Но снова задержался. Занес все подарки жителей в прихожую. Пока сидел дома и валялся на диване, много чего принесли. Десяток банок чечевичной каши. Кулек конфет, видимо, все жители по одной конфетке сбросились. Пара свежих помидоров. Три яблока. И тут даже оказалась стеклянная небольшая банка консервированных огурцов. Мелкие, но очень вкусные. Где вообще такую штуку добыть можно? Хм… Значит, кто-то из моих соседей работает в овощных теплицах, нужно будет запомнить. Это вообще страшный дефицит. Точнее, дорогая очень штука, вот такая баночка стоит купонов сто, не меньше! А это очень дорого. Но долго сохранить эту прелесть не получится, вот точно с девчонками своими за пару дней прикончим эту вкусность…

Вот теперь можно выходить.

До Центра Отряда было минут двадцать такого же неспешного шага. Идешь, радуешься жизни, улыбаешься знакомым и незнакомым, провожаешь девушек и женщин взглядом, и они тебя так же оценивают. Но занят я, девчонки, занят!

Вот и Центр, когда-то какой-то офисный центр, но сейчас оборудованный вот уже лет триста под нужды Центра Отряда Проводников или ЦОП.

Как-то пытались нас вполне официально называть цопами – а что, ничего так название, – но прошлый, до Духова, руководитель Марьян Иванович Цапов наотрез отказался от этого названия Проводников. Как будто по его фамилии название. Неприятно это ему было. Впрочем, я при этом не присутствовал так как когда я пришел в Отряд, там уже всем заправлял вечный Духов. Мужик, надо сказать, боевой, но цельности ему не хватает, что ли. Ему бы в некоторых вопросах сказать «нет» Директории Двенадцати, а он лишь мямлит и соглашается. Ну, по поводу той же зарплаты, например, или премий. Понятно, что от военных большая часть поступлений зависит, но купонов свободных у ЦОПа достаточно, чтобы делать нам приятное, ну там, оклад повысить, ведь лет пять уже не повышали, а цены то растут, на два-три купона точно. Но куда-то он их копит. Куда и зачем?

На ресепшене всех входящих в здание встречает огромная картина «Бурлаки на Волге» за спинами девчонок за стойкой. По легенде, картина эта всегда висела на ресепшене, где бы ни находился Центр Проводников. И вообще давным-давно нас вообще называли Бурлаками, но потом что-то в мире изменилось, и мы превратились в Проводников. Мне нравится и то, и это наше название. Правда, лямки мы почти и не тягаем, а вот проводить проводим.

Но картина висит, и никто не собирается ее снимать.

Первым делом, оказавшись на ресепшене, завернул в Схрон и сдал под расписку свои четыреста шестьдесят купонов, которые получил от военных за свой конвой, и еще сто двадцать купонов премии за вычисление шершунчиков. Вот прямо на месте Трофим мне и выдал эти купоны. Деньги хорошие, а если прибавить еще и аванс, который тридцатого числа должен быть, то в сентябре купонов семьсот я заработал. Не ахти какие деньги, но на жизнь хватает, и даже на рестораны с девочками – тут можно улыбнуться.

Правда, спокойно уединиться в своем кабинете, ну, это я преувеличиваю, там еще трое Проводников молодых со мной, мне не удалось. Им, конечно, приятно такое соседство с монстром дорог, но мне не очень. Задают какие-то глупые вопросы или шушукаются, мои походы обсуждая. Вот им просто делать нечего, как меня пообсуждать? Я понимаю, если девки, но парни-то чего?

Кстати, среди Проводников очень мало женщин. Из семидесяти восьми Горского Отряда всего тринадцать девчонок. Не совсем понятно почему, но то, что дар Проводника почти всегда у мальчиков возникает, это факт. Но при этом молодые мальчишки так любят языком почесать, как будто бабы в них вселились. Так и трындят без умолку! И когда отчет писать?

Ах, меня же отвлекли. Сказали, Духов собственной персоной меня ждет. Ну, раз ждет, то сходим к нему.

Лифтов тут не было. Шахты стояли заколоченные, но лифты в них отсутствовали как класс. Лишь в администрации Двенадцати была парочка, и то не для всех. Так что и там, если ты простой смертный, двигаться на прием нужно пешком и по лестнице. Никто не в обиде, электричество на самом деле вещь дефицитная. Хотя слышал я, что в Пустоши хотят электростанцию запустить, там ведь не только руины. Э… Там вообще руин нету как таковых, лишь очень много хлама, из-за которого движение, если нет дороги, которую тракторами и прокладывают или, скорее, очищают, сильно затруднено, но разрушений очень мало. Но почему-то кажется, что одни руины кругом. Вот взгляд отворачиваешь и боковым зрением – руины! Снова смотришь – все как будто и целое. От этого почему-то жуть берет и начинаешь задумываться: а стоит ли рисковать своей жизнью в этой Пустоши? Хм. Это я сказал? А Сила – это не риск, что ли? Совсем я что-то…

Ну, будет время, расскажу…

Поднялся на пятый этаж. В приемной прелестная Галочка Никитина как обычно подпиливает свои выдающиеся алые коготки, то есть красные ноготки. Само собой, она девчонка Духова.

Улыбнулись друг другу:

– Ждет тебя уже минимум полчаса!

Я указал на рацию:

– Я всегда на связи, – и вошел в кабинет начальника.

Обстановка простенькая. Разве что стол массивный дубовый, и сейф в человеческий рост справа от входа, возле окна. А за креслом на стене портреты всех Двенадцати где-то давности пятилетней. Ну да, меняются они редко. Даже Восьмой Директор еще так и не заменена, хотя выборы прошли уже давным-давно! И правильно, больше стабильности и меньше светлых мыслей.

– Привет, Сергей Павлович! – я всегда так просто.

А он сегодня явно не в духе:

– Привет, – только и буркнул и на стул рядом со столом указал, садись, мол.

А сам в какие-то бумаги зарылся. Странно как-то. Что за пауза? Чего сидим, кого ждем?

Минут пять прошло. Я не торопил и не кашлял, чтобы обозначить свое присутствие. Он сам отвлекся, посмотрел на меня, как-то очень тяжело вздохнул. И, вытащив листок, несколько листков, вот сразу без всяких поисков, из всей этой мешанины, протянул мне:

– Читай! – и, кажется, еще глубже зарылся в свои бумаги. Ростом он был выдающимся, под два метра, поэтому такое его состояние, как будто спрятаться хочет, было любопытным и непонятным.

Впрочем, через пару минут я все понял, бумагу прочитав…

М-да! Дела!

В общем, это было что-то вроде докладной записки, или рапорта, или чуть позже по прочтению медленно обозначилось самое настоящее обвинительное заключение. Вот, скорее, так.

Обвинительное заключение, написанное генерал-лейтенантом Василием Степановичем Востриковым, Комендантом Горского гарнизона, по поводу моей некомпетентности и меркантильной жадности – вот так и написано было. А еще обвиняли меня в убийстве!

Ни больше ни меньше!

В общем, повесили на меня всех собак, превратив в этом рапорте в некоего монстра, который уже давно никого не слушает, а делает только так, как ему захочется. Вообще-то в нашем мире невозможно делать, что захочется, но, видимо, генералу виднее.

Я и плохо общаюсь с водителями, а среди них ведь почти все девчонки, с ними ведь как бы вежливо нужно, а я, по мнению не только генерала, и огрызаюсь, и хамлю, и могу послать далеко-далеко. Тут я не стану оправдываться, иногда даже с девчонками нужно быть резким, некоторые обычного слова не понимают.

И что я совершенно перестал следить за Конвоями, не проверяю и не отмечаю какие-то проблемы, например, с теми же двигателями. Но тут, извините, я полагаюсь на мнение водителей, которые в машинах разбираются больше моего. Да, во время провода Конвоя через Силу я могу отметить для себя какие-то проблемы, а потом сообщить их непосредственно водителю или потом уже механикам базы. Но влезать в это дело с головой – такой задачи у Проводников нет. Нам, Проводникам, главное, чтобы Конвой прошел Силу.

Оп-ля! С ума сойти!

Мне еще приписали насилие над Светланой Михайловой и Анастасией Томской! По их – их! – словам, которые были подшиты к рапорту, я силой заставил их мне отдаться, чтобы я не писал в отчете о том, что их болтовня во время прохождения участка Силы и привела к конфликту с этой самой Силой. Правда, как я это организовал, тут сказано не было.

Но в следующих абзацах шло противоречие с предыдущим текстом. Так как в них красочно повествовалось о том, что я пытался подкупить тех же самых Свету Михайлову и Анастасию Томскую, для того, чтобы они не рассказывали, что у меня был конфликт с Костей Страховым перед выездом из Луговска, свидетелем которого они были. И, что именно этот конфликт и привел к смерти заднего водителя. То есть когда я их насиловал, я их еще и подкупал, что ли?

Это же каждая строчка – абсурд!

Потому что дальше идет разбор самой ситуации со смертью Кости Страхова, и тут генеральская мысль приходит к однозначному ответу: смерть водителя произошла из-за моей безалаберности, глупости и наглости!

Я не снимал с себя ответственности за смерть Кости, но в рапорте меня и в самом деле делали или, скорее, превращали в некоего монстра. Даже страшно за себя стало.

Да еще про меркантильную жадность. Это в том смысле, что я никогда не шел на компромиссы и всегда требовал полный Конвой в шестнадцать машин. И военные со мной соглашались, понимая, что спорить со мной бесполезно! Это вообще когда такое было? Были моменты, когда я, именно я, просил уменьшить Конвой, чувства у меня были нехорошие. Правда, все это нехорошее вылилось лишь к поломке нескольких машин до участков Силы. Но как я уже говорил, я не отвечаю за техническую часть, но по рапорту выходило, что не просто отвечаю, а именно из-за этого у меня все проблемы!

Я рассказываю так сумбурно, потому что сам рапорт – верх странного непонимания и глупости. Впечатление такое, что в эти несколько страниц засунули все свои мысли, без желания как-то их связать между собой, но при этом вынесли однозначный вердикт в моей виновности. Как будто им очень важно меня убрать, морально уничтожить и лишить работы.

Кому я перешел дорогу? И где я ее перешел? Если перешел.

И вердикт этого рапорта-расследования очень любопытный. Даже с черным юмором.

И в нем было сказано, точнее, предлагалось лишить меня как звания старшего лейтенанта, так и должности Проводника Центрального Отряда Проводников Горска с переводом на иную должность…

Я усмехнулся, эта фраза «перевод на иную должность…» была не закончена и зачеркнута – вот вам и черный юмор, – но так, чтобы я прочитал, и после было написано другое, а именно:

«Рекомендовать Алексея Ивановича Сомова к увольнению из Центрального Отряда Проводников города Горска с лишением всех прав на довольствие и с полным расторжением рабочего договора участия сторон!»

С чего вдруг так жестко-то? Не буду спрашивать: «За что?» Спрошу: «А смысл в чем?»

Но моя челюсть и без всех этих вопросов уже давно лежала на полу:

– Не понял, – проговорил я и с удивлением увидел, как Духов все же сумел спрятаться за столом и бумагами.

– Я ничего сделать не могу, – послышалось как-то глухо с его стороны.

– Ты хочешь сказать, что дашь ход этой бумаге и уволишь меня?

– А, что ты мне предлагаешь сделать?

– Ну, не знаю. Позвони Юлии Владимировне, у тебя вроде с ней хорошие отношения. Сделай что-нибудь! Ты же понимаешь, что это бред! Бред, который лишит меня жизни! – конечно, с голоду я не умру, но и жизнь без работы, что бы я ни говорил – любимой работы – смысла не имеет.

– Ты посмотри на визированную подпись в левом верхнем углу, – все так же не вылезая из своего укрытия, говорил Духов.

И я посмотрел. Они что, все сговорились, что ли?

Ну, видимо, сговорились.

Так как там было размашистым почерком написано:

«Согласна!» и подпись Юлии Владимировны Поповой, Куратора всех отрядов Проводников Горского Круга. Шестая из Двенадцати!

– Я попробую что-нибудь сделать, но потом, когда ты уволишься, – жалобно проговорил Духов

– Вот если я уволюсь, то ты точно ничего делать не будешь…

– Алексей, не бери грех на душу…

– Но что я делать буду? Я же, кроме этого…

И тут он, теперь бывший мой начальник, вскочил из-за своего укрытия и гаркнул так, что если бы я не знал этой его привычки порой так кричать, обделался бы точно:

– Сдай пистолет, жетон и рацию! Быстро! – и надо мною так навис из-за стола, а у самого лицо бледное. Вот нужно ему, чтобы я уволился, и все тут.

Ну, ладно. Надо ему, так надо.

Я пожал плечами. Выложил жетон, отцепил рацию. Залез в рюкзак и положил на стол кобуру с пистолетом:

– Все?

– Да, – облегченно проговорил Духов и плюхнулся на кресло. – Расчет получишь в Схроне, я уже отправил туда записку.

Я снова пожал плечами, встал и вышел. Когда выходил из кабинета бывшего своего начальника – мне понравилась эта фраза, – увидел не менее бледное лицо Галочки. А она-то с чего? Не ее же шефа уволили…

А за меня не надо беспокоиться. Хотя…

Что я буду делать?

Тут стоит снова вернуться к Силе, пока я с мыслями собираюсь.

По поводу Силы существует две точки зрения.

Первая – официальная. Вторая – моя.

Официально считается, что Сила – это единая неизменная система, но при этом это что-то техническое, какой-то сбой в каком-то механизме. В электронном механизме, ну так, какая-нибудь микросхема сдохла, вот и началось. И если этот механизм найти, скорее, в теории, видится некий пульт, который если уничтожить, то с ним уничтожится и сама Сила. Как-то противоречиво, вам не кажется? Сломанная микросхема, но при этом пульт нужно уничтожить. Хм…

То есть нужно, как считают военные и ученые, не пытаться жить с этой Силой, а стараться уничтожить изначальные предпосылки, то есть некий пульт, чтобы эта Сила наконец ушла из нашей жизни. Точка зрения, вполне имеющая право на существование, но, к сожалению, из-за нее и нет объёмного изучения Силы. Как я уже говорил, Силу изучают, но это сложно не из-за самой Силы, а из-за противодействия со стороны военных и некоторых ученых. Потому что военные бороздят Пустошь в поисках этого самого пульта. Говорят, у них есть старые карты и они уже взорвали с десяток старых систем управления. Но пока, как видно, без толку…

Я же, соглашаясь с официозом по поводу того, что Сила есть продукт технический, отмечаю, что она обладает разумом и в ее действиях можно усмотреть вполне разумный подход. И если она не может мутировать, то меняться вполне, что и доказывает легкий и тяжелый ее вариант на дороге. Почему так происходит, я не знаю, что дает преимущество официальной точке зрения. Но при этом я уверен в своей правоте на все сто процентов. Но ученые слушать меня не хотят, даже Сашка Раков смеется. Ну смеется тот, кто смеется последним…

Ко всему прочему, я знаю, как раскачать дар Проводника, например, до моего уровня…

Знаю? Хм… Эта мысль пришла мне в голову только что. Раньше я даже не думал об этом. Странно это как-то…

То есть моя точка зрения сводится к тому, что хоть Сила и техническая структура, но она вряд ли зависит от какого-нибудь пульта, то есть ее невозможно уничтожить. Поэтому с ней нужно работать, изучать, понимать, что, вполне возможно, в дальнейшем приведет к определённому равновесию, и мы научимся жить и работать вместе с Силой. Ведь для чего-то она существует в нашем мире? Но никто, и я в том числе, этого не знает…

Знаю…

Я снова мотнул головой. Что за ерунда со мной происходит? Мысли так и лезут в голову, о которых я даже не знал до этого мгновения. Видимо, это стресс от милого рапорта…

Кстати, сын генерала Вострикова тоже Проводник, но так себе, средний – восемь машин его средняя сила. Хм… Может, меня убрали, чтобы мой Дар больше не довлел над посредственностями?

Но я ведь знаю…

Стоп! Я пока ничего не знаю. Потому что в голове нет ничего, что я знаю, или того, что должен знать. Поэтому главное: сначала нужно окончательно закончить тут дела, а потом уже разбираться, что у меня с головой происходит и что я знаю…

Я наконец спустился с этажа в главный холл с ресепшеном и с окошком Схрона в правом углу от входа. Словил на себе пару любопытных взглядов бывших сослуживцев. Уже знают? И подошел к окну Схрона:

– Привет еще раз. Там записка должна быть от Духова по поводу меня.

– А, да, конечно, – как-то необычно затараторила наша кассирша Любочка Давеева. Что-то там посмотрела, забралась в кассу и выдала мне…

Э… всего триста девяносто шесть купонов.

– Любочка, милая. Ты случаем не ошиблась? У меня все-таки на счете шесть тысяч пятьсот тридцать три купона!

– Э… это да, конечно. Но остальная сумма ушла на погашение материального урона военным и на компенсацию семье Константина Страхова.

– А с каких это пор компенсацию и урон выплачивают Проводники? – как я знал, все компенсации выплачивались из специального фонда, в который мы, Проводники, как и все служащие Отряда, выплачивали десятую часть от заработанного, так называемый солидарный стабилизационный фонд.

– Так вас ведь уволили, Алексей Иванович. А уволенные выплачивают компенсации из своих средств.

– Что-то я не помню такого пункта в договоре…

– Так ваш договор расторгли со стороны главного нанимателя, – теперь она говорила не совсем уверенно и, можно сказать, боязливо. Думает, я в кассу ломиться начну? Делать мне больше нечего…

Что-то военные на меня плотно навалились. Видимо, все-таки кому-то дорогу перешел. Вот только где и когда? В голове возник вариант со Светкой, не Михайловой, а моей – Григорьевой, из моих девчонок. Когда-то она была с кем-то из верхов, но его любовь к плетке так ее достала, что она ушла. Ну, а я, когда мы столкнулись, набил ему морду. Нас разняли. И если честно, я даже забыл об этом случае. Года два ведь прошло. Все из-за морды, что ли?

Из-за морды и посредственности?

Как это банально, но вполне может быть…

М-да, уж.

Я вышел на улицу, ни с кем не поговорив и не попрощавшись. От меня вообще все шарахались как от чумного. Они что-то знают, чего не знаю я?

Но пройдя по улице домов пять, неожиданно сморщился и потянулся к рации, которой не оказалось. Ну да, я же уволен. Чертыхнулся и, развернувшись, направился назад в Центр.

Вошел в холл и очень громко, чтобы все слышали, проговорил:

– В пятом доме по Заводской улице, второй сектор – шершунчики.

Развернулся и вышел, нечего мне глазеть на немую сцену.

Как раз когда проходил пятый дом по Заводской, улица эта как раз выходит лучом на площадь Центра, возле дома остановился фургон, и из его нутра выбрались пять девчонок, как понял я, команда Фатимы Рисковой. Но останавливаться я не стал и даже на ее крик:

– Алексей! Лешка! – не остановился. Пусть премию в сто двадцать купонов себе забирают. Мне вообще ничего не хотелось.

Кстати, выявлять шершунчиков входит в прямую обязанность команд по борьбе с этими самыми шершунчиками. Они должны ездить по городу и проверять каждый дом. Дома разделены на сектора, в основном их три, но есть и четыре – длинные корабли больше пяти этажей и более шести подъездов, но они редкие в Горске – или два – точечные высотки в двенадцать этажей и выше. Это места, где возможно обнаружение биомассы. В моем квартале все дома пятиэтажные и шести подъездные – основные строения Горска, – значит, три сектора каждый.

То есть нельзя подъехать к дому, просто навести на него радар Хомичева и все готово, ты все увидел. Нет! Нужно обследовать каждый сектор, а у каждого сектора есть «абсолютная точка», с которой и проходит наблюдение, и с которой я сам и чувствую шершунчиков. А это пять минут на сектор минимум. Поэтому команды, конечно, ездят по городу, но так как людей не хватает, мало кто идет работать в Отряд, это Проводники обязаны в обязательном порядке лямку тянуть… Хотя уже нет. Я же уволен, и обязанность в обязательном порядке с меня снята…

Ну, а, остальные должности только по зову сердца. А сердце редко зовет воевать с нечистью. Да и на Металлическом заводе можно заработать больше, чем в этой опасной среде!

Хм… Может, к Василию Ивановичу Чапаеву в ученики записаться? Напильником там, ножовкой поработать?

Я даже рассмеялся от такой перспективы. Но за неимением лучшего можно и к Василию Ивановичу на завод, если что…

С таким веселым настроением дошел до дома. Не знаю, как слухи распространяются, но, кажется, во дворе квартала уже все в курсе моего увольнения. Взгляды у мужиков какие-то беспомощные и жалостливые. Только женщины так могут смотреть. И они тоже так смотрят. Или показалось?

Снова убрал в прихожую принесенные к двери разносолы. Пяток банок чечевичной каши, пяток конфет леденцов, вот в самый раз пососать с досады. И очередную бутылку самогона. Ну куда же без него…

Но не успел я дверь прикрыть, как в нее постучали.

Открыл. На пороге Иван Васильевич собственной персоной. Сорок с лишним лет мужику, а мнется как баба:

– Ты это, Лех, только не уезжай никуда. Хорошо? А мы тут сами как-нибудь тебе поможем…

Я смотрел на этого мужика, и мне вдруг захотелось плакать! Или смеяться. Ведь есть люди, нормальные, на которых и держится весь мир. И мы держимся. Потому что только из-за них из-за стержня мира не бросаем свою гребаную работу, которую и работой-то назвать сложно, но которая многих спасает, если не всех.

– Давай выпьем! – проговорил я, отходя в сторону и пропуская в первые секунды замявшегося, а потом решившегося войти Ивана Васильевича в свои хоромы.

Он, кстати, никогда у меня не был.

– Садись, – проговорил я, а сам двинулся в кабинет, где из серванта вытащил два огромных хрустальных фужера объемом грамм на триста каждый.

Когда принес, Иван Васильевич даже охнул от такой красоты:

– Во как гостя встречаешь! Любо! – и, откупорив свою же бутыль, налил в фужеры по полной. – За знакомство! – и, выдохнув в сторону, в один мах выдул содержимое фужера.

Я от него не отстал и тоже опорожнил свой с… двух глотков. Так я еще не пил. На столе тут же появилась та банка огурцов, от вида которой Иван Васильевич хрюкнул от удовольствия и таким же одним движением скрутил крышку, двумя пальцами выудил самый большой огурчик – и в рот.

Несмотря на весь его мощный организм и умение пить, он поплыл сразу, в отличие от меня. Видимо, тот ментальный блок не дает мне напиваться. Водка, самогон, то есть любой алкоголь меня не берет. Впрочем, напиться мне никогда не хотелось, а просто выпить – пил. Причем если не могу напиться, то наслаждаюсь вкусом. Ну, да какой вкус у водки или самогона? Очень даже есть! Например, у самогона Ивана Васильевича вкус очень приятный, мягкий, он туда еще мяту добавляет, и еще какие-то травы, и бывает, что на перце настаивает, когда находит, а потом этот перчик можно съесть. Вот перец обжигает, и кажется, что и алкоголь в этот момент в голову бьет. Но только на пару секунд, и все, я снова трезв как стеклышко.

В общем часов пять сидели, приговорив еще одну литровую его бутыль. Он сам, кстати, позвал меня на завод Металлический, заявив, что через месяц я таким мастером стану, что закачаешься!

Сказал, уходя:

– Приходи, не пожалеешь!

А я сказал, что подумаю, и закрыл дверь.

Сел на диван, с улыбкой посмотрел на место нашей попойки. Я вытащил все свои запасы и даже чечевичную строганину со вкусом вяленой рыбы, и еще что-то там. А каши мы вообще по три банки умяли. Да и не жалко.

Ведь будет день – будет и пища…

А после некоторого отдыха в голове возникла мысль. Или, скорее, вопрос.

Придут ли ко мне сегодня девчонки? Лиза или Вера или обе? Или Света или Надя?

Или мой статус уволенного им уже не интересен?

Все тут держатся на статусах человека, его связях и его положении. Даже не в деньгах дело, а именно в том отношении к себе окружающих, которое женщина получает, общаясь или будучи в связи с определенным мужчиной. И чем выше положение мужчины, чем более он влиятельней, тем выше статус женщины, которая рядом с ним. А Проводник – это довольно высокий статус, да и связей у меня было достаточно – было, потому что неизвестно, сколько их останется у меня, – так как военные хоть и главные работодатели, но и гражданских конвоев я провел довольно много, а там несколько иные, более спокойные, что ли, отношения. Там можно и на «ты» общаться. И в таких Конвоях у меня с лимитами времени как-то лучше получается, даже не знаю почему. Это тоже раздражало военных, но странно, что в рапорте об этом не упоминалось. Ну, например, приписали бы мне «договор с Силой», как в средние века договоры с дьяволом, да еще кровью подписанные. У меня кстати, хм… кровь носом пошла, когда я отрубился сегодня. Хорошо, что историю военные не очень любят. А то сделали бы меня «слугой дья… э… Силы» …

Я даже посмеялся от этой мысли…

Что касается Конвоев, то с увольнением из Отряда я лишился права официально их проводить. То есть я больше не Проводник, и если и смогу проводить, то только частный конвой, и только на страх и риск того, кто меня наймет. С военными связываться никто не хочет, и не будет, а со мной будут проблемы обязательно. Поэтому я абсолютно безработный. Но, конечно, пойти на Металлический завод мне никто не запрещает. Но вот водить Конвои – нет…

Я очень низко пал в глазах окружающих, но не людей своего квартала и особенно подъезда. Поэтому Иван Васильевич и просил, чтобы я не уезжал никуда. Квартиру содержать проблема небольшая, но хм… теперь, как говорится, по статусу не положено. Конечно, никто не придет меня выселять, но вот приехать и заселиться, и выгнать меня уже можно! Из вредности или из чьего-то глупого принципа. И даже жители подъезда не помогут. Впрочем, если кто-нибудь из девчонок придет, то я себя спасу и от выселения, и от желающих тут пожить, и поживиться моим падением. Это даже не для того, чтобы жить, а для того, чтобы унизить.

Ну это мы еще посмотрим!

Но так никто и не пришел. Мой цветник завял – можно горько посмеяться…

Как низко я пал!