За Рифейскими горами

Народ платит подати соболями и белками. Есть чиновники шести разрядов. Военные; семь министров, трое командующих, десять чжиши (職使). Гражданскими делами занимаются 15 чанши (長史), остальные чиновники не имеют определённого числа.

Ну прям как в наше суматошное время! Бюрократы, вне всякого сомнения, способны к саморазмножению. Они корпеют день и ночь, производя немыслимое количество всевозможных нормативов, норм, нормочек и инструкций, противоречащих друг другу и здравому человеческому смыслу, для того чтобы сохранить и умножить популяцию «homo bürokratikus». Слава богу, что ни одному из них не пришло в его тыквенную голову заорать во все горло «Бюрократы всего мира соединяйтесь!»

Ну ладно, займемся теперь ознакомлением с уголовным кодексом коренных народов Сибири.

За бегство в сражении, нерадивости в посольстве, подачу плохого совета царю, и за воровство рубят голову. Если у вора жив отец, то он должен носить с собой голову сына до самой смерти.

Здесь не нужно судить мерками нашего времени. Не забывайте, в Европе примерно в то же самое время, свирепствовала инквизиция и «ведьмы» сгорали живьем на кострах.

Из инструментов знают флейту, бубен, шенг^[9], бамбуковый рожок (觱篥), барабан. Любят канатоходцев и представления с обученными животными.

Жертвы духам приносят в поле в любое время. Шаманов называют «гань» (甘.). На свадьбах платят калым. На похоронах оплакивают покойного, три раза обёртывают его в саван и сжигают, через год останки зарывают и снова оплакивают.

Язык их взаимопонимаем с уйгурским, знают письменность.^[10]

В дополнение к вышесказанному нужно добавить, что енисейские кыргызы имели торговые связи со многими, как близлежащими, так и удаленными странами того времени. В Кыргызский каганат приходили караваны из городов Волжской Булгарии, Средней Азии, Китая и Тибета. При археологических раскопках были найдены в числе прочих и византийские монеты.

Расцвет и последующее господство Кыргызского каганата в Южной Сибири длилось неполные сто лет. Уже в 924 году енисейские кыргызы потерпели тяжелое поражение от монгольского племени Кида́ни^[11] под предводительством вождя Aбаоцзи^[12]. Енисейские кыргызы были вынуждены отступить перед натиском монголов по течению Енисея дальше на север, но встретив сопротивлении живших там тунгусов, были вынуждены вернуться обратно.

Всю историю живших в Сибири, да и не только, народов, можно выразить в одной, короткой фразе «либо ты, либо тебя». Было бы наивно думать, что енисейские кыргызы являлись «мальчиками для битья». Они также притесняли более слабые народы, живя по закону «сильный всегда прав».

Но в XII веке могущественный Чингисхан закончил все эти междоусобные разборки и войнушки всевозможных божков местного масштаба, покорив властолюбивых ханов и чванливых беков. В Центральной Азии и Сибири был теперь только один хозяин, он, Чингисхан – основатель и великий хан Монгольской империи, самой крупной империи в истории человечества.

Тяжелая участь не миновала и енисейских кыргызов. В 1207 году они были вынуждены склонить головы перед старшим сыном Чингисхана Джучи. Их каганат распался и был включен в состав Монгольской империи.

Но енисейские кыргызы, искони отличавшиеся непокорным нравом и бойцовским духом, множество раз восставали против господства монголов, и всякий раз были вынуждены в итоге терпеть поражение.

Существует одна старая легенда, в которой рассказывается, что кыргызы напали на возвращавшихся из разбойничьего похода монголов. Кровопролитная схватка произошла на берегу одной из сибирских рек. Вода в реке окрасились кровью, так много было убитых воинов с обеих сторон. С тех давних пор река эта зовется Кан.

Правдивая эта легенда, или же нет, сказать трудно. Но в тюркских языках слово «кан» означает однозначно «кровь». Енисейские кыргызы – один из тюркских народов, проживавших на берегах этой реки. Это неоспоримый факт.

Хотя здесь необходимо заметить, имеются и другие версии по поводу возникновения названия реки Кан. Но об этом чуть позже.

Во всяком случае монголам изрядно надоело получать по шапке от несговорчивых енисейских кыргызов. В 1293 году они согнали кыргызов в кучу, из тех кого смогли поймать, и погнали их табуном, поближе к исконным владениям. Если говорить официальным языком – монголы депортировали часть енисейских кыргызов в Маньчжурию. Там, ведя кочевой образ жизни, они потеряли имеющиеся навыки земледелия и рунический шрифт. В течении следующих десятилетий, по воле рока и их монгольских правителей, кыргызы дошли до Тянь-Шаня, где осели, и живут до сих пор.

Позже к ним присоединились еще несколько групп, отколовшихся, от оставшихся на Енисее кыргызов. Так в 1469 году в Тянь-Шань прибыла многочисленная группа енисейских кыргызов под предводительством Абабарчи Чинсанг. Она была не последней.

Оставшиеся на Енисее кыргызы напомнили о себе в самом начале XV века. Под руководством князя Угечи они снова напали на монголов. В кровопролитной схватке ими был убит и их предводитель, влиятельный монгольский хан Елбек (ок. 1401).

В первой половине XVII века, с приходом русских в Южную Сибирь, ситуация изменилась кардинальным образом. Русские казаки пришли в Сибирь навсегда. Бородатые сорвиголовы построили крепости-остроги и енисейским кыргызам пришлось волей – неволей потесниться.

В это время, в начале XVII века, енисейские кыргызы имели конфедерацию из четырех улусов, именуемую русскими – Кыргызская землица, в следующем составе; Алтырский, Алтысарский, Исарский (Езерский)и Тубинский улусы.

Большая часть владений кыргызов находилась на территории известной своим привольем современной республики Хакасии.

Енисейские кыргызы вообще предпочитали жить на открытых просторах степи и лесостепи, избегая продолжительного пребывания в тайге. Оно и не мудрено. Тысячные стада лошадей да овец в тайге ведь пасти несподручно. Саянские самодийцы, что прежде носили название самоедов, придерживались иного мнения. Это было связано не только с их устоявшимися жизненными обычаями, способами добывания хлеба насущного, такими как охота, рыболовство и разведение северных оленей, но так же и тем, что они искали в глухих таежных урочищах хоть какую-то защиту от воинственных соседей. Испокон веку платили они ясак енисейским кыргызам, истинным хозяевам Восточных Саян.

Русские разрушили устоявшиеся взаимоотношения между кыргызами и их кыштымами^[13]. В одночасье, из власть предержащих, енисейские кыргызы превратились в подданных белого царя и были задвинуты на вторые роли. Вместе с казаками в Сибирь пришли и царские чиновники. Не мудрствуя лукаво, новые хозяева переняли у кыргызов их методы взимания налогов, оставив даже устоявшееся обозначение – ясак. Казнокрады-целовальники освоились скоренько с подобной системой «натурального налогообложения», путая частенько объемистый карман родимых штанов с известно бездонной, государственной казной, приговаривая при этом противозаконном действии «до бога – высоко, до царя – далеко». В одном они были конечно правы, эти самые казнокрады. Для малых таежных народов не было разницы, кому платить ясак, бачке-государю, то бишь вороватому местному воеводе, или кыргызским князькам. Кыштым – гол, как сокол.

Кыргызской знати, бекам да тарханам, такое положение дел было разумеется не по носу. Они пытались вернуть утраченное ими былое влияние любыми путями. Собственно говоря, они видели только один путь к достижению цели. Уничтожить русских казаков. Начались нападения кыргызов и их союзников на укрепленные посты. Просто удивительно, как малочисленные гарнизоны сибирских острогов, смогли выстоять натиску тысячных орд енисейских кыргызов. В некоторых «острожках» находилось всего ничего, несколько дюжин служивых людей. Это были действительно люди не из трусливого десятка.

Чтобы сломать сопротивление енисейских кыргызов и заставить их платить ясак царю-батюшке, из семей кыргызской знати брались аманаты^[14]. Кстати, эта практика, также как и сбор ясака, была также перенята сибирскими воеводами у их предшественников. По возможности старались взять в полон детей влиятельных местных князей, это были «хорошие аманаты». Кыргызские князья старались подсунуть воеводам родственников второго или третьего колена, или «плохих аманатов», потому что в случае нападения на острог, аманаты были вынуждены распрощаться с жизнью. Да, такие вот были в то время «аманатские дела».

Как уже не раз в богатой событиями истории Кыргызского каганата, вспомним многочисленные восстания против монголов, енисейские кыргызы не сложили оружие и искали открытого вооруженного противостояния. Кыргызские князья Ишей, Иженей, Табун и Иринек не раз собирали своих воинов под боевое знамя (туг) под деревянными палисадами сибирских острогов. Один лишь князь Иринек дважды, в 1667 и 1679 гг., осаждал, основанный в 1628 году, Красноярский острог. Во время второй осады, в 1679 году, произошла одна знаменательная история, на которой бы хотелось остановиться более подробно.

Енисейские кыргызы под командованием вышеупомянутого князя (бека) Иренька, в том памятном 1679 году, были близки к такому желанному успеху – взятию Красноярского острога. Они сожгли 16 близлежащих деревень у его стен и готовились к приступу. Гарнизон города пошел на крайние меры. Служилые люди самовольно выпустили содержавшегося под стражей ссыльного полковника Василия Многогрешного и поручили ему командование обороной острога. Опытный вояка справился с заданием, более чем успешно.

Василий Многогрешный, потомственный украинский казак с Черниговщины, прошел карьеру от есаула до гетмана, в 1672 году был обвинен в связях с турками, арестован и доставлен в Москву. За измену царю (не доказана) приговорен к отсечению головы. Буквально лежа на плахе, был помилован и сослан в Сибирь, для пожизненного заключения в Красноярском остроге, где он и отсидел пять лет, с 1674 по 1679 год, пока на острог не напали кыргызы.

Служивые люди, освободившие самовольно «государева преступника» из-под стражи написали челобитную царю с изложением заслуг Василия Многогрешного. Он «урежал полки», лично сражался с «государевыми изменниками», «бился явственно, не щадя головы своей», «пушкаря заставливал и указывал и сам прицеливался». «И мы служилые люди, – писали они, – видели всем полком его, Васильеву, службу, что он Василий Многогрешный великому государю служил и добра во всем хотел».

Нужно отдать должное царю – он снял с Многогрешного обвинения и приказал «поверстать» его в дети боярские с высоким окладом жалования. Но все же, от греха подальше, оставил опального полковника в сибирской ссылке.

Василий Многогрешный остался до конца дней своих в Красноярском остроге. Не раз он руководил отчаянными вылазками красноярских казаков. Об одной из них пойдет речь чуть позже.

Хотелось бы сказать не об этом.

Василий Многогрешный, один из многих замечательных людей, имена которых незаслуженно забыты и о которых бы мне хотелось рассказать на страницах этой книги. Эти люди различны между собой по классовому и национальному происхождению. Они все были деятельными детьми своей эпохи, и большей частью, не по доброй воле попали в Сибирь. Полюбив ее всем сердцем, они внесли значительный вклад в освоение этого дикого края, найдя на его просторах последнее пристанище.

Василий Игнатович Многогрешный умер в 1694 году. Почувствовав приближение смерти, он купил на свои сбережения дом в Красноярском малом остроге и отдал его под приют для немощных инвалидов и стариков.

Вернемся к енисейским кыргызам. Как уже было сказано выше, на время прихода русских в Южную Сибирь, кыргызы имели конфедерацию из четырех улусов. Река Кан и ее приток Агул, где три закадычных друга, Матюша, Лешек и Василь, ловили ельцов и сорожек, находились, в канувшие в лету времена безраздельного господства енисейских кыргызов, на территории Тубинского улуса.

Тубинский улус в XVI–XVII веках раскидывался привольно на правобережье Енисея с центром на реке Туба, где и обитал род тубинцев, ведущий свою родословную с раннего Средневековья.

Другой влиятельный род (сёок) Тубинского улуса, модар, известный больше под названием маторцев, занимал земли в лесостепи и предгорьях Восточных Саян.

Малые таежные народы сибирских самодийцев – камасинцы и тофалары, жившие в таежных урочищах Восточного Саяна, испокон веку являлись кыштымами Тубинского улуса. Кыргызские беки щеголяли в собольих шапках, а их жены нежились на одеялах из беличьих шкурок, добытых умелыми сибирскими охотниками-камасинцами.

С приходом русских, которые кстати камасинцами (на камасинском языке) именовались словом «казак», ситуация кардинально изменилась, и кыргызам пришлось лизать патоку с кончика шила. Ясак уходил мимо их бездонных сундуков в такую же бездонную казну русского царя. Такое положение дел естественно кыргызов, тубинцев в частности, в некоем разе не устраивало. Они, по старой привычке, обирали до нитки таежные народы, крича визгливым голосом: «Мой кистим!».

Кыштымы пожаловались на беспредел своим новым покровителям-русским, что в итоге привело к открытому вооруженному конфликту. Вдобавок ко всему, русские купцы, торговавшие с «карагасами^[15]» по реке Кан, были ограблены, все теми же тубинцами. Эта последняя капля переполнила чашу терпения и весной 1692 года из Красноярского острога была снаряжена воинская экспедиция для помощи Канскому острогу по выявлению и наказанию виновных в злодеяниях тубинцев.

В Канском остроге, основанном в 1637 году, несла в то время ратную службу лишь горстка служилых людей. Две дюжины канских казаков не могли противостоять тысячной орде воинственно настроенных тубинцев, тем более в открытом поле.

Красноярские казаки выступили в поход в феврале 1692 года под командованием уже известного нам полковника Василия Многогрешного. Наученные горьким опытом, для того чтобы обезопасить Красноярский острог от кочевавших под его стенами кыргызов, служилые люди, недолго думая, выбили инородцев подчистую, чтобы они в их отсутствие «худа над городом не сделали». Чтобы понять мотив их жестокости, необходимо знать, что кыргызы давно точили зуб на острог и его обитателей, и что в городе оставались практически без защиты жены и дети уходивших в рейд казаков. Вместе с казаками в поход шли «служилые татары» и «охочие люди». Это следует понимать так, что казаки получили поддержку из числа дружественно настроенных енисейских кыргызов и добровольцев из горожан.

Придя на Кан, Василий Многогрешный предложил соратникам вступить в переговоры с тубинцами, но казаки были не согласны и решительно требовали боя, чтобы сквитаться с обидчиками. Многогрешному пришлось подчиниться воле находящихся под его командой воинов.

Тубинское войско, во главе с князцом Шандой, численно во много раз превосходило отряд казаков и их помощников. Сражение длилось весь день. Тубинцы потеряв множество воинов, ударились в панику. Они стали разбегаться и уходить в засеки^[16]. Казацкий отряд еще два дня преследовал их, и брал засеки штурмом.

Как сообщается в источниках того времени, тубинцы потеряли убитыми 500 воинов, а их 600 жен и детей были взяты в плен.

Для Тубинского улуса это сражение стало началом конца. От такого тяжелого удара он уже не смог больше оправиться.

Это было одно из многих сражений, выигранных русскими.

Сопротивление енисейских кыргызов было сломлено, тем более что их лучший полководец князь Иренек погиб в войне с монголами пять лет тому назад, в 1687 году.

Тем не менее, обязательно нужно отметить, что енисейские кыргызы, свободолюбивый и гордый народ, не склонивший голову даже перед могущественным Чингисханом, до конца оставался верен себе, борясь за утерянную свободу. Более ста лет енисейские кыргызы сдерживали продвижение русских в Южной Сибири, чтобы в итоге потерпеть поражение.

Одна часть из них не захотела мириться с их новым незавидным положением «кыштымов» русского царя и в 1703 году покинула Хакасско-Минусинскую котловину, чтобы присоединится к откочевавшим ранее^[17] сородичам, нашедших новую родину в горах Тянь-Шаня.

Другая часть, приняла подданство русского царя и их потомки, до сего дня живут на земле своих предков. Это хакасы, тувинцы и алтайцы.

От Кыргызского каганата осталось немного следов. Пыль прошедших столетий покрыла толстым слоем следы былого могущества енисейских кыргызов.

Они испытали сладость побед и горечь поражений, они пробились на олимп власти в Центральной Азии, чтобы затем погрузиться в пучину истории, подтвердив в который раз справедливость латинской поговорки «nihil est sempiternum» – «ничто не вечно в этом мире».

Другие коренные народы Сибири не могли похвалиться таким знаменательным прошлым, каким оно было у енисейских кыргызов. Столетиями они существовали, прозябали, в тени могучих, или претендующих на могущество суверенов, исправно платя им ясак и поставляя по их зову лучших сынов для участия в битвах под боевыми бунчуками енисейских кыргызов. Такова была их горькая участь вечных кыштымов.

Если численность енисейских кыргызов доходила во времена расцвета Кыргызского государства до 1 миллиона человек, то малые народы Сибири на протяжении прошлых столетий оставались немногочисленны. В лучшем случае их количество исчислялось несколькими тысячами. Иногда численность той или иной малой народности составляло лишь несколько сот человек. В Восточных Саянах к числу таких малочисленных коренных народов относились камасинцы и тофалары.

В чем же была причина такого явления?

Малые народы Сибири были оттеснены в малопригодные для проживания отдаленные северные районы, в тундру или чащобы тайги, где они с трудом находили для себя источники пропитания.

Для саянских самодийцев это были прежде всего охота и рыболовство. Хорошим подспорьем являлось разведение северных оленей, так как это позволяло сглаживать сезонные колебания в добывании продуктов питания в их кочевой, неустроенной жизни. Олени являлись ездовыми животными и использовались для перевозки грузов. Но в отличии от северных районов, где стада оленей исчислялись сотнями или даже тысячами животных, численность оленей у саянских самодийцев была относительна невелика. Кочевник имевший 20–25 оленей, мог считать себя состоятельным счастливчиком среди бедных сородичей.

Дань, пресловутый ясак, лежал тяжелым бременем на плечах таежных кочевников, усугубляя и без того тяжелое материальное положение.

С приходом в Сибирь русских, повторилась картина многократно известная из мировой истории.

Пришлые народы несли с собой новые болезни, против которых у коренного населения не было иммунитета. Оспа выедала целые поселения, выкашивая под корень немногочисленные народы.

Не избежали этой страшной участи и камасинцы. Они вымирали целыми родами. Вдобавок ко всему во второй половине XIX века эпизоотия уничтожила практически все поголовье оленей. Оставшись без источника существования, часть камасинцев покинула тайгу и перешла к оседлому образу жизни в подтаежных деревнях, где они постепенно смешались с русским населением. Нужно сказать, что уже в XVIII веке первые камасинцы вышли на степные просторы, где они поселились рядом с енисейскими кыргызами, говорившими на тюркско-качинском языке. Они получили название – степные камасинцы. Постепенно степные камасинцы забыли родной язык. Они стали пасти отары овец, сеять рожь и репу, и уже через несколько поколений называли себя русскими или хакасами.

Другая часть, осталась верной заветам отцов и перебиваясь с хлеба на квас, точнее говоря с черемши на воду, продолжала кочевать в тайге. Их называли таежными камасинцами, в простонародье – таежными татарами. Что однако не отвечало истине.

На Руси исстари инородцы живущие за Волгой, позже за Уралом, именовались татарами. Финно-угорские племена и народы жившие на севере Сибири – чудью. Иноземцы пришедшие с запада – немцами. Все просто, чтобы голову не ломать.

Сами же камасинцы называли себя «калмажи» или же «канмагжи», что означало ни больше ни меньше – «обитатели верховий Кана». Имеются сведения, что реку Кан камасинцы именовали «Пасбекун», что означает «дерево и вода красная».

На самом большом притоке Кана, реке Агуле, и стояла деревня Чаловка, где проживали наши три малолетних героя: Лешка, Василь и Матюша. Чуть выше деревни в Агул вливалась небольшая речушка. Летом ее берега утопали в раскидистых зарослях черемушника и ивы, зимой, заметало кусты снегом, чуть ли не до самой макушки. По огромным сугробам вились заячьи тропы, где деревенские мальчишки ставили волосяные петли. Зайцы, являлись большими почитателями ивовых веточек и прибегали к речушке каждый день, чтобы отведать полюбившейся им «ивовой каши». Тут-то и попадались косые в нехитрые приспособления подрастающих охотников. Сегодня зайчишка, завтра лисичка, а потом и глядишь соболишка. Еще никто мастером не родился, охотником тоже. С детства приучались чаловские мальчишки охотничьему ремеслу. Оно и не мудрено. В каждом доме висело у двери на гвозде ружье, предмет вожделенной зависти каждого пацана. День первой охоты с отцом являлся самым великим праздником, и не забывался на всю оставшуюся жизнь.

Но у деревенских детей были разумеется и другие забавы. Там у речушки, катались они с пригорка на самодельных лыжах и салазках. Было у пацанов из Чаловки, как и в других сибирских деревнях, подобие «снежного самоката». Некоторые из людей постарше возможно еще помнят это нехитрое деревенское изобретение. На широкую доску, куда позже вставали ногами, приколачивали стойку, или как в Сибири говорили «упорину». К ней, сверху, прилаживали перекладину (руль), за которою держались руками, съезжая с горы. Но самое интересное в этой незамысловатой конструкции была обработка нижней поверхности доски-лыжи. Для начала ее обмазывали свежим коровьим навозом и выставляли из хлева во двор, чтобы навоз замерз. На следующий день несколько раз поливали водой. В итоге нижняя часть доски-катушки получалась округлой формы. Совершенно гладкая, она давала возможность самым отчаянным ребятишкам развивать большую скорость при спуске с крутых горок. Ну прямо «деревенский бобслей»!

Кстати, родиной бобслея считается Швейцария. В 1888 году англичанин Уилсон Смит соединил двое саней одной поперечной доской и скатился на них из теперь всемирно известного зимнего курорта Санкт-Морица в ниже расположенную деревню Челерину.

Но многие считают все же русских основоположниками этого вида спорта. И по праву. Еще в XVII веке на Руси, особенно в Москве и тогдашней столице Санкт-Петербурге, строились в зимнее время горки для катания местных аристократов и простолюдинов. Это был воистину народный вид, тогда конечно еще никого не спорта, а просто веселого времяпрепровождения. Эти сооружения были известны под названием «русских горок» или «ледяных горок». Для обустройства мест для катания использовались неровности местного рельефа. В некоторых случаях строились деревянные рампы. И горки, и рампы, при наступлении морозов заливались водой, которая стекая по наклонной поверхности горки, естественно замерзала и образовывала ледяную корку, что являло собой не что иное, как трассу для бобслея. Верно?

Так что придется швейцарцам потесниться.

Места, где устраивались ледяные горки, притягивали как магнитом местную публику, от пышно разодетой девицы благородного происхождения, до мужика в лаптях и зипуне. Вместо саночек часто использовались ледяные блоки, на которых для удобства, да и холодно же ведь, находились деревянные сиденья, обитые волоком. Мужику в зипуне приходилось довольствоваться охапкой соломы, что никак не влияло на скорость спуска.

Самое интересное произошло в знаменательном 1812 году, когда «Москва, спаленная пожаром, была французу отдана». Тем памятным годом французские солдаты познакомились не только с суровой русской зимой, но и с ее прелестями, в форме катания с «ледяных горок». После того как русские «прокатили» французов до Прута, те солдаты кому посчастливилось пережить эту проклятую кампанию 1812 года, при возвращении в Париж, попытались у себя на родине построить «ледяные горки». Но то ли зима была теплая, то ли на то имелась какая-то иная причина, идея не прижилась.

Если кого интересует вопрос, съезжал ли Наполеон в своих белых рейтузах с «русской горки», в захваченной французами Москве, засунув по привычке правую руку за обшлаг полурасстегнутого сюртука, то к великому сожалению, я не могу удовлетворить вашего любопытства. История об этом умалчивает.

Кстати, первая попытка по использованию «русских горок» произошла в Париже еще раньше, в 1804 году. В 17-м округе Парижа (Le quartier des Ternes) была построена «русская горка». Но после многочисленных увечий катающихся граждан ее эксплуатация была прекращена.

Плохая примета. Комбинация из обозленного русского мужика и чертовски холодной русской зимы, не сулит незваным гостям веселого времяпрепровождения.

Пацанам из деревни Чаловки же, русская зима нравилась. Деревенские сорванцы рыли в сугробах норы, натаскивали в них соломы, играя там весь световой день. А зимний день короток. Не успеешь оглянуться, как выкатилась желтоглазая луна. А там и волки пожаловали, сидят у речушки на отмороженных задах, воют, на судьбу несносную жалуясь.

Выше по течению той самой речушки было в старину становище камасинцев. Они вели, как и другие самодийские народы Саян, кочевую жизнь. Сегодня здесь, завтра там, по горам и по долам. Жили они в чумах, кормились охотой, рыболовством и разведением северных оленей. Как это было у них принято, в каждом камасинском роде, или же как его называли сами камасинцы «кость», был свой шаман. В том роде, что кочевал недалеко от деревни Чаловки, в то далекое время еще заимки Петрована Чалого, шаманскими делами заправляла одна женщина, которую звали Коместай^[18]. Имя этой шаманки в переводе на русский язык обозначало «играющая на хобысе».

На музыкальных инструментах – хобысе^[19], чатхане^[20] или же всем известном бубне, играли только шаманы, и они все были мужчинами. Так что Коместай являлась очевидным исключением из правил. Это было настолько знаменательно, что ее именем нарекли ту небольшую речку, что вливалась в Агул чуть выше Чаловки. Звалась эта речка – Коместайка. Камасинский род же, к которому относилась Коместай, звался Ниги (Н‘игəзенг), что означало Орел.

Шестьдесят лет назад все камасинцы рода Ниги (Орла) отправились к праотцам. Оспа, это страшное проклятие всех коренных народов Сибири, свела их в могилу. Но один мальчик все же выжил. Русские охотники нашли его оголодавшего в тайге, невдалеке от разоренного оспой стойбища. Семилетний малыш едва держался на ногах, не понимая случившегося с его родителями и другими людьми их рода. Охотник нашедший этого мальчика, усыновил его, и он вырос в русской семье с одногодком сводным братом. Мальчика окрестили русским именем Захар, дав ему камасинскую фамилию Ашпуров из рода Ниги (Н‘игəзенг).

От него и пошли в Чаловке Ашпуровы.

На следующее утро после рыбалки трех друзей, семья Ашпуровых встала, как и всегда, с первыми петухами. Сегодня они собирались ехать на покос. Еще позавчера Захар Ашпуров отбил косы. Весь вечер стучал он маленьким молоточком и его внучек, Матюша, не отходил от него ни на шаг. Что собственно говоря было не внове.

Захар Ашпуров, таежный найденыш, давно уже стал не только заправским мужиком, отцом троих детей. Теперь он патриарх семьи, основатель рода Ашпуровых, любимый домочадцами и уважаемый односельчанами. Только одно угнетало рано поседевшего Захара. Слишком рано ушла из жизни его ненаглядная Пелагеюшка, так и не увидевшая ни одного из их внуков. В одночасье скрутила ее злая болезнь-лихоманка. Как не бились над нею деревенские знахарки, ничего не помогло. Лежит теперь она на деревенском погосте под белоствольными березками. Часто ходит Захар к скромной могиле, его единственной, его Пелагеюшке.

Пелагея, дочь русских переселенцев, родилась здесь, в Сибири, и по праву считалась уже коренной сибирячкой. Захар познакомился со своей будущей женой на игрищах в ночь на Ивана-Купала. Навсегда запечатлелся в его памяти тот незабываемый день.

Еще с вечера деревенская молодежь табунилась за околицей села, собираясь идти к речке Коместайке. Там, у ее устья, где она дарила теплые воды господину Агулу, с незапамятных времен, жгли жители деревни Чаловки купальский костер. Еще загодя стаскали парни кучи хвороста и сушняка, благо, что лес находился под боком. Неси-волочи не ленись. С веселыми шуточками-прибауточками тащили хворост и целые сухостойные деревья деревенские парни и подростки, мечтая об одном. Скорей бы стемнело!

На просторной поляне в пойме реки первым делом водрузили длинный шест. На шесту болтался выбеленный морозами и ветрами коровий череп. Для какой цели висел на шесте череп животного, или если его не было под рукой, то просто отслужившее тележное колесо, никто из жителей Чаловки не знал. Если бы им сказали, что это языческий обычай, и что этот самый шест, с черепом коровы бабки Петушихи, что в позапрошлом году сожрали волки, является символом «мирового дерева», то они бы наверняка только пожали плечами, или бы в лучшем случае поинтересовались.

– Како ишо дерево? Мировое говоришь? Не, у нас токо сосны и листвяжки тут растут!

Но оставим «мировое дерево» в покое. Все эти тонкие нюансы, естественно молодежь деревеньки Чаловки не интересовали.

Поставленный шест, был обложен большим количеством собранного хвороста. Готово!

Как начало смеркаться, к полянке потянулись табунками и деревенские девчата. На голове каждой из девушек красовался венок. Белые ромашки перемежались с оранжевыми огоньками, синие незабудки с желтыми лютиками. Парни, завидев подходящих девчат, оживились, закопытили словно молодые жеребчики. Захар Ашпуров, невысокий, крепко сбитый парень, стоял в сторонке с закадычным дружком Илюшей Хохловым. Илюша, так и стрелял бесовскими глазищами, беспрестанно толкая Захар в бок.

– Смотри Захарка, сёдни и Нюрка пришла. А говорила не придет. А сарафан-то одела совсем новый. Попалит ведь, через костер-то скача.

Захар только буркнул что-то нечленораздельное, что в общем-то означало, «а тебе какое с того дело».

Илюша же витал в облаках, представляя себе, как он будет прыгать рука об руку со своей ненаглядной Нюркой. С Нюрой была еще одна девушка. Захар видел ее до этого пару раз мельком. Она была из соседней деревни Тарбыш, и приезжала погостить в Чаловку к своему дяде, суровому на вид мужику с подходящей для него фамилией Суровцев, по имени Степан.

Между делом стемнело. Парни, чиркая кресалом, подожгли сложенный хворост. Спички бегали в сафьяновых сапожках и были крестьянам недоступны. А на Ивана Купалу, они были собственно говоря и лишни. Купальский костер по старинному поверью можно было разжигать только «живым огнем», добытым на месте проведения праздничной церемонии. Костры жгли по берегам рек, так как по поверью в эту ночь вода может дружить с огнем.