– Ну как? Принимаешь работу?
Я прикоснулся к острому как игла стержню:
– Здоровецки, пап, садись, пятерка! – Отец засмеялся.
– Это что-то новенькое. Такого я еще не слышал. Ну, давай теперь ты попробуй. – сказал он, усаживаясь на свое место.
Я вытащил из пенала новый карандаш, закрепил его между тонкими детскими пальчиками, взял отцовский ножик и начал осторожно точить. Отец внимательно наблюдал за моей работой.
– Помогай большим пальцем, сильно не дави, – подсказывал он.
Делаю вид, что мне дается это нелегко, хотя могу заточить любой карандаш не хуже чем он, потому что всю жизнь точил карандаши ножиком, по его примеру. Жалко, что не могу сказать ему об этом сейчас.
Папа взял карандаш из моих рук придирчиво стал рассматривать его.
– Карандаши всегда точи ножиком. Все эти точилки одно баловство. Из-за них карандашей не напасешься. – сказал он, протягивая мне карандаш. – Пятерку не могу поставить, но для первого раза неплохо. Ставлю твердую четверку! Ножичек можешь оставить себе. Храни его дома, в школу не бери, а то нам с тобой от матери достанется.
Отец встал из-за стола и ушел на кухню.
У меня появился шанс опробовать перьевую ручку. Я обмакнул перо в чернила и стал писать. В первом же предложении сделал несколько мелких клякс и одну большую, дугообразную кляксу, напоминающую по форме озеро Байкал. Вспомнил что кляксу можно убрать промокашкой. Свернув нежную бумажку уголком, приставил к кляксе. Промокашка медленно впитала чернила и не позволила кляксе расползтись. За обезвоживанием чернильной кляксы "Байкал", вспомнилось как мы использовали промокашку в школе. Рисовали рожицы на ней, писали записки, делали шарики и плевались через трубочки.
Своей работой я был доволен. Конечно, клякса в размере не уменьшилась, но зато поблекла, потеряла сочный цвет и стала не очень заметной.
Переписывание задания "В лесу" меня захватило не на шутку. Появился азарт. Я заметил что при переписывании мой язык повторял движения выводимых пером букв. Детские пальчики быстро вспомнили чему их учили много лет назад. Когда перо опускалось вниз, они делали "нажим"– верх выводили тонкие "волосяные" линии. За все время переписывания я не поставил ни одной кляксы, потому что сообразил, что после макания в чернильницу надо поднять перышко и подождать пока лишние чернила стекают в чернильницу и только потом приступать к написанию слов.
17.
За переписыванием я не заметил прихода мамы. Она стояла на пороге комнаты и смотрела на меня. При виде мамы у меня из глаз поползли слезы. Чтобы не разреветься опять я выскочил из-за стола, бросился к ней, уткнулся ей в живот и затараторил:
– Мам, мам, я вспомнил почему ухо стало красным. Вальке Иванову папа привез с юга большую морскую раковину, и он всем ребятам прикладывал ее к уху, чтобы мы могли послушать шум морского прибоя. Мне он прикладывал раковину к уху больше всех. Вот ухо, наверно, и покраснело от этого …и стало теплым! – закончил я.
Мама продолжала смотрела на меня сверху вниз и молчала, потом вздохнула и покачала головой.
– Честное пионерское, мам, – сказал я и отдал честь.
– Так ты еще не пионер! – удивилась мама, – ты октябренок. В пионеры вас будут принимать только в апреле.
– А…а …пионерская клятва сильнее октябренской в тысячу раз! Я нарочно так сказал, чтобы ты поверила мне.
– Ладно, – устало сказала мама, – Раковина, так раковина. А почему ты так разревелся!?
– Не знаю мам. Просто сильно соскучился по тебе и по папе.
– Ох, Юра, Юра, что-то ты хитришь! – сказала она и направилась к шифоньеру. – Давай заканчивай делать домашнюю работу и спатеньки. Нам с папой завтра рано вставать на работу.
Она сняла с вешалки мою школьную форму, подошла к столу, пододвинула ближайший ко мне стул и аккуратно повесила ее на спинку. На сиденье положила ремень и фуражку с кокардой. Я вспомнил, что это был ежевечерний мамин ритуал. Она чистила мою гимнастерку от многочисленных клякс и школьной грязи, гладила брюки и следила за чистотой воротничка. Мне вдруг стало жалко маму, за то что я ей в детстве доставлял столько хлопот. Потом она взяла с тумбочки будильник, привычным движением завела его и поставила около меня на стол.
– Ну, я пошла спать. Раскладушку сам разберешь. Спокойной ночи. – Она чмокнула меня в щеку и ушла в спальню, а я с любопытством уставился на школьную форму серого – голубого цвета. Сейчас такой формы и в музее не сыщешь. На гимнастерке, с белым чистым воротничком и тремя блестящими пуговками, слева красовалась металлическая октябрятская звездочка, а на потемневшей латунной бляхе и кокарде была символика – листьев какого-то дерева и буква "Ш". Буква могла означать "Школу", а что означали листья я не знал. Завтра в этой форме мне предстоит идти в школу.
Будильник был заведен на пол восьмого. Значит начала уроков в восемь или в полдевятого? Скорее всего в восемь. Мама не будет заводить будильник с таким запасом. У меня на все про все будет полчаса. Придется подсуетиться. Думаю, что уложусь в "норматив".
Из кухни с кружкой чая и книгой под мышкой, вернулся отец.
– Ну, как уроки, продвигаются?
– Продвигаются, – пробубнил я.
– Ну, вот и хорошо, – отец открыл книгу, отложил в сторону закладку и не отрываясь от чтения стал помешивать ложкой чай. Мешание затянулось. Меня оно не раздражало, даже наоборот радовало. Я готов был слушать его хоть весь вечер. Когда я досчитал до пятидесяти, из спальни донесся недовольный мамин голос:
– Ко-о-о-ль, иди сюда.
Папа встал и пошел в комнату. Послышалось мамино шипение. Потом все стихло.
Папа вышел из комнаты, взял кружку и книгу.
– Давай не засиживайся. Заканчивай и спать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, пап.
В спальне скрипнул стул, несколько раз звякнула ложечка и наступила тишина. Мамин разговор не прошел бесследно.
Правописание заняло много времени. После длительного перерыва писать перьевой ручкой было мучение. Пожалуй, это было самым сложным для меня. Поэтому на домашку ушло больше времени, чем я предполагал. Когда все было сделано, мне пришла мысль сравнить сегодняшнюю мою мазню с предыдущим домашними заданиями. Почерки отличались. Наклон и размер букв был не такой, да и клякс больше. Если тщательно сличать, то можно заметить, что писал кто-то другой, но вряд ли кто этим будет заниматься. Не может же училка помнить почерк каждого ученика, а значит не стоит заморачиваться на такой ерунде.
Самое трудное, зубрежку стихотворения, я оставил напоследок. Открыв учебник "Родная речь"и найдя стихотворение, я был приятно удивлен. Автором "Осени" был А. Майков! Дело в том, что после ухода на пенсию у меня появились проблемы с памятью. Сначала я к этому относился с юмором, подшучивал над собой, но когда стал забывать имена знакомых, название улиц и номера телефонов, то забеспокоился. Жена посоветовала тренировать память по методике японских ученых, которые предлагали три доступных варианта. Я остановился на последнем – на ежедневном заучивании стихотворных текстов.
В домашней библиотеке нашел книжку со стихами русских поэтов и каждый вечер, перед сном, учил по одному четверостишью.
Начал с коротких стихотворений Пушкина, Лермонтова и … дошел до стихотворения "Осень" А. Майкова. Оно мне показалось длинным, но я все же осилил его.
Прочитав знакомый мне текст я вдруг обнаружил, что стихотворение сокращено почти на половину. С одной стороны меня это обрадовало – меньше запоминать надо, но с другой – удивило. Почему текст сократили на половину? Пришлось вспоминать стихи из второй части. Первая часть была оптимистичной, светлой. Во второй, насколько мне удалось вспомнить, говорилось о печальном завершении жизни. Думаю, что авторы учебника не хотели "грузить" еще не окрепшие умы школьников строчками типа: "Смерть стелет… жатву свою." По моему правильно сократили.
Повторив стихотворение пару раз я сунул учебник в портфель. Все было сделано, пора и на покой.
Тихо, чтобы не тревожить родителей, я вышел в коридор, снял со стены раскладушку. Войдя в комнату остановился, так как не помнил куда поставить ее. У дивана? Глупо. Тогда зачем раскладушка, если можно спать на диване. Я оглядел комнату. Больше всего места было у окна. Спать удобно, я никому не мешаю, и мне, никто не мешает.
Прежде чем лечь спать, приготовил все к завтрашнему дню. Придвинул к раскладушке стул со школьной формой. Рядом с фуражкой поставил будильник. Шаровары и кофту сунул под стул. Посмотрел на ноги с обводками вокруг щиколоток. Следы от грязных кед. Хорошо что основную грязь смыл у Вовки, а то бы точно от мамы получил нагоняй. Улегся на скрипучую раскладушку и сразу почувствовал что чего-то не хватает. Конечно, же кубика. За многие годы ежедневный тренинг спидкубера стал привычкой. Вспомнив, что кубик находится в секретном сундучке в родительской спальне, расстроился. Придется засыпать без "соски".
Я лежал на спине и прислушивался к жизни за окном. По улице с шумом проезжали редкие машины. От их фар по потолку скользили уродливые световые блики. Слышалось цоканье каблуков об асфальт, проходивших под окнами редких прохожих, приглушенные разговоры и смех. Откуда то издалека донесся гудок паровоза и перестук колес движущегося состава. Звуки железной дороги слились со звуками шумной компании. Чей-то пьяный хохот перекрыл звучный голос поющей женщины. Когда подвыпившая компания достигла наших окон, я отчетливо разобрал слова песни: "Ой-ёй, в глазах туман, кружится голова…едва стою на ногах, но я ведь не пьяна". Мной вдруг овладело радостное чувство узнавания. Мне было так хорошо, как может быть только в детстве. Уличные звуки, блики бегущие по потолку комнаты, свежий осенний воздух с запахом осенней листвы, колышущиеся от легкого ветерка тюлевые занавески – убаюкали меня. Сквозь навалившуюся дремоту я услышал как на раскладушку тихо запрыгнул кот. Пуня осторожно забрался ко мне на грудь, поудобнее улегся, и включил свой "моторчик." От мурлыканья и кошачьего тепла я быстро заснул.
18.
Меня разбудила громкая трель будильника. Не найдя кнопки, я накрыл его подушкой. Вставать не хотелось, но вспомнив, что на все про все у меня 30 минут, я вскочил и стал одеваться. Школьная форма была гладкой и легкой. Ремень был не помеха. Армия меня научила как обращаться с этим предметом. Приведя себя в порядок, я пошел на кухню. Завтрак ждал меня на столе. К нему прилагалась подробная записка папы. Налив молока в кошачью миску, я пошел в санузел. Отдельная малюсенькая комнатка вызвала у меня неподдельный интерес. Центром композиции был простенький, с ржавыми подтеками, унитаз. От него вверх к бачку шла полутораметровая труба. Из бочка свисала алюминиевая цепочка с белой ручкой на конце. Потянув ручку вниз, я услышал шум извергающей в унитаз воды. Слева на расстоянии вытянутой руки на стене весел фанерный ящик набитый под завязку нарезанными кусочками газеты. Вытащив один из них я прочитал:
О дорогах к счастью.
Горячий разговор продолжал
В комиссии сельской местнос
ним внимательно слушали уча
миссия выступления предста
ладели Япония-Шоге Абе. Он
зал о том, что болгарская дер
шестнадцать лет назад люди
голод, где основным орудием
об социализме могучую сельхоззяйст
Ничего не поняв из обрывка газетной абракадабры, я пошел в святая святых- ванну. У стены стоял тазик со стиральной доской внутри. На стене висела гирлянда прищепок. Стиральные атрибуты шестидесятых меня не удивили. Первые отечественные стиральные машины появились позднее. Стандартная ванна, колонка. Над раковиной прямоугольное зеркало под ним полка на ней станок для бритья, пачка лезвий "Нева", помазок, одеколон "Тройной", коробка с зубным порошком "Мятный". В стеклянном граненом стакане несколько зубных щеток. Я выбрал щетку поменьше. Потрогал. Она оказалась сухой и очень жесткой. Вспомнил, как мама заставляла меня чистить зубы и, как я постоянно придумывал причины, чтобы увильнуть от этой процедуры. Встав на цыпочки, я посмотрел в зеркало чтобы увидеть себя, но кроме вьющегося чубчика ничего не увидел.
Многолетняя привычка чистить зубы до самой старости взяла свое. Опустив щетку в пахучий зубной порошок я приступил к чистке. Операция заняла несколько секунд. Порошок забил зубы и плохо растворялся. Пришлось тщательно прополоскать рот. Не знаю, почистил ли я зубы, но мятный запах во рту остался. Прихватив портфель и фуражку я вышел из подъезда, поднял голову и посмотрел вверх. Небо было голубым, голубым. День обещал быть солнечным. Мне было так хорошо, что хотелось кричать: "Эй, люди, я вернулся в детство и стал маленьким!"
Выйдя со двора на улицу Физкультурную, моя радость поубавилась. Я вспомнил вчерашний день и кажется понял, почему старые люди в мечтах возвращаются в детство. Им хочется большего внимания к себе, которого так не хватает в старости. В детстве нас любят и опекают от жизненных невзгод, есть кому пожаловаться и есть кому пожалеть. Есть о чем мечтать и знать, что вся жизнь впереди. Мечты придают смысл жизни. Каждый новый день в детстве приносит больше радостного, чем грустного и печального. Плохое – быстро забывается, хорошее сохраняется и надолго запоминается.
Школа находилась в десяти минутах ходьбы от дома. Я шел по улице, всей грудью вдыхал свежий осенний воздух и с удивлением смотрел по сторонам. Было непривычно в этот утренний час видеть дороги пустыми. Рядом со мной шла в школу сонная детвора не обращая на меня никакого внимания. Я был для них таким же как и они. Это меня успокаивало и придавало уверенность, что все будет хорошо. Хотелось бежать и подпрыгивать в такт шагам. Я остановился у водосточной трубы и с силой стукнул по ней ладонью. Труба ответила гулким эхом. Я радостно засмеялся.
Перед самой школой меня догнал Генка.
– Здорово, – сказал он запыхавшимся голосом. – Еле догнал тебя. Кричу: "Юрка! Юрка! А ты ноль внимания."
Сегодня он выглядел посвежевшим и бодрым, не то что вчера. В правой руке держал портфель, в левой – маленький альбом.
– Должно быть обещанные марки принес, – догадался я.
И точно. Генка остановился и потянул меня к стенке дома.
– Вот, марки…принес, – он вытащил из альбома блок марок. – Держи…как обещал.
В блоке было десять почтовых марок. Сверху рукой Генки было написано: "XVII олимпийские игры в Риме. 1960." 10 шт.
– Слушай, Ген, я забыл сказать тебе вчера, что я уже не собираю марки… Оставь их себе. Пойдем, а то на урок опоздаем.
Генка с открытым альбомом в руках машинально пошел за мной. Я повернулся.
– А портфель? Портфель забыл! – сказал я смеясь.
Он вернулся за портфелем. Когда он догнал меня, я незаметно посмотрел на него. Он шел опустив голову и шмыгал носом.
– А ты знаешь, я вчера хотел убежать из дома! – сказал он дрожащим голосом.
– И куда бы ты убежал?
– На дачу, пожил бы там… подождал, когда все уляжется.
– Понятно. Дача – это хорошо…но не надолго. Возвращаться домой все равно придется. Как Орден поживает?
– Нормально. Лежит себе в отцовской коробочке – засмеялся Генка.
– Настрадался он…пусть отдыхает.
– А ты правда больше не собираешь марки? Или, просто…пожалел меня?
– Правда, правда, ты тут не причем.
Мы подошли к пятиэтажному дому с единственной подворотней в нашем районе. Мне захотелось похулиганить. Например, забежать в подворотню, подкараулить кого-нибудь, потом неожиданно выскочить, как Циклоп из пещеры и напугать. И тут из глубины подворотни кто-то позвал нас:
– Эй, ре-е-е-б-з-я-я-я… иди сюда!
– Кто это? – спросил я.
– Ты, че Теленка не узнал? – удивился Генка.
– Не признал сразу.
Мы подошли к худенькому мальчику.
– Че звал? – спросил Генка.
– Я в школу не иду сегодня.
– Случилось что?
– Ты что с луны свалился?
– Нет…с Венеры.
– Оно и видно. Забыл, что сегодня наш класс в "пыточный" идет.
– Да, ладно, кто сказал?
– Любка подслушала разговор классной с завучем.
Я прислушивался к разговору, не понимая о чем идет речь.
– Ну, Теленок, лучше бы я тебя не встречал. Теперь буду сидеть на уроке и ждать, когда Зубниха припрется в класс со списком.
– Да тебе нечего бояться сегодня. Твоя фамилия в конце, да и зубы у тебя хорошие, не то что у меня.
– Ага, хорошие. На зырь! – Генка открыл рот. – Два дупла с правой стороны. То же мне…хорошие.
Наконец до меня дошло, что так напугало ребят. Приехала Зубниха и нас ожидают пытки. Вспомнилась бормашина голубого цвета с ременной передачей и пыточное кресло. Неужели в ближайшие дни мне предстоит испытать это воочию? Ну, нет. Только ни это. Я разделял панический страх Теленка и Генки, потому что хорошо помнил, как дантистка приказывала нам терпеть и мы терпели. Кричали от боли, плакали, ненавидели нашу мучительницу, но терпели.
Конечно, Теленок испортил настроение мне тоже, но не настолько, чтобы не идти в школу, и потом, за неделю может многое изменится. 3 "Б", в котором я учился, будут вызывать в "пыточный" со следующего понедельника.
Теленок был одним из моих друзей. Настоящее имя мальчика было Слава Акин. Ребята часто посмеивались над ним без всяких на то причин. Худющий и вечно голодный он вызывал у меня жалость. Я часто заступался за него, может поэтому он привязался ко мне и считал своим другом. В дворовых играх он никогда не участвовал. Сидел себе в сторонке и наблюдал за происходящим. Главным его хобби было собирание грибов шампиньонов.
После летних обильных дождей Теленок выходил на грибную охоту. На тротуарах вокруг нашего дома появлялись вздутия. Он первый обратил внимание на эту особенность. Причиной вздутия были грибы шампиньоны, которые лезли наружу разрушая асфальт. Вот их то Теленок и выковыривал из расщелин. Поскольку он был на половину сирота, воспитывал его только отец, который большую часть времени проводил на работе или у винного магазина, то о своем пропитании Теленок должен был заботиться сам. Собранные грибы входили в его летний рацион питания: он жарил их на масле и с аппетитом съедал.
– Ладно, Славка, пока. Нам надо торопиться, а то на урок опоздаем, – сказал я. Теленок расплылся в улыбке, по имени кроме меня, его никто не называл.
19.
Пятиэтажная районная школа из серого кирпича внешне походила на огромный корабль окруженный красными домами- хрущевками. Со стороны улицы Физкультурной, школа была обнесена двухметровой чугунной изгородью с декоративными пиками наверху. Четыре каменных столба с бетонными шарами символизировали вход в школу. Распахнутая на всю ширину чугунная калитка, когда-то под собственной тяжестью просевшая нижним концом в асфальт, не подлежала ремонту.
Мы поднялись по ступенькам на гранитную площадку с колоннами поддерживающими балкон в три больших окна. На фасаде, на уровне пятого этажа, красовались круглые бетонные барельефы Ломоносова, Пушкина, Горького и Маяковского.
Открыв тяжелую дубовую дверь, мы вошли в школьное фойе посредине которого на треноге располагался большой портрет Ленина с матерью. Под ним крупными буквами значилась надпись:
"Без матери нет ни героя, ни поэта" (Горький).
" Доброму человеку может быть стыдно даже перед собакой" (Чехов)
У портрета стоял директор школы Ефим Михайлович, мужчина лет тридцати. Имя его было на слуху у каждого школьника с первого по десятый класс. Под его руководством в школе было создано самоуправление, школьный хор, проводились различные конкурсы и туристические походы, почетными гостями школы неоднократно были выдающиеся деятели искусства и литературы Д. Б. Кабалевский, Роберт Рождественский, Михаил Плетнев.
Ефим Михайлович встречал учеников при входе в школу каждый день и был для них родным человеком.
Поздоровавшись, Генка пошел в правое крыло, я последовал за ним. Перед самым поворотом на лестницу меня заинтересовал красочный плакат на стене на котором крупным шрифтом было выведено:
" Конкурс юных талантов" Смотр учащихся 3-4 классов состоится сегодня после 3 урока в актовом зале. Приглашаются все."
Поднявшись на второй этаж, Генка сказав мне "пока", шмыгнул в ближайшую дверь слева на которой висела табличка: " 3 А". Мой класс "Б" находился рядом.
Я с волнением вошел в помещение в котором проучился восемь нелегких лет. Почему "нелегких?" Потому что ученики подразделяются на два типа. К первому типу относятся те, кто любит учиться, ко второму – кому учеба в тягость. Я относился ко второму типу.
Классная комната была наполнена солнечным светом. Потолки казались высокими, а окна – большими во всю стену. Прямоугольное помещение с партами в три ряда, столом для учителя, классной доской, над которой висел портрет Ленина, и с несколькими стеклянными шкафами вдоль стены – показалось мне просторным и светлым.
Я повернулся от толчка в спину и увидел улыбающегося Витьку. Он сел за парту и уставился на меня.
– Здорово, тезка! Чего стоишь, как столб. Садись давай.
– Здорово, однофамилец! – сказал я и сел рядом с ним. Витька с удивленно посмотрел на меня.
– Ты че с Петровым поругался?
– Нет.
– Тогда садись, вон…на свое место. – По еле заметному кивку головы, я догадался куда надо приземлиться.
Едва я сел, как прозвенел звонок на урок.
В класс вбежал Вовка. Он бухнулся рядом со мной за парту.
– Привет, еле успел. Училку обогнал прямо на повороте. – Сунув фуражку в парту, он обтер рукавом гимнастерки потный лоб.
Все однокашники расселись по местам. Самое время присмотреться к каждому и заодно проверить свою память. Начну с первого ряда. Наташа Кожевникова – лучшая чтица, Саша Морозов – самый крупный мальчик в классе. Раечка – девочка с кукольным личиком, фамилию не помню. Сережа Рохлин – главный забияка в классе. Двух девочек на третьей парте я не признал, может новенькие? Дальше – Мишка Фрид, с ним сидит двоечник Витька Машков – прилипала. Все восемь классов "кормился" за счет безотказного Мишки. Позже я узнал, что кто-то сдал за него экзамены в институт, и он прошел по конкурсу. На "камчатке", развалившись, сидел третьегодник Славка Вершина – гроза всей школьной мелюзги. Перехожу на второй ряд. Ну, тут все понятно – две отличницы: Галя Вительская и Лена Борщевская, дальше первый красавчик в классе Коля Золотарев и Люба Садчикова – конькобежка, она потом за сборную страны выступала и стала чемпионкой мира в Лейк-Плэсиде.
Когда дошел до Нестеровой и Олеси Багмет, в класс вошла учительница маленького росточка, пухленькая, с круглым личиком. Одета она была в строгий черный костюм. Глядя на нее я вспомнил, что короткая стрижка и бархатный грудной голос учительницы завораживал всех учеников. Все были влюблены в нее.
– Здравствуйте, ребята, – сказала Нина Григорьевна улыбаясь.
Гремят крышки парт, все встают. Она внимательно обводит класс долгим взглядом.
– Садитесь.
Потом неторопливо достает из сумки классный журнал, садится за стол и начинает делать перекличку. Для меня – это хорошая возможность проверить себя еще раз.
– Откройте учебник Русского языка, – говорит учительница после переклички, – найдите упражнение № 25. Спишите предложения и вставьте пропущенные буквы.
В классе наступает тишина, слышен скрип перьев. Несмотря на отсутствие письменных навыков, я заканчиваю упражнение одним из первых.
– Юрка, ты уже написал? – удивленно спрашивает Вовка.
– Да.
– Дай списать.
Я двигаю локтем тетрадь к нему, подпираю рукой щеку, чтобы мою хитрость не заметила учительница.
– Кашкин, ты почему не пишешь, – спрашивает учительница.
– Я уже написал, Нина… Григорьевна.
Учительница удивленно поднимает черные, как у панночки Оксаны из фильма "Вечера на хуторе близ Диканьки," брови. Скрип перьев смолкает. Классу трудно поверить, что я первым закончил упражнение.
Нина Григорьевна подходит ко мне, берет тетрадь и начинает проверять. Я незаметно разглядываю ее. Вблизи она еще больше похожа на "панночку."
– Все правильно, Юра, – говорит она через несколько минут, – но одну описку ты все же сделал и …очень грязно переписал. Если бы не это, то я бы поставила тебе твердую пятерку, а пока …пять с минусом!
По классу проносится легкий гул удивления.
– Таня, собери тетради, и положи их на стол, – просит учительница дежурную.
– А сейчас мы переходим к новой теме, – учительница подходит к доске, берет мел и пишет:
СКАЗУЕМОЕ
– Откройте страницу 18, рассмотрите картинки и прочитайте предложения под картинками.
На первой картинке охотник с ружьем целится в пролетающих уток. Рядом с ним стоит охотничья собака. Под картинкой написано:
"Утки летят. Охотник стреляет."
На второй картинке нарисован бегущий по лесу мальчик, к плачущей девочке сидящей на траве. Под картинкой написано:
"Мальчик бежит. Девочка плачет."
Потом учительница с выражением зачитывает правило:
" Сказуемом называется член предложения, который обозначает, что говорится о подлежащем в предложении. Сказуемое отвечает
На вопрос что делает?"
– Повторяем все вместе, – командует она. Ребята в разнобой повторяют три раза, но Нину Григорьевну это не устраивает. Она, скользнув взглядом по рядам, останавливается на Рохлине.
– Сережа Рохлин, скажи нам на какой вопрос отвечает сказуемое?
Сережа встает, двигает к себе учебник и заглядывая в него читает:
– Сказуемое отвечает на вопрос "что делает?"
– Хорошо, – подбадривает его учительница.
– Что ты делаешь сейчас Сережа?
– Стою. – громко говорит он.
Ребята смеются.
– Тихо!
Выдержав паузу она продолжает.
– Правильно ты – стоишь, и что ты делаешь?
– Ничего не делаю, просто стою и все, – неуверенно говорит Сережа.
Ребята давятся от смеха.
– "Стою"– это подлежащее или сказуемое? – Рохлин вращает головой по сторонам в надежде "поймать" подсказку.
– Сказуемое на какой вопрос отвечает? – терпеливо продолжает учительница.
– Можно я прочитаю, Нина Григорьевна?– спрашивает ее Рохлин.
– Можно.
– "Сказуемое отвечает на вопрос что делает?"– читает он.
– Значит "стою"– это....
– Это…это…Гммм… я…что делаю? Я – стою, – рассуждает вслух Сережа, – а…а что делает? Это выходит не я…а кто-то другой…что-то делает…правильно, Нина Григорьевна?
– Тут уж класс не сдерживается. Поднимается такой хохот, что никто не слышит звонка на перемену.
20.
Мы выходим в шумный коридор, я смотрю по сторонам не зная чем заняться. Ко мне подходит Вовка.
– Может в "наступалки" или в "салки" поиграем? – предлагает он.
– Айда во двор в футбол играть! – зовет нас Димка.
К нам присоединяются Витька и Валька Иванов с Генкой из 3 "А".
Мы сбегаем по лестнице на первый этаж и через боковую дверь выбегаем на школьный двор. Присоединяемся к бегающим по площадке школьникам. Старшеклассники прячутся за углом школы, у них свои дела. Из-за угла клубится дым, как от костра. Магия движения захватывает меня. Мы носимся по полю толкая друг друга и орем во всю глотку. Кто-то приносит футбольный мяч. Разбившись на две команды, начинаем играть в футбол. В самый разгар матча раздается звонок. Во дворе его почти не слышно.
– Звонок, звонок! – кричит Таня Жильцова. – Все в класс! – Она сегодня дежурная и беспокоится за нас.
Мы срываемся и несемся ко входу в школу. Я опережаю длинноного Вальку, перепрыгивая через две ступеньки вбегаю первым на второй этаж. Вовка с Витькой несутся за мной. Добежав до двери, вбегаю в пустой класс и… "врезаюсь" головой.... в упругую грудь Нины Григорьевны. Вовка, бегущий за мной, налетает на меня и как мяч отскакивает в коридор. В проеме появляются любопытные рожицы учеников, но увидев странную картину, тут же прикрывают дверь.
Удара при столкновении я не ощутил, благодаря учительской "подушке" безопасности. После непродолжительного столбника, Нина Григорьевна отрывает меня от груди и сердито смотрит сверху вниз. Ее покрасневшее личико приобретает цвет вареной свеклы.
– После урока я жду тебя в учительской, – чеканя каждое слово говорит она. – А теперь марш на свое место!
Она поправляет костюм, подходит к двери и открывает ее.
– Тихо по одному заходим в класс! – командует она.
Притихшие ребята рассаживаются по своим местам, не понимая, причину задержки. Последним в класс входит перепуганный Вовка.
Когда наступает полная тишина Нина Григорьевна говорит:
– Достаньте тетради, откройте и положите на край парты.
Проходя мимо каждой парты она останавливается, быстро пробегает глазами домашнюю работу и идет к следующей парте. Около меня задерживается дольше обычного. Весь класс с придыханием наблюдает за нами.
Закончив проверку, она садится за стол.
– Сегодня мы повторим пройденный материал на все действия. А именно: На сложение, вычитание, умножение и деление. Откройте учебник на десятой странице. Начнем с задачи № 78, – она обводит класс глазами.
– К доске пойдет… Петров.
Вовка, встает из-за парты и с укоризной косится на меня, как будто в том что его вызвали к доске виноват я. В какой-то степени он прав, так как оказался нежелательным свидетелем моего столкновения с учительницей.
Шаркая ногами Вовка плетется к доске. Останавливается, поправляет гимнастерку, торчащую колом сзади, берет мел.
– Петров, записывай условие задачи. – говорит Нина Григорьевна и начинает диктовать.
– Три мальчика ловили рыбу. Один поймал 16 рыб, другой на 5 рыб меньше, а третий в 2 раза больше второго. Вопрос. Сколько всего рыб поймали мальчики?
– Сорок девять! – говорю я про себя, решив задачу в уме.
Вовка пишет условие задачи на доске. Строчки ползут вниз, буквы налезают друг на друга.
– Решаем все. Кто решит первым поднимите руку, – говорит учительница.
Все углубляются в решение задачи. Я открываю тетрадь, макаю ручку в чернила, и начинаю писать. В паузах посматриваю на Вовку, который крутится у доски, как уж на сковороде. То повернет голову влево, то вправо в надежде услышать подсказку, то поднимет глаза к потолку и чешет затылок. Умора, да и только. Его бы в драмкружок, такой актерский талант пропадает.
Раздается стук в дверь и на пороге появляется старшеклассница.
– Нина Григорьевна, извините. Ефим Михайлович просит участников конкурса отпустить с урока в актовый зал для репетиции.
– Спасибо, Зина, – говорит учительница. – Петров садись на место.
Она смотрит на старосту.
– Лена, напомни, кто от нашего класса выступает сегодня.
Лена встает поворачивается к классу.
– Саша Морозов с песней "Едет в лагерь наш отряд", Наташа Кожевникова со стихотворением Фета "Осенняя роза" и Олеся Багмет с украинским танцем.
– Хорошо, спасибо Лена. Названные поднимаются и идут в актовый зал в распоряжение директора школы.
– Нина Григорьевна, – с дрожью в голосе говорит Олеся. – Я не могу сегодня выступать. У меня нет костюма. Руководительница запретила выносить костюм за пределы Дворца пионеров.
– О-л-е-с-я, где ты была раньше? Почему говоришь об этом только сейчас!?
– Я думала, что…
– Все, садись. Так Саша и Наташа идете в зал, вас там ждут.
Расстроенная Нина Григорьевна садится за стол. Наступает тишина.