клиентам за новинку, забывая, или же не зная того, что простые русские деревенские бабы варили так испокон веку.

Ивану было конечно же все равно, при какой температуре варились их щи, которые появлялись почти ежедневно на столе крестьян из деревни Чаловки. Закончив сборы, он вышел во двор, поискать запропастившихся отца и сына.

Зайдя в поднавес, он увидел следующую картину. Матюша сидел на руках у деда, внимательно слушая о чем-то рассказывающего Захара. У ног Захара лежал Полкан. Собаку похоже мало интересовало, о чем рассказывал хозяин. Она положив голову на передние лапы, дремала.

Захар действительно рассказывал внуку одну из камасинских сказок. Мы предоставим деду Захару позже еще возможность, поведать нам всем, ту или другую сказку и легенду о его народе, а сейчас пусть идут кушать, а то щи остынут.

После короткой, по-мужски непритязательной трапезы, все разошлись по своим делам. Иван колоть дрова, Захар прилег на полчасика вздремнуть, а Матюша побежал к любезному другу Лешке, благо, что он жил лишь несколько домов дальше по их улице. Припрыгивая то одной, то на другой ноге, Матюша размышлял, чем же они могут заняться с другом. Может сегодня в лапту поиграем?

Деревенская улица, промоченная хорошим дождиком, раскисла, и босые ноги Матюши разъезжались по скользкой глине. В его руках находился гибкий ивовый прут. Матюша, то и дело нагибался к расквашенной дороге, катал из грязи круглый комочек, втыкал в него конец прута, и размахнувшись, швырял «снаряды» вдоль деревенской улицы. Некоторые броски были удачны, другие же нет, и комочки падали у ног мальчика.

Матюша настолько увлекся занятием, что не заметил стоящего на обочине товарища. Лешка тоже вышел за ограду отцовского дома, не зная чем бы заняться. Лешкин свист, заставил Матюшу вздрогнуть. Подняв голову, он увидел своего лучшего друга. Подбежав к Матюше, Лешка спросил.

– Дай мне кинуть?

– Бери. Мне, что, жалко что ли.

Лешка слепил комочек побольше, широко размахнулся, и звезданул «снаряд» в поднебесную синь. Бросок удался. Со свистом комок глины ринулся вниз, и по наклонной траектории достиг избранную по теории вероятности цель. Окошко в доме бабки Волошихи. Прозвучал тихий звук, треснувшего, но все же выстоявшего оконного стекла. Через мгновенье раздался заполошный крик пострадавшей персоны. Выскочившая на улицу бабка Волошиха, к сожалению не застала скрывшихся злоумышленников. От Лешки и Матюши и след простыл. Подслеповатая бабка оглядела окно дома, так собственно и не поняв, кто же посмел покуситься на ее частную собственность. Може ворона кака сдуру ударилась, подумала старуха, и для пущей верности перекрестившись, поплелась шаркающей походкой обратно во двор.

Лешка и Матюша, ни живы ни мертвы, выглядывали украдкой в приоткрытую калитку. Заметив удаляющуюся бабку Волошиху, дети обрадовались и прыснули от душившего их смеха. Хорошо, что бабка не заметила, а то было бы нам сейчас хорошей взбучки, сени мои сени!

Уже через несколько минут оба сорванца забыли о произошедшем недоразумении. Матюша вспомнил о том, что он хотел поиграть в лапту и спросил Лешку.

– Может в лапту поиграем?

– Вдвоем что ли? – ответил ему вопросом Лешка.

– Почему вдвоем, Василя кликнем.

Лицо Лешки скорчилось, словно он проглотил целый лимон.

– Ну его. Давай уж лучше вдвоем в чижика поиграем.

– Лады, – согласился Матюша.

Играли в обширном дворе дома, где жила семья Лешки.

Сам дом, добротный пятистенок, был рублен мастерами своего дела, про коих в народе говорят, что они могут срубить дом без единого гвоздя. Плотно пригнанные бревна сруба светились янтарной смолой. Их темно-красная окраска гармонировала со всеми окружающими строениями, строенными из строевого леса.

Все было действительно сделано, без сучка и задоринки. Крыша дома, как и других хозяйственных построек, была крыта драньем. Колотые доски, стланные в два ряда, были прибиты только посередине досок. Под солнечными лучами их закраины выгнулись желобком и прекрасно отводили дождевую воду. На улицу дом Клевских выходил шестью близнецами-окнами. Крашенные голубой и белой краской ставни и причудливо изукрашенные карнизы дома являлись достойным дополнением к настоящему произведению плотницкого искусства – сибирскому пятистенку.

К дому примыкал обширный бревенчатый прируб, который звался Клевскими – сенями. По занимаемой площади и по толщине бревен, использованных при его постройке, прируб можно было смело назвать вторым домом.

В сенях, остановимся на этом названии, помещались обширная кладовая, заставленная кадками и бочонками всевозможного размера. Вдоль стен кладовой размещались ярусами полки с туесками, мешочками и кулечками. Здесь же стоял мучной ларь, все лишь мешков на пять. Всего лишь, потому что в объемистом чреве, рубленного из цельных бревен, соседствующего с домом большого амбара, находился другой ларь, слаженный из толстенных кедровых плах. В его объемистое чрево легко помещались 20–25 мешков отборной муки. Кроме того, здесь же хранились запасы семенного зерна. На вбитых в стену четырехгранных, кованых костылях, висела новенькая, обильно смазанная конная упряжь, отчего в амбаре всегда пахло березовым дегтем. Мука, как это ни странно, не впитывала в себя этот здоровый, но не совсем приятный запах. Ларь был плотен, факт.

Вернемся все же к сеням. Входная дверь сеней, запираемая каждый вечер изнутри на толстенный засов, выходила на крылечко. Его резные перила были украшены затейливой резьбой по дереву. Так и хотелось провести по ним рукой, до того они были красивы. Такое же желание, вероятно возникало и у хозяев этого дома. В некоторых местах они были отшлифованы от частого прикосновения, как вертушки молитвенных барабанов в буддийских монастырях.

Спустившись по ступеням крыльца, посетитель попал бы в обширный двор, где сейчас играют в лапту Лешка и Матюша. Но для начала, нужно было благополучно миновать злющего сторожевого пса, настоящего волкодава, что брызжа слюной, ревностно охранял вход в дом, собачью будку и плошку с похлебкой.

Весь двор по периметру был застроен хозяйственными постройками. Вышеупомянутый амбар, баня с предбанником, обширный хлев для шести коров и семи голов молодняка, конюшня, где помещались четыре лошади Клевских. Рядом с конюшней поднавес с тремя телегами, выездной бричкой, двумя санями и кошевкой. Под крышей поднавеса сушились запасные оглобли и черенки для вил, лопат и другого хозяйственного инвентаря. Дальше, упираясь задней стенкой в огород, находился объемистый дровяник. Передняя сторона его была целиком открыта, для того чтобы дрова быстрее сохли и не плесневели. Сбоку возвышались еще несколько поленниц дров, укрытые от непогоды пластами бересты. Двор имел два въезда. Первый, парадный, был устроен из толстенных листвяжных столбов. Плотно пригнанные воротины не позволяли уличным зевакам заглянуть во двор. Над воротами, как и над калиткой, была устроена неширокая, двускатная крыша, естественно из дранья. Все, до малейшей детали, было сделано по-хозяйски, на века.

Дом обнесенный высоким забором из половинника^[35], напоминал скорее сибирский острог времен освоения Сибири. Не хватало только бравого казацкого атамана и медной пушчонки у обширных ворот этой «крепости».

Всегда интересно наблюдать, как в различных регионах земного шара, развивается свой, особенный архитектурный стиль. В России, в Сибири в частности, это строения из дерева, в других странах используется камень, или что-либо другое.

Живя в Сибири, я не раз видел старинные крестьянские усадьбы, вернее то, что осталось от них, после сталинской коллективизации. В их непосредственной красоте, всегда есть что-то привлекательное, ядреный дух, напоминающий о их былом величии. Я бы сказал – особенная простота.

В Германии, я тоже не раз бывал на крестьянских дворах. Некоторым из них уже по триста-четыреста лет. В принципе, они построены по такому же типу, как вышеописанный двор в сибирской деревеньке Чаловке. Строения же все целиком из камня. Все, включая и сеновалы, и прочее, и прочее. Эти немецкие крестьянские подворья «Bauerhöfe», действительно выглядят как маленькие средневековые крепости. Стены, высотой в двухэтажный дом, в нижнем ярусе нет окон. Выше, в наружных стенах строения, и даже в сеновале, узкие бойницы.

В средневековье, странствующие рыцари, коим не хватило замков, и просто бродяги, что зачастую было одно и тоже, грабили всех подряд. Вот и строили крестьяне свои «немецкие остроги». Что интересно, их наследники, очень дорожат завещанным прошлым, и сохраняют все в первозданной красоте, даже, теперь не нужные бойницы в сеновале.

Подумайте теперь, сколько же крестьянских дворов, этих «сибирских острогов» в миниатюре, сохранилось в Сибири до наших времен. Немного, а жаль.

В таком вот «остроге в миниатюре» и жила в начале XX века семья Клевских.

Лешка Клевский, или как его звали родители Лешек, являлся отпрыском одного, когда-то влиятельного польского рода, по воле рока попавшего в Сибирь-матушку. Для Лешкиного прадеда была эта, богатая дремучими лесами сибирская сторонка, еще злой мачехой-разлучницей. Не по доброй воле пришел он сюда в 1812 году в колонне плененных поляков, воевавших на стороне великого Наполеона.

Неспроста воевали поляки за французского императора. После молниеносных, победоносных войн, Бонапарт заново перекроил карту старушки Европы, не забывая при этом «отблагодарить» себя и удовлетворить интересы жаждущих родственников, руководствуясь принципом «всем сестрам (и братьям тоже) по серьгам».

Но нет худа без добра. Некоторые европейские страны обрели ранее утерянную независимость. К их числу относилась и Польша. В 1807 году Наполеоном была возрождена польская государственность в форме Великого княжества Варшавского, на территории возвращенной полякам от пруссаков. Благодарные поляки с радостью шли служить в армию Наполеона. В одной из вновь сформированных дивизий польских улан, в дивизии генерала Рожнецкого, и служил Лешкин прадед, бравый улан Тадеуш Клевский.

В одном из боев под Миром, произошедшим 27 июня (9 июля) 1812 года, Тадеуш и несколько его товарищей по оружию, были пленены русскими казаками атамана Платова.

Плененные польские уланы были отправлены в тыл, где они и провели так рано закончившуюся для них войну. Часть пленных была доставлена в город Омск, столицу Сибирского казачьего войска. В то далекое время Омск, имеющий теперь более одного миллиона жителей, входил в Сибирское генерал-губернаторство с центром в городе Иркутске, и имел всего лишь около 8 000 жителей.

Так или иначе, Тадеуш Клевский, оказался в числе тех поляков, кого судьба занесла на край света, где как это ни странно, тоже жили люди.

Тадеуш, холостой парень, познакомился в Омске с молодой казачкой. В общем, все как водится, в таких случаях.

В это же время, тогда шел 1813 год, и от великого Наполеона в России уже и след простыл, произошло событие, радикально повлиявшее на формирование «фамильного дерева» Тадеуша Клевского. Польским уланам было предложено добровольно перейти на службу в Сибирское казачье войско. Тем, кто не желал этого, была предоставлена возможность вернуться к себе на родину. Некоторые поляки к тому времени уже оженились на русских девушках и решили остаться в Сибири навсегда. Тадеуш, еще не успел обвенчаться, но и он решил связать свою судьбу с этим суровым и красивым краем.

Так вот и получилось, что фамильное дерево Клевских, уходило своими корнями в то знойнее лето 1813 года, когда гордые польские шляхтичи были «перетолмачены» есаулом Набоковым в казаков славного Сибирского казачьего войска, и заодно уж, из католической в православную веру.

Переход в другое сословие, и связанные с этим временные трудности, большинство поляков перенесли практически безболезненно, оно и не удивительно, все же братья славяне, да и водку пили ту же, что те, что другие.

Этот исторический момент, имеется в виду зачисление польских улан в ряды сибирских казаков, запечатлен на картине Н.Н. Каразина, которая так и называется «Зачисление в казаки пленных поляков армии Наполеона, 1813 г.». На ней показано, как поляки переодеваются в казачьи мундиры.

Тадеуша Клевского на этой картине нет, хотя и он был участником той знаменательной церемонии. Картина, вернее акварельный рисунок, была выполнена значительно позже. Ее автором являлся Николай Николаевич Каразин (1842–1908), потомок славного греческого дворянского рода Караджи, переселившегося в России еще во времена Петра I.

Имя этого замечательного художника-баталиста и писателя к сожалению малознакомо, хотя он оставил после себя огромное наследие. Тысячи картин и рисунков и вдобавок еще и 20-томное собрание сочинений. В свое время он сникал себе славу «первого в России акварелиста и лучшего рисовальщика-иллюстратора».

Его отличительными чертами были необыкновенная трудоспособность, поразительная легкость и быстрота в писании картин.

Николай Каразин являлся человеком обладающим огромным художественным вкусом и богатой творческой фантазией. Но его подвижная, неусидчивая натура, нежелание писать маслом большие полотна, не позволила ему занять место среди патриархов русского изобразительного искусства, то место, которое он несомненно заслуживает.

В числе прочих работ, Н.Н. Каразин создал альбом с историческими сценами из трехвекового служения сибирских казаков царю-батюшке и России, начиная со времен покорения Сибири атаманом Ермаком во второй половине XVI века.

Заглянем и мы в глубину той эпохи, когда был заложен краеугольный камень в развитии государства Российского – освоение Сибири, ведь без Сибири немыслимо представить сегодняшнюю Россию, государство занимающее одну девятую часть земной суши, из которых Сибирь составляет ее три четверти.

О происхождении слова Сибирь, мы поговорим несколько позже. Тем более по этому поводу существует несколько научных мнений. Однако все ученые согласны в одном, что западной географической границей Сибири являются Уральские горы.

Во времена старины далекой, когда древние греки бороздили на галерах Средиземное море, а разбойничающие варяги и не думали спускаться на легендарных лодках-драккарах вниз по Днепру, чтобы создать там поселения, из коих в Х веке возникнет Киевская Русь, про Уральские горы, как географическое понятие, ни в каких письменных источниках не упоминалось.

Даже намного позже, в пору средневековья, лежащие к востоку от Руси неведомые горы, являлись границей географических познаний для многих европейцев. За этими сказочными горами скрывалась загадочная и неизвестная страна, получившая позже название Сибирь. Для большинства людей эти горы являлись границей белого света.

В первый раз эти загадочные горы, были упомянуты в древнейших памятниках древнегреческой литературы «Илиада» и «Одиссея», приписываемых поэту Гомеру. Согласно им, в горах, расположенных к северу от Греции, находилось жилище бурного ветра Борея. Его леденящее дыхание достигало зимой берега божественной Эллады.

В VII в. до н. э. древнегреческий поэт Алкман описывает страну скифов и упоминает в своих произведениях горы, являющиеся обиталищем Борея, и называет их «ριπε» – рипе, что означает – буйный порывистый северный ветер.

Загадочные Рипейские (Рифейские) горы упоминаются и в более поздних произведениях греческих авторов Птолемея и Плутарха. В этих горах, по их мнению, имели истоки многочисленные реки. Крупнейшая река, которая текла в Меотское озеро, звалась греками Танаис^[36].

С расширением географических познаний Рифейские горы отодвигались все дальше на северо-восток, пока не достигли своей окончательной точки, сегодняшнего Урала.

Хотя и здесь точки зрения ученых расходятся. Их мнения очень различны, и точное местоположение загадочных Рифейских гор, так и не установлено. Оставим эти споры ученым мужам, но все же Уральские горы являются единственными горами северо-восточнее страны скифов в степях Причерноморья, и могут предоставить подходящее жилище для бога северного ветра Борея, надеюсь, что с этим будут согласны и ученые.

Первое упоминание о Уральских горах в русских летописях относится к XI веку. Русские называли эти горы Большим Камнем^[37]. Первые карты Уральских гор появились во второй половине XVI века, когда началось промышленное освоение этого региона.

Развитие на Урале металлургической промышленности, солеваренных, рыбных помыслов и торгового дела, неразрывно связано с двумя влиятельными семейными династиями Строгановых и Демидовых. Именно интересы, и здесь необходимо подчеркнуть – частные интересы этих двух династий, заложили будущую основу, позволившую позже русским землепроходцам продвинуться дальше на восток.

Завоевание Сибири неотделимо также от имени казачьего атамана Ермака Тимофеевича.

Именно уральские купцы Строгановы пригласили атамана Ермака, дабы он, защитил их от разбойных нападений сибирского хана Кучума. В 1582 году дружина атамана Ермака, в состав которой входило 540 человек казаков и 300 ратных людей, выступила в поход против 10-тысячного сибирского войска хана Кучума. Несмотря на численное превосходство войск Сибирского ханства, Ермак и его дружина, нанесли войскам хана сокрушительное поражение в битве при Чувашском мысу и заняли столицу Сибирского ханства город Сибирь (Кашлык).

После этой победы Ермак отправил с радостной вестью гонцов к купцам Строгановым, снабжавшим его припасами и оружием, а также посла к царю, одного из своих атаманов по прозвищу Иван-Кольцо. Донельзя обрадованный царь Иван Грозный наградил дружину Ермака почетным наименованием «Царская Служилая Рать». С тех пор, день награждения дружины Ермака 6 декабря 1582 г. (19 декабря по новому стилю) считается днем образования Сибирского казачьего войска.

В течении следующих трех лет атаман Ермак продвигался с его храброй, тающей под натиском войск хана Кучума дружиной, дальше в глубину Сибири, вплоть до своей смерти 6 августа 1585 года на реке Иртыш.

Оставшаяся в живых горстка казаков вынуждена была вернуться на родину, уступив завоеванные территории хану Кучуму. Но уже через год казаки снова вернулись, чтобы остаться навсегда.

В течении следующих десятилетий русские землепроходцы и служилые люди продвигались все дальше и дальше в пределы Сибири, расширяя границы государства Российского. За короткий срок территория России увеличилась в несколько раз. И если принять во внимание, что это являлось заслугой лишь небольшой горстки людей, исчисляющей несколько тысяч человек, то это было воистину грандиозное достижение. В чем же была составляющая успеха первопроходцев?

Русские следовали при продвижении в Сибири испытанной тактике. Небольшие подвижные группы двигались по рекам на стругах. Плоскодонные струги, снабженные как веслами, так и парусом, могли нести на себе достаточное количество провианта и снаряжения, необходимое команде при длительном походе, и их низкая осадка позволяла плавание по мелководью. Это были идеальные суда для передвижения по сибирским рекам. Их относительно небольшой вес был тоже на руку казакам-первопроходцам. Используя знания охотников-промысловиков и проводников из местного населения, они перетаскивали лодки по волокам, из одной реки в другую.

Вооруженные по тем временам современным оружием, казаки смело вступали в столкновения с многочисленно превосходящим их противником из числа местного населения. Ведь нужно честно признать, что понятие «освоение Сибири», не совсем верно отражает события давно минувших дней. В Сибири жили коренные народы, и не все из них были рады «белому царю», и еще меньше тому что они были обложены «ясаком». Кто же из нас платит охотно подоходный налог?