Стреноженная Россия: политико-экономический портрет ельцинизма

«Наши» прокуроры

…Не каждому по плечу дерзко примеряемые доспехи.

Гёте

Б. Ельцин всегда стремился подбирать подчиненных по принципу личной преданности. Это было характерным для него, как вспоминают его сослуживцы, в бытность руководителем Свердловского обкома КПСС и будучи первым секретарем Московского горкома партии. Но этот маниакальный синдром особенно усилился после избрания его в 1991 г. Президентом Российской Федерации.

Многие, наверное, помнят, как после утверждения Седьмым Съездом народных депутатов В. Степанкова^[623] в должности Генерального прокурора России Б. Ельцин на всю страну заявил, что «теперь Генеральным прокурором назначен наш человек». И «наш прокурор» начал следовать не духу и букве закона, а указаниям «всенародно избранного», что и привело впоследствии В. Степанкова к политическому падению с генпрокурорского Олимпа.

В дни государственного переворота отношение к нему высших чинов российской прокуратуры и роль «нашего» Генерального прокурора В. Степанкова вызывали негодование. Прежде всего возмущало циничное переподчинение Генеральной прокуратуры лично президенту, которое Б. Ельцин осуществил Указом № 1400. Все, в том числе и В. Степанков, не могли не понимать, что это делает Генерального прокурора всецело зависимым от Б. Ельцина, его администрации. Но молчали…

Я уже писал, что события октября 93-го могли и не пойти по роковому сценарию, займи Генеральный прокурор России такую же принципиальную позицию, какую занял Конституционный суд Российской Федерации и его председатель В. Зорькин.

«Почему он молчит?» – этот вопрос в адрес Генерального прокурора В. Степанкова витал в стенах осажденного парламента. Его задавали лидеры оппозиционных партий и движений, защитники Конституции, сочувствовавшие газеты. Вполне понятно, что на поведение В. Степанкова оказывала мощное давление тень ГКЧП – как на молодого Гамлета тень убиенного отца. В. Степанков объяснял потом, что боялся вновь впасть в ошибку, как в августе 1991 г., поспешив тогда квалифицировать действия высших должностных лиц Советского государства как «измену Родине».

Советская юриспруденция не припомнит случая, чтобы материалами уголовного дела, не рассмотренного судом, приторговывала сама Генеральная прокуратура. Да еще столь цинично и беспардонно. В вину В. Степанкову ставилась «утечка» информации из прокуратуры по делу ГКЧП и опубликование в западнонемецком журнале «STERN» протоколов допросов В. Крючкова, В. Павлова, Д. Язова. Тяжким бременем лежат на нем и его заместителе Е. Лисове упреки общественности по поводу опубликования (до окончания судебного процесса!) опуса «Кремлевский заговор»^[624]. В книге были использованы закрытые материалы следствия, что вызвало негативную реакцию общественности, подсудимых и их адвокатов^[625]. Авторы, ничтоже сумняшеся, обвиняли руководителей СССР, высших должностных лиц страны в попытке «заговора с целью захвата власти»! Самое гнусное то, что авторы и не скрывали, что цель публикации – оказать давление на общественность, которая, по их мнению, сочувственно относилась к заключенным в следственный изолятор гэкачепистам.

Второй раз Генеральный прокурор В. Степанков «прогнулся» перед «всенародно избранным» после подписания Беловежских соглашений, разваливших Советский Союз. Столкнувшись с этим открытым и явным беззаконием, он не встал на защиту Конституции (Основного Закона), не возвысил свой голос протеста, пренебрег и служебным, и гражданским долгом.

На глазах Генерального прокурора происходили также события 20 марта 1993 г., в центре которых была попытка Б. Ельцина ввести ОПУС – особый порядок управления страной, поставивший под вопрос существование Верховного Совета РФ. Генпрокурор тогда усомнился в законности этой меры. Многие хорошо помнят листовки «ДемРоссии» с требованием интернировать А. Руцкого, Ю. Воронина, В. Зорькина и В. Степанкова за их отстаивание Конституции и за участие в телевизионном репортаже сразу же после выступления Б. Ельцина по телевидению.

Не стану умалчивать и о том, что в тот период Генпрокуратура энергично взялась за расследование коррупции в высших эшелонах власти. На допрос вызывали любимцев Б. Ельцина – Шумейко, Полторанина и других.

Фактически уже тогда судьба В. Степанкова как Генерального прокурора была предрешена. Но Б. Ельцин не мог освободить его своим указом, поскольку назначение и утверждение Генерального прокурора по действовавшей в то время Конституции были прерогативой Съезда народных депутатов РФ.

Казалось бы, наученный горьким опытом Генеральный прокурор В. Степанков, подотчетный парламенту, в таких сложных для себя условиях из разряда «наших прокуроров» перейдет в разряд государственных и даст правовую оценку перевороту. И многие депутаты ждали его объективной реакции на факт государственного переворота.

Выступая на первой же после 21 сентября 1993 г. сессии Верховного Совета Российской Федерации, В. Степанков достаточно прозрачно выразил свои выстраданные жизнью опасения. «Я никак не рассчитывал, – говорил с трибуны Верховного Совета, – что в моей прокурорской судьбе, так же как и в вашей, выпадет дважды присутствовать при таких событиях, которые в этом зале называются государственным переворотом. Но те события меня многому научили. Поэтому я вам могу и на сегодня сказать только одно, что Прокуратура будет действовать исходя из признанной и законной Конституции и того Закона о прокуратуре, который вы приняли. Конституцию и этот Закон мы будем выполнять, исходя из этого, будем принимать те меры, которые этим Законом и Конституцией нам даны». (Аплодисменты.)

Депутаты настойчиво требовали от Генерального прокурора оценки указа Б. Ельцина № 1400, спрашивали: «Почему же, Валентин Георгиевич, вы не возбуждаете уголовного дела по факту государственного переворота в отношении лиц, причастных к нему? Какие у вас сомнения даже после решения Конституционного суда?»

Но В. Степанков твердил, что оценка указа не входит в компетенцию прокуратуры и вопрос о полномочиях президента может решить только Съезд народных депутатов РФ, поэтому у него-де нет повода возбуждать какие-либо дела. Все отчетливо понимали, что он юлит.

По-человечески В. Степанкова понять было можно. Но в 1991 г. он почему-то не терзался сомнениями, не ждал решений сессий союзного и российского парламентов, а брал автоматчиков и арестовывал руководителей СССР. В то время он понимал, что имеет карт-бланш от «всенародно избранного», который без суда и следствия назвал руководителей ГКЧП «изменниками Родины». Знал и о трусливой позиции М. Горбачева, который никогда не станет под напором «демократов» защищать своих товарищей по партии, по совместному руководству государством.

В сентябре 93-го Генеральный прокурор В. Степанков не сумел по-государственному соизмерить события августа 91-го, которые трудно поддавались юридической квалификации, а носили больше идеолого-политический характер, с государственным переворотом сентября – октября 1993 г., вердикт по которому вынесли Конституционный суд и Верховный Совет РФ.

И до государственного переворота 21 сентября 1993 г., и после В. Степанков, словно ища поддержки, часто заходил ко мне. Мы обсуждали различные варианты развития событий. Казалось, он пытался выверить линию своего поведения. Беседы были довольно откровенными. Все они кончались его заверениями о том, что теперь-то, после ГКЧП, он однозначно понял: только Конституция и закон. Никаких эмоций. Не обнаруживал я лишь одного – мужества.

Я не переставал говорить ему, что «если за вами, Валентин Георгиевич, нет ничего по делу Якубовского, то вам бояться нечего. Вы – законник. В любом случае правда будет на вашей стороне». Он полностью соглашался с таким подходом. Но жизнь рассудила по-иному. В команде Б. Ельцина знали слабости В. Степанкова и не просчитались.

Он должен был либо выступить на высшем форуме законодательной власти страны как Генеральный прокурор (с большой буквы этого слова), назначенный Верховным Советом и утвержденный высшим законодательным органом страны – Съездом народных депутатов Российской Федерации, либо с поникшей головой уйти в отставку. Ни того ни другого он не сделал, чем навлек несмываемый позор на себя и на всю систему прокуратуры России.

Мне рассказывали потом, что после заседания Верховного Совета В. Степанков провел расширенное совещание с руководящим составом прокуратуры. По общему мнению, он выглядел весьма растерянным, в основном изливал душу, пытался оправдаться по поводу своего двусмысленного положения. С одной, мол, стороны, на должность его назначили Верховный Совет и Съезд народных депутатов РФ, стало быть, он должен неукоснительно стоять на стороне закона и Конституции. С другой стороны, Б. Ельцин своим указом распустил Верховный Совет и переподчинил его, В. Степанкова, как Генерального прокурора себе. Значит, он и прокуратура должны исполнять волю Б. Ельцина, а следовательно, одобрить разгон парламента и Съезда. И это говорил «юрист», высшее государственное должностное лицо, которое должно четко следовать Конституции РФ! А по Конституции РФ президент Б. Ельцин 21 сентября 1993 г. после 20.00 становился просто гражданином Б. Ельциным. Совсем запутался юрист-«младенец»!

Все это напоминало терзания Агафьи Тихоновны из гоголевской «Женитьбы»: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича… да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича – я бы тогда тотчас решилась…» Но собравшиеся члены коллегии Генеральной прокуратуры ждали не словесных комбинаций в духе провинциальной невесты, а четких указаний. А их, к сожалению, не последовало…

Двадцать третьего сентября народные депутаты услышали от В. Степанкова новые увертки: вместо сообщения о мерах по пресечению государственного переворота, как значилось в повестке дня теперь уже Десятого (чрезвычайного) Съезда народных депутатов Российской Федерации, В. Степанков произнес что-то маловразумительное по поводу урегулирования конфликта политическими средствами. Да, подтвердил Валентин Георгиевич, он согласен с решением Конституционного суда Российской Федерации о том, что указ Б. Ельцина от 21 сентября 1993 г. антиконституционен. Да, президент не имел права нарушать Конституцию и разгонять Съезд и Верховный Совет Российской Федерации, но, тем не менее, пусть спор решает… суд. (Смех в зале и возгласы: «Какой? Какой?»)

Кто же должен возбудить дело, если не прокурор, чтобы суд имел возможность выяснить степень вины всех совершивших государственный переворот? Эти вопросы задавали В. Степанкову народные депутаты. Но ответа от «нашего прокурора» так и не получили.

Вечером В. Степанков рассказал мне, как его пригласил «хозяин Кремля» и вручил указ о назначении его Генеральным прокурором Российской Федерации, словно до этого он был мальчиком с улицы. А в глазах и интонациях голоса – все то же лизоблюдское желание оправдаться, найти сочувствие.

«Поверьте мне, – заверил я, – вы на этой должности не усидите. В последнее время вы заняли позицию закона. Слишком тесную связь держали с Верховным Советом. Вы слишком много знаете о кремлевских вершителях и их ставленниках, их коррумпированности, продажности, нравственном падении. Таких они не любят, обид не забывают и возле себя не держат».

Как в воду глядел. Однажды вечером в блокадном Доме Советов меня встречает В. Баранников и сообщает: «Только что принесли перехват телефонного разговора Шумейко и Якубовского. Речь идет о Степанкове. Хотите почитать?»

«Ш.: Дима, можешь возвращаться обратно. Здесь все кончилось. Можешь жить в России спокойно.

Як.: Филипыч, вы же назначили Степанкова генеральным. Пока он будет там, я приехать не могу.

Ш.: Кончай. Это игра. Через две недели мы его уберем.

Як.: Вот тогда и приеду».

Спрашиваю у Виктора Павловича: «А Вы Степанкову показывали?»

«Показывал».

«Что же он?»

«Даже в темноте было видно, как он побледнел. Понял, что его использовали, сыграли с ним злую шутку. Прокуратура в критические дни помалкивала, что и нужно было».

5 октября 1993 г. указом гражданина Б. Ельцина Генеральный прокурор В. Степанков был освобожден от занимаемой должности. Говорят, что он отказался дать санкцию на арест Р. Хасбулатова, А. Руцкого, «силовых министров» и согласился только на их задержание. Но было уже поздно… Мавр сделал свое дело – мавр должен был уйти!

Что можно сказать по этому поводу? В. Степанков рано обольстился своей значимостью. Его стремление быть на виду, «войти в историю», да еще с «демократами», обернулось для него потерей и должности, и доброго имени, и авторитета. (Чего стоят хотя бы аресты на территории России ее граждан, бывших рижских и литовских омоновцев!)

Бездействие Генеральной прокуратуры дорого обошлось защитникам Конституции, Дома Советов, да и стране в целом… «Степанковская болезнь» – трусость, угодливость и лицемерие – надолго охватила правоохранительные органы и пала черной тенью на тысячи их честных работников.

Вот как сам В. Степанков рассказывает о своей отставке: «Утром 5 октября (это был день, печально известный расстрелом Белого дома) я уже знал, чтоведутся переговоры с Казанником, моим будущим преемником. Позвонил руководителю аппарата президента Сергею Филатову: "Скажите, не крутясь, честно, готовится моя замена?" Филатов ответил, что ему ничего не известно, и попросил меня перезвонить минут через тридцать. Через полчаса, когда мы вновь связались, Филатов сказал, что никаких документов относительно меня в недрах президентской канцелярии не готовится и разговоры о моем смещении не более чем слух.

После разговора, где-то около 16 часов, поехал в Белый дом со своим заместителем Евгением Лисовым. Обошел, определяя объем предстоящих следственных работ, здание, которое еще горело. На выходе увидел убитого. Спецназовцы объяснили мне, что это один из защитников Белого дома…^[626] Когда я вернулся в прокуратуру, раздался звонок начальника личной охраны президента Александра Коржакова, который сказал, что хотел бы поговорить со мной от имени президента. Вскоре он прибыл вместе с Барсуковым в прокуратуру. Казанник был с ними. Во двор прокуратуры въехал автобус с автоматчиками – силовое прикрытие на случай неповиновения. Коржаков зачитал мне указ президента»^[627].

Через некоторое время (перед своим назначением заместителем губернатора Пермской области! – Примеч. авт.) В. Степанков согласился со своим увольнением: «Я должен признать, – сказал он в интервью пермской газете «Звезда», – что решение (об освобождении от должности. – Примеч. авт.) президент принял правильное». Вот это юрист!

Гораздо достойнее и определеннее вел себя в те суровые дни прокурор Москвы Г. Пономарев. Когда в Доме Советов выключили электро – и теплоснабжение, связь, его не нужно было дважды просить о помощи. Уже на другой день он позвонил мне: «Приношу глубокие извинения – все сделано по личному указанию Лужкова, с согласия Черномырдина. А на последнего моя прокурорская власть не распространяется. Думаю, и на Лужкова тоже. Тот признает над собой только закон силы».

Г. Пономарев дал указание всем тридцати трем районным прокурорам города заняться тщательной проверкой законности и условий содержания людей, задержанных милицией. Что ж, и на том спасибо!

После «ухода» отработавшего свое В. Степанкова его место занял очередной вроде бы «свой человек», А. Казанник^[628], тот самый, кто вновь сделал

Б. Ельцина политической фигурой, уступив ему в 1989 г. свое место в Верховном Совете СССР.

Б. Ельцин баллотировался тогда в Верховный Совет СССР по спискам Российской Федерации, где на 11 депутатских мест претендовало 12 человек. При голосовании он набрал больше половины голосов от участников Съезда, но меньше, чем остальные депутаты в его группе. Таким образом, Б. Ельцин не прошел в состав Верховного Совета СССР. Будущему «всенародно избранному» отказали в таком доверии!

«Но как всегда бывает в нашей действительности, в конце концов появляется одиночка, который умудряется найти выход из самого тупикового положения, – объяснял впоследствии эту ситуацию Б. Ельцин. – На этот раз такой палочкой-выручалочкой стал А. Казанник, депутат из Омска». Он-то и отдал свое место оказавшемуся за бортом кандидату при непротивлении М. Горбачева. Не тогда ли было заложено пренебрежение волей депутатов? Ведь они отдали предпочтение именно А. Казаннику, не желая видеть в высшем законодательном органе как раз Б. Ельцина.

Б. Ельцин принял тогда политическое самопожертвование омича как должное. И вот, поди ж ты, вспомнил о далеком сибиряке. Полагаю, здесь был открытый расчет: вызволенный из сибирской глубинки юрист, практически сошедший с политической арены, в знак благодарности не будет строптивым. (Немногие, наверное, помнят, что президент пытался в свое время протащить этого же протеже в Конституционный суд РФ. Но его ответы на вопросы были настолько одиозными, что кандидатуру А. Казанника Съезд народных депутатов РФ отверг.)

Вот как сам А. Казанник пишет о назначении его на должность Генерального прокурора Российской Федерации. «Ночью на 4 октября 1993 г., когда шел штурм Останкино, президент Ельцин позвонил мне в Омск и сказал дословно: "Алексей Иванович, Родина требует. Нужен максимум законности, максимум объективности, максимум гуманизма". Я согласился, опасаясь, что если на этом посту окажется другой человек, то могут начаться массовые репрессии».

В первом же интервью А. Казанник заявил, что намерен следовать принципам, которым прокуратура должна руководствоваться изначально. То есть не позволять себе ни политических санкций, ни политических акций. И он готов был довести процесс над «октябристами» до конца.

Но, как впоследствии рассказывал А. Казанник, перед ним была поставлена другая задача: «…сразу после октябрьских событий из Администрации президента в прокуратуру поступили рекомендации о том, как нужно проводить расследование. Написано там было примерно следующее. Не проводить никаких политических процессов. Следственную бригаду не создавать, а выделить пять-шесть следователей. Октябрьские события расследовать за 3–4 дня, предъявить всем обвинения по статьям 102 и 17, то есть за соучастие в убийстве, и передать дела в военную коллегию по уголовным делам. Процесс должен длиться два-три дня, и всех надобно приговорить к смертной казни»^[629].

Рекомендации были и устные, и письменные, но без подписи.

К счастью, не все потеряли совесть в нашей стране. Были государственники и в Генеральной прокуратуре.

С первых дней назначения А. Казанника Генеральным прокурором на него началось мощное давление со стороны президентских структур: этого – назывались фамилии – надо арестовать, такого-то отпустить, этого убрать из Генпрокуратуры, а того назначить. Первым поручением от «кремлевских звезд» было убрать с должности прокурора Москвы Геннадия Пономарева. Сколько сил стоило не допустить этого не обоснованного законом снятия, можно себе представить.

Или другой пример, приведенный А. Казанником: «На Конституционном совещании демократы во главе с руководителем Администрации президента Сергеем Филатовым решили прокуратуру ликвидировать полностью (свести ее роль только к поддержанию обвинения в суде. – Примеч. авт.). Со своей стороны я подготовил развернутый проект статьи 129 и определил все функции прокуратуры, чтобы ее деятельность наконец-то соответствовала Конституции. В ответ от Филатова услышал: "Да вы что, какая еще может быть прокуратура с четко очерченными функциями!" Так что реформировать прокуратуру в России власти не собирались».

Государственная Дума 23 февраля 1994 г. приняла пакет документов, связанных с политической и экономической амнистией. К ней можно относиться по-разному: с позиций политических, идеологических, нравственных.

Пять месяцев следствия убедили вдохновителей переворота в его полной бесперспективности. Стандартные обвинения в «организации массовых беспорядков» и «незаконном хранении оружия» ничем не подкреплялись. В то же время узники Лефортово, а также многочисленные свидетели задавали следователям один и тот же главный вопрос: «Кто будет отвечать за организацию расстрела Дома Советов, парламента, за сотни ни в чем не повинных убитых россиян?»

Ответ все знали. Но никто в правоохранительных органах не хотел произнести его вслух. В застенке оказались безвинные люди. Те же, по чьей вине в сентябре – октябре 1993 г. произошел государственный переворот, пролилась кровь народа, – неподсудны.

Следствие установило однозначно: призывы руководства Дома Советов начать переговоры 4 октября президентская сторона просто проигнорировала.

Вот как этот момент вспоминал через пятнадцать лет старейший журналист «Кремлевского пула» Вячеслав Терехов, находившийся в Доме Советов 4 октября: «Хасбулатов спрашивает у меня: "Есть связь с Интерфаксом?" Я киваю. Он просит передать сообщение, что руководство Верховного Совета, "стремясь избежать ненужного кровопролития, готово на переговоры". Я все это передаю – с хасбулатовского же телефона. Миша Комиссар, наш гендиректор, сначала дозвонился до Костикова, пресс-секретаря Ельцина. А тот: "Ничем помочь не могу, им раньше надо было думать". Комиссар – к помощнику Черномырдина Сергееву. А тот ему – такой вот вердикт премьера: "Скажи Руцкому и Хасбулатову, что говорить с ними не будем. Пусть сдаются". Ну, мне назвали номер подъезда, через который Руцкой и Хасбулатов могли бы выйти. Я это им это все и передал».

Работники Генеральной прокуратуры, расследующие дело о событиях сентября – октября 1993 г., сделали вывод, что поскольку «переговоров не было, то действия властей можно квалифицировать как разного рода преступления, совершенные из низменных побуждений – мести». Лучше не скажешь! И в ком еще оставалась честь и совесть, кто не хотел перешагнуть роковую черту безнравственности, пересилить свою совесть, либо отказывался «копать» под арестованных руководителей России, либо вообще покидал прокуратуру.

Исходя из этого, А. Казанник собирался, по его утверждению, привлечь к ответственности перед законом не только организаторов массовых беспорядков у Московской мэрии и у телецентра «Останкино», но и «всех лиц, отдавших приказ о штурме "Белого дома"». Работники прокуратуры считали, что штурм Белого дома, стрельба из танков, гибель людей – это уже другое преступление. Тут и превышение власти, и злоупотребление служебным положением, и убийства, и уничтожение имущества путем поджога. Ясно, что те люди, которые отдавали приказ и исполняли его непосредственно, должны были также сесть на скамью подсудимых. А такой расклад никак не укладывался в рамки «демократов».

Объявленная Государственной Думой Федерального собрания Российской Федерации амнистия участникам событий 21 сентября – 4 октября 1993 г. увела от ответственности многих виновников тяжких последствий происшедшего, оказала негативное влияние на качество расследования уголовных дел, подлежавших прекращению вследствие указанного акта амнистии, а также фактически лишила большинство невинно пострадавших в этих событиях гражданских лиц, военнослужащих и сотрудников милиции возмещения понесенного ими ущерба, что могло быть реально осуществлено только в рамках уголовного процесса.

По мнению бывшего руководителя следственной группы Леонида Прошкина, амнистия фактически похоронила уголовное дело № 18/123669–93^[630], поскольку «вопреки воле руководства следователи Генеральной прокуратуры расследовали действия не только сторонников Верховного Совета, но и правительственных сил, во многом повинных в сложившейся ситуации и в тяжких последствиях происшедшего»^[631].

Политическая амнистия устраивала прежде всего «всенародно избранного». Если бы Генеральная прокуратура довела уголовное дело № 18/12366993 до конца в соответствии с действующим законодательством, Б. Ельцину как Главковерху пришлось бы первому отвечать на весьма щепетильные вопросы суда: какие именно приказы и в какой форме он отдавал своим карательнымминистерствам? Ему ли принадлежит требование стрелять на поражение, свидетелей не оставлять или это инициатива П. Грачева или В. Ерина? Но, с другой стороны, Б. Ельцин не хотел и выпускать узников из Лефортова. Моментально собираются А. Коржаков, Ю. Батурин, Г. Сатаров и начинается формирование «загогулины» для Ельцина.

В Постановлении Государственной Думы от 23 февраля 1994 г. о политической и экономической амнистии статья 9 определяет, что документ вступает в силу с момента опубликования и лица, проходящие по делу октябрьских событий, освобождаются из-под стражи немедленно.

Начались политико-правовые игры. Как квалифицировать акт Думы: амнистия или помилование? Если помилование, как трактовал это постановление помощник президента по национальной безопасности запрограммированный юрист Ю. Батурин, то Дума вторглась в компетенцию президента, приняла неправомочный акт, и Б. Ельцин имеет право дать соответствующее указание Генеральному прокурору не выпускать узников Лефортово и Матросской тишины. Б. Ельцин так и написал на бланке постановления Госдумы: «Казаннику, Голушко, Ерину – руководствоваться разъяснениями Батурина». Началось прямое давление на Генерального прокурора: ни в коем случае Р. Хасбулатова, А. Руцкого и других «до изучения обоснованности решения Госдумы» из-под стражи не освобождать.

В «Российской газете» 26 февраля 1993 г. постановление об амнистии было опубликовано, а следовательно, оно вступило в законную силу. В соответствии с распределением обязанностей заместитель Генерального прокурора В. Кравцов принял решение о немедленном, как и предусмотрено в постановлении, освобождении обвиняемых из-под стражи. Следователи выехали в Лефортово, чтобы объявить постановление^[632].

Давление усилилось и после появления постановления в печати. Счет шел на часы и даже на минуты.

А. Казанник был вынужден созвониться с Б. Ельциным. Вот как рассказывает о телефонном звонке сам А. Казанник:

«Я дозвонился удивительно быстро и попросил Бориса Николаевича отозвать свои указания. Он говорит – нет. Я говорю – я вынужден выполнять постановление Государственной Думы. Он – нет. Я говорю – это грубейшее нарушение закона и Конституции. Он – нет. Тогда я попросил принять мою отставку. Он – нет. Я говорю: "Но выхода из создавшегося положения нет, нужно исполнять постановление". Он говорит: "Ищите выход"… На следующий день я направил Ельцину письмо о своей отставке»^[633].

А. Казанник, думаю, прекрасно понимал, что, откозыряв Б. Ельцину, нарушив постановление Госдумы, найдя предлог для задержки арестованных в тюрьме, он очень угодил бы патрону и его окружению. Но, с другой стороны, повязал бы себя с ними круговой порукой, чего он делать не хотел. Коллегия Генеральной прокуратуры, обсуждавшая этот весьма непростой вопрос, единогласно приняла решение: исполнять постановление Госдумы, как требует закон. И вскоре жены, родные и близкие, друзья Р. Хасбулатова, А. Руцкого, В. Ачалова, А. Дунаева, А. Макашова, В. Анпилова, И. Константинова обнимали освобожденных узников Лефортово. А вот в отношении В. Баранникова, которого немного раньше из тюрьмы доставили в госпиталь с сердечным приступом, дело притормозили. Как и в отношении многих рядовых участников первомайских и октябрьских событий 1993 г.

Возражая на обвинения со стороны продажной прессы, будто он предал «своего» президента, А. Казанник сказал: «Это Б. Ельцин предал те идеалы, которым служил, а следовательно, предал и своих единомышленников. Президент исчерпал лимит ошибок, возводя нарушение Конституции в ранг государственной политики. Я убежден: Борис Николаевич руководит страной теми же методами, которыми он руководил, будучи первым секретарем обкома КПСС. Зачастую в своих решениях он руководствуется только местью и не склонен к компромиссам».

Характеризуя своего не столь уж давнего кумира, Алексей Иванович подчеркнул: «Если и есть у него какой-то талант, то только разрушителя. Разрушены экономика, культура, нравственность, и он продолжает выполнять свою роль».

А по поводу президентского окружения выразился так: «Нынешняя власть лишена нравственной основы, там господствуют узкие эгоистические интересы… Единственная задача окружения Б. Ельцина – ежедневная демонстрация ему своих верноподданнических чувств… Борису Николаевичу нужен карманный, марионеточный генеральный прокурор, который будет выполнять любые, в том числе и незаконные, указания не только президента, но и каких-то клерков администрации»^[634].

«Кухня дьявола» – так охарактеризовал ельцинскую президентскую администрацию А. Казанник. Она перемалывает каждого, кто попадает на эту кухню. Так, С. Филатов, «попав в президентскую команду, он нравственно изменился не в лучшую сторону. Стал оправдывать грубейшие нарушения Конституции и закона. Ну как может интеллигент таким заниматься? Совсем другим человеком стал и Батурин. Доктор юридических наук подыскивает оправдание для неправых действий». И так происходит со всеми, считает А. Казанник, кто попадает в ельцинскую камарилью. Этот страшный орган перерабатывает людей моментально, превращая их в угодников недоброй воли. Они быстренько забывают звание русского интеллигента, настоящего демократа.

Конечно, после такого ослушания А. Казанник не мог более оставаться Генеральным прокурором. Он подал в отставку. Одной из важных причин такого шага послужило то, что, расследуя государственный переворот сентября – октября 1993 г., прокуратура вскрыла факты, которые свидетельствовали о глубочайшем нравственном падении идеологов и вершителей этого переворота (Коржаков, Филатов, Сатаров, Батурин, Черномырдин и др.), готовых ради сохранения власти на любые противоправные действия. В частности, в страну инкогнито за наличные доллары было доставлено более 100 снайперов-убийц, которые стреляли не только в защитников Дома Советов, но и в милиционеров, омоновцев, альфовцев, создавая провокационные ситуации; были подготовлены отравляющие вещества, чтобы в случае необходимости «выкурить» народных депутатов из Дома Советов.

Другими словами, Б. Ельцин должен был прижизненно поставить бронзовый бюст А. Казаннику, который вторично спас Бориса Николаевича теперь уже не от политической смерти, как это было в 1989 г., а от уголовного наказания в случае честного и принципиального доведения до конца уголовного «дела сентября – октября 1993 г.» А. Казанник посчитал лучшим отойти в сторону.

Интересны правовые перипетии отставки Генерального прокурора. Президент постановил: «Считать отставку Казанника Алексея Ивановича с должности Генерального прокурора Российской Федерации принятой». Причем данная отставка, отмечается в преамбуле указа, принимается не по личной просьбе А. Казанника, а в связи с тем, что он был назначен на должность «вне порядка, установленного статьей 102 Конституции Российской Федерации».