Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. Том 1. Перманентная революция и футуризм. Eritis sicut deus! Том 2. Советское авторское право в 1917–1930-х годах. «Честный» плагиат. Прецеденты

Примерно через год, 28 сентября 1925 года, в Руссе полиция задержала предполагаемого убийцу журналиста – им оказался эмигрант И.А. Рыбаков, который на допросе заявил, что сделал это по приказу из Москвы.

Отчаянно боялся покушений на свою жизнь и бывший Председатель Временного правительства, редактор газеты «Дни» А.Ф. Керенский, который из-за собственных страхов был вынужден бежать в США. Тем более что издававшаяся в Сербии газета «Голос России» сообщила читателям, что группа монархистов во главе с князем Горчаковым за 50 000 франков наняла нескольких исполнителей для ликвидации как самого А. Керенского, так и его бывшего министра несчастного П.Н. Милюкова. Французская полиция подтвердила достоверность этой информации.

В контексте нашего разговора также вполне уместно вспомнить резонансное, если не сказать – ритуальное убийство экс-председателя Украинской Директории Симона Васильевича Петлюры, ответственными за которое до сих пор считаются советские спецслужбы.

Решение этнического еврея убить человека, которого он считал виновным в гибели своих близких во время погрома, кажется стихийным только на первый взгляд.

В 1923 году после успешной операции ИНО ГПУ, известной как «Дело № 39»^[17], по разгрому европейского центра сторонников С. Петлюры был выманен в СССР для «продолжения борьбы в подполье» генерал-хорунжий УНР Юрко Тютюнник – один из лидеров боевого крыла украинской эмиграции. Операцию подготовил и осуществил Сергей Тарасович Даниленко-Карин, впоследствии ставший легендарным разведчиком.

С. Шварцбард на скамье подсудимых

После успешного рейда в 1921 году повстанческих отрядов численностью более 7000 бойцов через советско-польскую границу и обратно, ставшего известным как «Зимний поход Тютюнника», атаман вполне заслуженно возглавил украинскую боевую организацию в Европе и Партизанско-повстанческий штаб (ППШ), который при активном содействии польской дефензивы (военной контрразведки) расположился в польском городе Тарнув, а позднее перебрался во Львов. Генерал активно налаживал связи с оставшимися на советской территории атаманами украинских повстанческих групп, вёл переговоры с Борисом Савинковым, при содействии поляков – со штабом «Зелёного дуба» белорусских националистов атамана Деркача (Адамовича), что и привело к его неизбежному конфликту с самим Семёном Петлюрой. В ОГПУ сумели сыграть на этом желании Тютюнника стать новым вождём украинской эмиграции и создать свою резидентуру на советской части Украины. В ходе акции чекистами впервые были опробованы методы масштабной дезинформации противника – лидерам эмигрантов представили специально созданную антисоветскую организацию и уже от её имени втянули их в оперативную игру, известную как операция «Щирые».

Генерал Тютюнник отправился в СССР для встречи с представителями организации «Вища вшскова рада». Помимо фиктивной «рады», сотрудники ГПУ из своих агентов во главе с бывшим офицером УНР Петром Трофименко (он выступал как атаман Гамалий) ухитрились организовать «Чорноморську повстанську трупу» [1. 232].

25 мая 1926 года на углу улицы Расин и бульвара Сен-Мишель в Латинском квартале, недалеко от основного здания Сорбонского университета, убеждённый анархист Самуэль (Шулим) Шварцбард застрелил «видного борца за украинскую независимость» Симона Петлюру, которого увидел стоящим у витрины букинистического магазина. Террорист окликнул его, убедился в том, что это действительно атаман, после чего произвёл несколько выстрелов из револьвера, пять из которых попали в цель. Смертельно раненный Петлюра, оперативно доставленный в больницу, скончался через несколько часов от потери крови.

Как установили следователи, задержанный на месте преступления происходил из семьи ортодоксальных евреев, эмигрировал во Францию ещё в 1910 году, несколько лет работал часовщиком. Большинство из его близких родственников, по каким-то причинам оставшихся на Украине, были зверски убиты во время Проскуровского погрома в феврале 1919 года, а его двоюродные сёстры были изнасилованы петлюровцами.

Самуэль Шварцбард был гражданином Франции – в Первую мировую добровольцем сражался в Иностранном легионе и получил за храбрость высшую награду Республики Croix de guerre – «Военный Крест». После войны он на короткий период возвратился на родину, даже успел повоевать в дивизии Григория Котовского, сменившего employ с налётчика атамана Адского на комбрига 2-й бригады 45-й стрелковой дивизии, своими глазами видел массовые убийства еврейского населения с обеих сторон.

После покушения Шварцбард даже не пытался бежать, что, по всей видимости, являлось частью общего плана – сразу же сдался полиции и был задержан. Следствие по делу продолжалось почти 1,5 года.

С началом процесса представители украинской националистической эмиграции объявили убийцу большевистским агентом, во время судебного разбирательства эту информацию адвокатам защиты удалось купировать, в противном случае нападавший в принципе не смог бы рассчитывать на снисхождение французского суда.

Вспоминая дело по обвинению офицера французского Генерального штаба майора Альфреда Дрейфуса в шпионаже, чуть было на обрушившее французскую юриспруденцию и имевшее мировой резонанс, в защиту очередного еврейского мстителя немедленно выступили Ромен Роллан и Максим Горький. Письма в поддержку арестованного отправляли из Варшавы даже потомки хронического антисемита Адама Мицкевича и т. д.

Судебный процесс, ожидавшийся как беспрецедентно резонансный, начался 18 октября. Принимая во внимание, что на столичной улице был убит хоть и бывший, но глава государства, являвшегося союзником Франции, судебная коллегия формирует первоначальное мнение о том, что преступление совершено по политическим мотивам, тем более что, по свидетельским показаниям, Шварцбард хладнокровно добил раненого, который, как утверждали свидетели, просил его пощадить, – именно на такой кровавой версии настаивало обвинение.

Так как убийца полностью признал свою вину, то ему в любом случае грозил смертный приговор. Прокурор Рейно и вызванные не только в качестве свидетелей, но и экспертов представители эмигрантских украинских организаций стараются превратить уголовное дело в громкий политический процесс по обвинению большевиков в заказных убийствах своих оппонентов за границей.

Защиту подсудимого осуществлял адвокат А. Торрес, и это было совсем не случайно.

Анри Торрес родился в семье, которая стала известной прежде всего благодаря своей правозащитной деятельности. Его дед Исайя Левален во время судебного процесса по делу Дрейфуса организовал Лигу защиты прав человека и гражданских прав. Сам Анри воевал сержантом в пехоте на германском фронте, был ранен и за храбрость на поле боя тоже был награждён «Военным Крестом». После войны он получил адвокатскую лицензию, специализировался на уголовных делах и получил известность благодаря своему участию в процессах анархистов Жермена Бертона, Эрнесто Бономини, Франциско Аскасо Абадиа, Грегорио Ховера и Бенвенутто Дуррути, позднее – Сакко и Ванцетти, то есть как адвокат он был давно и прочно связан с международным анархистским движением, щедро оплачивавшим его услуги.

Свидетель обвинения В. В. Шульгин – один из ключевых идеологов Белого движения, в период Директории находившийся в Киеве, где сумел отметиться активным сотрудничеством с французской секретной миссией, – в своих показаниях утверждал, что Шулим Шварцбард убил Петлюру «по приказу Москвы». Суд ошибочно принимает его за идейного мстителя, это, по мнению свидетеля, полная бессмыслица, так как рядовой агент ВЧК Шварцбард – всего лишь банальный исполнитель чужих приказов. В свою очередь сторона защиты потребовала от обвинения обосновать свою позицию, представив доказательства сотрудничества Ш. Шварцбарда с ОГПУ

Василий Шульгин: «У меня нет доказательств, я просто убеждён в этом».

Государственный обвинитель Сезар Кампинши в свою очередь огласил письменные показания французских генералов Табуи и Фейдеберга, утверждавших, что атаман Петлюра на самом деле был «другом и союзником» Франции.

В ответ на эти заявления адвокат Торрес представил на обозрение суду материалы, доказывающие обратное, а именно – тесное сотрудничество Петлюры с военным командованием Австро-Венгрии и Германии, которые, по свидетельству присутствовавших в зале журналистов, произвели огромное впечатление на присяжных и публику в зале.

Ещё один свидетель обвинения А.И. Удовыченко (Удовиченко) – соратник С. Петлюры, генеральный инспектор армии УНР – на судебном допросе показал, что «Симон Петлюра был другом евреев и всегда боролся с погромами».

Анри Торрес в ответ огласил документ, из которого было очевидно, что дивизия самого Удовиченко уничтожила более 100 евреев в Шаргороде в присутствии их родных, причём эти убийства совершены с крайней жестокостью.

В качестве свидетелей защиты в судебное заседание были вызваны Рувим Гринберг – председатель парижского комитета евреев, который находился в украинской командировке от французского Красного Креста, – русский эмигрант адвокат Гольдштейн, бывший председателем комиссии по расследованию еврейских погромов в Украине, госпожа Гринберг – сестра милосердия Проскуровской городской больницы, которая была ранена во время одного из погромов, штабс-капитан русской армии Сафр, чей сын-студент также был убит во время погрома в Киеве, правый кадет Слиозберг и др. Всего в судебном заседании были заслушаны показания около 400 свидетелей.

В распоряжении суда были документально подтверждённые сведения о том, что в период Директории в результате погромов на Украине было убито не менее 200 000 евреев, абсолютное большинство – по этническому признаку. Очевидцы с ужасом вспоминали «подвиги» бойцов атамана Козырь-Зырки из Овруча или, например, полковника Пяченко из Белой Церкви. Надо особенно подчеркнуть, что в массовых грабежах и бандитских налётах участвовало несколько тысяч (!) местных жителей – простых украинцев. В том же Овруче было разграблено более 1200 еврейских домов, при этом продвинутые в правовом смысле налётчики брали с хозяев «отжатого» имущества расписки о получении ими денежных средств или заставляли подписывать договора о безвозмездной передаче «майна» новым владельцам (Ларин Ю. Евреи и антисемитизм в СССР. ГИЗ М-Л., 1929).

В перерыве судебного заседания А. Торрес выступил с громким заявлением перед журналистами: «Я горжусь, что защищаю Шварцбарда, убившего убийцу. Здесь, во Франции, находится лицо, часто упоминавшийся и виновное в погромах – это Деникин. Если бы на скамье подсудимых сидел убийца Деникина, я защищал бы его так же горячо, как убийцу Петлюры».

26 октября, после 20 минутного совещания присяжные заседатели оправдали Ш. Шварцбарда^[18] по всем пунктам предъявленного ему обвинения.

Так что счёт резонансных политических убийств, совершённых русскими эмигрантами, уже шёл на десятки, выстрелы и взрывы гремели по всей Европе.

Позволю себе замечание по этому поводу: тот, кто сегодня ищет справедливости в европейских судах, понапрасну тратит время – его там нет, никогда не было и не будет. Для сомневающихся обращаю внимание на позицию французской прокуратуры на процессе по обвинению русского террориста П. Горгулова в убийстве, ни много ни мало, президента Франции.

Павел Горгулов на судебном заседании. Приведение свидетеля к присяге

6 мая 1932 года в особняке Ротшильда на улице Беррье в Париже планировалось открытие главного благотворительного события года – ярмарки книг писателей, участвовавших в Великой войне. Президент Французской республики Поль Думер планировал в обязательном порядке присутствовать на мероприятии, прежде всего по личным причинам: трое его сыновей – Марсель, Рене и Андре – геройски погибли на германском фронте. Вместе с главой государства на торжество прибыли министр обороны Пьетри, шеф полиции Гишар, министр юстиции Рено, при этом французский президент традиционно обходился без личной охраны. После общения с коллегами один из посетителей выставки по имени Бред (с таким пригласительным билетом в мероприятии участвовал русский эмигрант Павел Горгулов), приблизившись к Думеру, произвёл в него пять точных выстрелов из бельгийского пистолета системы «Браунинга М 1910». Гишар и Пьетри бросились вперёд, защитив президента. Террорист был схвачен и избит окружающими, при задержании он выкрикивал странный лозунг: «Фиалка победит машину!»

К сожалению, Президент Республики – любимец нации Поль Думер – скончался после хирургической операции в военном госпитале.

Личность нападавшего была довольно быстро установлена. Как следует из материалов Национального архива (фонд архива полиции F7), это было связано с тем, что «Бред» – Горгулов, имевший диплом врача, – успешно промышлял нелегальными абортами и давно находился в поле зрения полицейских. Убийство было совершено накануне парламентских выборов, и французские СМИ поспешили заявить, что его исполнитель – агент ОГПУ, а «Москва хотела повергнуть Францию в анархию». В парижскую полицию очень вовремя «с повинной» явился ещё один эмигрант по фамилии Лазарев, который заявил, что знает Горгулова как чекиста под кличкой Монгол. Появилась и ещё одна рабочая версия о том, что нападавший был завербован французскими спецслужбами для того, чтобы обеспечить на выборах победу правых. В следственных материалах говорилось, что убийца сравнительно недавно основал «Национальную крестьянскую партию», которая состояла из него самого и красивого знамени, вышитого двумя русскими танцовщицами из ночного варьете, а затем перешёл с националистических на откровенно фашистские позиции. В рабочем кафе Бильянкура хорошо помнили десяток возбуждённых русских, которые «зиговали» и выкрикивали лозунг: «Русь, пробудись!» – как известно, идеи перспективного немецкого политика А. Гитлера стремительно набирали популярность в русской эмигрантской среде.

Во время обыска у покушавшегося были изъяты ампулы с сулемой (дихлоридом ртути) – сильнодействующим ядом, – револьвер, газетные вырезки со статьями о рабочих поездках французского президента, рабочая тетрадь с надписью: «Доктор Павел Горгулов, глава русских фашистов, убивший президента Французской республики» с программой фашистской партии и стихами:

 
Несись, лесьё!
Дичись, зверьё!
Преклонись, людьё!
 

Следствие возглавлял один из лучших специалистов французской полиции Марсел Гийом^[19], у которого в активе уже были успешно раскрытые дела серийного убийцы Генри Ландру, банды анархистов Жюля Жозефа Бонно и русского эмигранта Александра Ставиского, обвинённого в подделке векселей на сумму 200 миллионов франков.

Дело рассматривалось судом присяжных департамента Сены в течение трёх дней 25–27 июля, защиту осуществляли известные парижские адвокаты Анри Жиро и Марсель Роже.

А. Жиро считался исключительным специалистом в уголовном праве, помимо прочих успешных дел, благодаря его работе был оправдан националист Рауль Вийен, обвинённый в убийстве политика Жана Жореса, которого Лев Троцкий называл «самым большим человеком в III Республике» (Политические силуэты, 1915). Обвиняемый провёл под следствием почти 56 месяцев. На суде адвокат сумел убедить скамью присяжных в его невиновности. В результате, несмотря на все собранные «неопровержимые» доказательства, заседатели единогласно вынесли оправдательный вердикт^[20].

Немногим ранее был постановлен ещё один оправдательный приговор в отношении Генриетты Кайо, которая 16 марта 1914 года застрелила главного редактора газеты «Фигаро» Гастона Кальметта. Жозеф Кайо – её супруг – в разное время занимал должности министра финансов, внутренних дел, премьер-министра республики. По этой причине суд скорее напоминал эстрадное шоу.

Когда на скамье подсудимых находится жена хоть и бывшего, но премьер-министра, такое событие пропустить нельзя, поэтому в зале присутствовал весь светский Париж. По всей видимости, помощники Жозефа Кайо смогли заранее срежиссировать поведение публики: в помещении находились специальные люди, которые «регулировали градус»: подавали реплики, аплодировали, усмиряли особо «буйных».

Председатель суда Луи Альбанель был хорошим знакомым экс-премьера, поэтому не особо утруждал ни себя, ни присяжных. Главными же персонажами на импровизированной сцене были государственный обвинитель Шарль Шеню и адвокат Фернан Лабори – выдающийся юрист, в своё время защищавший Эмиля Золя и получивший европейскую известность после участия в деле Альфреда Дрейфуса после пересмотра его приговора.

Банальная история, когда личная переписка высокопоставленных супругов Генриетты и Жозефа Кайо без их разрешения была опубликована в центральной французской газете, могла закономерно закончиться для убийцы журналиста тюремным сроком, но была превращена стороной защиты в политический процесс, где его участники оказались вовлечены в дело, связанное с государственной изменой и шпионажем в пользу Германии. «При этом и Генриетта Кайо исполнила свою роль прекрасно. Вместе с Лабори они выработали особую линию поведения: ничего не отрицать, признать, что это она совершила убийство, но под действием сильных эмоций. Генриетта утверждала, что она не собиралась убивать Кальметта, она хотела просто заступиться за честь мужа. Да, у неё был с собой пистолет, да, убийство произошло, но практически случайно, непреднамеренно. В планах Генриетты было только учинить скандал» (www. diletant. media.ru.).

28 июля 1914 года присяжные заседатели после часового совещания признали Генриетту Кайо невиновной, «так как она действовала в состоянии аффекта и выстрелила случайно».

Таким образом, исходя из сложившейся, далеко не однозначной, судебной практики, позиция защиты в деле русского эмигранта была достаточно продуманной и имела перспективу.

Во время заседаний Павел Горгулов вёл себя неадекватно, что со всей очевидностью бросалось в глаза и должно было насторожить присяжных. Принимая во внимание, что бумаги, обнаруженные при обыске в квартире подсудимого, содержали детально разработанные планы войны с СССР и радикальные политические тексты, создавалось впечатление об очевидной психической болезни их автора. Более того, подсудимый называл себя «зелёным диктатором», планировал полёты на Луну, а также утверждал, что похитил 1,5-годовалого сына известного американского авиатора Чарльза Линдберга и до сих пор удерживает его у себя. Среди других своих потенциальных жертв террорист называл рейхспрезидента Германии П. Гинденбурга, предшественника президента Думера – Пьера Гастона, – президента Чехословакии Томаша Масарика, полпреда СССР во Франции В. С. Довгалевского, председателя СНК РСФСР В. И. Ленина, к тому времени уже покойного.

Адвокаты сделали упор именно на невменяемости своего подзащитного, собственно других вариантов не было. Однако предварительная медицинская экспертиза, проведенная в ходе следствия, установила, что подсудимый вменяем, адекватно оценивает свои поступки и может давать показания. Точнее, при проведении исследования мнения экспертов, а в нём участвовали самые известные специалисты, разделились 50/50. Психиатры, привлечённые стороной защиты, посчитали подсудимого сумасшедшим, стороной обвинения – адекватным человеком. Русская парижанка, писательница Г.Н. Кузнецова, присутствовавшая на процессе среди публики, вспоминала: «Один из докторов-экспертов сказал на суде: «Впечатление сумасшедшего от подсудимого объясняется его национальностью» — ну что же прозвучало вполне логично и даже актуально. Генеральный прокурор Шарль Дона-Гиг в обвинительной речи назвал преступника «диким зверем», а затем в ораторском экстазе – «Распутиным русских беженцев». Кстати, среди многочисленных представителей СМИ присутствовали специальный корреспонденты «Правды» Михаил Кольцов и «Известий ВЦИК» публицист Илья Эренбург.

Выступая на плохом французском языке с 40-минутной речью в свою защиту, подсудимый во всех российских бедах обвинил французов, а убийство их президента объяснил возмездием за то, что Франция отказалась от интервенции против Советов. В заключение П. Горгулов крикнул: «Убейте меня, как вы убили мою страну! Вы погибнете!»

Илья Эренбург в судебном репортаже для газеты «Известия» описал реакцию русского террориста на приговор: «Горгулов был высокого роста, крепок; когда он выкрикивал путаные, сбивчивые проклятия на малопонятном французском языке, присяжные, по виду нотариусы, лавочники, рантье, испуганно ёжились… Помню страшную картину. Ночью, при тусклом свете запылённых люстр, судебный зал напоминал театральную постановку: парадные одеяния судей, чёрные тоги адвокатов, лицо подсудимого, зеленоватое, омертвевшее, – всё казалось неестественным. Судья огласил приговор. Горгулов вскочил, сорвал с шеи воротничок, как будто торопился подставить голову под нож гильотины, и крикнул: “Франция мне отказала в виде на жительство!”»

В журнале «Time», редакция которого очень внимательно следила за резонансным процессом, была опубликована альтернативная версия последних слов подсудимого: «Я умираю героем для себя и своих друзей! Да здравствует Франция, да здравствует Россия, я буду любить вас до самой смерти!»

Надо сказать, что во Франции, впрочем, как и в других странах Европы, личный статус иностранца (т. е. его личная дееспособность, семейное положение и наследственное право) обычно определялся национальным законом страны, гражданином которой он являлся, а не его местожительством в момент совершения правонарушения, как в данном случае. До восстановления дипломатических отношений с СССР французские суды игнорировали положения декрета ВЦИК от 15 декабря 1921 года о лишении гражданства некоторых категорий лиц, находившихся за границей, и рассматривали эмигрантов исключительно как российских граждан, de facto по-прежнему подчинённых праву Российской империи.

Во Франции же октябрьские события 1917 года вообще рассматривались как ещё не завершённый революционный процесс – в окончательную победу большевиков французы не верили. Более того, судебная практика III Республики исходила из аксиомы о фактическом отсутствии правосудия в советской России. В результате 28 апреля 1925 года Министерство юстиции разослало прокурорам судебных палат циркулярное письмо «О законодательстве, подлежащем применению в отношении русских во Франции».

В отношении актов и законов, совершённых до 28 октября 1924 года (дата признания Францией СССР) циркуляр предоставлял судам определять их юридическое значение на основании русского закона, при действии коего они были совершены. Относительно деяний, произошедших после признания СССР, к русским эмигрантам в качестве закона применялось французское право.

Однако в ходе политических процессов судами, как правило, применялось специфическое право, на практике довольно далёкое от действующего уголовного закона, вопреки вечному римскому постулату ludicis est ius dicere, non dare (судье подобает творить суд, а не создавать право – лат.).

Оправдательный приговор психически нездоровому, что было очевидно, эмигранту, хоть и покушавшемуся на президента П. Думера, не был бы принят французским обществом ни при каких обстоятельствах. Ожидаемо, что коллегия присяжных признала подсудимого виновным в совершении политического убийства и приговорила его к гуманной смертной казни – гильотине.

В своей кассационной жалобе защитники, обжалуя приговор, пытались обратить внимание суда на имевшиеся в деле нарушения норм как уголовного закона, так и Конституции республики, поскольку совершённое убийство, по их мнению, следовало рассматривать не как политическое. Защитники настаивали на том, что применение положений статьи об «оскорблении Величества» (crimen laesae majestatis), которая существовала в уголовном кодексе Франции со времён Наполеона III, в данном конкретном случае неправомерно и не может быть применено, как минимум из-за своей архаичности.

Позиция адвокатов о невменяемости подзащитного получила поддержку Международной лиги по правам человека, которая, помимо других задач, осуществляла миссию правового наблюдения в судах, на которых присутствовали её представители с целью установления фактов и определения лиц, ответственных за нарушения прав человека.

Однако смертный приговор в данном случае был предрешён, так как кассационная инстанция в соответствии с процессуальным законом не обладала компетенцией принимать собственные решения по оспариваемым делам, а могла лишь отменять судебные решения по ним и передавать их для повторного рассмотрения в другие суды той же инстанции. Сам же Кассационный суд ограничивался ответами на вопросы, которые касались законодательства и правильности его применения в том или ином споре. Таким образом, жалобы, представленные на его рассмотрение, приобретали форму т. н. «чрезвычайного обращения за помощью» (voie de recours dite extraordinaire).

Альбер Лебрен, избранный новым французским президентом, ожидаемо отказался помиловать Павла Горгулова, и 14 сентября 1932 года тот был казнён на гильотине потомственным палачом Анатолием Дейблером. Формально казни проводились публично, но в этот раз власти резонно опасались беспорядков: «Кто их знает, этих русских?» Мероприятие провели у здания тюрьмы Санте на бульваре Араго, но даже в этом случае поглазеть на эффектное зрелище собралось не менее 3000 человек. Перед казнью, по существовавшему правилу, взвод национальной гвардии салютовал осуждённому. После исповеди православному священнику Павел Горгулов сказал, что надеется, что его ещё не родившийся ребёнок не станет коммунистом. При этом, следуя к месту казни, он громко пел польский гимн ноябрьскому восстанию 1831 года, более известный как «Варшавянка».

Хорошо знавший Горгулова по совместным занятиям в литературном кружке Василий Яновский – человек невероятно многогранный, талантливый и активный – в своих мемуарах «Поля Елисейские» писал: «Горгулов умер среди толпы чужих, на манер Остапа Бульбы (“слышишь ли ты меня, батько”). В другое время, под иными звёздами, в знакомой среде из него вышел бы, пожалуй, ещё герой». [1. 297]

В попытке отмежеваться от громкого политического убийства, представители самых разных эмигрантских течений В. Маклаков, А. Карташёв, В. Коковцов, генерал Е. Миллер, только что возглавивший РОВС, и др. направили обращение премьер-министру А. Тардье, с отдельным заявлением выступили представители казачества и известные русские писатели-эмигранты и т. д.

Управляющий русскими православными приходами Московской патриархии в Западной Европе митрополит Евлогий (Георгиевский) в Александро-Невском соборе отслужил панихиду о новопреставленном рабе Божием Павле Думере.

После резонансного покушения в руководстве Союза резонно опасались санкций со стороны властей, тем более что во французской печати вовсю педалировалась тема о принадлежности убийцы к Белому движению – в полицейских отчётах не случайно упоминалось о его контактах с Борисом Савинковым – европейским террористом № 1. В свою очередь контрразведка РОВС считала П. Горгулова секретным агентом НКВД.

При жизни казнённый, помимо прочих талантов, был известен и как посредственный писатель. Владислав Ходасевич в статье «О горгуловщине» довольно саркастически описывал его литературное творчество: «Горгуловская бессмыслица по происхождению и значению ничем не отличается от бессмыслиц, провозглашаемых (именно провозглашаемых— пышно, претенциозно и громогласно) в других сочинениях того же типа. Форма и содержание этих бредов, по существу, безразличны… О, если бы дело шло просто о сумасшедших! К несчастью, эти творцы сумасшедшей литературы суть люди психически здоровые. Как и в Горгулове, в них поражена не психическая, а, если так можно выразиться, идейная организация. Разница колоссальная: нормальные психически, они болеют, так сказать, расстройством идейной системы. И хуже, и прискорбней всего, что это отнюдь не их индивидуальное несчастье. Точнее – не только они в этом несчастье виноваты. В них только с особой силой сказался некий недуг нашей культуры…

Настал век двадцатый. Две войны и две революции сделали самого тёмного, самого уже малограмотного человека прямым участником величайших событий. Почувствовав себя мелким, но необходимым винтиком в огромной исторической мясорубке, кромсавшей, перетиравшей его самого, пожелал он и лично во всём разобраться. Сложнейшие проблемы религии, философии, истории стали на митингах обсуждаться людьми, не имеющими о них понятия…

На проклятые вопросы в изобилии посыпались проклятые ответы. Так родилась горгуловщина – раньше Торгу – лова. От великой русской литературы она унаследовала лишь одну традицию, зато самую опасную: по прозрению, по наитию судить о предметах первейшей важности…

Мыслить критически эти люди не только не в состоянии, но и не желают. Любая идея, только бы она была достаточно крайняя, резкая, даже отчаянная, родившаяся в их косматых мозгах или случайно туда занесённая извне, тотчас усваивается ими как непреложная истина, затем уродуется, обрастает вздором, переплетается с обрывками других идей и становится идеей навязчивой. Тяжело сказать это – но, кажется, горгуловская «идея» наполовину вышла из блоковских «Скифов». Если бы Блок дожил до Горгулова, он, может быть, заболел бы от стыда и горя».

Антирусских проявлений со стороны влиятельных националистических и ветеранских организаций французским официальным властям удалось избежать. «Франция оказалась великодушнее, чем ожидали даже искренние её друзья», – позднее написал по этому поводу религиозный философ и публицист Г.П. Федотов.

Пожалуй, самым запомнившимся последствием всей этой громкой истории стало самоубийство бывшего корнета 5-го гусарского Александрийского полка Добровольческой армии Сергея Дмитриева. Бывший гусар, эмигрировав в Париж, долгое время перебивался случайными заработками: был чернорабочим, мыл посуду в маленьком ресторанчике на Монмартре и т. д. Когда он узнал, что русский убил президента Франции, то зачем-то выбросился из окна шестого этажа дома, в котором жил. Перед суицидом оставил записку: «Умираю за Францию». Всё-таки странные люди эти русские…

Резонансный террористический акт потребовал специального заявления Коминтерна от имени его Исполкома, которое было опубликовано в газете «Правда» 8 мая 1932 года: «Агентство “Гавас” сообщает, что в результате важного совещания, на котором присутствовал Тардье и ряд министров, выпущено официальное «коммюнике», в котором говорится о том, что убийца президента Думера принадлежит к «панрусской партии необольшевистского характера», инспирируемой III интернационалом.