– Старуха вроде как сказала, что, дескать, обращаются к нам, посвящённым в тайны вселенной, со своими проблемами болячками многие, но за тебя, золотко, я буду переживать особенно, хоть это и не в наших правилах – волноваться за кого-то вообще…
Тамарка-ханум поняла, что умрёт сразу, как только выполнит свою миссию, с готовностью в душе согласилась с этим и, уточнив у колдуньи ещё раз координаты чайханы, в которой должно произойти главное событие её оставшейся жизни, распрощалась с ней.
– Да-а, Карим, из тебя великий сценарист мог бы получиться. Излагаешь так красочно и правдоподобно, что слушатель, внимая тебе, как будто готовый фильм смотрит. Может, не поздно ещё переквалифицироваться из провинциальных учителей в мастера мирового кинематографа, или хотя бы –
центрального отечественного?
– Поздно, Илюха.
– Что так?
– Не смогу я уже, пока живой, бросить свою работу, которая давно, много лет для меня плоть и кровь, как говорится, и – естественное состояние души; никогда не брошу своих учеников – мальчишек и девчонок, которые верят мне зачастую больше, чем родителям и другим близким людям… Но, при всём том, – можешь, конечно, смеяться, – а и в самом деле я изначально настолько проникся темой нашего с тобой настоящего разговора, что как подробнейший рассказ старухи-колдуньи, так и всё услышанное из других источников в течение почти полных трёх десятков лет, врезалось в мою память накрепко, и действительно легко могу представить события в виде полнометражного фильма. Как будто в тех событиях сам участвовал теснейшим образом. Да и – правдоподобность с правдивостью давай-ка, не будем смешивать. Я излагаю именно правдиво, честно, как и та сразу полюбившая в тёть Тамару как родную дочь колдунья… так что, не опускай меня, пожалуйста, до уровня фантазёра-выдумщика.
– Что ж, простите великодушно, уважаемый учитель Карим, ничего, кроме искреннего уважения и понимания, такой ответ не заслуживает. Беру своё кинопредложение обратно. Продолжай, пожалуйста…
– Спасибо за разрешение, вы очень любезны, профессор Илюха. Продолжаю… в общем, с тех пор, то есть после столь жизнеопределяющего общения со старой ведьмой, наша с тобой тётя Тамара вот уже много лет, проживая в маленьком, стоящем особняком недалеко от этого кишлака домике-кибитке недалеко от этого кишлака, как только узнаёт, одной ей известным образом, что в этой самой чайхане, где мы с тобой сейчас находимся, появился новый заезжий солидный гость, идёт сюда. Всегда – в том же наряде, что и в момент первой её попытки мести. С одним и тем же извинением за забытые дома спички просит у «объекта» прикурить, высматривает под любым предлогом, вплоть до предложения погадать, цвет его глаз и шрамы на переносице и обеих ладонях. Вот тебе и объяснение того внимания, с которым она разглядывала некоторые фрагменты твоей внешности и от чего ты, по собственному признанию, чуть в страхе не наложил в штаны.
– Ну, не так уж я и испугался…
– Охотно верю – не струсил, а так… переволновался чуток. Но, в любом случае – на сегодня всё, лично я выдохся. И ты, вижу, – тоже. Так что, давай теперь, Илюха, напьёмся – резюмировал и впрямь явно эмоционально подуставший Карим.
Я безоговорочно поддержал приятеля в его желании: уж один-то относительно беззаботный вечер перед таким непростым делом, какое нам предстояло в связи с сегодняшней затеей, подарить себе мы имеем полное право. Тем более что дружеский пир, посвящённый встрече после очередного, не в один год, расставания, уже и так был, не считая некоторых заминок, в разгаре.
***
На следующий день я созвонился по международной телефонной связи с редакцией своего журнала и с университетом, в котором планировал прочитать курс лекций, и попросил в журнале дополнительный отпуск, а в университете тайм-аут по личным обстоятельствам, чувствуя, что основного времени моего «отдыха» на наше с Каримом задуманное расследование может не хватить. Согласие обеих организаций, хоть и с некоторым недовольством их руководителей, было получено.
У Карима же с дополнительным отпуском ничего не вышло, да иначе и быть не могло: начался учебный год. Работая завучем местной средней школы, он фактически «тянул» в ней всю руководящую работу, нередко замещая и директора, и некоторых учителей, штат которых никогда не был укомплектован полностью. И, конечно же, коменданта… Эта на редкость плодовитая даже для среднеазиатской сельской местности женщина – орденоносная мать-героиня регулярно уходила в декретные отпуска. Но, всякий раз – ненадолго. Обычно, уйдя перед самыми родами, она очень скоро, с очередным грудным младенцем на руках, возвращалась на работу. Уж никак ей не хотелось надолго расставаться с таким хлебным местом: ведь при школе был интернат, а при нём – столовая с продуктовым складом. А в обязанности коменданта, кроме поддержания в порядке учебного и спальных корпусов, входила ещё и выдача продуктов. Ну, какая мать такого многочисленного семейства, как у неё, даже если половина её чад – те, что достигли школьного возраста, благополучно пребывает на официальном иждивении у государства, то есть, учится и воспитывается, всячески обихаживается в этом же интернате, откажется от такого тёплого местечка! В периоды же её коротких вынужденных отлучек – буквально до роддома и обратно – продукты выдавал и неплохо управлялся с остальным немалым и беспокойным хозяйством безотказный и честный Карим-ака.
Но первую очередь, конечно, жила за Каримом как за каменной стеной молодая, красивая, энергичная и высокообразованная директриса Мукарама Юлдашевна, не только плодотворно готовившаяся к защите кандидатской диссертации, но и регулярно публиковавшая умные статьи по специальности в областных газетах и центральных научно-педагогических журналах. Из-за необходимости присутствовать на бесчисленных конференциях, пленумах, съездах и прочих ответственных общественно-политических мероприятиях, куда её неизменно и, похоже, с удовольствием приглашали руководители республиканской системы народного образования, она почти постоянно находилась в разъездах, появляясь в своём директорском кабинете как редкий солнечный луч в беспросветно-суетливых школьных буднях.
В этот солнечный луч был тайно и поголовно влюблён весь контингент мальчишек-старшеклассников, с томлением ждавший её возвращения из каждого очередного вояжа. Появившись, весёлая Мукарама быстренько организовывала ряд контрольных работ по своей любимой математике, ставила всем, кроме отъявленных оболтусов, хорошие оценки, давала обычный и привычный инструктаж завучу Кариму Умурдзаковичу, и… упархивала, как красивая экзотическая бабочка, в следующее приятно-полезное путешествие. А Карим-ака, вздохнув, опять и опять безропотно брался за бразды правления.
Во всей округе не было, пожалуй, человека, который хоть раз не обратился бы за советом или помощью к «Укитувчи»4 – этому педагогу с большой буквы. Только так его и называли местные жители, независимо от их возраста, служебного и общественного положения. Для учеников же и
коллег-педагогов он был просто Карим-ака, который знает и умеет всё.
В неизменной классической чёрно-белой тюбетейке и белоснежной национальной рубахе навыпуск, Укитувчи давно стал в этих краях своеобразным символом справедливости. Где бы он ни появлялся, всегда вызывал у окружающих стремление если не быть, то хотя бы казаться лучше. Грубияны в его присутствии демонстрировали вежливость, подвыпившие притворялись трезвыми, прохиндеи и развратники, напустив на лица выражение самой невинности, принимались благочинно рассуждать о нравственности, а набедокурившие подростки испытывали нечто вроде уколов совести и смиренно обещали исправиться. Обыкновенные же, приличные люди чувствовали себя рядом с ним комфортно, и вели себя соответствующим образом – естественно и спокойно. Ему доверяли, с ним советовались по житейским вопросам любой сложности.
Такой сподвижник в поисках истины, при всей его занятости, был для меня сущим кладом. И во многом благодаря именно ему, Кариму, к концу моего дополнительного отпуска в нашем распоряжении было исчерпывающее досье по интересующим нас с ним событиям.
Итак, что же рассказали люди и документы?..
I
В середине 1950-х годов, когда одним из важнейших направлений в экономическом развитии советского государства провозглашалось освоение целинных и залежных земель, в обычном узбекском селе в семье счастливых молодожёнов Амирхана и Тамары Азимовых ровно через девять месяцев после свадьбы родилась тройня – две девочки и мальчик. Девчонок назвали Гульнарой и Динарой, их братика – Валеджаном.
Ещё не отшумел грандиозный той5 по этому поводу, а романтически настроенные муж и жена уже крепко задумались, как наиболее пристойно решить проблему временного расставания с новорожденными. Ведь для настоящих комсомольцев, недавно окончивших шоферские курсы и выбирающих жизненный путь, целина – дело чести. Но жить в возведённом наспех бараке или брезентовой палатке с младенцами, да ещё сразу тремя – слишком сложное, да и рискованное для здоровья малюток дело. Мысль же оставить их, ради немедленного отбытия, на руках престарелых родителей Амирхана, по здравому рассуждению отпала сама собой: малюткам в первые месяцы жизненно необходима материнская грудь. Скрепя сердце, решили с полгодика потерпеть, довольствуясь прослушиванием радиопередач и чтением газетных репортажей о трудовых свершениях молодых целинников там, где творится сегодня история создания несокрушимого хлебно-продовольственного могущества великой страны.
Едва выдержав эти полгода, начали паковать чемоданы. Но проблема разлуки усугубилась теперь ещё и другой естественной причиной – день ото дня неудержимо росла нежность и крепла родительская любовь к поначалу наперебой кричащим, требуя к себе практически круглосуточного внимания, затем всё активнее что-то лопочущим человечкам. Хорошенькие голосистые девчушки всё больше становились похожими на своего стройного, с гордой посадкой головы, гладкокожего и кудрявого отца Амирхана, а энергичный, крепенький Валеджан начинал проявлять в себе многие черты матери – своенравие, требовательность, грубоватую, но яркую красоту лица, гибкость и силу тела. Сердца молодых разрывались, но о том, чтобы отступить, речь не заходила принципиально. Иначе, как же они смогут причислить себя к славному племени советских комсомольцев-добровольцев, о которых
сложено и слагается столько хороших патриотических песен?
Так что, никакие душевные колебания, при всей их естественности, не могли кардинально повлиять на планы молодых супругов, а посему единогласно было решено: безусловно подчиниться пламенному патриотическому порыву, но надолго младенцев не оставлять и, как только обустроятся на новом месте, забрать их к себе. Ведь целина – не на один день. В её новых совхозах обязательно будут строиться не только уютные просторные жилые дома, но и детские сады, школы. Пусть не всё сразу, но – обязательно. Да и хорошие заработки занимали в мечтах и планах будущих целинников не последнее место. Профессия у них – одна из лучших, высокооплачиваемых, и со временем они сумеют обеспечить своим детям по-настоящему счастливую жизнь.
II
Не задалось, увы, целинное счастье Азимовых. И, как это ни обидно, виной всему явились именно те молодость и красота, которые уже сами по себе считаются счастьем человеческим…
Так уж, с самого зарождения человечества, складывалось бытие земное, что рядом с великой красотой всегда шли по жизни великие испытания – в виде собственных искушений в ответ на льстивое внимание и восторги поклонников, или же опасностей со стороны, порождаемых завистью некрасивых соперниц и соперников, богатых или просто влиятельных сластолюбцев, порочностью извращенцев. И вся многовековая история целых стран и народов вряд ли может похвастать множеством случаев, когда в одной и той же чьей-то судьбе мирно уживались красота и счастье. А если природа, расщедрившись, одаривает прекрасной внешностью сразу обоих влюбленных, то и испытания на их долю выпадают гораздо-гораздо большие.
Исключением из этой невесёлого жизненного расклада не удалость, как это ни печально, стать и такой гармонично-яркой и жизнелюбивой, обожавшей друг друга и мечтавшей о честном трудовом счастье супружеской
паре, как Тамара и Амирхан родом из благословенной Ферганской долины6.
III
Прибыв по комсомольской путёвке в один из вновь созданных казахстанских целинных совхозов в горячую пору уборочной страды, молодые, не отдохнув с дороги, сразу же окунулись в гущу событий. Амирхан принял освободившийся после какого-то испугавшегося трудностей и позорно бежавшего с целины маменькина сынка совсем новенький грузовик-полуторку, на котором они с Тамарой, сменяя друг друга, круглосуточно возили с поля на элеватор зерно невиданного доселе урожая.
До конца уборочной они толком и не виделись, встречаясь урывками в моменты пересменок, когда передавали друг другу машину. Питались в импровизированных столовых на полевых станах, спали, в соответствии со сложившимся рабочим графиком, по очереди в выделенной им комнатке семейного барака. И всё же, несмотря на перенапряжённый ритм начала своей трудовой целинной жизни и полное пока отсутствие жизни личной, считали свою судьбу на первых порах удавшейся.
IV
Торжественное подведение итогов жатвы местные власти решили приурочить к празднованию годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. В предпраздничный вечер накануне традиционной демонстрации трудящихся, готовящихся завтра с флагами и транспарантами пройти нарядными колоннами по центральной площади и главным улицам райцентра, районный Дом культуры был заполнен целинниками до отказа. Из областного центра и столицы республики прибыло по такому случаю высокое начальство. У парадного входа и в холле играли духовые оркестры. Настроение царило приподнятое. Каждый из присутствовавших чувствовал себя именинником – никто из них не посрамил чести целинника-первопроходца. Ведь те, кто сплоховал, либо давно разбежались-разъехались, либо остались в этот вечер дома. Здесь же, в этом празднично убранном зале, собралось сейчас достойное большинство.
После нескольких произнесённых официальными лицами приветственных речей, часто прерываемых аплодисментами, председательствующий с видом человека, преподносящего обществу приятный сюрприз, объявил:
– А теперь слово предоставляется орденоносцу, Герою Советского Союза и Социалистического труда, в недалёком прошлом не только славно повоевавшему гвардейскому офицеру-командиру переднего края, но и, когда Родине понадобился его талант строителя, в тяжелейших боевых условиях – под артогнём и авиабомбёжками противника восстанавливавшему повреждённые и строившему новые аэродромы для наших славных соколов, бомбивших ненавистного врага вплоть до его фашистского логова – Берлина, а ныне начальнику главного управления строительства целинных совхозов Артемию Ивановичу Богатырёву!
Зал буквально взорвался овацией, красноречиво свидетельствующей о доброй славе и огромном авторитете среди целинников вышедшего к трибуне высокого широкоплечего мужчины в кителе военного покроя, с лёгкой сединой на висках и двумя золотыми геройскими звездами на груди.
– Товарищи!.. – заметно волнуясь, и с облегчением дождавшись тишины, начал Артемий Богатырёв. – Разрешите от имени нашего главка и от себя лично поздравить вас с большой, самой мирной на свете победой. Хотя впереди ещё немало самоотверженной работы, трудовых героических дней и бессонных ночей, главное можно смело считать свершившимся: целина, прибавляющая миллионы пудов хлеба в закрома нашей любимой Родины, поднята! И сделано это вашими золотыми руками, дорогие мои…
Переждав очередной шквал аплодисментов, немного оправившийся от
волнения оратор продолжал более спокойным, выровнявшимся голосом:
– Золотые руки и горячие сердца, светлые устремления и преданность идеалам коммунизма – основная отличительная черта чудесного племени молодых строителей нового общества. Вот сейчас я вижу в зале очень много молодёжи. Большинство даже. А ведь многие из присутствующих, отправляясь по зову сердца покорять целинные земли, оставили дома близких, любимых и даже малолетних детей. Например, среди вас сейчас находится супружеская пара, незадолго до отъезда на целину сыгравшая свадьбу и родившая на свет аж целую тройню! Это – члены комсомольско-молодёжной бригады шоферов Тамара и Амирхан Азимовы, победители социалистического соревнования на перевозке зерна нового урожая. С удовольствием сообщаю, что оба за свои трудовые достижения представлены, в числе лучших из лучших, к правительственным наградам. А от руководства главка хочу прямо сейчас вручить им ключи от квартиры номер один в новом, только что сданном в эксплуатацию доме. И ещё… – подняв руку, приостановил нарастающие из зала рукоплескания оратор, – с ещё большим удовольствием я уступаю своё место в президиуме сегодняшнего торжественного собрания этим достойным представителям советской молодёжи. Тамара и Амирхан, прошу на сцену!
Зал уже не сдерживал аплодисментов, провожая восторженными взглядами с трудом узнаваемую молодую красивую пару, которая, смущаясь от столь неожиданного внимания к себе такой уймы народа, продвигалась по среднему проходу зала от задних рядов к сцене. До сих пор их видели только порознь, чумазых и в пропылённой рабочей одежде, его – в кепке набекрень, её – в плотной белой косынке, хоть в какой-то мере, да спасающей голову от перегрева палящим солнцем. Сейчас она была в расшитой цветными узорами светлой праздничной тюбетейке, из-под которой тяжело свисали роскошные чёрные косы, в ярком узбекском народном платье, с насурьмлёнными бровями и румянощёкая. Высокогрудая, с гибким станом и крутыми бёдрами Тамара, казалось, не шла, а изящно плыла сквозь море людей, которых всех сразу любила сейчас почти как оставленных дома тройняшек. И чувство это, судя по разлившейся в зале атмосфере доброжелательности, нескончаемым улыбкам и подбадривающим выкрикам, было искренне взаимным. Позади, чуть сбоку, нежно поддерживая её под руку, двигался высокий стройный смуглый красавец в новом костюме, с аккуратно постриженными чёрными усами и в ярком, не совсем умело повязанном галстуке.
Как только они поднялись на сцену, сидевшие в президиуме солидные мужчины встали и по очереди пожали им руки, а Артемий Богатырёв вручил по почётной грамоте и ключи от квартиры. После чего обнял и от души крепко расцеловал сначала Тамару, потом Амирхана, предложил им, как и обещал, места в президиуме, в том числе и одно из этих мест – своё, а сам под шум новой волны рукоплесканий скромно спустился в зал.
Эх, Артемий, Артемий! Всем ты хорош: и силён, и умён. Не раз перехитрил ты смерть на поле боя, а, пройдя через всю грязь и жестокость
войны, не утратил благородства души. Не оставил ты и свою израненную и покалеченную, превратившуюся в беспомощного инвалида боевую подругу, в отличие от поступавших совсем наоборот многих других фронтовиков, избалованных послевоенной нехваткой здоровых мужчин при небывалом обилии изголодавшихся без мужской ласки красивых женщин. А тут… продержавшись столько лет, дрогнуло-таки твоё закалённое сердце, допустило запавшую в него искру, способную, разгоревшись до жаркого пламени, спалить в пепел и само сердце, и разум.
Но вовсе не в этом главная твоя ошибка, Артемий, если вообще правомерно считать ошибкой то, что человеческому разуму никак не подвластно – допускать или не допускать к своему сердцу, принимать или не принимать дарованное Богом чувство. Нет, конечно, ничего тут от тебя, как и от любого иного, хоть трижды стойкого и порядочного мужчины, окажись он на твоём месте, не зависело бы ни при каких обстоятельствах. Промах твой – а вот тут уже от ума кое-что зависит! – немного в другом: негоже прилюдно целовать азиатскую женщину, да ещё в присутствии её собственного мужа. Даже – по такой уважительной причине и такому официально-торжественному поводу, как сегодня.
Ты не заметил, как почернел вдруг лицом Амирхан? А ведь следовало тебе, умудрённому жизненным опытом, знать, что кровь предков, текущая в жилах мусульманских мужчин, ой как сильна своей генетической памятью к тем временам, когда посторонний не имел права к чужой жене не то что прикоснуться, а даже видеть её лица. Ну, что ж, посмотрим, что будет дальше…
V
Счастливая Тамара не чуяла под собой ног от радости, когда они с мужем возвращались поздно вечером в ставший вдруг таким неинтересным барак. Неужели у них теперь есть свой угол – целая квартира, в которую они могут вселиться хоть завтра, прямо в праздничный день? И прямо с той же послепраздничной ночи она имеет полную возможность не спеша и досыта налюбиться со своим сладкоголосым красавцем Амиром, не стесняясь, как было до этого, громко (возможно – притворно) храпящих за тонкими стенами барачных соседей!
Не замечая какого-то необычного сопения непривычно молчавшего всю дорогу мужа, Тамара обернулась и крепко прижалась к нему:
– Ой, Амирка, как я тебя люблю! Теперь ты сможешь свободно и сколько угодно, хоть во весь голос, распевать дома песни, репетировать для своей художественной самодеятельности. А главное, деточек наших привезём… как только садик достроят. Как я по ним соскучилась!
– Поживём – увидим… – уязвлённая мужская гордость Амирхана, перед глазами которого всё ещё упорно стояла сцена их поздравления в Доме культуры, когда ставший отныне ненавистным большой начальник целовал ЕГО жену, пыталась бороться с нежной страстью к ней.
– Что случилось, Амирхан? – упавшим голосом, ничего не понимая, еле выговорила Тамара. – Тебе плохо?
– Да нет, всё хорошо, и даже очень. Особенно тебе и этому… Герою.
– А-а, вот ты о чём. Чудак! – облегчённо вздохнула она, убедившись, что муж, слава Аллаху, не заболел, а всего лишь нелепо ревнует к совершенно безобидному эпизоду. – Ведь не я же его обняла… а у них, наверное, так принято, когда поздравляют. Этот, как его – протокол.
– Меня такие протоколы не устраивают! Если без них не обойтись, давай уедем. Поживём пока опять у моих родителей, потом построим свой дом, будешь детей воспитывать. А я без дела не останусь, шофера везде нужны.
– Ты с ума сошёл? Интересная жизнь здесь, на целине, только начинается!
– Интересная для кого?
– Для нас с тобой и для детей наших, которых уже есть куда привезти. Ну, успокойся, пожалуйста. Пусть ещё кто-то ко мне только попробует приблизиться, хоть с медалькой обещанной, хоть с орденом… мигом забудет, зачем подходил! Я ведь только тебя одного воспринимаю как мужчину, и ты это прекрасно знаешь. Ну, пойдём скорее домой! Я так истосковалась по настоящей, ничем не сдерживаемой твоей нежности, Амирка, за время этой насквозь прослушиваемой и во все щели просматриваемой барачной жизни, не могу больше ждать… даже переезда в новую квартиру. Пошли же!..
Амирхан, как ни изощрялся подольше попроявлять мужскую суровость, всё же не устоял под ласками жены. Вспыхнувшая несколько часов назад в его душе жгучая ревность теперь и самому ему представлялась несерьёзной и, едва добравшись до своей комнаты в бараке, они наконец-то решились не обращать внимания на всё слышавших, как им не без причин казалось, соседей и на всю ночь отдались той сладчайшей страсти, с которой любили друг друга с первого мгновения их знакомства и хотели любить вечно.
VI
После новоселья Азимовы вплотную занялись ремонтом, приведением в
безукоризненное рабочее состояние своего грузовика, основательно
основательно потрёпанного в ходе уборочной и последующих осенних сельхозработ. Когда, наконец, был достроен и открыт давно обещанный властями детский сад с яслями для самых маленьких, съездили на несколько дней на родину в Узбекистан, где надарили кучу подарков родственникам и друзьям, забрали детей, нажитое за короткую супружескую жизнь небогатое добро и, вернувшись в свой целинный совхоз, некоторое время жили хоть и, будучи занятыми от зари до зари, нелегко, но – относительно тихо и спокойно.
Долго, однако, такое тихое спокойствие продолжаться не могло согласно элементарной логике: как интересные во многих отношениях, сильные, незаурядные личности, Амирхан и Тамара просто не могли быть не востребованы общественно-политической жизнью, особенно в стране, активно строившей коммунистическое завтра. Он, обладавший прекрасным голосом и абсолютным музыкальным слухом, был замечен руководством отдела культуры райисполкома и, получив соответствующее приглашение с обещанием всяческих льгот, стал все без исключения вечера пропадать на спевках патронируемого районным управлением сельского хозяйства хора, в составе которого исполнял нередко сольные партии, совмещая эти занятия с репетициями народного театра, где как талантливый, хоть и без специального образования, исполнитель различных, в том числе и заглавных, а то и главных ролей быстро набирал вес. Она – волевая, рассудительная и трезвомыслящая даже в сложных ситуациях работница, быстро выросшая до должности бригадира шоферской бригады, серьёзная мать, да ещё и обаятельная красавица, была избрана секретарём совхозного комитета комсомола. Одновременно оба вступили кандидатами в члены КПСС7. Жизнь сделалась ещё интенсивнее, без малейших просветов, которые можно было бы назвать досугом, свободным временем…
Однажды, нежданно-негаданно, Тамару пригласил на индивидуальную непротокольную беседу секретарь партийного комитета совхоза, по сути и традиционно в советской административно-управленческой иерархии – комиссар, второй человек на предприятии, и с некоторой грустцой в голосе повёл разговор, судя по интонации – явно не желаемый для него самого, но, видимо, обязательный как директива, спущенная негласно «сверху», и не просто сверху, а, как выявилось впоследствии – через районное руководство из высших эшелонов областной власти.
– Понимаешь, Тамарочка, жизнь – такая уж не совсем и не всегда справедливая штука… лучших людей из любой организации всегда стараются забрать себе организации вышестоящие. Вот и вы с Амирханом, что вполне закономерно и естественно, приглянулись там, в верхах. А мы, ваше тутошнее начальство, вложившее в вас душу и сердце, сами здесь в вас нуждаемся как в передовиках производства и способных общественниках, полюбили вас как родных. И товарищи по работе вас уважают, ценят.
– Спасибо, конечно, на добром слове, – насторожилась Тамара, – но, причём здесь какие-то верха? Да мы ж только обживаться начали. Нам здесь
нравится – работа хорошая, по общественной части очень даже нескучно, дети пристроены, соседи хорошие, которые всегда и с детьми, если надо побудут, и по хозяйству помогут, и вообще… кто кого забирает-то? И куда?
– Ну, с детьми вы и в городе не пропадёте, там ещё и получше для них условия будут.
– Какой город, о чём вы?
– Областной центр.
– А целина? Мы зачем сюда ехали? За романтикой, осваивать новые земли, давать стране рекордные урожаи хлеба и всё такое. А городов и в нашем Узбекистане полно – хороших, красивых и… каких хочешь.
– Да никто у вас целину не отбирает, Тамара. Областной целинный город – это тот же передний край борьбы за рекордные урожаи, и, надо полагать, значительно серьёзнее, чем наш маленький совхоз. А суть вопроса вот в чём. Твоего Амирхана на одной из репетиций слышали гости из области, и обнаружили в нём большое дарование. Хотят пригласить в город и, немного подучив, принять артистом в настоящий, может, даже, академический театр.
– А я?
– Не пугайся, никто тебя с любимым разлучать не собирается. Тебе могут предложить в том же областном центре работу на легковой автомашине «Победа». Квартиру, как семье с тремя малолетними детьми, дадут сразу. Благоустроенную, с ванной и тёплым туалетом, с газовой плитой на кухне. Бельё тебе будет стирать машина, а если не захочешь и на машинке – сдашь в прачечную, где мигом и дёшево отстирают-погладят, будь здоров… ну и другие удобства, не то, что здесь…
– А мне, всё-таки, и здесь неплохо…
– Не будь эгоисткой, Тамара, ты ведь не такая. Поговори-ка, лучше, с Амирханом.
– А почему вы сами ему обо всём этом не скажете?
– Дело в том, что он, как мы уже успели заметить, мягко говоря, ревнив. А возить на «Победе», как понимаешь, тебе придётся большого начальника – мужчину. Других вакансий на легковых машинах на сегодня, к сожалению, в этом городе нет. Предлагать же грубую работу на тяжёлых машинах не хотят, поскольку ты, как-никак, очень красива, и лучше бы подольше сохранила свою женственность – для своего же мужа и детей. Ведь грузовик, и ты, вероятно, чувствуешь это сама, постепенно, но неумолимо огрубляет. С годами женщина вообще становится похожей на мужика, делается своей, а вернее, что совсем уже ненормально, – своим в мужской рабочей среде. Таким, понимаешь, гибридом – жено-мужик. И любой, даже самый что ни на есть любящий муж в такой ситуации может со временем непроизвольно потянуться к более нежным представительницам вашего прекрасного пола.
– Да никогда в жизни! Вы плохо знаете моего Амира! Чтобы он за чужой
юбкой погнался?.. – готова была расплакаться Тамара, интуитивно, в то же время, понимая житейскую правоту старого коммуниста.
Парторг промолчал. Тамара восприняла эту паузу как сигнал к
окончанию разговора.
– Хорошо, я поговорю с ним, – грустно выдавила она из себя на прощание. – Только не торопите, пожалуйста. Дайте нам время созреть для такого решения.
– К сожалению, Тамара, времени на раздумья не так уж много. Неделя – максимум. Руководство театра, как и области в целом, может в любой момент поменяться, а у нового, как водится – новые заботы, новые люди… Амирхан же – артист, как говорится, от Бога. Грех своими руками лишать его правильной судьбы. Вот, видишь, партийный работник, атеист, а заговорил с вашими проблемами как поп: Бог, грех… ну, в общем, ступай и помни, что ваша более удачная судьба – в твоих руках.
VII
Через несколько дней, погрузив пожитки в ставшую уже почти родной полуторку, Азимовы переезжали на новое место. Управлявший машиной Амирхан, в котором подспудно боролись между собой страстное желание стать артистом и «упёртое», в связи с противоречивым характером, нежелание расставаться с профессией шофёра, был задумчив и рассеян. Тамара, готовая ради любимого хоть ползком ползти на край света, и не меньше его обожавшая езду за рулём любой, даже самой непритязательной автомашины, грустившая при расставании со своим первым в жизни собственным «углом», была, тем не менее, собранна и сосредоточенна – дети требовали недремлющего материнского ока.