Абсолют (Опыт моделирования)

Как отмечено в энциклопедии «Мифы народов мира», в самых разных традициях все подобного рода тексты отличаются исключительным однообразием. Порядок творения соответствует одной и той же идеальной схеме: хаос – небо и земля – растения – животные – человек. Все это убеждает в том, что в данных текстах речь идет вовсе не о сотворении мира, а о процессе развертывания воспринимающего сознания, который проходил поэтапно и завершился выделением во внешний мир ряда сущностей, воспринимаемых ранее целостно как внутренний мир организма⁶⁶.

3

Так или примерно так, по мере вступления во внеприродный контакт со все большим числом явлений, изменялось восприятие человеком окружающей реальности. Посмотрим теперь, как по мере изменения восприятия изменялся его язык.

Будем исходить из того факта, что человеческая речь – есть реакция на некие внешние раздражители. Такую реакцию мы наблюдаем и у простых организмов. У собаки это лай, у хамелеона – изменение окраски, у осьминога – выделение темного облака и т.д. Эта реакция представляет собой обратную связь, при помощи которой организм корректирует свое положение относительно центра природного равновесия, и всегда направлена к центру природного равновесия. Причем, у простого организма реакция возникает сразу на весь комплекс ощущений и потому является единой и нераздельной. Реакция человека была, по-видимому, двигательно-звуковой. А поскольку в этот период человек ничем не отличался от других простых организмов, действия его были рефлекторны, а сопровождающий их звук – таким же нераздельным, то есть нечленораздельным, как и его ощущения.

Но так происходит ровно до тех пор, пока организм направляет свои усилия в сторону центра природного равновесия. Если же он начинает действовать вопреки рефлексу, то есть его деятельность направлена в сторону центра комфорта, создается уникальная, внеприродная ситуация, которая воспринимается организмом, а затем закрепляется в его памяти в виде конкретного образа. Но тогда и реакция в связи с появлением конкретного образа тоже должна измениться. Поскольку организмом воспринимается уже не комплекс недифференцированных ощущений, а конкретный образ, реакция его на конкретный образ тоже не может быть не дифференцированной. Отныне она становится конкретной реакцией на конкретный образ.

Конкретной двигательной реакцией на конкретный образ является конкретное действие, направленное на создание искусственной среды обитания. Что же касается конкретной звуковой реакции, то ею может быть только столь же конкретный звук, который должен стать своеобразной характеристикой образа. Все говорит в пользу того, что таким конкретным звуком, характеризующим образ, может быть только звуковое подражание образу, его звуковая имитация. Во-первых, если реакция складывается из имитирующих звуков, она не может быть единой и нераздельной. Она становится реакцией разделенной на отдельные звуки, или, иначе говоря, членораздельной. А во-вторых – вряд ли можно найти иной вариант, который позволил бы отразить в звуке существо образа лучше, чем звукоподражание. Имитирующий звук как бы живописует образ, в нем образ получает свое наиболее полное изображение⁶⁷. Причем такая реакция, будучи еще бессознательной, способна на физиологическом уровне находить каждому конкретному образу практически идеальные фонетические соответствия.

Поскольку одновременно с членораздельной реакцией возникает память, звуковая реакция запоминается так же, как и вызвавший ее образ. Отныне она становится знаком каждого нового образа, а найденные для конкретных образов фонетические соответствия – именами этих образов. Возникший из таких имен язык оказывается языком, состоящим из конкретных имен, или имен собственных⁶⁸.

4

Первая проблема, с которой сталкивается первобытное сознание на этом этапе, заключается в том, что количество имитирующих звуков в языке всегда конечно, в то время как количество зрительных образов, требующих конкретной реакции, постоянно возрастает по мере того, как человек вступает во внеприродный контакт со все большим количеством явлений. Поэтому рано или поздно должен был наступить момент, когда для получения новых звуковых соответствий одних имитирующих звуков окажется недостаточно.

Вот здесь-то первобытному сознанию, по-видимому, не остается ничего иного, как решать проблему наделения именем каждого нового образа путем построения цепочки из звуков между теми образами, которые уже известны, и тем, который только что проявился. Вероятно, именно в этом состоял алгоритм, позволивший человеку решить проблему наделения именами собственными всего многообразия открывающихся перед ним явлений. Первыми смысловыми цепочками такого рода были, судя по всему, такие же звукоподражательные имена, только составленные из комбинации имитирующих звуков. Не случайно в именах некоторых арийских богов ясно слышатся отзвуки олицетворяемых ими стихий. Так, в имени бога ветра Ваю слышится завывание, в имени бога водных просторов Варуны – журчание, а в имени бога огня Агни – видятся языки пламени. Несомненно, эти боги – одни из первых свидетелей произошедших с человеком перемен.

В дальнейшем, когда связи между явлениями становятся более разветвленными, возникает необходимость комбинировать уже не только звуки, но и сами комбинации звуков. Иначе говоря, появляется потребность комбинировать слова. Так образуются смысловые цепочки, связывающие одни явления с другими при помощи ряда слов⁶⁹. То есть способом, посредством которого получают имена ранее не известные образы, становится фраза, которая рождается из совокупности имен собственных.

5

Существует четкий порядок, по которому последовательно возникающие в первобытном сознании образы получают определения через связь с уже известными. Чаще всего этот порядок интерпретируется, как процесс сотворения мира путем порождения одних сущностей другими. Так, в поэме Гесиода «Теогония» Ночь, рожденная Хаосом, становится матерью Мора, Смерти, Сновидений, а также Судьбы (в виде трех сестер), Мести (Немезиды) и Раздора (Эриды). Последняя дает начало тяжкому труду в сопутствии голода и скорби, а также становится матерью убийствам и битвам. Титан Океан (Глубокий поток), взяв в жены свою сестру, титаниду Тефию, порождает с ней все реки и три тысячи Океанид – бесчисленные водные источники. Гиперион – огненный, сияющий титан, видимо, отождествляемый с ярким сиянием дня, порождает Гелиоса (Солнце), Селену (Луну) и Эос (Зарю).

Другой пример – древний Египет. Там, посреди первобытных вод Нуна (Хаоса), вознеслось на холме верховное божество Атум, чье имя может быть истолковано как «Все». Совокупившись сам с собой, Атум произвел чету – Шу (Воздух) и Тефнут (Влагу). От первой четы родилась вторая – Геб (Земля) и Нут (Небо). А потом к Атуму, его детям и внукам были присоединены еще две четы правнуков, порожденных Землею и Небом. Это Осирис, Исида, Сет и Нефтис.

Аналогичная система характерна и для древнеиндийской традиции. Так, в «Субала упанишаде» сказано: «… От этого родилась тьма, от тьмы – первоначало существ, от первоначала существ – пространство, от пространства – ветер, от ветра – огонь, от огня – воды, от вод – земля. Так возникло яйцо. Просуществовав год, оно разделилось надвое. Из нижней половины возникла земля, из верхней – небо; в середине – божественный пуруша, тысячеглазый, тысячерукий пуруша» [I.1]. «Из его дыханья, идущего вниз, родились нишады, якши, ракшасы и гандхарвы; из костей – горы, из волос – трава и деревья, из лба – Рудра – воплощение гнева» [II.1]. Причем подчеркивается, что все веды, а также науки о произношении, грамматике, этимологии, метрике, «возникли с выдохом этого великого существа», то есть как начало речи.

В скандинавском эпосе сотворение мира объясняется иначе, а именно – расчленением великана Имира. Из его тела боги сделали землю, из черепа – небо, из костей – горы, из волос – деревья, из зубов – камни, из мозга – облака. Но сам порядок, по которому происходит наименование новых сущностей, ничем не отличается от порядка, по которому происходит порождение в мифах Греции и Египта.

Иными словами, порядок, по которому образы получают определения через связь с уже известными, заключается в том, что каждый новый образ, возникающий в первобытном сознании, целиком содержался до этого в образе предшествующем, а каждый последующий содержится в нем самом. То есть вся система образов, а также их имен, которая образовалась в результате становления языка, представляет собой единую логическую систему⁷⁰.

Таким образом, как пишет в «Диалектике мифа» А.Ф. Лосев, мифология – это не выдумка, не фантастический вымысел, не отражение идеального бытия, не схема и не аллегория, не примитивно-научное построение, не метафизическое построение, не поэтическое произведение, не религиозное создание и не историческое событие. Правда, Лосев считал, что мифология – это чудо, но я думаю, что и не чудо тоже. Мифология – это язык, а миф – имя собственное. Само же имя представляет собой фразу (или систему фраз), составленную из таких же имен, которые выстроены в определенный смысловой порядок с целью выявления сущности предмета или явления. Поздней формой подобных мифов-имен являются, по-видимому, гимны «Ригведы», созданные древними арийцами примерно в XV веке до н. э. Это поэтические характеристики природных явлений, олицетворяемых арийскими богамии.

6

Как мы убедились, мифология – явление целиком рациональное. В ней нет выдумки, воображения и фантазии. Она ничего не измышляет, не предполагает и не изобретает. Она только объективно отражает то виденье, которое было присуще нашему предку на этапе становления языка. Но, с другой стороны, у мифологии есть ряд черт, которые придают ее образам фантастический облик. Из этих посылок следует, что фантастический облик древней мифологии имеет какую-то вполне рациональную причину, которая, скорее всего, заключается в особенностях мифологического сознания нашего предка.

Чтобы понять, что представляло собой мифологическое сознание, необходимо вернуться к механизму возникновения образа и проследить, как он влияет на характер представлений нашего предка. Для удобства процесс возникновения образа я разделил бы на три основные стадии. К первой я бы отнес состояние, когда явление еще полностью находится во внутреннем мире человека и во внешний мир еще не проявилось. Вторая – это стадия перехода от полной непроявленности к полной проявленности. И, наконец, третья стадия – завершающая, когда явление уже полностью стало объектом внешнего мира.

В первой стадии явление образа не имеет. Оно не воспринимается сознанием, а значит, и не осмысливается. Человек ощущает это явление как свой собственный организм, но не воспринимает как объект внешнего мира. Ощущение организмом такого явления равносильно ощущению самого организма.

Полной противоположностью этой стадии возникновения образа является стадия третья. Здесь явление воспринимается уже как объект внешнего мира. С миром внутренним оно теперь не связано. Если в первой стадии явление оставалось для человека как бы незамечаемым, то здесь оно привлекает первостепенное внимание именно как нечто только что проявившееся.

Но самая важная для нас – вторая стадия, поскольку именно в ней заложен механизм придания образам специфически мифологических черт. С одной стороны, это состояние, когда явление еще целиком остается во «внутреннем» мире, оно слито с организмом, и ощущение организмом явления воспринимается как ощущение самого организма. Но человек уже направил на него свое внимание, он отличает его от общего фона, а значит, видит как объект, хотя и принадлежащий еще его внутреннему миру. Поэтому на этой стадии человек воспринимает каждый объект как самого себя.

Таким образом, весь период, в течение которого шел процесс выделения человеком своих внутренних ощущений в восприятия внешнего мира, многие тысячелетия его внутренний мир был заполнен растениями, рыбами, рептилиями, животными и птицами. Именно во внутреннем мире первобытного существа грохотали громы, сверкали молнии, бушевали ураганы и светило солнце.

Но внутренний мир – это еще и мир аффектов и чувств, и в нем в течение многих тысячелетий эти аффекты и чувства пребывали в неразрывном единстве с явлениями природы. Я думаю, что именно отождествление нашими предками самих себя с явлениями природы и привело к возникновению такого широко распространенного среди диких народов явления, как тотемизм – то есть вера в происхождение рода от животного предка либо от природного явления. Человек как бы одушевлял природу своими чувствами. Можно сказать, что по мере развертывания воспринимающего сознания он сам побывал сначала деревом, кустом, рекой или камнем, а затем и рыбой, змеем, птицей или коровой⁷¹.

Если учесть, что одновременно с объектом возникает память, а реакцией на возникновение объекта является членораздельный звук, то становится ясно: явление закрепляет в памяти свой образ и получает имя, когда находится еще во внутреннем мире, на стадии перехода. Таким образом, человек каждый раз как бы дает имя самому себе. Вначале он называет себя Хаосом, Землей, деревом, зверем и только потом – человеком. Отсюда – глубинное тождество, которое в условиях мифологического сознания существует между человеком и явлением, человеком и именем явления, именем явления и самим явлением⁷².

То есть явления раскрываются и получают предметную форму в результате рефлексии сознания над той частью мира, которая находится пока во внутреннем мире человека. Но при этом происходит их постоянное движение из первой стадии во вторую и из второй – в третью. Так, получившее во второй стадии образ и имя явление переходит в третью и занимает место среди явлений «внешнего» мира, в то время как из первой стадии во вторую для обретения образа и имени движется новое явление, бывшее до той поры скрытым.

Но, переходя из второй стадии в третью, явления эти благодаря памяти продолжают сохранять свойства, полученные ими во второй стадии: то есть остаются живыми, хотя по отношению к организму стали внешними. Поэтому для человека эпохи становления языка мир был наполнен одушевленными сущностями, которые имели облик явлений и носили имена богов⁷³.

7

Еще одной чертой мифологического сознания является восприятие явлений в облике чудовищ. Среди мифологических персонажей нередко встречаются гигантские человеко-змеи, тысячеглазые, тысячерукие великаны, люди-кентавры с туловищем коня, сфинксы и прочие миксантропические существа. Я думаю, образы эти являются прямым следствием недифференцированности первобытного восприятия. Поскольку первые восприятия пробуждающегося сознания представляли собой нечто имеющее самые общие контуры, почти лишенные форм, вероятнее всего, они содержали в себе не одно конкретное явление, а сразу несколько разных явлений, слитых в единый образ: первобытное сознание еще не в состоянии было отличать их друг от друга.

В «Теогонии» Гесиода первые порождения Хаоса вообще не имеют конкретных черт. Ни Эрос, ни Тартар, ни сам Хаос не поддаются отождествлению. Одна только Гея (Земля) названа «широкогрудой». Это уже потом, спустя тысячелетия, Эрос обретет традиционный облик лукавого бога любви, а Тартар превратится в темницу для поверженных врагов. Вначале это была просто совокупность явлений, смешанных с некими смутными побуждениями, которые первыми оказались «выделены» первобытным сознанием. Характерно, что из Хаоса одновременно появляются и Земля, и Эрос (любовь), то есть объект и чувство: они еще не различаются сознанием. Что же касается самого Хаоса, то о нем можно судить только по этимологии. Слово chaos берет начало от корня сha, chaino, «зевание», «зеваю» [А.А.Тахо-Годи, стр.26]. По-видимому, это и есть то состояние сознания, которое предшествовало появлению первых образов. В мифологии оно считается первопотенцией, которая составляет изначальную целостность и включает в себя все явления.

В то же время принадлежащий следующему поколению порождений Тифон уже несет в себе некоторые конкретные черты. В отличие от первых сущностей, которые нам известны только по именам, он уже имеет сотню огненноглазых змеиных голов, а из его недр раздаются «невыразимые голоса» – то рев быка, то львиный рык, то собачий лай или змеиный свист, а то вдруг внятный голос, доступный для понимания. Конечно, это еще не явление. Скорее это чувство, которое можно было бы обозначить, например, как «Страх-Перед-Беззвездной-Ночью». Тем не менее, он имеет имя собственное, что свидетельствует о восприятии его именно как самостоятельного явления.

Но постепенно первобытная всеобщность начинает распадаться на ряд более конкретных явлений. И вот уже в греческой мифологии появляются собакоголовые Эринии, крылатые, с девичьими головами, чудовищные птицы Гарпии, человек с головой быка – Минотавр, змееногие гиганты, змееволосая Медуза и многие другие существа. Они хотя и не утратили еще своего совмещенного характера, но уже имеют вполне индивидуальные черты, по которым их можно узнавать. Причем если, например, титаны все еще продолжают совмещать несколько явлений в одном образе (как, например, Гиперион совмещает черты Солнца, Луны и Зари), то циклопы уже вполне конкретны: Бронт – это гром, Стероп – молния, Арг – ослепительный блеск молний. И не случайно вполне антропоморфно именно последнее поколение богов, когда процесс дифференциации сознания подошел к своему концу и когда человек начал осознавать в качестве явления самого себя.

8

И еще одно свойство мифологии – всеохватывающая система связей. Согласно Гесиоду, первыми сущностями, появившимися из Хаоса, были Гея (Земля), Эрос (Любовь) и Тартар. Затем тот же Хаос порождает Тьму (Ночь) и Эреб (Мрак). Эти последние при посредстве Эроса вступают друг с другом в брак, в результате чего рождаются Эфир и День. Далее Земля порождает Уран (Звездное небо) и, «отдавшись объятиям Тартара страстным» [823], Тифона. А затем, вступая в союз с Ураном, дает жизнь двенадцати титанам, ставшим сущностями уже второго поколения. В свою очередь эти титаны (шесть сыновей и шесть дочерей) тоже вступают друг с другом в браки. В результате появляется третье поколение сущностей. Это не только Гелиос (Солнце), Селена (Луна), Эос (Заря) и три тысячи Океанид (водные источники), но и те шесть порождений, которые займут впоследствии ведущее место на греческом Олимпе, – Деметра, Аид, Гестия, Посейдон, Зевс и Гера.

Таким образом, рождение одних сущностей другими оказывается установлением между ними причинно-следственных связей. Причем, после того как собственные имена получают сущности второго уровня, имя сущности первого уровня становится объединяющим их центром. Поэтому связи, которые устанавливаются первобытным сознанием между сущностями нескольких поколений, строятся в соответствии с правилами дедукции, когда из некоего общего центра осуществляется переход ко все новым частным объектам или явлениям.

Но мифология – это не только объекты и явления. Это в первую очередь язык. И язык этот оказывается организованным сложнейшей системой связей, в которой каждый смысловой центр, представляющий имя собственное, является структурным узлом для построения смыслового центра следующего порядка. Более того, каждое слово этого языка, будучи именем того или иного персонажа, становится тождественно тому смысловому и эмоциональному пространству, которое раскрывается в соответствующих ему мифах. Поэтому слово это выходит за рамки локального значения и реализуется всей совокупностью связей, определяющих его как имя собственное. Вот почему у Вильгельма Гумбольдта возникло впечатление, что язык, со всем своим словарем и логической структурой, мог появиться только целиком и сразу.

9

До сих пор у нас шла речь о мифологии, которую можно условно назвать «мифологией порождений». Классический образец такой мифологии – «Теогония» Гесиода. Но есть и другая мифология. Она широко известна по литературной традиции. Это и шумеро-вавилонский «Гильгамеш», и индийские «Махабхарата» и «Рамаяна», и поэмы Гомера, и скандинавская «Старшая Эдда». Две эти мифологические системы отличаются друг от друга самым кардинальным образом. Первая вообще не знает человеческих форм. Ее персонажи имеют облик стихий. Их характеризуют не деяния, а имена и родственные связи. Поэтому поэма так и называется «Теогония» – рождение богов. Это язык, который состоит из имен собственных и является способом определения понятий. Поэтому в поэме значительное место занимают голые перечисления имен, как выразилась А.А.Тахо-Годи – «своеобразные каталоги мифологических фигур» [«Мифы Древней Греции].

Вторую систему я бы назвал концептуальной. Здесь в центре событий находится человек. Боги осуществляют свои функции именно по отношению к человеку. Например, у греков Гера покровительствует браку, Афродита – любви, Аполлон – искусству, Деметра – культурному земледелию, Посейдон – мореплаванию, Гефест – ремеслу и т.д. При этом все они активно вмешиваются в жизнь людей, принимают участие в войнах и даже вступают с ними в брачные связи.

Эти две мифологические системы, на мой взгляд, знаменуют собой два этапа в развитии сознания. Первая целиком относится к эпохе становления языка. Ее историческая задача – наделение именами зрительных образов, которые появляются перед человеком по мере его вступления во внеприродный контакт со все большим количеством явлений. Вторая, по-видимому, возникла в связи с исчерпанностью первой задачи, когда образы получили свои имена и продуцировать новые подсознание прекратило. Но, чтобы стало понятно, почему в характере мифологии произошли изменения, мы должны выяснить, какие превращения совершались при этом у человека в сознании.

И здесь важно вспомнить тот факт, что, двигаясь по пути развития языка, человек все в большей степени отклоняется от центра природного равновесия в сторону центра комфорта. Именно в связи с отклонением от центра природного равновесия возникают восприятия комфорта, которым соответствует конкретная звуковая реакция. При этом восприятия комфорта становятся восприятиями «внешнего» мира, а соответствующий им звук – знаком этих восприятий.

Но, помимо восприятий «внешнего» мира, существует еще и мир «внутренний», или мир организма. Причем, в отличие от мира «внешнего», там продолжают господствовать беспредметные, не имеющие форм ощущения, которые мы называем чувствами. Это не что иное, как мир нашего подсознания, и если центром ощущений «внешнего» мира теперь является центр комфорта, то центром подсознательных ощущений продолжает оставаться покинутый человеком центр природного равновесия, противоположный центру комфорта.

Когда центр физиологического равновесия перемещается из центра природного равновесия в центр комфорта, часть ранее целостной звуковой реакции тоже перемещается в центр комфорта для отражения новой, возникшей здесь ситуации. Именно здесь, в центре комфорта, эта часть звуковой реакции превращается в членораздельные звуки. Другая же ее часть продолжает оставаться в центре природного равновесия. Эта оставшаяся в центре природного равновесия часть реакции является своего рода компенсацией, возникшей в ответ на отклонение организма от центра природного равновесия. Она нужна организму для сохранения целостности его психики, травмированной отделением от нее части восприятий. Поэтому как членораздельный язык, являясь реакцией организма на его перемещение в центр комфорта, существует для отражения восприятий центра комфорта, так задача компенсации – отражать восприятия центра природного равновесия.

Но восприятия центра природного равновесия – это восприятия внутреннего мира, восприятия подсознания, которые возникают на месте невостребованного рефлекса. Они беспредметны, то есть не имеют образа и членораздельными звуками отражены быть не могут. Поэтому, чтобы отразить восприятия подсознания, организм должен был выработать такой язык, который мог бы отражать нечто не имеющее образа. И поскольку вместе с подавленным рефлексом подавленной оказывается и эмоциональная, аффективная часть реакции, то и компенсироваться она должна языком эмоций. Я думаю, язык этот должен включать в себя эмоциональное движение, эмоциональный звук и эмоциональное изображение вызвавшего эту реакцию образа. Эмоциональным движением становится язык жеста, эмоциональным звуком – возглас, а эмоциональным изображением – рисунок образа.

В дальнейшем эти эмоциональные действия, по-видимому, претерпевают изменения. Чем больше развивается членораздельный язык, чем в большей степени он берет функцию передачи информации на себя, тем больше функция эта, ранее органично входившая в целостную и нераздельную первобытную реакцию, покидает область эмоциональных переживаний. Эмоциональные переживания, постепенно утрачивая функцию передачи информации, тоже развиваются, но в сторону чистой эмоциональности. Язык жеста становится танцем (его смысловая часть выделяется в театральное действо), язык звука становится музыкой, а язык рисунка превращается в живопись, из которой вырастают и письменность, и архитектура. Вот почему уже в верхнем палеолите появляются изображения животных, в памятниках этого периода находят изготовленные из трубчатой кости, имеющие боковые отверстия флейты, а на одном из рисунков мадленской эпохи изображены первобытные танцы, имитирующие с помощью масок сцены охоты, рыболовства, собирательства и брачных отношений.

Таким образом, существует три фактора, компенсирующих членораздельную часть языка. Но есть, по-видимому, еще и четвертый фактор, который, на мой взгляд, и является главной причиной изменений, произошедших с древней мифологией. Дело в том, что в результате отделения от целостной реакции ее части нарушается не только равновесие с оставшейся ее частью – нарушается сама целостность этой реакции. Поэтому, чтобы получить полную компенсационную реакцию, мало отражения тех восприятий, которые оказались не выраженными в слове. Необходимо также отражение целостного, включающего в себя и внутреннюю, и внешнюю сферу, переживания организмом своего отторжения от центра природного равновесия.

И здесь важно обратить внимание на тот факт, что внутренний мир организма – это область, откуда исходят «команды» на подсознательные, то есть рефлекторные действия. Когда человек был простым организмом, его рефлекторные действия обеспечивали ему оптимальный режим функционирования в природной среде, то есть были, в известной степени, безошибочны. Но, когда он стал создавать для себя искусственную среду обитания, законы пребывания в природной среде перестали быть для него значимыми. Его связь с природой утрачивается, и рефлекторные действия становятся ему не нужны. Теперь область подсознания начинает контролироваться его сознанием, ее «команды» прекращают выполняться без обдумывания, а действия, перестав быть рефлекторными, утрачивают свою безошибочность.

Вот здесь-то, в дополнение к эмоциональным жесту, звуку и рисунку, видимо, и возникает необходимость в некоем факторе, который мог бы компенсировать саму возможность совершения ошибки. Таким фактором могла стать практика накопления информации о правилах поведения в условиях утраты рефлекса с последующей сакрализацией их в каноне. Причем для получения такой информации мог быть использован источник, в котором отражался бы опыт жизни именно в условиях изоляции от природы. В то время у человека был один такой источник. Это запечатленная в языке мифов реальность.

Таким образом, с одной стороны, к моменту завершения программы по созданию мира форм и наделения этих форм именами собственными появляется необходимость в мировоззрении как факторе, компенсирующем утрату способности к безошибочным действиям. Отныне рефлексия сознания, ранее направленная на окружающий мир для его отражения в слове, переключается на новый объект, каковым является запечатленный в слове образ мира. Начинается процесс осмысления мифов. Эти осмысленные сознанием мифы становится первой концепцией мироздания, один из вариантов развития которой я и предлагаю рассмотреть ниже на примере греческой мифологии.

10

Чтобы понять, что побудило нашего предка создавать концепцию мироздания, необходимо учесть, что у человека, вступающего в эпоху патриархата, меняется само ощущение явления. В прежние времена, между человеком, явлением и именем явления существовало тождество: ощущение организмом явления воспринималось как ощущение самого организма; давая явлению имя, человек как бы давал имя самому себе; а имя, которое человек давал явлению, воспринималось как само явление. Теперь же человек, явление и имя явления оказались разделенными. Явление заняло свое место во внешнем мире, а имя явления стало просто обозначающим его символом.

Но, не отождествляя более себя с явлением, человек начинает осознавать в качестве явления самого себя. Поэтому постепенно, по мере осознания себя в качестве явления, в поле зрения человека попадают множество новых фактов связанных с его собственной деятельностью – земледелием, скотоводством, мореплаванием, ремеслами и т.д. Причем, все эти факты естественно вписываются в мифологическую систему связей, так как зависят от стихий, которые человек называл именами богов. Поэтому для человека было само собой разумеющимся привязать эти факты к стихиям, чтобы знать, с кем из них и в каких случаях можно было вступать во взаимодействие. Проследим, как это могло происходить на примере Гермеса.

Вначале «Гермес» – это имя собственное вертикально стоящей каменной глыбы. Но с тех пор, как глыбы эти начали использоваться в качестве дорожных вех и получили название «герм», Гермес обретает связь с дорогой. Отныне для всех, кто, так или иначе, имеет отношение к дороге, Гермес становится центром, вокруг которого начинает формироваться опекаемое им пространство. Как бог дороги, он покровительствует купцам, пастухам и странникам. Как покровитель нуждающихся в удаче купцов, становится богом счастья, и с его именем связывают счастливые находки, гермайоны. А поскольку купцы связаны с рынками, на которых процветает обман и воровство, – одновременно становится покровителем обманщиков и воров.

Кроме того, как странник, Гермес оказывается также вестником богов. Поэтому он ходит в крылатых сандалиях и носит страннический посох или жезл, называемый кадуцеем. Поскольку посох этот принадлежит богу, он не простой и обладает волшебными свойствами: с его помощью Гермес повергает людей в сон, приобретая тем самым новую функцию бога сна и сновидений. Как вестник богов, он выполняет также посольские, дипломатические функции. А так как выполнение этих функций немыслимо без хорошо поставленной речи – становится богом красноречия и мышления, попутно покровительствуя школам и палестрам: без образования красноречия не бывает. Так, в сознании нашего предка Гермес обретает качество своего рода смыслового центра, обобщающего связанную с ним группу явлений.