Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. Том 1. Перманентная революция и футуризм. Eritis sicut deus! Том 2. Советское авторское право в 1917–1930-х годах. «Честный» плагиат. Прецеденты

По всей видимости, беспартийный профессиональный литератор В.В. Маяковский относился к последней категории «остальных граждан»

Да и позднее, несмотря на вводимые дополнительные ограничения, полностью разоружить население страны так и не удалось. И дело здесь было не только в том, что граждане категорически отказывалось сдавать имеющееся на руках «стволы», совершенно отчётливо сознавая, что в деле защиты личности и собственного имущества они могут рассчитывать только на себя, просто для многих участников боёв винтовка, револьвер, шашка или кортик были не столько памятью, сколько символами определённого социального статуса. Например, ещё во время Гражданской войны было принято несколько декретов о почётном оружии, которым ВЦИК награждал за особые боевые отличия. К нему относились «шашка (кортик) с вызолоченным эфесом, с наложенным на эфес знаком ордена “Красного Знамени” и револьвер, на рукояти которого прикрепляется орден “Красного Знамени” и серебряная накладка с надписью: “Честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии (или Флота) от Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР 19… года”». К тому же командование РККА, по вполне понятным причинам, было лояльно и к получившей широкое распространение среди красных командиров «из бывших» практике ношения «георгиевских» и «анненских» шашек и сабель, полученных «за храбрость» при царском режиме, разве что императорский вензель на эфесе награждённому полагалось сбить…

Впрочем, Владимир Маяковский не был членом РКП(б) и удостоверения сотрудника ОГПУ, в отличие от своих близких друзей Бриков, тоже не имел, да и до убийства коммунистом Леонидом Николаевым С.М. Кирова – «Мироныча» – из револьвера системы «Нагана» № 24778, радикально изменившего отношение к этому вопросу, было ещё почти четыре с половиной года.

Несмотря на большое количество материалов и статей о последних днях Маяковского и трагедии, произошедшей в «комнате-лодочке», у исследователей его творчества до сих пор нет определённого ответа на вопросы: что же там всё-таки произошло и, самое главное, почему?

Попытки объяснить трагический жизненный финал поэта ещё будут предприниматься в сотнях книг и журналистских материалах. Дадим же их авторам право на собственное, иногда совершенно фантастическое, мнение.

Ещё 17 апреля 1930 года, в день похорон Маяковского, в экстренном совместном выпуске «Литературной газеты» и «Комсомольской правды» появилась статья Михаила Кольцова, озаглавленная «Что случилось», где было сказано: «…Руки прочь от Маяковского, прочь руки всех, кто посмеет исказить его облик, эксплуатируя акт самоубийства, проводя тонюсенькие параллели, делая ехидные выводы (…) Вы скажете – Есенин? Есенин – другое дело. Задолго выбитый из седла, лишённый социальной базы, растерянный и опустившийся, он обречённо шёл к неизбежному концу, он выдохся в петле безвыходных противоречий. (…) Нельзя с настоящего полноценного Маяковского спрашивать за самоубийство. Стрелял кто-то другой, случайный, временно завладевший ослабленной психикой поэта – общественника и революционера. Мы, современники, друзья Маяковского, требуем зарегистрировать это показание…». (Литературная газета. Комсомольская правда. Совместный выпуск. 17 апреля 1930 года.)

Говоря современным языком, известный журналист просил рассматривать свою статью в профильной писательской газете в качестве заявления о совершённом заказном убийстве знаменитого поэта. Значительно позднее, в 1970 году, следуя этой версии, другой советский поэт Ярослав Смеляков написал статью «Я обвиняю», которая, в силу специфики своего содержания, была опубликована только в 2013 году в журнале «Наш современник»: «То, что Маяковский подвергался особенно жестокой, особенно упорной травле, объясняется тем, что в нём наиболее ярко сочеталось русское поэтическое начало с проявлением русского революционного размаха. Именно потому антирусские, космополитические и сионистские элементы, объединившись с откровенно контрреволюционными элементами троцкизма, так настойчиво и жестоко преследовали поэта, (курсив авт.) Нет, борьба против Маяковского не была, как полагал Луначарский, каким-то “недоразумением”, “заторы”, которые в таком множестве устраивали на пути поэта издатели, люди, сидевшие в редакциях газет и журналов, и литературные критики, не были случайными. Это была открытая и скрытая борьба против великого русского поэта-коммуниста, и велась она с антиреволюционных, антирусских, космополитических и сионистских позиций. И Троцкий, и более мелкие “выродки типа Лелевича^[11]”, как сказал об одном из них И.В. Сталин (Сталин И.В. Собр. соч.; Т. 13. С. 27), сознательно ставили перед собой цель: опорочить Маяковского, подорвать доверие к нему революционного народа и коммунистической партии, подорвать творческие силы поэта, выбить его из рядов активных борцов за социализм». Напомню читателям, что всё это написано в 1970 году!

Или его же цитата:

 
Как ты выстрелил прямо в сердце,
как ты слабости их поддался,
тот, которого даже Горький
после смерти твоей боялся?
Мы глядим сейчас с уваженьем,
руки выпростав из карманов,
на вершинную эту ссору
двух рассерженных великанов.
Ты себя под Лениным чистил,
чтобы плыть в Революцию дальше.
Мы простили тебе посмертно
револьверную ноту фальши.
 

(Смеляков Я.В. О Маяковском)

Или, например, выдержка из «Отрывков поэмы» Николая Асеева:

 
Я ухо кране плотней приложу.
Я знаю, что, к сердцу свинец неся,
Поднимая стотонную сталь ствола,
Ты нажим гашетки нажал не сам,
Что чужая рука твою вела…
 

(Асеев Н. Отрывки поэмы)

Была ли одной из возможных причин трагедии травля поэта «огромного роста»? Да, конечно. Травили безграмотные чинуши и советские бюрократы? Господь с вами! Так изощрённо издеваться могут только люди интеллигентные, по версии Смелякова – сионисты, с образованием и настоящим талантом. Можно было обвинить, например, замечательного советского писателя Михаила Шолохова в плагиате – и подленькая история будет жить не год и не два, а десятилетия (см. подробнее об этом в главе «Честный плагиат»). – Можно было шептаться о вульгарном неприличном недуге, якобы послужившем поводом для самоубийства пролетарского поэта, и даже в официальном некрологе намекнуть на длительную прогрессирующую болезнь – сифилис, – когда только повторное вскрытие его тела, проведённое в одной из прозектур известным московским патологоанатомом профессором В.Т. Талалаевым с участием сотрудников

ОГПУ, наконец-то развенчает этот гнусный миф, запущенный самим Алексеем Максимовичем Горьким и, увы, людьми из ближайшего окружения Маяковского. Коллеги поэта действительно разбираются в литературе, театре, кино… и уж точно знают, куда и как побольнее ударить…

«В Маяковском, – рассказывала Лиля Брик, – была исступлённая любовь к жизни, ко всем её проявлениям – к революции, к искусству, к работе, к женщинам, к азарту, к воздуху, которым он дышал. Его удивительная энергия преодолевала все препятствия. Но он знал, что не сможет победить старость, и с болезненным ужасом ждал её с самых молодых лет. Как часто я слышала от Маяковского слова: “Застрелюсь, покончу с собой, тридцать пять лет – старость! До тридцати лет доживу. Дальше не стану”. Сколько раз я мучительно старалась убедить его в том, что ему старость не страшна, что он не балерина..» Лили Юрьевне, конечно, виднее…

Как известно, основоположник Системы К. С. Станиславский требовал от актёров развивать в себе аффективную память, так сказать, «коллекционировать» различные сильные эмоции, например связанные с потерей близкого человека, расставанием с любимой или случайно увиденной собакой, раздавленной колёсами трамвая, которые могут пригодиться в будущем при работе над ролью. Под всем этим классик справедливо видел научную основу в этом эмоциональном конструировании. Так, после прочтения одного из трудов академика И.П. Павлова он предложил ему сотрудничество в исследовании психофизиологической природы актёрского искусства.

Да и современные психологи используют термин «мнемическая фотовспышка» (flashbulb memories)^[12] для метафорического обозначения ярких воспоминаний о событиях, которые вызвали эмоциональное потрясение, и одновременно о событиях, которые только «сопутствовали» эмоциогенным событиям.

Как известно, таким собиранием эмоциональных «вспышек» увлечённо занимался Лев Николаевич Толстой, за что был искренне ненавидим некоторыми своими знакомыми, и, по всей видимости, это специфическое профессиональное увлечение не обошло стороной и Владимира Маяковского, в том числе в этом его «примерянии» возможного суицида на себя.

В 1926 году, во время турне по стране, Маяковский оказался в Ростове, где ему рассказали о трагическом случае, произошедшем с молодой поэтессой. В местном отделении РАПП в свете актуальных требований партии решили сменить молодой девушке имидж, представив её как колхозницу, которая в перерывах между полевыми работами пишет талантливые стихи. Так и печатали: «поэтесса-колхозница», ну и создали для девушки соответствующий народный, как они его понимали, look. После того, как маскарад себя исчерпал, стихи труженицы села печатать тоже перестали. Обиженная на весь мир вчерашняя «колхозница» раздобыла револьвер, выстрелила себе в грудь, но, к счастью, осталась жива. Маяковский поехал к несостоявшейся самоубийце в больницу, пообещал всяческую помощь – в общем, проявил к коллеге тёплое товарищеское участие, в разговоре в больничной палате между делом поинтересовался: «Вам трудно?». Девушка ответила: «Вы знаете, огнестрельная рана – это не больно. Впечатление такое, как будто тебя кто-то внезапно окликнул. Боль приходит потом».

Поэтому, для того чтобы не участвовать в дискуссии по поводу возможного убийства В. В. Маяковского сотрудниками советских спецслужб – а таких материалов, особенно в перестроечное «время неожиданных исторических открытий», было просто огромное количество – народ, читавший ставшую свободной прессу, люто радовался самым невероятным фактам из биографий вчерашних кумиров. Хочу обратить внимание читателей на следующие обстоятельства:

– в описываемый период Иностранный отдел Секретно-оперативного управления ОГПУ во главе с М.А. Трилиссером, несмотря на свой довольно скромный аппарат (всего около 200 сотрудников), был одной из лучших спецслужб в мире. Достаточно вспомнить ставшую легендарной операцию «Трест», материалы которой до сих пор не рассекречены, которая позволила практически полностью блокировать деятельность Русского общевоинского союза (РОВС), имевшего солидное финансирование и насчитывавшего более 30 000 активных членов. Очевидно, что военные организации эмигрантов осуществляли не только пропагандистскую, антибольшевистскую деятельность, но и готовили боевые группы, а в ряде случаев – целые воинские подразделения, проводили успешные террористические акты на территории СССР.

Так в книге Виктора Ларионова «Боевая вылазка в СССР», опубликованной в 1927 году, описывается успешная акция боевиков РОВС, осуществивших взрыв в Ленинградском Центральном Партийном клубе, во время которого террористы использовали вместе с обычной взрывчаткой химические элементы.

Как сообщала «Красная газета», группа террористов из числа белоэмигрантов во главе с Виктором Ларионовым во время учебного занятия, которое проводил товарищ Прозорин, бросила в аудиторию химическую бомбу с угарным газом. Из 35 слушателей проходившего в Центральном партийном дискуссионном клубе «семинария по историческому материализму» взрывом были ранены 13 человек, из них пятеро – тяжело. Едва придя в себя, присутствовавшие попытались задержать злоумышленников, однако те «при удалении отстреливались», из-за чего один из преследователей был тяжело ранен в живот. «На месте взрыва был обнаружен портфель, в котором находилась третья бомба. Она была, очевидно, взята преступниками про запас – на тот случай, если первые бомбы не взорвутся. Портфель также явно заграничного происхождения, с английским клеймом и замком особой конструкции. Такого рода портфелей в продаже нет». Таким образом, журналист даже не допускал мысли о том, что портфель бомбистов мог быть куплен в комиссионном магазине, привезён из заграничной командировки или подарен иностранцем… но в данном случае это больше имеет отношение к подаче материала, а не к совершённому теракту, так как использованное СВУ было тоже иностранного производства. В центральных газетах публикуются интервью с В.Р. Менжинским и Г.Г. Ягодой, которые характеризуют произошедшие события как успешную операцию советских спецслужб (на самом деле – нет) и вполне справедливо называют соседнюю Финляндию центром активной подготовки шпионов и диверсантов.

Еще несколько групп молодых монархистов, отправленных в РСФСР по приказу генерала А.П. Кутепова, погибли – большинство при переходе советско-финской границы. Одной террористической ячейке, в которой находилась Мария Захарченко (родная племянница генерала) и Ю. Петерс, удалось успешно добраться до Москвы, имея боевую задачу взорвать общежитие ОГПУ на Лубянке. Заложенное ими СВУ чекисты обнаружили раньше взрыва (по одной из версий, информацию о подготовке теракта оперативно донёс агент ОГПУ, работавший в РОВС). Диверсантам пришлось спешно уходить от преследования, но они оба были убиты в приграничной полосе.

Такого рода террористические акции требовали от сотрудников ОГПУ не только бдительности, но и достаточно высокой профессиональной подготовки.

В соответствии с Положением о закордонном отделении Иностранного отдела (ИНО) ГПУ, утверждённым 28 июня 1922 года, были определены первоочередные задачи советской внешней разведки в порядке их приоритетности:

– выявление на территории иностранных государств контрреволюционных организаций, ведущих подрывную деятельность против нашей страны;

– установление за рубежом правительственных и частных организаций, занимающихся военным, политическим и экономическим шпионажем;

– освещение политической линии каждого государства и его правительства по основным вопросам международной политики, выявление их намерений в отношении России, получение сведений об их экономическом положении;

– добывание документальных материалов по всем направлениям работы, в том числе таких материалов, которые могли быть использованы для компрометации как лидеров контрреволюционных групп, так и целых организаций;

Для активного противодействия более чем серьёзному противнику в распоряжении советской разведки были сотни агентов по всему миру, по понятным причинам особенно много их было в Германии, во Франции, Турции, Болгарии и Югославии, где проживали сотни тысяч русских. Операции «Д-7», «С-4», «Заморское», «Академия», «Тарантелла», похищение главы РОВС генерала А.П. Кутепова^[13] только подтверждали впечатляющие возможности ИНО. Тем более что 11 января 1923 года решением Политбюро ЦК РКП(б) в ГПУ было создано межведомственное Особое бюро по дезинформации (Дезинфбюро) во главе с Иосифом Уншлихтом «в целях систематизации работы по введению в заблуждение иностранных государств о внутренней и внешней политике СССР, а также о состоянии его вооружённых сил и мероприятиях по обороне Республики». В его состав, помимо представителей ГПУ, входили сотрудники Разведуправления Штаба РККА и НКИД. Одной из первых успешных операций бюро были активные мероприятия по дискредитации Великого князя Кирилла Владимировича, добивавшегося от промонархически настроенной эмиграции собственного признания местоблюстителем Российского императорского престола. В газетах Баварии, где проживал тогда великий князь, о нём появились разоблачительные статьи, в которых, наряду с правдой, к примеру, о том, что Кирилл Владимирович действительно поддержал Февральскую революцию, к публикациям добавили и несколько фейков. Провокация сработала, и в результате от сотрудничества с «местоблюстителем» отказались не только многие монархисты, но и финансировавшие его деятельность немецкие банки.

Об этом же было и секретное письмо от 26 мая 1932 года уполномоченного Наркомата иностранных дел СССР при Правительстве УССР С.И. Бродовского, направленное заведующему 2-м западным отделом НИД-а Д.Г. Штерну по вопросу оказания помощи Закарпатской Украине, в котором в том числе обсуждается возможность использования европейских СМИ для продвижения нужной ОГПУ информации:

«Дорогой Давид Григорьевич! Возвращаясь к вопросу об оказании помощи голодающим на Закарпатской Украине. Нельзя ли устроить дело так: украинский Красный Крест или Исполком Союза Красных Крестов обращается в Чешскую миссию с предложением отправить хлеб для голодающих в Закарпатской Украине. Следует ожидать, что чехи ответят отказом. Больше нам не надо. Сведения об этом без всяких комментарий можно будет дать в печать, а наши друзья за границей позаботятся о том, чтобы дать чешскому отказу широкую огласку. Больше не надо. Я думаю, что такую вещь можно проделать безболезненно.

С товарищеским приветом Бродовский

Копия Н. Н. Крестинскому» (www.istmat.ru).

Тесное сотрудничество с советскими и иностранными литераторами и художниками различной степени прогрессивности являлась только частью этой большой системной работы.

Собственно эмигрантская общественность в той же Франции или Германии не особо стеснялась использовать зарекомендовавшие себя на практике радикальные методы решения идейных (и не только) разногласий с помощью шантажа, насилия, угроз, а в некоторых особо запущенных случаях – ликвидаций оппонентов. Учитывая количество русских, проживавших за границей, наличие среди них достаточного числа агентов ОГПУ было абсолютно естественным. Для того, чтобы оценить возможности советской внешней разведки, достаточно вспомнить несколько громких уголовных дел, связанных с терактами, совершёнными с участием бывших граждан империи.

К тому моменту РОВС стал полноценной военизированной структурой, не только в организационном, но и в политическом смысле.

На статус основного идеолога антибольшевистского террора претендовали многие философы, учёные и литераторы, в том числе покинувшие родину в качестве пассажиров «философского парохода», но, по общему мнению, им стал действительно большой учёный, доктор философии и профессор Московского университета Иван Александрович Ильин.

Большевистскую власть философ, имевший европейскую известность, не принимал категорически. Никогда не стеснявшийся формулировок, особенно когда это касалось политических или научных оппонентов, он писал: «Социализм по самой природе своей завистлив, тоталитарен и террористичен; а коммунизм отличается от него только тем, что он проявляет эти особенности открыто, беззастенчиво и свирепо» (Ильин И.А. Зависть как источник бедствий). Считая Октябрьскую революцию национальной катастрофой, сразу же после неё Ильин опубликовал в «Русских ведомостях» статью «Ушедшим победителям», в которой обращался к павшим в борьбе за свободу белогвардейцам: «Вы победили, друзья и братья! И завещали нам довести вашу победу до конца. Верьте нам, мы исполним завещанное».

До отъезда учёного из России ВЧК арестовывала его шесть раз; после последнего ареста история закончилась для него смертным приговором Революционного трибунала по стандартному обвинению в активном участии в контрреволюционной деятельности. В казавшееся безнадёжным дело вмешался В. И. Ленин. «Нельзя. Он автор лучшей книги о Гегеле», – наложил резолюцию на вердикт председатель СНК, имея в виду ильинскую диссертацию «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека».

Альтернативное наказание учёному в виде административной высылки из РСФСР в Германию в буквальном смысле спасло ему жизнь и было предусмотрено в качестве «меры социальной зашиты» уже в первой редакции Уголовного кодекса РСФСР. В разработке уголовного закона лично участвовал В.И. Ленин. На проект, представленный в Совнарком наркомом юстиции Д.И. Курским, перед вынесением его на III сессию ВЦИК IX созыва Владимир Ильич ответил запиской: «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу) (…) найти формулировку, ставящую деяния в связь с международной буржуазией и её борьбой с нами (с подкупом печати и агентов, подготовкой войны и т. п.)» [2.10].

С первых дней своей эмиграции И.А. Ильин активно сотрудничал с Русским Обще-Воинским союзом и другими военными организациями эмигрантов, много общался с П.Н. Врангелем. Генерал-лейтенант Генерального штаба рекомендовал его книгу «О сопротивлении злу силой» обязательной к прочтению каждым членом Союза, в особенности молодыми офицерами.

Боевые группы русских военных-эмигрантов получили в лице блестящего философа своего идейного вдохновителя: «Призывая любить врагов, Христос имел в виду личных врагов самого человека. Христос никогда не призывал любить врагов Божьих, попирающих божественное». Борьба приобрела смысл, и теперь можно было не стесняться ни в выборе методов, ни объектов, намеченных для атаки.

П. Милюков во время выступления в Государственной Думе, 1915

Выполняя «историческую миссию», 28 марта 1922 года бывшие офицеры Кавказской («Дикой») туземной конной дивизии П.Н. Шабельский-Борк (Попов), заслуживший «Св. Георгия IV степени» в Ингушском кавалерийском полку в Великую войну, и С.В. Табрицкий^[14] предприняли в Берлине попытку покушения на министра иностранных дел Временного правительства, лидера партии кадетов П.Н. Милюкова, которое во многом было связано с появившимися в русской зарубежной прессе обвинениями барона П.Н. Врангеля в отсутствии с его стороны заботы об эвакуированных из Крыма частях русской армии. В ответ на демарш барон издал специальный приказ, в котором прямо называл лидера кадетов врагом: «Мною только что отдан приказ о целом, ряде мер для облегчения материального положения военнослужащих и ассигнованы средства для улучшения их быта. На местах групповых работ приказано оборудовать бани, читальни и т. д.; отпущены суммы для обеспечения в течение зимних месяцев безработных, для ежемесячных пособий находящимся при частях инвалидам и семьям военнослужащих; приказано оборудовать околодки на местах работ; отпущены средства для училищ и проч. Всё это хорошо известно войскам. Вместе с тем в части зарубежной русской прессы, враждебной армии и мне (руководимая г-ном Милюковым газета “Последние новости”), появился ряд статей с указанием, что “на голодающее офицерство заботливость врангелевских чиновников во всяком случае не распространяется” и что средства, поступающие в моё распоряжение, идут на “безбедное существование врангелевских штабов”. Приказываю ознакомить г.г. офицеров, солдат и казаков с означенными статьями органа г-на Милюкова, лишний раз рисующими нравственный облик наших врагов» [1. 286].

Бывший министр стал особенно ненавидим правыми монархистами после того, как провозгласил в 1920 году «новую тактику», которая заключалась в прекращении вооружённой борьбы с большевиками и, как следствие, в отказе от необходимости сохранения и финансирования боевых структур ветеранов Добровольческой армии. Не забыли они и его знаменитую речь, произнесённую в Государственной думе 1 ноября 1916 года, в которой кадет обвинил императрицу Александру Фёдоровну и премьер-министра России Бориса Штюрмера в подготовке сепаратного мира с Германией. Стоя на трибуне, Милюков рефреном повторял вопрос, обращённый к собравшимся в зале заседаний депутатам: «Что это, глупость или измена?»

Таборицкий. Фото из Центрального государственного архива Берлина (Земельный архив)

В день покушения экс-министр выступал в переполненной (собралось более 1500 зрителей) берлинской филармонии с лекцией «Америка и восстановление России». После её окончания, когда он возвращался в президиум, Шабельский-Борк неожиданно вскочил со своего места в третьем ряду и с криком: «Я мщу за царскую семью!» открыл прицельный огонь по Милюкову, который только каким-то чудом не пострадал. Второй нападавший тремя выстрелами в спину смертельно ранил попытавшегося помешать преступникам соредактора газеты «Руль», известного учёного-криминалиста В.Д. Набокова – отца начинающего писателя Владимира Набокова и, как выяснилось, крупного масона^[15].

Во время покушения были ранены ещё 9 человек из числа зрителей, в том числе редактор «Руля» Каминка, руководитель берлинского комитета демократической группы партии СР Эльяшев, врач Аснес. Несмотря на панику, на которую рассчитывали нападавшие при отходе с места преступления, они были схвачены полицией.

Процесс по делу о покушении на П.Н. Милюкова проходил 3–7 июля 1922 года в уголовном суде берлинского района Моабит. Защитниками террористов выступали известные адвокаты Зак и Андерсен, построившие свою позицию на том, что следствию так и не удалось точно установить обстоятельства совершённого преступления, например стрелял Таборицкий или нет, хотя непосредственные свидетели преступления показали, что именно он смертельно ранил Набокова. В ходе следственных действий в чемодане Шабельского-Борка обнаружили сборник «10 заповедей монархиста» с дарственной надписью автора книги полковника гвардии Винберга на титуле и портрет императрицы Александры Фёдоровны. «Идейный» террорист благородно взял всю вину за содеянное на себя, пытаясь убедить следствие, что он является единственным организатором и исполнителем преступления.

Шабельский-Борк. Фото из Центрального государственного архива Берлина (Земельный архив)

Полиция довольно быстро установила, что Таборицкий несколько месяцев назад уже находился под следствием за избиение в берлинском метро бывшего лидера октябристов Александра Гучкова, после которого был задержан полицией, но вскоре вышел на свободу.

Согласно обвинительному акту, организатором покушения действительно был Шабельский-Борк, решивший убить П.Н. Милюкова сразу же после его демарша в Государственной Думе. Ещё в 1917 году он послал своей будущей жертве два письма с требованием обнародовать документы, подтверждающие факт коллаборации царской семьи, и, не получив ответа, стал планировать его ликвидацию. В действиях подсудимых имели место и антибольшевистские мотивы, но если левые круги настаивали на связи преступников с монархическими организациями, то правые её категорически отрицали. Газета «Последние новости» утверждала, что покушавшиеся состояли в партии монархистов, съезд которой должен был состояться в те дни в Берлине. Их лидер барон Таубе настойчиво пытался отмежеваться от причастности к совершённому террористическому акту. Некоторые журналисты утверждали, что убийство Милюкова должно было стать сигналом для осуществления других террористических атак. Сам экс-министр был уверен: «…Никаких политических доказательств связи этих лиц с группой крайних монархистов в Берлине пока не имеется. Но есть основания думать, что группа Маркова-2-го, недовольная настроением более умеренных монархистов, решила в последнее время перейти к террористической деятельности».

Пытаясь понять побудительные мотивы резонансного преступления, немецкий суд был вынужден разбираться в перипетиях российской политики накануне Октябрьского переворота, особенно принимая во внимание, что в показаниях обвиняемых было достаточно много противоречий и нестыковок. «Противоречий было так много, что наблюдатели начинали задумываться, не были ли подсудимые просто исполнителями, которые произносили заученную легенду и постоянно путались в ней».

В распоряжении полиции были данные медицинского освидетельствования нападавших, подтверждавшие наличие «у Шабельского-Борка ярко выраженных признаков дегенератства и психическую ненормальность», которые вызывали большие сомнения. Шабельский во время войны действительно был тяжело ранен и контужен, что, конечно, не могло не сказаться на его психическом состоянии, но не настолько, чтобы признавать его дегенератом. Суд проигнорировал выводы судмедэкспертов, а также то, что оба подсудимых были хроническими морфинистами. В результате проведённых следственных действий «удалось полностью установить вину» Шабельского-Борка в покушении на убийство П.Н. Милюкова с заранее обдуманным намерением, за что он был приговорен к 12 годам каторжной тюрьмы. Его подельника Таборицкого суд приговорил к 14-ти годам каторжной тюрьмы за соучастие в покушении и умышленное нанесение В. Набокову тяжелых ранений, послуживших причиной его смерти.

В своём последнем слове Шабельский, обращаясь к собравшейся в зале заседаний публике, заявил: «Я не один, за мной тысячи офицеров. От нашей мести вы не уйдёте. Ты, светлая голубка государыня, и ты, государь, просили за себя не мстить. Простите, что я не послушал вашего совета».

Надо сказать, что в случае с Шабельским-Борком мы имеем дело с действительно убеждённым в своей исторической миссии человеком, в этом смысле, без какого-либо преувеличения, он был образцовым русским офицером-монархистом. Не удивительно, что прапорщик Шабельский-Борк был одним из свидетелей, привлекавшихся следственной комиссией Н.А. Соколова, расследовавшей убийство царской семьи в Екатеринбурге.

Полицейские следователи установили, что в дальнейших планах террористов были покушения на В.П. Родзянко, В.В. Шульгина, А.И. Гучкова. Тем не менее другие их соучастники судебным следствием установлены не были. Уже 1 марта 1927 года оба осуждённых были освобождены из Бранденбургской тюрьмы по амнистии и продолжили свою политическую деятельность в Германии, при этом открыто поддержали пришедших к власти нацистов.

Несмотря на постоянный полицейский надзор за русскими эмигрантами, и те, кто действовал в составе боевых ячеек РОВС, и те, кто числился в активе ИНО, продолжали совершенствовать методы политических убийств и террористических акций. 3 ноября 1922 года в Софии член боевой террористической организации генерал-лейтенанта В.Л. Покровского Николай Бочаров смертельно ранил руководителя «Совнарода»^[16] и главного редактора «Новой России» Александра Агеева, а в ночь с 5 на 6 ноября было совершено покушение на корреспондента газеты «Накануне», издававшейся в Берлине, Сергея Чехотина.

Два года спустя был застрелен И. М. Каллиников – редактор софийской газеты «Русь». Его гибели парижская «Русская газета» посвятила передовую статью: «… Предательским способом из-за угла убит Иван Михайлович Калинников, редактор монархической русской газеты, издающейся в Софии. Убит коммунистами, коих он беспрестанно преследовал своими огненными статьями… Вчера майор Имбри в Тегеране, сегодня Калинников в Софии, завтра кто-нибудь в Праге или в Париже. Недаром один из сотрудников майора Имбри выехал в Европу, везя с собой список лиц, приговорённых к смерти III Интернационалом. Возможно, что в этом списке, когда он будет опубликован, мы найдём фамилию нашего безвременно погибшего товарища. Большевики чувствуют, что их дело проиграно, и, как затравленные волки, огрызаются тем больше, чем ближе их конец. Легко себе представить, какие размеры может принять террористическая деятельность III Интернационала, если они поставят её в “ударном порядке”. Весь мир взрывать не надо, а дюжину антибольшевиков подстрелить совсем нетрудно. На расходы пойдут коронные бриллианты; каторжников-убийц в рядах партии большевиков сколько хочешь; убивать из-за угла дешевле и проще, чем “революционизировать” массы. Систематический низовой террор: бить не министров и королей – это слишком сложно, – а так, средняков, общественных деятелей, сколько-нибудь выдающихся из общей сероты. Я не знаю, есть ли такой план. Но что он может существовать в Кремле, поймёт всякий».