За Рифейскими горами

Чемерица использовалась и при других заболеваниях; воспалении легких, ревматизме и тифе.

Во многих домах сибирских жителей стоял флакон со спиртовой настойкой из корней чемерицы, который использовался для обработки ран.

Когда мы жили в Сибири, такой заветный флакончик стоял и в нашем доме. Скажу на моем личном опыте – действие чемерицы было просто потрясающим. Но нужно быть очень осторожным, не забывая о трагической судьбе Александра Македонского. Чемерица в первую очередь – это яд.

Матюша весь взмок, выбирая стебли чемерицы из скошенных валков. Солнце уже давно перевалило за полдень и скатывалось с сияющей голубизной небесной вышины к вершине горы Кияшки, а Иван и Марья, как оглашенные, все еще махали косами, обливаясь соленым потом. Взмокшие косоворотка Ивана и ситцевая кофточка Марьи прилипли к их спинам. Злые слепни кружились над работающими людьми, норовя исподтишка всадить острое жало. То и дело слышались сочные шлепки, и крылатые «тати», как звал их Иван, падали к ногам косцов.

На другом берегу реки затарахтели по сухим кочкам тележной колеи колеса возка. Конская сбруя, обильно смазанная дегтем, и терпкий конский пот, перебивали резким запахом все другие ароматы летнего знойного дня. Дед Захар, не утерпевший сидеть дома, отправился раньше оговоренного часа к берегу Агула, чтобы забрать сына с невесткой и внучонка Матюшу после их рабочего дня на сенокосе. На возке торчала, воткнутая острием в кучу свежескошенной травы, коса. Захар, зная, как устает человек за день ручной косьбы, накосил дорогой травы для телят и коня. Подъехав к берегу, где он утром ссадил своих домочадцев, Захар, кряхтя, ссунулся с возка, окинул довольным взглядом накошенную им траву и произнес.

– Хорошо-то как! Накосил травки, мягко будет домой ехать. Ведь напластались^[30] поди за день-то, хошь прилечь смогут, и Ване вечером не придется ехать траву телятам косить!

Привязав Гнедка к кусту, Захар спустился к кромке берега. Зная, что сын с внуком ставили утром перемет, он решил глянуть, в надежде увидеть поймавшуюся рыбу. Осмотрительно ступая, Захар спустился к воде. На берегу Агула, в траве затончика, всплеснула стоявшая на мелководье щука. Заметив на берегу тень подходящего человека, она пустилась в бегство. Расходящиеся волны отметили путь зубастой хищницы. В груди Захара проснулся азарт рыбака. Подойдя вплотную к берегу, старик огляделся, ища взглядом место, где был привязан перемет. Справа от себя он заметил тянущуюся в воду дратву перемета. Улыбнувшись удаче, Захар подошел ближе. На сыром речном иле сидели сотни желтых бабочек. Но не они влекли к себе бывалого рыбака. Напрягая взгляд, Захар смотрел в играющее солнечными бликами полотно реки, надеясь увидеть бьющуюся на крючке рыбу. Но увы, к его глубокому сожалению никаких признаков рыбацкой удачи он не заметил. Уже собравшись идти обратно к прядающему ушами, сонному Гнедку, Захар услыхал всплеск крупной рыбины. Повернув голову, он увидел невдалеке от берега горбатую, полосатую спину окуня, попавшегося на крючок. По всему, рыба была крупной. Перемет ходил ходуном, и окунь, рвался из стороны в сторону, пытаясь сорваться с предательской наживки. Захар даже привстал на цыпочках, пытаясь определить, крепко ли сидит поймавшаяся рыба. А окунь бился все сильнее. Захар кусая губы, поглядел нетерпеливо, сначала на садящееся солнце, затем, в сторону Ашпуровского острова. Ну где же Иван? Пора бы им уже было вернуться с покоса. Ах, уйдет ведь окунь! Ей богу уйдет! Покликать мне их разве что ли, может услышат?

Сложив руки рупором, Захар набрал в грудь воздуха и закричал в сторону противоположного берега.

– Ивааан! Ивааан! Матюшааа!

Но только обманчивое эхо, ответило старому камасинцу, прока-тившись над просторами могучей реки. Захар заерзал. Неужели не слышат?

Но Иван и Матюша действительно не слышали крика Захара. Прибрежные кущи поглощали все звуки идущие с другого берега. Еще минуты две ходил Захар туда-сюда по хрустящей гальке. Отчаявшись, он решил залезть в воду и снять пойманного окуня с крючка, благо, что рыба билась недалеко от берега. Сказано-сделано. Захар стянул штаны, оставшись только в нижних портках. Портки он оставил. А вдруг, когда в воду полезет, Иван с Марьей подойдут к берегу? От стыда ведь сгоришь, коли невестка свекра в чем мать родила увидит!

Все еще без конца повторяя «уйдет ведь», Захар ступил босыми ногами в воду. Вода в Агуле хоть зимой, хоть летом – одним цветом. Холоднющая! Вздрагивая всем телом, ступая мелкими шажками, Захар подбирался к все сильнее бьющемуся окуню. Рубаху Захар не снял, теша себя надеждой, что пойманная рыба находится на небольшой глубине. Вода в Агуле чистая, как слеза младенца. Все камушки на дне, как на ладони. Но прозрачная вода сглаживала и глубину реки. Так случилось и с Захаром. Просчитался он. Старик уже пожалел, что не снял рубаху, но теперь решил идти до конца. До бьющегося окуня, оставалось, что в прямом, что переносном смысле – рукой подать. Когда вода дошла до пояса, Захар ухватился наконец за поводок, на конце которого трепыхался поймавшийся окунь. Черно-зеленая полосатая спина, с растопыренными иголками спинного плавника, крутилась витиеватыми пируэтами, режа серую гладь воды. Рыбацкий азарт, превратил холодную воду Агула в теплую водицу горячо натопленной баньки. Совсем не замечая холода, Захар изловчился, и ухватил трепещущеюся рыбу. Окунь уколол его острыми, как шипы, плавниками, и тут же большой и указательный пальцы Захара протиснулись под жаберные крышки, схватив намертво полосатого речного красавца. Довольная улыбка расцветила лицо старого камасинца.

– Попался голубчик! Фунта на два с половиной будет!

К его удивлению, крючок с проглоченным пескарем сидел глубоко во рту пойманной рыбы.

– Ах, зазря я воду полез, он бы и так никуда не делся!

Окунь, крепко сжатый рукой Захара, присмирел, и лишь слегка шевелящийся хвост напоминал о том, что рыба жива.

Лишь сейчас почувствовал Захар, как все же холодна вода в реке. Отцепив рыбу с крючка, он отправился в обратный путь. То-то удивятся Иван с Матюшей, когда я им покажу такого окунишку! Чем ближе подходил Захар к берегу, тем сильнее скользили камни под его по-старчески плохо державшими ногами. Течение реки здесь было не таким сильным, и галька была покрыта слизью водорослей. Это они привлекли на илистый берег затона такое множество желтых бабочек. Захара больше интересовало, когда же он покинет царство Нептуна и почувствует под ногами твердую землю. Шаркая ступнями, он неумолимо приближался к желанной цели. Еще немного, каких-то два-три шага, и он сможет наконец снять и выжать намокшую одежду. Мокрые подштанники деда Захара отяжелели, и намеривались расстаться с тощей задницей их владельца. Если бы кто смог увидеть нашего рыбака, то наверняка бы невольно улыбнулся. В одной руке болтается окунь, другая придерживает сзади мокрые порты. Но самое интересное было еще впереди.

Вода доходила только до щиколоток, как оскользнувшись, дед Захар, надеясь сохранить равновесие и не упасть в воду, взмахнул рукой, в которой он держал пойманного окуня. Вторая-то было занята! Окунь, почувствовав, что хватка ослабла, последним отчаянным усилием дернулся всем своим рыбьим телом, и, и он действительно вырвался. Подлетев кверху и сверкнув на солнце чешуей, он ринулся из поднебесной выси в родную стихию. У деда Захара разъехались ноги, и он приземлился местом, находящимся пониже спины, в мягкий прибрежный ил. Окунь в это же время настиг деда Захара, плюхнулся на его облысевшую голову, и скользнув по лицу, известил сочным шлепком в воду, о достижении конечной цели небольшого воздушного путешествия. Праздничная иллюминация из нескольких сотен взлетевших желтых бабочек дополнила вполне естественно это небольшое театральное представление, которое к счастью дедушки Захара, обошлось без посторонних зрителей.

Захар поднялся, все еще не веря случившемуся.

– Лешак я старый, и надо же было мне так обмишуриться!

Только рыбья чешуя на бровях напоминала о случившемся. Ну да, еще портки, измазанные речным илом.

Но здесь дед Захар принял Соломоново решение. Он зашел поглубже в воду, и ополоснул рукой прилипший ил. Обе руки, были теперь свободны.

Поникший побрел он к берегу.

Ну ладно ты дед Захар, не переживай! Ну оплошал немного. Подумаешь, бывает и на старика (старуху) проруха. А окунишка был так себе, аховый, авось еще раз позарится, на другого пескарика.

Через полчаса после незадавшегося извлечения окуня из водной стихии, на другом берегу протоки, разделявшей берег с Ашпуровым островом, появились Иван, Марья и Матюша. Приунывший было Захар, заметил домочадцев, соскочил с возка, и поспешил к берегу. Внук и невестка несли в руках по охапке медвежьей дудки. Сын Иван держал на плече две косы, в левой руке его находились полегчавшая корневатка и лукошко с собранной Матюшей кислицей. Как и у Захара, час тому назад, глаза прибывших к берегу мужчин устремились на реку. Как там наш перемет? Попалось ли что?

У Захара уже почти ничто не напоминало о случившемся недоразумении. Только не совсем высохшая под жаркими лучами солнца одежда, дарила приятную прохладу разгоряченному телу старого камасинца.

В мгновения ока лодка была загружена и отчалила от берега. Теперь Иван стоял на шесте^[31], доверив Матюше вытягивать перемет. Загорелые руки мальчика мелькали, резво выбирая бечеву перемета и укладывая ее в лодку. Три пары глаз в лодке и одна с противоположного берега, неотрывно смотрели на сверкающую на солнце каплями воды рыболовную снасть.

Уже в пяти саженях от берега восторженный крик Матюши известил о первой удаче. Солидный окунь упал к его ногам на мокрое дно лодки. И это было только начало. Уже скоро два полосатых собрата составили кампанию первому окуню.

Вдруг, что-то забурлило перед носом лодки. Вытягиваемый перемет натянулся струной. Матюша, дернулся всем телом назад, чтобы не выпасть в воду, таким сильным был рывок попавшейся рыбы. Захар тоже заметил с берега всплеск добычи. Красные плавники мелькнули на поверхности воды, раз, затем другой. Иван замер, не зная помочь ли сыну, или же дать ему возможность в первый раз побороться с крупной рыбиной. Нет, пусть попробует! Похоже крупный ленок попался! Сорвется если, так черт с ним. В следующий раз заарканим!

Матюша закусив губы вываживал мотающегося то вниз, в спасительную глубину, то на поверхность воды, то вправо, то влево, пойманного ленка. Бечева больно врезалась в детские руки, но Матюша похоже не чувствовал боли.

Стоявшему на берегу Захару было плохо видно происходящее на середине протоки. Он привстал на цыпочки, дергал руками, как будто он сам вываживал рыбу. Вконец не утерпев, он закричал во все горло.

– Держи его Матюша, держи! Тяни в лодку!

Матюша, словно услыхав слова деда, изловчился, и втянул рыбину в чрево качающейся плоскодонки. Крупный ленок, забил хвостом по обнаженным ногам цветущего от счастья Матюши.

– Какой здоровущий! Ух! – вымолвил восхищенный мальчик.

Марья, безмолвно наблюдавшая за всем происходящим, была безмерна горда за своего такого маленького, и такого большого сына. Молодец сынок!

Иван улыбнулся во все лицо, укусил кончик прокуренного уса и довольно, нараспев, произнес.

– Мужик! Наших кровей, ашпуровских!

Ленок, был последней на сегодня пойманной рыбой. Оно и хватит.

Подчалив к берегу, Ашпуровы разгрузили лодку. Все мужчины по очереди поднимали в руках пойманного красавца-ленка. Красноперый молодец сверкал серебряной чешуей, лениво шевеля пятнистыми плавниками. Захар поднял рыбину в руке над головой и довольно произнес.

– Фунтов на пять смело! А то и с гаком!

Ужин семье Ашпуровых был обеспечен. Смогут вечером с устатку ушицы похлебать!

Инцидент с улизнувшим окунем, уже почти и забылся. Счастье рыбака, как и охотника, изменчивое. Сегодня пан, завтра пропал.

Через полчаса пофыркивающий Гнедок вез семью Ашпуровых к родному дому. Проселочная дорога, по которой они ехали, вела мимо изгороди деревенской поскотины.

Поскотина была в дореволюционной России одним из неотделимых атрибутов сельской жизни. Крестьяне жили в общинах. Каждая из деревенских общин имела закрепленные за ней сельскохозяйственные угодья, делившиеся на следующие категории: пашня, пастбище, сенокосы и лесные угодья. В Сибири, в Чаловке в частности, каждый крестьянский двор имел свой участок, или же несколько участков пашни, когда-то отвоеванных предками у матушки-тайги. Сенокосы тоже находились в частном владении отдельных семей. Каких-либо свидетельств на право владения не было и в помине. Сибирские заимки, которые возникли большей частью в XVIII–XIX веках, были не что иное, как самовольный захват земли и не имели под собой никакой правовой основы. После того как несколько поколений прожили на отвоеванном у природы клочке земли, они считали пашню или сенокос своей частной собственностью, что на самом деле не отвечало истине. Тем не менее, такая практика частного землевладения была широко распространена по всей территории Сибири и позже Дальнего Востока.

Мы останемся пока что в Чаловке. Здесь, как и в других деревнях, урочища, в которых располагались пашни переселенцев, зачастую получали названия по фамилиям, вспомним Ашпуровский остров, или же по прозвищам их хозяев. В то время во многих селах односельчане давали землякам прозвища. Они прилипали к человеку словно репей, и сопровождали его до самой смерти. Не всегда безобидные, они как правило отражали суть того или иного индивидуума. Один из них бредет как раз по полевой дороге, навстречу возку Ашпуровых. Вот он герой нашего, вернее уж говоря, давно прошедшего времени.

На обочине дороги, в невесть откуда взявшихся здесь лопухах, стоял розовощекий детина, наблюдавший с открытым ртом, кто же это приближается к нему на конной повозке. Светлые, льняного цвета волосы этого доброго молодца, окаймляли скобкой его крупную, лобастую голову, украшенную просторными раковинами ушей, да удивления напоминавших росшие под его ногами лопухи, и объемистым, курносым носом, про который в народе говорят: «на семерых рос, одному достался». Но все же главная достопримечательность этого завсегдатая деревенских новостей, была уже вскользь упомянутая прическа, известная в народе под названием – горшок. Что и дало повод односельчанам окрестить сего доброго молодца титулом – Сенька-Горшок. Усердно кивнув «горшковой головой» Сенька-Горшок поздоровался с людьми в поравнявшейся с ним повозке.

– Бог в помощь!

Иван Ашпуров ухмыльнулся на запоздавшее по времени приветствие. Солнышко к закату клонится, все добрые люди уже уработались и домой едут, а этот простофиля видно только глаза продрал и поплелся куда-то. Не зная, что же ответить «горшковому» односельчанину, он усмехнулся и язвительно произнес.

– На бога то надейся, да и сам не плошай!

Сенька-Горшок так и не понял, что же хотел сказать этими словами Иван. Ашпуровы проехали не останавливаясь дальше. С этим дурнем разговаривать, что воду в ступе толочь.

Сенька-Горшок славился в Чаловке своей безмерной глупостью. Несмотря на явно недетский возраст, ему стукнуло к тому времени ни много ни мало двадцать шесть годков, он все еще проживал у своей матушки, добродушной и покладистой женщины Аксиньи, объедая и опивая престарелую мать. Она уже похоронила все надежды, что ее Сеня когда-нибудь приведет в их неказистый домишко жену и ей наконец-то будет замена. Сенька-Горшок отличался не только завидной глупостью, но еще и большой ленью. Любимым его местом являлась теплая лежанка на русской печи. Лежа на стареньком, еще отцовском овчинном тулупе, он ждал, когда мать растопит печку, настряпает румяных шанежек и позовет растяпу к столу. Второго приглашения не требовалось. Сенька-Горшок, враз оживал. Свесив грязные пятки с печи, почесав разлохмаченную голову, он заканчивал этим действием обычный утренний туалет, и садился за стол. Аппетит у него всегда был отменный, что и отражалось во всей его пышущей здоровьем фигуре.

С Сенькой-Горшком частенько были связаны самые сногсшибательные деревенские истории.

Все их передать нет никакой возможности, но некоторые из них, с его участием, будут позже упомянуты в этой книге и попадут в «Анналы истории деревни Чаловки и ее обитателей».

У Сеньки были кстати и другие прозвища, но все же «горшковый вариант» оказался самым живучим.

Однажды по весне, после ежегодного половодья, Сеньке посчастливилось поймать в луже на берегу речки Коместайки крупную щуку. Такое явление не являлось большой редкостью. По полой воде рыба заходила в старое русло реки. Изолированное от основного потока, оно превращалось летом в покрытое ряской болото. Или же, того хуже, заблудившая рыба оставалась на затопленных лугах в пойме реки. Вешняя вода спадала, лужи высыхали и рыба становилась легкой добычей деревенских ребятишек, вездесущих ворон, или, как в вышеописанном случае, Сеньки-Горшка.

Сенька поймал рыбу голыми руками. Довольный нежданной удачей, он безмерно хвалился, стоя посреди деревенской улице с зубастой щукой.

Зная пристрастие Сеньки к лежанке на русской печи, один из немногих деревенских книгочеев, окрестил его «Емелей». Но так как эта сказка была известна лишь двум-трем жителям, предложенный вариант не прижился. Так и остался Семен, до конца дней своих, известен под «посудным псевдонимом» – «Сенька-Горшок», что его, собственно говоря, вовсе не огорчало.

Тем временем Ашпуровы подъехали к воротам родного дома. Добротный пятистенок нежился на заросшей травой улице Чаловки. На возке остались Захар, да Иван с Марьей. Матюши с ними не было. Еще по дороге, перед околицей, он соскочил и убежал к воротам деревенской поскотины, где уже толпились кучками босоногие ребятишки и пестрящие головными платками судачащие бабы. Уважающая себя женщина, никогда простоволосая за ворота своего дома не выходила.

Скот жителей Чаловки пасся на общинной земле, огороженной членами общины. Каждый крестьянский двор был обязан построить участок изгороди, что давало ему право пасти свой скот. Скот – днем коровы и телята, по ночам – кони, паслись самопасом. В одном месте поскотина примыкала вплотную к речке Коместайке. Животные могли напиться, но через речку они не уходили даже в жаркую летнюю пору, когда Коместайка сильно мелела. Вечером коровы сами шли к воротам поскотины, где их уже ждали их хозяйки, или же ребятишки. Полное вымя коров служило им лучшими часами. В одно и тоже время, шли они гуськом, качая рогатыми головами и помахивая хвостами. Кучи назойливых мух и вездесущих оводов провожали их, норовя успеть вцепиться еще разок в живую плоть.

Грудящиеся у ворот поскотины босоногие ребятишки, вытягивали шеи, пытаясь увидеть своих буренок. Кроме того, каждый день они гадали, какая корова, верней какой масти, черная или красная, будет идти впереди стада. Если первой шла красная корова, то по поверью, на завтра обрадует солнечный день, если же черная – то жди ненастья. Этот прогноз, как вы уже наверное поняли, не отличался особой точностью, и поэтому пользовался популярностью лишь у малолетних жителей Чаловки. Взрослые жители полагались на другие крестьянские приметы.

Запыхавшийся Матюша подбежал к толпящимся у ворот поскотины детям, как раз вовремя. Первые коровы прошли мимо него, неся с достоинством большей частью рогатые, или же комолые головы. Все три коровы Ашпуровых шли гуськом, одна за одной, ведомые старой коровой Красоткой. Завидя Матюшу, Красотка замычала и прошла мимо, взяв направление к ашпуровскому дому. Лешка и Василь находились тоже здесь, среди детей у ворот поскотины. Матюша успел наскоро похвалиться друзьям сегодняшней удачей и побежал вприпрыжку вдогонку удаляющимся буренкам. Важно вышагивающий Лешка погнал к родительскому дому, помахивая хворостиной, шесть коров и семь голов молодняка. Василь плелся позади одной тощей коровенки. Другого скота на их подворье не было.

А на крестьянском подворье Ашпуровых полным ходом кипела работа. Еще по пути домой Иван, лежа в возке на животе на свежескошенной, и так приятно пахнущем цветочным ароматом траве, спросил отца.

– Тятя, ты сегодня вечерком литовки нам отбей. А то от пучек совсем позавернулись.

– Да я сам уже приметил. Сделаем Ваня. Как приедем, так сразу и примусь.

Еще не достигнув отчего дома, Матюша услыхал звонкий звук молоточка. Дед Захар слов на ветер не бросал.

Коровы шли не торопясь, пятная лепешками пыльную дорогу, к открытым воротам подворья Ашпуровых. На этот раз хозяйка не встретила их, как обычно с краюшкой хлеба. Сегодня у Марьи было особенно много забот. По приезду домой она первым делом взялась чистить свежепойманную рыбу. Кошка Малышка не заставила себя долго ждать. Она терлась о ноги Марьи выпрашивая свою долю. Ее конкуренты, куры во главе с красавцем петухом, тоже были не прочь отведать рыбного лакомства. Но на их долю оставались лишь чешуя, и рыбные потроха, украденные у кошки.

Из ленка будет хорошая ушица, решила Марья. А окуней засолим. Постоят денек, другой в подвале, возьмем с собой на покос.

Закончив с рыбой, она принялась за привезенные с собой стебли медвежьей дудки. Отрезав с грубых стеблей молодые, сочные побеги и нераспустившиеся соцветия в пазухах листьев, она ополоснула их, и мелко накрошив, положила в деревянный бочонок. После чего залила крошево свежей колодезной водой.

– Ванечка, поди снеси кадку с квасом в подвал! – позвала она громким, протяжным голосом мужа. Ванечка не замедлил явиться на зов супруги.

– Уж больно тяжела она. Пуп сорвать можно, – добавила оправдывающимся тоном расторопная хозяйка дома.

– Щас, мы ее мигом на место уторкаем^[32], – ответил Иван.

– Денька два-три в подвале постоит, в самый раз будет, – проворковала уже вполголоса Марья, глядючи на своего богатыря, играючи подхватившем бочонок с будущим квасом.

А квас из медвежьей дудки, известной также под научным названием борщевик Сосновского, в Сибири зовущeйся попросту пучкой, получается действительно прекрасен. Значительный процент сахара в молодых побегах и нераспустившихся соцветиях этого растения – залог процесса естественного брожения. Кроме того что квас из пучек очень вкусен и прекрасно утоляет жажду, он еще и очень полезен для человеческого организма. Попробуйте сами и убедитесь.

Листья и грубые побеги медвежьей дудки, Марья перекинула между прочим в пригон поросятам. Хрюшки являются тоже большими почитателями этого растения. В крестьянском хозяйстве все пригодится! Верно?

Иван снес в подвал кадку с квасом, и принялся поливать гряды. Нагревшаяся за день рыхлая огородная земля, как парным молоком обволакивала босые ноги Ивана. Вся накопившаяся за длинный день усталость покидала сильное, мускулистое тело наработавшегося на покосе мужика. Казалось сама земля-матушка впитывала его усталь, наполняя взамен бодрящей свежестью. Для полного счастья Иван свернул самокрутку и раскурив, затянулся полной грудью. Хорошо-то как!

Синий дымок кольцами поднимался вверх, растворяясь в теплом летнем воздухе. Скинув пропотевшую рубаху, Иван подошел к деревянной колоде, стоявшей возле колодца-журавля. Сунув руку в воду, убедился, что вода за день нагрелась, более чем достаточно для поливки огуречных гряд. Зачерпнув лейкой воды, покосолапил к жаждущим влаги огуречным плетям. Так покуривая и наслаждаясь нежным теплом садящего за горизонт солнца и нагретой земли, Иван носил лейку за лейкой по их обширному огороду. За огурцами пришел черед моркови, капусты, гороха и лука. Уже не раз скрипел колодезный журавль, выплескивая из деревянного сруба прохладную воду в объемное чрево колоды. Уже не раз окатил себя Иван из бадейки, покряхтывая от удовольствия.

За работой Иван не заметил, что затихли стуки молоточка о маленькую наковаленку для отбивки кос. Его отец закончив работу, хлопотал на летней кухне, доваривая запашистую уху из свежепойманного ленка.

Марья начистила и спустила картошку в кипящую ключом воду и побежала в хлев доить коров. Так что помощь деда Захара пришлась очень кстати. Положив в чугунок куски крупно порезанного ленка, Захар отправился в огород за свежим лучком. Другой приправы в уху не ложили.

Лавровый лист и черный перец, сегодняшние завсегдатаи рыбной похлебки, были в то время сельским жителям незнакомы.

Иван, заметя пришедшего в огород Захара, подошел к отцу.

– Тятя, скоро ли будем ужинать? Дюже кушать хочется.

– Потерпи чуток Ваня. Сейчас лучок спущу, Марьюшка коров подоит и сядем за стол.

Иван мотнул в знак согласия кудлатой головой и поменял тему разговора.

– Картошка-то как хорошо поднялась. Окучивать пора бы. Дожжика надо!

– Так оно так Ванюша. Для картошки дождичка, а для покоса солнышка. На все божья воля.

Разговор мужчин прервал зычный голос Марьи.

– Мужики, ужинать!

Пришедшие на зов хозяйки дома мужики, были приятно удивлены. Посредине стола стояла запотевшая четверть самогона. Иван потер радостно ладони рук. Не зря, ох не зря у меня сегодня нос чесался! Марья, заметившая радостное возбуждение своего благоверного, погрозила пальцем и строго произнесла.

– Ты это особо сильно не радуйся-то, севодни не пасха! По одной налью с устатку, а остальное в подвал снесу!

На удивление жены, на этот раз муж не особенно огорчился. С чего бы это, подумала Марья. На этом ее мысли по поводу распределения горячительных напитков среди трудящихся масс прервались. Пора было наливать по чашкам уху.

Захар, Иван и Матюша, сидели браво на одной лавке, держа наготове в руках деревянные ложки. Марья сдвинула чугунок с аппетитно дымящейся ухой на край плиты и ловко орудуя объемистым половником, принялась разливать уху. Сегодня первым получил Матюша.

Рыбак! Молодец! Славную рыбу поймал!

Иван, теребя кончик прокуренного уса, подождал, пока у всех будет стоять по чашке ухи, и глянув выжидающе на жену, потянулся к четверти. Его отец, Захар, редко причащался к рюмке. Но сегодня и он решил оскоромиться. Иван наполнил три рюмки. Первую, в знак уважения, подал отцу, следующую Марье, себе же, ложно заскромничав, пододвинул последним. Звонко звякнули сдвинутые в кучу рюмки.

– За тебя сынок! За твой первый аршинный рыбацкий фарт! – произнес почти с пафосом Иван.

Матюша лишь мотнул головой в знак согласия, хлебая такую вкусную уху. А ушица из ленка, приправленная свежим лучком, получилась действительно на славу. Четыре деревянные ложки, весело бренча, пели ей нескончаемые признания в любви и верности.

Когда кучка нарезанного хлеба уменьшилась наполовину и все едоки получили по одной добавке, Иван все же не утерпел, и поглядел нежным взглядом на Марьюшку. Чего же ты так, знаешь ведь сама, что на одной ноге стоять неловко.

Марья, зардевшаяся от горячей ухи и выпитой рюмки самогона, качнула головой.

– Ну наливай окаянный. Но только по одной. Сразу тебе говорю.

– Дык а я что? Я же токо так, – начал оправдываться Иван.

После второй, Захар закончив трапезу, смел ладонью со столешницы хлебные крошки, кинул их себе в рот, и решил все же рассказать о произошедшем с ним сегодняшнем приключении. Дорогой домой, посыпая голову пеплом, то бишь агульским илом, он не решался признаться в оплошности. Кому охота, чтобы над ним смеялись. Но две рюмки самогона развязали старику язык.

Смеялись все, Захар тоже. Только напоследок он попросил, никому об этом в деревне не рассказывать. Давящийся от смеха Иван пообещал.

– Да ты что батя! Мы никому!

На этом, собственно говоря, рыбацкий эпизод с окунем, совершившим полет, с промежуточной посадкой на обнаженной голове деда Захара, получил логическое завершение.

Прошли еще две недели. Сенокосная пора двигалась к завершению. Многочисленные копны и зароды сены украсили окрестные ландшафты. Погода радовала сельских тружеников. Даже просьба Ивана Ашпурова «Дожжика на картошку бы нада» была учтена небесной канцелярией. На прошлой неделе прошел хороший дождь, глубоко промочивший землю. Так что в обширных огородах Чаловки картошка была окучена.

Каждый вечер, как обычно, собирались деревенские бабы и ребятишки у ворот поскотины, чтобы встретить и проводить до дому набившую утробу скотину. И каждый раз повторялась знакомая картина – баба лузгали семечки и без конца судачили, рассказывая самые новые деревенские новости. Дети же жевали серу, хвалясь друг перед другом, сколько копен сена поставила их семья за прошедший день. И так же, как каждый день до этого, гадали ребятишки, какая же корова, какой масти, красной или черной, будет идти впереди деревенского стада. Сегодня это была черная, комолая корова Самойловых. Черная корова – это было известно даже младенцу, означало, что на завтрашний день жди ненастья. По крайней мере так утверждало поверье. Этим вечером же, ничто казалось не предвещало непогоды. Легкие облачка светясь розовым светом, купались в нежных лучах заходящего солнышка. Гора Кияшка, обрамленная по склонам вековыми соснами, торжествовала во всей своей недоступности над уходящей к горизонту голубой лентой реки и деревней у ее подножья. По улицам разбредались по крестьянским подворьям мычащие коровы и блеющие овцы. Тут и там белели головные платки проворных хозяек, щелкал бич пастушка-подростка, провожающего в ночное коней. Длинная тень от Кияшки дотянулась языком до первых деревенских огородов, где суетились усталые люди, поливавшие после длинного трудового дня капусту и другую огородную мелочь. Ласковое вечернее тепло обволакивало парным молоком затихающую деревню Чаловку, ее старинные дома-пятистенки, всякие амбары и лабазы, сеновалы с пахучим таежным сеном, огороды с табаком-самосадом, и все, все остальное. Завтра, завтра, будет еще один день, со всеми его хлопотами и заботами. Завтра.

На следующее утро жителям деревни Чаловки пришлось убедиться в правоте народных примет. Черная корова Самойловых принесла вчера с пастбища на комолой голове непогоду.

Еще на рассвете начал накрапывать мелкий дождь. Восточный ветер пригнал от Тихого океана тяжелые дождевые тучи. Толстым ватным одеялом укутали они гору Кияшку, скрыв ее от людского взора. А дождь все усиливался. Непокорный Агул нахмурился, потемнев в одночасье. От беспрерывно сыплющихся с прохудившегося неба дождевых капель поверхность воды напоминала кипящий котел. Углубления от тележных колес на глазах наполнялись дождевой водой. Лужи покрылись многочисленными воздушными пузырями, говорившими, что дождь затянется и на сегодня все работы на сенокосе отменяются. Деревенские жители отнеслись к непогоде по-разному. Кому надо было в этот день грести сено, забранился и погрозил корявым пальцем обложившим Чаловку дождевым тучам, тот, кто успел еще вчера собрать сено в копны, хохотнул в кулачок, как это водится, радуясь собственной удаче и невезению нерасторопного соседа.