Я.Я.Я

Мои двойные ощущения давали знать, что другой Я в моем теле вот-вот вырвется из оков, в которые его заковали. Я двинулся в сторону канистр. Другой Я двинулся в сторону от стола. Я взял первую попавшуюся канистру и начал беспорядочно разливать ее содержимое по полу, делая дорожки, соединенные между собой. Другой Я хлестко ударил кого-то и открыл дверь, выбежав наружу из дома. Я уже почти облил все коробки израсходовав две с половиной канистры. Другой Я пробирался по пляжу куда-то через заросли. Я беспорядочно искал, чем все поджечь. Другой Я добрался до веревочного навесного моста. Я вспомнил про боевой огнемет, быстрыми движением вскрыл коробку, такой вещью мне никогда не приходилось пользоваться, но выглядело все довольно просто. Правда весила эта бандура очень тяжело. Осталось только нажать спусковой крючок, все было готово. В этот момент двери склада отворились. У входа стояло пять человек во главе с тем самым мужиком, который и привел меня сюда первый раз. Мне показалось, что он впервые за день посмотрел мне в глаза, а потом завопил:

– Это не старший эддуба! Да кто ты такой?!

Этот простой вопрос произвел выстрел прямо в моей неокортекс. Кто я? Почему я связан именно с этим телом? Почему мы связаны? Что есть моя личность? Моя личность определяется всем телом или только отдельными ее частями? Смог бы я жить так, как живет это тело? Я десять лет назад и я сейчас— это один и тот же человек? Почему я поехал сюда? Что есть я? Как мне достичь я?

Передо мной разверзлась темная пустота, гигантская и необъятная. Время вокруг меня остановилось, а тьма укутывала все обозримое пространство. И в тот момент, когда мое тело полностью стояло в окружении тьмы заговорил голос, который я воспринимал своими костями, потому что вслух сказано ничего не было. Это были вибрации и эхо. Голос громогласно и величественно сказал всего три слова.

– Я.

В этот момент перед моими глазами пронеслась вся моя жизнь, от самого рождения до этой самой секунды, фокусируясь на отдельных моментах. Первая улыбка мамы, когда я начал изображать самолет, увиденный мною по телевизору в каком-то старом боевике. Руки моей бабушки, треплющие мои волосы теплым летним днем после того, как я помог собрать ей клубнику на даче. Кулак моего одноклассника, летящий прямо мне в лицо после словесной перепалки на перемене. Первое падение с дерева. Первый поход в кино, я, кажется, забыл свои очки в зале, и мы вернулись за ними. Только я не помню с кем. Дедушка, завязывающий леску учит меня рыбачит. Мой выпускной. Я иду с ней вдвоем вдалеке от всех по остывающему после жаркого дня асфальта. Мы говорим всю ночь, я провожаю ее, а потом иду час домой, вглядываясь в небо.

– Ты.

В этот момент передо мной открылась панорама станицы Старороговской. Всё было похоже на большой организм. Я видел все сверху. Я видел все судьбы. Я видел каждого. Кроме себя. И кроме ее.

– Единое.

В этот момент мне открылась правда обо всем. О моей природе. О природе происходящего. О том, что нужно делать. О том, насколько все ничтожно и абсурдно. О том, насколько это прекрасно. О том, насколько все бессистемно и детерминировано одновременно. О том, кто есть мой друг. О том, что есть мой друг. О том, как стать целым. О том, как стать счастливым. О том, о чем нужно мечтать. Но почти все я забыл. Но не забыл главное.

Я чувствовал, что мне нужно сказать что-то в ответ. Разум сам подобрал нужное слово.

– Остаться.

В этот момент темная пустота завибрировала сильнее прежде и начала рассеиваться. Сквозь темную дымку была видна медленно растущий столп огня. Позади меня чувствовался ужас. Впереди чувствовалось обжигающее тепло. Вспышка медленно поглощала меня, пока не превратилась в темноту. Только в этот раз не в полную темноту, а пустую. В такую, в которую ты попадаешь, когда засыпаешь. А уже потом я проснулся в своем прежнем теле на берегу реки. Передо мной стоял Богдан Алексеевич и Джотто Иванович, издалека подходил Ий. Обессиленный я бросился на него с кулаками, свалил его на землю и колотил, что есть мочи, пока меня не оттащили. Богдан Алексеевич хотел было ударить меня, но Ий остановил его. Я окончательно потерял сознание, а проснулся уже в своей привычной обители на втором этаже дома Богдана Алексеевича в окружении уже большего количества людей, как обычно. Очередное мое потрясение— обыденный повод для сбора в гости. Но я знаю, что эта встреча будет в последний раз. Этого не знает Ий, но знаю я. Мне, вроде, даже что-то снилось, но совсем не могу припомнить, что именно. Кажется, что-то важное. Я уже привык к этой картине, но остальных все еще что-то тревожило. Что вообще может пойти не так? Моя смерть сотрется отсюда, как стирается со старого дерева любые следы, влияющие на его рост в молодости. Моя могила здесь не станет фундаментом чего-то. Остается лишь тот вариант, что они действительно дорожат мною. Но почему? Даже если я не погибну, то уйду. Надежда? На что им надеется? На то, что я буду тем, кто не позволит уничтожить деревню. Так я уже сделал это, разве нет? Уже через четыре дня в деревню приедет Алексей Дмитриевич, который подвезет меня до ближайшей станции, о чем здесь можно было говорить? Я как раз и оклемаюсь.

Со мной наедине осталась Она. Ийа, кстати, видно не было, но с ним сегодня тоже был инцидент. Она спросила у меня:

– Если бы у тебя был бы выбор, забыть все, что происходило здесь или помнить, то что бы ты выбрал?

По мне так, человек— это промелькивающая среди воспоминаний искра. Возьмем меня десятилетнего и меня сейчас. Допустим, ко мне подойдут и скажут— «Помнишь, ты в десять лет поступил очень понегодяйски, отобрал у Васечки такую крутую палку так похожую на меч из фильма «Горец». Что ты об этом думаешь». А что мне про это думать, если я этого не помню. Этот поступок совершил абсолютно другой человек, не имеющий ко мне сейчас никакого отношения. Мой разум или моя личность сопоставила это воспоминание с мной существующим в данный момент, выявили несоответствие и удалили ненужное. Этот ужасающий поступок совершил я, но ко мне сейчас это отношение не имеет. А если удалить все воспоминания о почти что месяце, проведенному здесь? Я снова разделюсь? Но ведь все, что тут происходило произошло со мной осознающим себя. Произошло слишком многое, чтобы моя личность не изменилось. С потерей памяти произойдет откат до предыдущей версии меня. Мне кажется, что «откатываться» в таком случае нужно будет до той ночи, когда мне вздумалось ехать на практику. Или еще дальше, когда я решил поступать. А может вообще дальше, когда бабушка похвалила мои первые статейные потуги, сказав, что гордится мной. Или еще дальше? Наверное, придется «откатиться» в тот день, когда я впервые действительно серьезно сказал фразу— «Не надо», но она не подействовала. Вернее, мне внушили, что она не подействовала. Мне кажется, что это довольно распространенная проблема моего поколения. Не знаю, как там у ребят из других регионов, но теперь я осознаю, что видел такое в столице часто. Все эти контрольные работы, тесты, социальные сети, гигантские информационные волны душат в глазах молодых людей веру в слово. Слово? Я пролистал десять видео. Слово? Учительница все равно поставит мне двойку, так работают школы везде, здесь оценивают, а не говорят. Слово? А вдруг ко мне сами обратятся? Не обратятся. Слова персонажа Булгакова о том, что «Вас сами спросят»– самое деструктивное, что может прочитать молодой человек сейчас. Между нами лишь болтовня и никаких разговор. Я понял это из моих разговор здесь. Даже мое соревнование с тем мальчиком было полнее всех коммуникаций до посещения Старороговской. Что мне мешало говорить там так? Не отнять того, что эту концепцию понимал другой Я. К слову про него, он слава Богу выжил. Я чувствую это до сих пор. Иногда его боль передается мне. Это единственное, что он чувствует.

– Помнить— ответил я.

– А что бы ты не хотел бы забыть? – снова спросила она, глядя в окно, сидя на стуле.

– Наверное, что нужно говорить— подумав сказал я.

Она слегка улыбнулась, немного помолчала, будто бы готовясь к чему-то, что уже предрешено, а потом неожиданно спросила:

– Как меня зовут, Василе?

– Что? – оторопев спросил я.

– Как меня зовут? Я тебе говорила, помнишь, Василе? – вновь непреклонно спросила Она.

Я знал имя, но мои губы не давали мне выговорить его. Моё лицо скривилось, мой язык не подчинялся мне, мои губы лишь выдыхали пустоту. Она смотрела на меня с огромной грустью, такой, какую мне не приходилось видеть в ее глазах за все дни пребывания здесь. Моя челюсть уходила вниз и неожиданно поднималась, стоило мне попытаться сказать ее имя. Очевидно, что дело тут было не в физиологии. Я выдохнул, набрал полную грудь кислорода, закрыл глаза и представил перед собой мой дневник, в котором было записано имя. Тогда мне казалось, что именно это сработает, и я был на верном пути. В какой-то момент, мне показалось, что мое сознание провалилось само в себя. Передо мной снова была мерцающая пустота, но в этот раз внутри, а не снаружи. Полностью растворившись в ней, нахлынуло чувство, что мои веки сами открываются. И ведь действительно так оно и было. Мои глаза смотрели на прекрасную девушку, сидящую впереди меня, которая вот-вот расплачется. Мой губы открылись, чтобы вдохнуть в слово нужное количество жизни. Мой язык начал извиваться внутри полости моего рта, предавая очертания рождающемуся рокоту звуков. И я назвал ее по имени. Не по тому, что она представлялась мне раньше. А по ее Имени.

Сказать, что она была поражена-ничего не сказать. Похоже, что в итоге все складывалось даже слишком удачно. Моя встреча с тем сияющим писателем оказалась продуктивной. Может, стоит действительно попробовать силы у них в цехе? Правда, их методы мне не подходят от слова совсем. Грусть в ее глазах исчезла, будто ее и не было. Она подошла ко мне ближе и спросила радостным шепотом:

– Так ты понял? Ты видел?

– Наверное— ответил я, не поняв, что именно она имеет ввиду.

– Тогда все будет хорошо. – полная спокойствия ответила она.

– А чего все вокруг какие-то обеспокоенные или грустные? – спросил я— они не привыкли?

– К такому довольно трудно привыкнуть. Скажи, Василе, ты бы хотел остаться тут? Быть тут и не тут одновременно?

– Не знаю. Тут уютно. Я многое понял, находясь здесь. Скорее, да.

В этот момент во мне что-то дрогнуло. Произошло это тогда, когда она поправила свои черные волосы улыбаясь перед следующим вопросом. Откуда-то подул слабый ветер, и я почувствовал слабый запах ее духов. Обычно, в романтической литературе пишут про вздрагивание сердца или что-то подобное, но у меня этот механизм подобен приступу одержимости, переходящем в долгосрочное чувство. Может поэтому меня бросила тогда Катя? Она чувствовала, что за моей душой стоит не любовь, но полная одержимость? А чем она хуже? И поймет ли это чувство Она? Примет ли Она его? Один мой преподаватель выводил любовь, как смесь дружбы и телесной близости. Но чем хуже дружба и щепотка здравой одержимости. Не такой, каким окружен сумасшедший маньяк в парке, а такой, которая владеет впечатлительным чувственным молодым человеком, который смотрит на картину «Дама с жемчужной сережкой» и попадает под чары.

– И что ты будешь здесь делать? – улыбаясь спросила Она— Если решишь променять столичную жизнь на такую странную захолустную.

– Сделаю всех счастливыми. А потом буду, наверное, писать и играть в старые компьютерные игры с тобой. Может, научусь стоять на руках или играть на губной гармошке.

– Хороший план. А что будешь писать? Для кого? – снова спросила она уже глядя мне в глаза.

– Для всех. Буду пытаться сделать счастливыми всех не только здесь, но и в больших масштабах.

– И зачем тебе это?

– Только так можно стать по настоящему бессмертным. Жить и селиться с помощью слова в чужих людях. Другого способа, кроме как делать их счастливыми я не вижу.

– А если люди этого не хотят?

– А их кто-то будет спрашивать?

– И меня собираешься сделать счастливой?

– А ты еще не счастлива?

– Нет.

– Нет, не счастлива. Или нет, счастлива?

Она лишь улыбнулась и отвела взгляд куда-то наверх.

– Подождешь пожалуйста? Я сейчас вернусь. – сказала Она.

– У меня есть выбор? – спросил я.

– Теперь есть— загадочно ответила Она и быстрым шагом удалилась из комнаты.

К тому времени уже переваливало через обед, Никита Соломонович снова посетил меня, измерил мою температуру, частоту пульса и давление. Дал болеутоляющую и рассказал пару забавных житейских историй. Это и правда помогло. Потом Богдан Алексеевич пришел с поздним обедом, на одной тарелке меня ждала копченая рыба, а на другом ризотто или плов, смотря с какой стороны глядеть на рис с грибами и овощами. Все было очень вкусно, Богдан Алексеевич разделил со мной трапезу, рассказывая о своих студенческих похождениях. Он оставил мне какую-то книгу. Нужно будет глянуть. Потом начало вечереть. Вернулась Она. Она переоделась в футболку и спортивные штаны. Очевидно-рабочий наряд. С собой она приволокла футболку, мольберт, краски и кисти.

– Нарисуй на футболке то, что видел— сказала Она.

– Где? – спросил я.

– Везде— ответила Она.

Я принялся рисовать на футболке пустоту, но вышла мазня со странной квадратно-круглой геометрической фигурой в центре.

– Понятно! Футболка— мой подарок. Но это не все. Подожди чуть-чуть

С этими словами Она принялась довольно активно корпеть над мольбертом, постоянно тасуя инструменты в руках, иногда используя обе руки сразу. Спустя час или два, за которые мне удалось даже слегка вздремнуть, уже в проникающей из окна темноте, свет в комнате было запрещено включать, работа была завершена. Представляла она из себя картину моей комнаты, выполненную маленькими мазками. Только вот вместо луны в окне был объект, который я нарисовал на футболке. А еще на картине не было меня, но была чья-то тень, падающая на реку.

– Это тоже тебе. Ты первый, кому я дарю картину. Спасибо— сказала она видя мой восхищенный взгляд— Я пойду, наверное, ты уже совсем устал. Насчет дневника не буду тебе напоминать. Ты теперь и сам знаешь.

После этого Она еще раз попрощавшись ушла, оставив картину и мольберт на своем месте. Я сам того и не чувствуя провалился в сон. Утром у меня уже получалось ходить и писать. Решил сам сходить до Никиты Соломоновича, встретил Ийа, что-то подняло во мне изнутри животную ярость, будто бы ждущую, чтобы вылиться наружу, мой кулак сам машинально поднялся. Я бросился на него, а осознал себя, когда держал его поваленным за воротник его желтой рубашки в полосочку. Того, что произойдет дальше мне совсем не хотелось.

– Я Вас тоже рад видеть, Василе. Я понимаю всю вашу бурю эмоций и чувств, но прошу сдержаться. Приходите сегодня вечером к веревочному мосту. Думаю, что нам действительно есть, что обсудить. Тем более, перед вашим отъездом. Алексей Дмитриевич прибывает уже через четыре дня, думал сообщить об этом Вам лично, но не подумал о прошлом, еще раз действительно прошу прощения, но оставьте за мной право объяснится.

Опешив, я поднял за руку Ийа с земли и извинился. Со мной такого никогда не бывало. Я принял его приглашение и быстрым шагом немного пристыженно пошел к Никите Соломоновичу. Все постепенно приходило в норму, нужно для верности будет по приезду в город сделать термограмму головного мозг, но это уже мелочи. Не забыть бы только. Теперь остается только ждать вечера и того, что мне еще может сказать Ий. Если найду в себе силы, то опишу все вечером. Но даже такая прогулка сегодня полностью выбила меня из сил. Она и все вокруг столько подарили мне, что мне не остается ничего другого, кроме как раздарить, все имеющееся у меня сейчас или потом в ответ. Я даже разгадал секрет их обеспокоенности. Наверное. Кто-то стучит в дверь.

День 20

День прошел на удивление спокойно. Наверное, это был самый спокойный день за все апрели, которые мне довелось прожить за всю мою жизнь после шестнадцати лет. Вчерашний вечерний разговор с Ийем тоже вышел таким же. Все началось со стука в дверь. За ней, прямо по канонам какого-нибудь По, никого не было, но я уверен. Что слышал стук. Это не звучало, как звук, который может быть просто искажением восприятия. Все звучало довольно отчетливо. Можно было посетовать на кота, но он в тот момент лежал прямо в моих ногах. Он, к слову, тоже насторожился, когда услышал стук. Тогда я подумал, что это может быть определенного рода приглашение на вечернее томное, а с этим вечнонедоговораривающим старостой деревни по-другому и не бывает, рандеву. Вернее,он говорит все, но за этим всегда ощущается полость. Каждый разговор с ним— это глухой стук в гипсовую стену.

Я попросил у Богдана Алексеевича фонарь, который он мне после долгого ворчания все же предоставил:

– Вот куда тебе на вечер глядя? Сейчас Машенька придет, она сырники обещала сделать. У меня кассета нашлась со старым документальным фильмом про жизнь в тропических джунглях. Сиди и спокойно посиживай. Прости меня, пожалуйста за такую настырность, но правда, куда же под вечер глядя?

– Меня позвали, Богдан Алексеевич. Некультурно будет как-то отказывать-ответил я.

– Культурно- некультурно— пробурчал себе под нос Богдан Алексеевич— Ладно, раз позвали. Свежий воздух— тоже дело полезное. Но заклинаю, не загуливайся. Мы тут все волнуемся. Сил не наберешься вылавливать тебя из реки.

– Обещаю постараться упасть где-нибудь поближе— сказал я, закрывая за собой дверь.

На самом деле, фонарь и не слишком был нужен. Вечер был на удивление светлым. Мы как будто были где-то в Питере во время белых ночей. Может вчера был самый длинный световой день? Не думаю. Наверху холма меня уже ждали. Рядом с вновь оборванным и обугленном мосту горелом небольшой костерок, возле которого стоял маленький деревянный стол и два маленьких пенька со спинками. На одном из них сидел Ий в одном из своих отливных костюмов. И не лень ему было все это тащить ради одной встречи? Даже такие сверх существа склонны к показушнечеству. И о чем говорят все эти эзотерики, когда вопят о величии таких существ? Вот встретился с таким, а он, имея власть над окруженной материи временем продолжает пытаться произвести впечатление? Интересно, а если я стану подобным, то какая особенность сформирует мой пафосный апломб?

– Присаживайся. Надеюсь, что эта коммуникация у нас выйдет цивилизовано и преспокойнеше.– начал он своим привычным тоном.

– Извините меня еще раз. Не знаю, что на меня нашло. Обычно я не такой, но это ни капли не уменьшает всей злобы, что у меня есть, когда я вижу вас.

– Понимаю. Это я должен извиняться и падать в колени, но в силу того, что на мне лежит бремя знания о времени вещей, то в этом, лично я не вижу нужды. Теперь, когда тебе предстоит уехать. И теперь, когда в деревню вернулся мир и покой, а небольшая неурядица улажена, я решил оказать вам честь или, скажем так, дань уважения и рассказать все прямо не утаивая. Опустим все пошлости. Всё. Мне известно каждое последующее передвижение молекул, поэтому давай опустим всю эту пошлятину с системой диалогов и вопросов-ответов. Я знаю, какие вопросы будут заданы. Я знаю, какие ответы будут даны. Больше ничего не изменить. Вероятность события девяносто девять сотых и девяносто девять десятых. Прими это как должное и радуйся, что попал в лучшую из вероятностей. И так, что же произошло. С самого начала другой ты довольно сильно докучал мне. С самого момента рождения. Но, грубо говоря, вы оба мне докучали. Знаешь, какого это жить с постоянным непрекращающимся зудом в твоей голове? Видеть вместо мира кучу цифр, наборы линий, атомов, субатомных частиц? Видеть все это и при этом знать, что существует смерть в привычном ключе не будет существовать лично для тебя. Но теперь, когда зуд устранен, мое тело и разум забыли о линиях и чувствуют самую настоящую перихарию. Я видел этот исход уже давно, но локомоция моего физического тела в рамках временной шкалы именно в эту точку прошло для моего сознания сейчас. Понимаешь, в любом из исходов, другому тебе не удавалось убить или поглотить меня. Болонка не съест левиафана, хотя заход был очень даже хороший. Была вероятность того, что это сделаешь ты, но точка вхождения в нее уже была пройдена довольно давно. И так, что мы имеем. Будем следовать строгой хронологической последовательности. Не отказывайте себе, Василе, кушайте сосиски, они были предварительно пожарены, на случай вашего голода. Мария Семеновна все же еще не пришла к вашему уходу, и вы не отужинали как следует. Приступим. Мы имеем вас, другого вас и нечто, что относится к обоим вам. Это нечто— довольно слепое пятно для меня, так как оно находится за гранью любых возможных доступных мне границ восприятия и исчисления. Но тем не менее, эта фигур энигматик доступна вам. Вам и больше никому. С самого рождения Вы делите с ней и с другим Вами один орган, который тем не менее довольно сильно влияет на вашу жизнь. Один из самых древнейших в человеке. Мозговой ствол, располагающийся прямо внизу ваших полушарий, чуть впереди мозжечка. Рискну предположить, что такое объединение произошло в силу особых обстоятельств вашего рождения. Не помните ничего такого? Я бы и не удивился. Опять же рискну предположить, что ни вы ни другой Вы не являетесь сами по себе полноценными функционирующими отдельно взятыми индивидами. Вы оба являетесь частью этого самого третьего, подарившего вам орган, который функционирует у каждого из вас совершенно одинаково, пусть вы и не замечаете этого. Благодаря единому мозговому стволу стал возможен частичный переход сознания из одного тела в другое, пусть вы и находились в разных вероятностях. Я понял это в тот момент, когда у вас появилась чужая рука. Мозговой ствол, если вы вдруг несведущи в вопросах биологии, Василе, отвечают в том числе за постуральные мышцы, собственно в тот момент перехода сознания не было. Было двойное осознание, вызванное вами, собственной природы. Я даже и не знал, что ваша дружба с тем мальчиком могла привести к таким результатам. Вы, кстати, в курсе, что самолично отправили его на новый виток петли? Он же упоминал раздельность своего сознания на фрагменты? Ему повезло меньше. Судя по моим наблюдениям, разделению во времени и пространстве подвергся его гипоталамус. Но знаете, что самое забавное? Его гипоталамус разделен не в пространстве, как у вас, а в временном спектре. И в конце этого спектра он сам и будет тем, кто разделит собственное сознание на несколько частей. Вы, думая, что отправили его домой на самом деле отправили очередного мальчика в путь к расщеплению собственного гипоталамуса. Уже не чувствуете себя героем? Не беспокойтесь, Василе, так все и должно быть. Благодаря этому вы живы. Но стоило ли страдание другого человека вашего благополучия? Я перестал задавать этот вопрос себе очень давно, потому что отказался от самой концепции благополучия. Как вы могли заметить, спусковым крючком к возвращению вашей руки стал тот инцидент в разрыве. Вы осознали его? Я уже на момент получения вами инородной руки уже догадался о природе данного явления. Все встало на свои места. В момент вашего взаимодействия с другим пластом реальности в тот дождливый день, а затем и той ночью, когда рука вернулась к вам я не мог наблюдать движения ваших атомов буквально считанные секунды, но такие считаные секунды довольно сильно отдаются эхом в моем «восприятии», если его можно назвать таковым. Я вспомнил, что в ту ночь, когда было принято решение и прошла точка невозврата мне также в течении нескольких минут не удавалось наблюдать даже вашего присутствия в этой реальности. Все встало на свои места. Вам уже приходилось взаимодействовать с третьим? Вы даже почти запомнили пару встреч. Даже зафиксировали это в ваш дневник. К слову про него, у вас под конец нашего диалога, который волею судеб был превращен в монолог, должен был возникнуть вопрос относительно этого. В вашем дневнике проявлялся текст, который писали не вы. Относительно этого ситуация тоже интересная. Половину текста предварительно нанес я, и он при определенных условиях проявился на страницах. Другую половину внес некий третий, который, если быть честным не представляет для меня сейчас особого интереса. Более того, из-за того, что я не вижу его в своей системе восприятия мой дух относительно этого вопроса пребывает в невероятном состоянии спокойствия. Далее у нас идет господин Джотто Иванович, которому суждено однажды остаться в так называемом «разрыве». Не сейчас и не завтра, но это произойдет. И произойдет совершенно добровольно. В этом есть и ваше участие, но опять-таки, можете и не задумываться об этом. В этом есть великое счастье для всех. В том числе для Богдана Алексеевича с Марией Семеновной, которые встретят здесь свою старость в тишине и покое. Здесь вы должны были спросить меня, увидит ли та пожилая барышня, живущая на берегу, тигра. Нет, не увидит. Простите. Есть еще один маловажный для меня момент, который так важен для вас. Для меня таким же пустым пятном является одна барышня, живущая иногда в нашей станице. Вы, кажется, поняли о ком я. Приходилось видеть ее картины. Очень миленько, но малозначительно. За годы, мое восприятие уже научилось отсекать подобные вещи от моего сознание. Все это неважно для меня настолько же, насколько присутствие некоей писательской гильдии на территории Старороговской. Теперь у вас остался вопрос. Задайте его.

Я, пораженный всем этим монологом, беспрекословно повиновался:

– А я? Что будет со мной?

– Вы спокойно уедите домой, ни о чем не будете помнить и проживете достойную жизнь. Проживете вы в ровно том ключе, какой и выберете сами. Здесь моя слежка за вами прекращается. Что до другого вас и третьего вас. Со смертью другого связь с третьим полностью прекратилась.

Смертью? В этот момент в мое сознания начали прокрадываться первые ростки сомнения.

– Ступив за пределы станицы ваши воспоминания о ней будут навсегда утрачены. Поэтому, лично я советую дождаться Алексея Дмитриевича, который отвезет вас на станцию. Можете коротать вечера, как вам заблагорассудится. Это последний день, когда мы с вами видимся. Больше я вас не побеспокою. Мы, конечно, можем когда-нибудь встретиться, но оба об этом знать не будем. Относитесь к этому, как к внезапному граду или еще какому небольшому удару судьбы. Касательно своих методов можете не ждать от меня каких-либо оправданий. Снег не оправдывается о мотивации своих действий. Оставим эту прерогативу людям, к которым я себя уже очень давно не отношу. Здесь наши пути расходятся. Проживите счастливую жизнь с полным осознанием, что сделать абсолютно ничего нельзя. Мы всего лишь псы на цепях из злобного рока, кем бы мы ни были.

После этих слов Ий встал и медленным шагом подошел к обрыву и бросился вниз. Естественно, я кинулся посмотреть, что произошло. Внизу никого не было. Получилось очень даже эффектно, одобряю. Теперь про ростки сомнения. Еще в момент приглашения меня на эту встречу я ощущал отдаленные ощущения, которые мне приходилось ощущать в момент моего пребывания в теле другого меня. И ощущения эти были невероятно правдивы. Они иногда накатывали, а иногда отступали. Но в подлинности их мне не приходится сомневаться. Другой Я точно жив. Вероятность этого сто процентов из ста процентов. Но вот вероятность того, что он выжил бы в той ситуации в ангаре была настолько мизерной, что разум Ийа попросту отмел ее. Он совсем не учел того, что имеет дело с человеком, управляющим вероятностями? Ладно, это мне даже на руку, потому что мое первое впечатление меня совсем не обмануло. Ий— попущенное чмо, стоящее на коленях перед чем-то, что он считает больше себя. Какие-то советы мне еще давал. Назвал псом. Строил из себя такого всезнающего. Прямо вот Кассандра, видящая гибель Трои. На деле, очередной узколобый человек, не интересующийся абсолютно ничем, но при этом верящий в собственную исключительность. Ему не понять природу окружающей меня пустоты. Терять память и терять Джотто Ивановича я тоже решительно не готов. Нужен какой-то план. Но пока есть только наметки. Что мне вообще нужно?

1.Помочь себе.

2.Помочь другому себе.

3.Помочь Джотто Ивановичу.

4.Помочь Ленику.

5.Помочь всем.

С каким-то похожим списком в голове я потом пошел домой, но сначала нужно было отдохнуть. Я просто валился с ног, настолько сильно все произошедшее повлияло на меня. Но этим планам не суждено было сбыться. Прямо у порога дома Богдана Алесеевича и Марии Семеновны меня ждал Джотто Иванович. Лицо его просто светилось от счастья. Неужели, его знание о собственной судьбе так радовала его? Он сидел на ступеньках и пригласил меня сесть рядом с собой.

– Василе, я так волновался. У тебя все хорошо? Ты как, друг? – начал он непривычно для себя экспрессивно.

– Все в порядке, спасибо! А вы знали, что все так и произойдет?– спросил я.

– Нет, конечно. Здесь никто никого не ставит в известность о своих планах. Ты же уже знаешь, что скоро тебе нужно будет уехать?

– Да. Только что вот был проинформирован— уставши отвечал я— И я уже знаю о том, что мне предстоит забыть все то, что произошло здесь. Это обязательно?

Джотто Иванович пожал плечами, а затем немного подумав сказал:

– Не мне судить, дружище. Принимай все как есть. Думаю, то, что забудет твой разум другие части твоего мозга не забудут. Эта станица— перевалочная станция для твоей дальнейшей жизни. Ты тут провел всего ничего. И так бы забыл все тут. Но не бойся, тебя тут не забудут. Я уж точно. Ты же в курсе, что деревня снова переместилась? Тут нас уже не достанут. Ты, похоже, из-за этого целый день без сил лежал? Жалко, что многие здесь никогда не узнает о твоей жертве. Знаешь, а может и хорошо, что ты все забудешь? Может так выйдет и лучше.

– Нет, не лучше— резко начал я позабыв о своей усталости— Никто больше не вправе управлять мной или моей памятью. Дело тут не в квантовой физике, потусторонних явлениях, разрывах или еще чем-то. Дело в чем-то более большем и великом. Я ничего не забуду. Я сделаю так, чтобы вы не исчезли. И я сделаю так, чтобы Леник не исчез. Это произойдет здесь, через три дня. Ожидайте. А теперь мне нужно отдохнуть.

Джотто Иванович смотрел на меня сквозь свои очки ошарашенными глазами, затем немного смягчил взгляд, довольно кивнул мне, поправил свои волосы и двинулся куда-то вглубь вечера. Затем, когда он отошел на приличное расстояние, резко остановился и повернулся в мою сторону. Я уже было заходил в дверь, но немного опешил, заметив это. Джотто Иванович стоял где-то впереди в сумерках, слегка освещенный фонарем и махал левой рукой: