Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма
TextГлава седьмая. Преступление
Есть думы о прежнем; их яд роковой
Всю жизнь отравляет мертвящей тоской;
Ничто не утешит, ничто не страшит…
И. Козлов
Сам Бог хранит главы Венценосцев…
Поговорка народная
Спит великий князь Владимир Красное Солнышко в опочивальне своей, и светлая улыбка блуждает на открытом челе, знать, сладкие сны баюкают державного и лелеют воображение его приятными думами; а над теремом великокняжеским что-то недоброе совершается: по черепичной, узорчатой кровле прыгает сорока зловещая, над израсчатою трубою блестят два глаза, словно два раскаленные угля, и сорока щебечет.
«Все уладила, Нелегкой! Все будет по-нашему; есть за что попросить у Набольшева, на шабаше, на сарафан да на душегрейку…»
«Смотри ведьма, – прошептало в трубе, – не ошибись в расчете, не согнул бы тебя Набольшей, за труды за твои, в дугу…»
«А за что так? – прощебетала сорока.
«Да так! – просипел Нелегкой, дело-то ты затеяла не по силам: мастерица ты простого киевлянина с ума свести и приворожить и отворожить и в широкой Днепр, за рыбой, пустить… да ведь здесь ты кутишь, мутишь не у богатого мужика, не у зажиточного купца и не у боярина княжеского, а во дворце самого князя великого. Смотри же, не схлопочи на свою голову, а не то Набольшой велит тебя, как о прошлом году на шабаше: вытянуть в нитку да и заставит старшую ведьму штопать его изношенные чулки…»
Засмеялся Нелегкой, а сорока, обидевшись, щебечет ему в ответ:
«Смейся, смейся, просмеешься! А дело выйдет по-моему: послушай!.. Слышишь княгине не спится и мечется она на ложе пуховом, словно в огневице[36], слышишь, она встает, идет из своей светлицы легонечко, что и фата не шелохнется… вот подходит она к опочивальне великого князя… смотри, что будет дальше!..»
Притихли речи на кровле; пропали Нелегкой с ведьмою.
Спит великий князь Владимир Красное Солнышко… А дверь опочивальни его отворилась: входит Рогнеда робкими шагами и боязливо озирается… луна светит сквозь узорчатое окно и освещает лицо князя великого… но Рогнеде не верится, – склонилась она над ложем державного супруга, начала прислушиваться к его дыханию и наконец уверилась… спит князь Владимир спокойным сном.
«Скоро уснешь ты на веки вечные! – подумала Рогнеда, глядя на князя, и бережно снимает висевший на стене над головою его широкой меч… еще мгновение… и не стало бы великого властителя… уже страшный меч, меч острый блестит в руках мстительницы, уже сверкает он над головою Владимира Красного Солнышка, но внезапно великий властитель Киева пробуждается от сна и видит Рогнеду с подъятым мечом, стоящую у его светлого ложа…
Едва встретила Рогнеда гневный взор своего супруга, как меч выпал из слабой руки и она, упавши к ногам раздраженного князя, умоляет о прощении…
Не молвил Владимир виновной ни слова в ответ и, бросивши на Рогнеду гневный взор, удалился из опочивальни…
Долго виновная стояла недвижимо у ложа, оставленного супругом, долго думала думу горькую и потом побрела в свою светлицу, склонивши головушку… В это время в трубе поднялся и шум и гам, то нелегкой гнал из дворца ведьму зловещую, что хотела думкой-невидимкой прокрасться в светлицу Рогнеды прекрасной… и скоро из трубы порхнула сорока с ощипанным хвостом, и полетела она прямо за широкий Днепр, и грозила она нелегкому ударить на него челом на шабаше…
Глава восьмая. Приговор
Есть песня другая – ужасна она!
И мною под бурей ночной сложена;
Пою ее ранней и поздней порой;
И песня та – бейся, убийца, со мной!
В. А. Жуковский
День ясный, день солнечный сменил ночку темную. Проснулся народ киевский вместе с ранними птичками и весело принялся за дела свои; только скучно и тихо в дворце великокняжеском… Сидит сам великий князь Владимир Красное Солнышко в своей гриднице, посреди князей и бояр думных, посреди своих богатырей ратных. Не пир пировать собрались гости почетные, не веселье справлять, не тешиться; не ходит турий рог со сладким медом по рукам гостей, не поет Баян песни в честь ратных витязей… Собрались все они ко Владимиру Красному Солнышку, думу думать крепкую; сказать правду дума, та немалая, – то собрался совет и суд над прекрасною Рогнедою…
Угрюмо и мрачно было чело князя Владимира, угрюмы и мрачны были лица судей!.. вестимо, каково солнце красное, таковы должны быть и звездочки! Долго думали и гадали князевы советники, никто не мог произнести приговора супруге великокняжеской, а кто и мог, тот не смел его вымолвить: «оправдаешь княгиню, не слюбится Князю – и я виноват!..» – думает один; «обвинишь Рогнеду, – прогневается Владимир – и мне беда!» – другой думает; «послушаю, что скажут прежде другие, слюбится приговор великому князю, и я пристану тогда да молвлю: да!» – мыслил третий»; «знайка бежит, а незнайка лежит, – скажу же просто, что не знаю!..» – рассуждает четвертый… Все думали по-своему и все молчали.
Наконец князь, смекнувши, что ему не дождаться голосу от своих собеседников, молвил:
– Вижу, что вы мне плохие советники в кручине моей, пришлось мне самому быть судьею супруги-преступницы, и приговор мой готов – Рогнеда хотела лишить жизни вашего князя, хотела обагрить руки в крови своего супруга… Что же медлить и думать?.. Пусть она будет наказана тем же мечом, который дерзнула поднять рука ее над державною головою Владимира!
– Пусть она будет наказана тем же мечом, который дерзнула поднять рука ее над державною головою Владимира!!! – раздалось вдруг со всех сторон, и все ему поклонились… И Владимир горько улыбнулся…
– Иди, – сказал он, обращаясь к ключнику Вышате, что стоял, подобно истукану, у дверей гридницы, – иди и возвести Рогнеде участь ее, вели, моим именем, одеться в платье цветное, пусть сидит в опочивальне, на ложе своем и ожидает меня, а со мною вместе и судьбы своей. Приготовьте, в той опочивальне, тот самый меч, что сверкал в руках ее над головою супруга-повелителя… я сам сделал приговор преступнице, – сам и исполню его!..
Содрогнулись при этом слове собеседники; всякий думал и рассуждал по-своему, но никто не смел вымолвить перед князем слова противного… Разошлись все молча по домам своим, ожидая вести, чем и как все кончится, а ключник побежал исполнять повеление владыки Киевского…
Глава девятая. Юный князь Изяслав
Уже не видать мне веселия дней;
Простилась, простилась я с жизнью моей…
В. А. Жуковский
Прохожий, стой! – могила здесь!
Надпись на памятнике
Сидит Рогнеда в опочивальне своей на роскошном ложе, покрытом дорогою камкою; одета Рогнеда в платье цветное, и плачет она, что река течет, что-то будет с ней? Чем-то все кончится?..
Близок час! Поднялся князь из своей гридницы, идет медленно и грустно к светлице супруги своей, и мысль страшная, мысль грозная смежает брови его, словно две тучи темные…
Рогнеда слышит уже раздраженного супруга шаги, замерло сердце преступницы… но ей остается еще последняя надежда… сбудется ли она, нет ли?.. неведомо ей…
При входе в опочивальню Владимир, погруженный в думу страшную, внезапно видит Изяслава – сына своего: смело ожидает пятилетний малютка отца и владыку и верным стражем стоит у дверей опочивальни своей матери; держит Изяслав в слабых ручонках тяжелый бранный меч… и, увидевши Владимира, бежит к нему с невинною улыбкою…
– Ты идешь убить мать мою, – говорить Изяслав, подавая великому князю тяжелый меч, – убей же прежде меня и… по трупу сына иди казнить мать!..
Зарыдал ребенок, проговоривши эти умные слова, и гордо и безбоязненно указал Владимиру на грудь свою.
Выпал тяжелый меч из рук великого князя…
– Я не знал, что ты здесь, – отвечал он, прижимая к груди своей малютку, – я не ведал, что ты имеешь дух отца твоего, и за ум за твой, за хитрые речи твои дарую прощение твоей матери… Иди, возвести ей милость мою!..
Вышел Владимир из светлицы супруги своей, повелел собрать утренних советников и возвестил им, что отменяет он свой грозный приговор, и все великому князю поклонились и молвили:
– Исполать нашему князю великому, Володимиру, свет Красному Солнышку!..
Осталась Рогнеда жива и невредима, обнимала Рогнеда своего сына, малютку, нежила шелк его русых кудрей и величала своим спасителем и обливала алые щечки его слезами горючими…
Долго, долго оплакивала княгиня преступление свое, долго еще жила она в отдалении от дворца великокняжеского, не слушала она более песен Баяна вещего, не звала к себе волхвовать ведьму заднепровскую, плакала да горевала и прослыла в народе Гореславою…[37]
Глава десятая
Чертово урочище
Едет Иван-царевич путем-дорогою и видит избушку на курьих ножках.
Сказка об Иване-царевиче
Много прошло времени после этого события; луч веры православной разогнал на Руси тьму идольского служения: крестился в Херсоне великий князь, приняли в Киеве Святое Крещение его слуги верные, потонул перунов истукан в волнах Днепра широкого (и плыл тот истукан, как говорят старинные летописи, против воды[38], а на место идольского капища воссиял в Великом Киеве Крест Православный, Крест Христианский…
В одном месте, за широким Днепром, среди леса непроходимого, стояла немудрая хижинка, и в хижинке той жила колдунья-прорицательница… В этом только месте, которое именовалось Чертовым урочищем, еще было прибежище идолам и приносились жертвы чернобогу страшному. Боялись православные киевляне проходить и днем мимо этого страшного урочища, а в ночное время там и невесть что совершалось… летал над лесом огненный змей, собирались тучи, блистала молния и гром гремел так, что стонала даль и земля тряслась…
По временам, среди дня, видали киевляне старушонку на торгу, и старушонке той было лет чай за сто с хвостиком; ходила старушонка та с каким-то заморским певцом, и напевал тот певец песни негожие, величал он в тех песнях идолов и возмущал народ против князя Владимира Православного; а старушонка рассказывала россказни страшные, загадывала на бобах, нашептывала над водою, продавала легковерному народу коренья приворотные и пугала их страшными предсказаньями.
Проведал великий князь проказы певца и старухи, сведал и то державной, что живут они за широким Днепром, в чертовом урочище, и послал князь отряд храброй дружины своей, повелевши схватить их и представить пред свои очи ясные.
Пошли воины в глухую ночь исполнять волю государеву и видят над урочищем страшное зарево, а когда пришли на самое место, так не нашли и хижинки, а нашли одни обгорелые головни. Воротилась дружина и донесла о том князю Владимиру, а державной махнул рукой да и молвил: «Бог наказал их, пусть над ними это и деется!»
Чрез несколько дней к берегу широкого Днепра прибило волною два безобразные трупа, а у каждого трупа было на шее по пеньковому ожерельицу[39]. Случилось быть тут вместе с прочими молодому киевлянину. Как взглянул тот киевлянин на утопленников, тотчас и молвил:
– Знаете ли, православные, ведь это киевская колдунья, что жила в чертовом урочище и, ходя по городу, пугала народ своими сказаньями; а вот и товарищ ее – заморский певун.
Перекрестились благочестивые киевляне, зарыли те трупы близ чертова урочища, насыпали над ними зеленый бугор, а в бугор в тот вбили осиновый клин…
Носится предание, что долго еще на бугре на том раздавались звуки струмента заморского и пелися песни заветные, а под песни те скакала сорока зловещая да щебетала что-то недоброе… Затем прощайте, люди грамотные, рассказчику слава и сказанию его… вестимо…