Пауло Коэльо

Пауло читает вперемешку Т. С. Элиота, Генри Миллера, Эльзу Соарес. Читает и оценивает прочитанное звездочками

Уже лет в двенадцать Пауло стал фиксировать буквально все – погоду, цвет листвы, особенности городских улиц, диалекты прохожих, черты того или иного своего знакомого. Чуть позже он стал использовать магнитофон, дабы «не потерять» мысль, а потом переносил все на бумагу.

Героиня будущего его произведения («Одиннадцать минут») «завела дневник, куда стала заносить мысли о сером однообразии своей жизни, о том, как ей хочется въяве увидеть снег и океан, людей в тюрбанах, элегантных дам в драгоценностях».

Но Коэльо – это иное, кажется, все подчинено его идее – стать писателем… Возраст, понятное дело. «Много позже, с развитием информационных технологий, толстые тетради сменил цифровой архив. Коэльо собрал всю накопившуюся у него за четыре десятилетия информацию и запер эту исповедь в сундук. В ста семидесяти рукописных тетрадях и на девяноста четырех компакт-дисках хранилась подробная история его материальной и духовной жизни, начиная с 1959 года, когда ему было двенадцать лет, вплоть до 1995-го, когда, уже сорокавосьмилетним, он принялся заносить информацию прямо в компьютер. Став взрослым и знаменитым, он распорядился в завещании сжечь сундук со всем содержимым сразу после его смерти, однако впоследствии отказался от этого решения в пользу настоящей биографии»^[3].

Но желание стать писателем не отпускало его, к четырнадцати годам он, как и всего пару лет назад, погружаясь в мир книжных иллюзий, всерьез составлял планы своих будущих книг. Он доверял только своему дневнику:

«Я пишу, потому что в детстве не умел играть в футбол, у меня не было машины, мне давали мало денег на карманные расходы и я был плохо развит физически.

Я был немодно одет, и девочки не обращали на меня внимания, как я ни старался. И по вечерам, когда мои одноклассники проводили время со своими подружками, я создавал свой мир – мир, в котором я могу быть счастливым. И спутниками моими были писатели и их книги. В один прекрасный день я сочинил стихотворение, посвященное девочке, жившей на нашей улице. Мой приятель нашел его у меня на столе, украл и прочел перед всем классом. Все смеялись, все считали, что быть влюбленным – нелепо».

Первые неудачи в «литературе» его не расстраивали, насмешки «плебса» не волновали. Так же, впрочем, как и то, что желание стать писателем не нашло понимания у его семьи. Его это мало интересовало.

«Когда вокруг тебя одни и те же люди, то вроде бы само собой получается, что они входят в твою жизнь. А войдя в твою жизнь, они через некоторое время желают ее изменить. А если ты не становишься таким, каким они хотят тебя видеть, обижаются. Каждый ведь совершенно точно знает, как именно надо жить на свете. Только свою собственную жизнь никто почему-то наладить не может» (Пауло Коэльо).

Он работал над собой и верил – воздастся…

И вот новая – после победы в начальной школе – удача. Стихотворение Пауло «Тринадцатилетняя женщина» (ему самому, напомним, всего четырнадцать) победило на конкурсе Академии литературы Святого Игнатия. А еще в журнале этой же академии «Виториа колежиал» появилась его заметка «Почему я люблю книги».

Этот успех его окрылил, но родители «привели в чувство».

«В Бразилии более семидесяти миллионов жителей, – безапелляционно заявила мать, – и только Жоржи Амаду может жить на доходы от своего писательского труда. Ты – не он, и никогда им не станешь. (Жоржи Амаду еще не раз будут приводить ему в пример, но гораздо позже.)

А отец потребовал, чтобы Пауло после окончания общеобразовательного класса записался в класс не гуманитарных, а точных наук. Он не оставлял своей мечты о том, что Пауло станет инженером.

Противиться воли родителя четырнадцатилетний подросток не посмел.

Рио-де-Жанейро

Но внутренне он оставался свободным: думал, читал, писал то, что хотел, и так, как хотелось. Ход его мыслей, его стихов и прозы (от писания первых он вскоре, правда, отказался) был вне поля родительского контроля. Это примиряло его с внешней оболочкой окружающего мира.

«Вот она, истинная свобода – обладать тем, что тебе дороже всего, но не владеть этим» (Пауло Коэльо).

А родители? «Не надо ничего говорить. Любят, потому что любят. Любовь доводов не признает» (Пауло Коэльо).

Фото 1962 года. Пауло во втором ряду, четвертый слева

Да, родители… они любили своего сына, но – странно любили… А может, ничего странного, каждый родитель хочет для своих детей «счастья», даже если последнее только во вред формирующейся личности. Понятно, мало кому из родителей с консервативными взглядами на воспитание, поведение и место ребенка в обществе понравится, когда их чадо вместо прилежной учебы готов днями шляться на пляже, читать все подряд, строчить собственные вирши (не всегда пристойные), да еще и декламировать их на том же пляже перед отдыхающей публикой или перед такими же «неофитами», как и он сам.

Дети и отцы

Конфликт «отцов и детей» налицо, родители непреклонны, но Пауло не сдает без боя свои позиции. Его больше интересует литература, чем учеба, даже в таком престижном заведении, как колледж Санто-Инасио. По успеваемости он стремительно скатывается на последние позиции в классе. Родителей вызывают к руководству колледжа: встал вопрос об отчислении. Отец уговаривает ректора дать сыну последний шанс. Ему отвечают, что если Пауло не возьмется за ум и провалит ближайшие экзамены, его изгонят, и это будет первым случаем за всю историю Санто-Инасио, что, естественно повредит репутации иезуитов-педагогов. Как правило, руководство колледжа не шло ни на какие компромиссы в вопросах учебы и дисциплины своих учеников, но семье Коэльо сделали исключение. Пауло – внук Артура Арарипе Жуниора, мастера Туки, одного из тех, кто был среди первых выпускников этого иезуитского колледжа в далеком 1903 году.

Родители, даже получив согласие на «последний шанс», пребывали в шоке: исключение сына из колледжа – скандал для благородного семейства: пойдут разговоры о том, что они не в состоянии воспитывать собственных детей. На семейном совете было принято решение обратиться к врачам – ведь высокие оценки в учебе достигаются не только природным умом, но и усидчивостью, вниманием, концентрацией всех сил для решения поставленной задачи, уравновешенностью и спокойствием.

А как раз этого Пауло и не хватало.

Рио-де-Жанейро в середине 60-х

25 декабря 1963 года мать как бы невзначай бросила сыну: «Я записала тебя на консультацию. Двадцать восьмого мы идем к невропатологу».

* * *

«…Миф о прекрасном юноше, который днями напролет любовался своим отражением в ручье. Нарцисс до того загляделся, что упал в воду и утонул. Когда Нарцисс погиб, нимфы леса заметили, что пресная вода в ручье стала соленой.

– О чем ты плачешь? – спросили нимфы.

– Я оплакиваю Нарцисса, – отвечал ручей.

– Неудивительно, – сказали нимфы. – В конце концов, мы ведь тоже бежали за ним вслед, когда он проходил по лесу, а ты – единственный, кто видел его красоту вблизи.

– А он был красив? – спросил ручей.

– Да кто же лучше тебя может судить об этом? Не на твоем ли берегу, склоняясь над твоими водами, проводил он дни от зари до ночи?

Ручей долго молчал и наконец ответил:

– Я плачу по Нарциссу, хотя никогда не знал, что он прекрасен. Я плачу потому, что всякий раз, когда он приходил на мой берег и склонялся над моими водами, в глубине его глаз отражалась моя красота» (Пауло Коэльо).

Невропатолог, осмотрев Пауло, долго о чем-то беседовал с матерью, предварительно выставив из кабинета самого юного пациента и плотно закрыв дверь. Мать вышла от врача с таким выражением лица, что сын испугался: все ли в порядке? У нее – да, а вот у Пауло… И больше – ни слова, о чем говорили мать и невропатолог, сын так и не узнал тогда…

«В медицинском заключении говорится, что я раздражителен, навязываю другим свои политические взгляды, учусь все хуже и хуже, что моя мать подозревает наличие у меня сексуальных проблем, что я недостаточно зрелый для своего возраста, стремлюсь во что бы то ни стало получить все, чего хочу, в своем поведении все больше и больше впадаю в крайности. И что все это говорит о необходимости госпитализации»^[4].

Я плачу потому, что всякий раз, когда Нарцисс приходил на мой берег и склонялся над моими водами, в глубине его глаз отражалась моя красота…

Разногласия между ним и родителями нарастали. И, в конце концов, Пауло был принудительно помещен в частную психиатрическую клинику для курса лечения. Это был 1964 год. Это был шок, теперь уже для самого Пауло, он не смог вымолвить и слова. В голове только рой мыслей: что, почему, зачем, за что, и, главное, кто? Мои родители?..

«Я утратил самое важное, что есть у нас, смертных людей, – веру в ближнего. Я и смеялся и плакал от иронии Бога, показавшего мне таким чудовищным способом, что я – всего лишь орудие Добра и Зла… Мало-помалу я лишился способности к состраданию, и теперь сердце мое иссохло, и мне совершенно безразлично – жить или умереть. Но, прежде чем окончить свои дни, мне необходимо осознать, что же происходило там, где держали мою семью….Мои рассуждения могут показаться тебе наивными – в конце концов, люди ежедневно убивают друг друга из-за денег, – но мне это не интересно: я думаю только о жене и дочерях. Я хочу знать, что происходило в головах этих террористов. Хочу знать, было ли хоть мгновение, когда в их сердца постучалась жалость, когда они заколебались – не отпустить ли их: ведь не с ними же они вели войну? Хочу знать, произошло ли хоть на долю секунды противоборство Добра и Зла, поединок, в котором Добро могло взять верх?» (Пауло Коэльо).

…Санитар закрыл за собой дверь, Пауло остался один в палате… Подойдя к зарешеченному окну, он был потрясен видом: белый песок пляжа Ботафого, садами, что приютились на дамбе Фламенго и чудными очертаниями холмов Корковадо.

В душе он – художник, и даже в такой ситуации он видел не решетки, а то, что скрывалось за ними… Но и действительность диктовала свои условия, на которые надо было или соглашаться или к которым надо было приспосабливаться.

«Необходимо рисковать. Чудо жизни можно постигнуть в полной мере, лишь когда мы будем готовы к тому, что случится нежданное.

В 1964 году Пауло был принудительно помещен в частную психиатрическую клинику для курса лечения

Каждый день Бог посылает нам – вместе с солнцем – возможность изменить все то, что делает нас несчастными. И каждый день мы пытаемся притвориться, будто не замечаем этой возможности, будто ее не существует вовсе, будто сегодня – во всем подобно вчера и неотличимо от завтра. Но тот, кто всмотрится в свой день внимательно, найдет этот волшебный миг. Он может таиться в том часе, когда мы отпираем дверь, ведущую в завтра, или в безмолвном мгновении, настающем после ужина, или в тех тысячах мелочей, которые кажутся нам неотличимыми друг от друга. Существует этот миг – миг, когда сила звезд проникает в нас и позволяет нам творить чудеса.

Да, счастье иногда нисходит к нам как благодать, но гораздо чаще – это победа и преодоление. Волшебный миг помогает нам преобразиться и отправиться на поиски наших мечтаний. Да, на этом пути нас ждут горести и муки, страдания и лишения, нам встретится множество разочарований, – но все это преходяще и не оставляет следов. И в грядущем мы сможем обернуться назад с гордостью и верой.

Несчастен тот, кто страшится идти на риск, вероятно, он не ведает разочарований и краха иллюзий, не страдает – в отличие от тех, кто мечтает и стремится претворить мечту в явь. Но он обернется – а обернется он непременно, ибо это присуще каждому из нас, то услышит, как говорит ему сердце: «Что сделал ты с теми чудесами, которыми Бог так щедро усеял твои дни, досуги твои и труды? Как употребил ты таланты, которые вверил тебе твой Наставник? Зарыл поглубже, потому что боялся потерять? Что ж, отныне достоянием твоим будет лишь уверенность в том, что жизнь свою ты промотал и растратил, расточил и рассеял».

Несчастен тот, кто слышит такие слова. Несчастен, ибо теперь он уверует в возможность чуда, но волшебные мгновения уже не вернутся» (Паульо Коэльо).

Книга Хуана Ариаса «Пауло Коэльо: Исповедь паломника»

В психушке Пауло провел двадцать восемь дней и ночей, физически он ослаб, но духом, своим убеждениям оставался верен, не был сломлен. Кстати, он и не скрывал от своих друзей, что провел почти месяц в лечебнице под охраной…

«Коэльо всегда был нонконформистом, с головой погружался во все неизведанное, а потому пробовал на себе как все хорошее, так и все плохое, что только случалось на его пути»^[5].

Но на свободе он провел чуть более года… Родители вновь встали в позу: сын не менялся, не учился, все время что-то писал или читал, закрывшись в своей комнате…

На все замечания родителей, которые вновь пытались самостоятельно направить его на «путь истинный», он в лучшем случае «отвечал» молчанием»… И все же сорвался: в припадке необъяснимой ярости, разгромил собственную комнату…

Отец вызвал «скорую помощь» из лечебницы, и Пауло снова туда отвезли, на сей раз – силой.

Второй курс «лечения».

И вновь он остается художником: музыка, солнце за решетками, мечты – все это вызывало у «арестанта» бесконечную грусть.

Находясь в психиатрической лечебнице, Пауло узнал, что в поэтическом конкурсе, организованном газетой «Диарио де нотисиас», где приняли участие 25 тысяч претендентов, он занял «девятое место в общей категории и второе почетное».

«Жила-была птица. Птица с сильными крыльями, со сверкающим разноцветным оперением. Существо, созданное для вольного полета в поднебесье, рожденное, чтобы радовать глаз тех, кто следит за ней с земли.

Однажды женщина увидела ее и полюбила. Сердце ее колотилось, глаза блестели от волнения, когда с открытым в изумлении ртом, смотрела она, как летит эта птица. И та позвала ее лететь с нею вместе – и отправились они по синему небу в полном ладу друг с другом. Женщина восхищалась птицей, почитала и славила ее.

Но как-то раз пришло ей в голову – да ведь птица эта наверняка когда-нибудь захочет улететь в дальние дали, к неведомым горам. И женщина испугалась – испугалась, что с другой птицей никогда не сможет испытать ничего подобного. И позавидовала – позавидовала врожденному дару полета.