Мы – красные кавалеристы. Роман

VII

В окошко осторожно вкрадывался синий, мглистый рассвет. В седой морозной дымке раннее утро. Пора вставать на работу. Ефремка второй месяц слесарил в паровозном депо.

…Прохор Иванович помог. Как-то затемно вечером, после смены, пришел к Ворошиловым. Поздоровался. Присел на табуретку возле горячей печки, помолчал с минуту, словно о чем-то раздумывая.

Мать с сыном переглянулись. В гости, вроде бы, не время. С чем же сосед пожаловал в столь поздний час?

Прохор Иванович кашлянул и обратился прямо к Ефрему:

– Скоро, паря, такая круговерть начнется, а ты главный, стало быть, теперь кормилец в семье. Я вот чего скажу. Иди-ка ты к нам на железную дорогу.

– А как же мельница, дядя Прохор?

– Сейчас зима. Мельница на замке.

Мать с сыном молчали, в ожидании глядя на Прохора Ивановича.

– Скрывать не буду. Мы у себя на железке более-менее осведомлены лучше других. Впереди грядут горячие дела… Даже не дела, а события. Да они уже и начались. Вот, к примеру, в Чите образовалось двоевластие.

– Как это? – удивилась Елизавета.

– А так. Более остальных свою линию гнут большевики, создавшие депутатский Совет.

– Дядя Прохор, а кто главнее?

– Точнее сказать, справедливее и важнее, – поправил Прохор Иванович. – Мы, железнодорожники, считаем, что главнее – большевики. Это же какая силища! Временное правительство опрокинули!!! Но кабы все так просто было…

– И чего же теперь? – Елизавета испуганно глянула на сына.

– Прежняя власть, цепляется за свое, сколачивает силы по России. Помощи просит у капиталистов за границей.

– А для чего?

– Для борьбы с большевиками. Самыми главными своими классовыми врагами.

– И что, война будет?

– Будет. По всей России будет. На западе уже полыхнула. Обожжет и нас. Довелось на днях разговаривать с одним умным человеком. Он проездом через нашу станцию следовал. Приходил в депо. Целый час с рабочими беседовал. Скоро походом в Забайкалье с юга придет атаман Семенов с войском. Душить советскую власть. Поэтому надо создавать красногвардейские дружины.

– Ох, господи, – Елизавета перекрестилась, прижимая одной рукой голову Ефрема к своей груди. – А ведь так и складывается, как Степан перед смертью сказывал…

Елизавета вынула из шкафчика стаканы и блюдца, сахарницу с колотыми кусочками рафинада. Пригласила гостя к столу.

– Не откажусь, хотя и поужинал. Печку протопил. Пришел вот, паря, на разговор с Ефремом, – Прохор Иванович отлил чай из стакана в блюдце.

– Сможет ли он в депо-то? – с опасением спросила Елизавета. – Да и кем?

– Парень смышленный. Другому я и не предложил бы. Определим учеником слесаря. Освоит рабочую специальность. Не быть же ему теперь вечно при мельнице, Только, Елизавета, не обижайся на такие слова. Говорю, что думаю, и думаю, прежде чем говорить… В ремонтном цеху освободилось место. Слесарь один в связи с последними событиями уехал в Читу. Там сейчас в одном из комитетов большим человеком служит. Вот, паря, такие дела…

У Прохора Ивановича две любимые присказки, которые чаще остальных выражений имеют место в его и так немногословной, словно скупой на слова, речи. Это «паря» и «вот»…

По льду заснеженной речки от села до железнодорожной станции километра два с половиной. Для молодых Ефремкиных ног не расстояние. Предрассветная морозная мгла. Скоро Крещенье. На черном небе мерцают звезды холодным блеском. Ефремка торопится, потирая замерзшие щеки рукавицей.. Хиус жжет лицо. Если светит луна, идти веселее. Тишина. В сильные морозы глухо стреляет, лопаясь, лед на промерзших перекатах.

Начало станции. В морозном тумане темнеют дома железнодорожников. Крохотные палисадники, огороженные штакетником. Начинаются пристанционные пути, стрелки, каменные строения. Ухают, фыркая под парами, паровозы. В депо тепло. Пахнет угольным дымом. Рабочие, кто за руку, кто кивком здороваются друг с другом. Они немногословны и серьезны. Начало дневной смены. Все собираются в маленьком закутке. Рассаживаются на деревянные, обтянутые дерматином лавки вдоль стен. Мастер цеха доводит до каждого сменное задание. После расходятся по рабочим местам, где их дожидаются помощники, то есть ученики.

– Ну что, малой? – говорит Ефремке слесарь-напарник. – Сегодня придется сильно попотеть. В самом прямом смысле. Будем менять задвижку в паровозной топке. Но она еще толком не остыла, а паровоз надо подготовить ко времени выхода в поездку. Если не успеть, сорвется график.

– Ага, – кивает Ефремка, еще ничего не поняв.

– Знаешь, что самое страшное на железной дороге?! – кричит на ухо парню слесарь, когда они приближаются к паровозу, на котором ухают кувалдами, что-то исправляя, рабочие.

– Что?

– Срыв графика движения поездов. Особенно пассажирских.

– А-а, – понимающее опять кивает Ефремка.

– Если собрался работать по-настоящему и долго, то запомни эти слова, – опять в ухо кричит слесарь.

– Запомню, запомню!

– А вообще, какие планы? Почему из села к нам подался?

– Мне знакомый железнодорожник предложил…

– Прохор Иваныч?

– Ага.

– Молодец, что послушал. Прохор Иваныч знает, что говорит… Руки по ночам болят? Привыкнешь, – слесарь одобрительно похлопал ученика по плечу: – Я тоже не сразу освоился. А потом, словно всю жизнь, здесь работал. Главное, во все вникай и запоминай. Что непонятно, спрашивай.

– Учись, учись, – одобрительно говорил Прохор Иванович, – все потом пригодится…

Зима была холодна и голодна. Особенно сказалось на городах. На полках в магазинах шаром-покати. На толкучем же рынке можно купить все. От сахара-рафинада и царской водки до солдатских кальсон и белого хлеба.

На селе все-таки было легче, но разруха в стране и здесь давала себя знать. Порою Ефремке в обед оставалось довольствоваться двумя вареными картофелинами, приготовленными матерью с вечера, ломтиком хлеба да бутылкой молока. Не богаче обед и у Прохора Ивановича. Ели вместе. Кипятили чай. Белили молоком.

* * *

После октября 17-го года большевики в Забайкалье так и не смогли взять власть во всей своей полноте, уступив меньшевистско-эсеровскому Народному совету. Тем не менее, сложа руки сидеть безропотно они не собирались. Используя агитаторов из числа политических, вернувшихся после роспуска в марте Нерчинской каторги, началась активная организация красной гвардии. Большевики собирали кулак для разгона меньшевиков-эсеров. Уже было назначено и время активных действий, но в это время с запада, с фронта, вернулся 1-й Читинский казачий полк, который в три дня разоружил красногвардейцев.

Советская власть в Забайкалье установилась только в феврале 1918 года. Помощь большевикам в этом оказали 2-й Читинский и 1-й Аргунский казачьи полки, которые, двигаясь эшелонами домой с запада, были по пути политизированы в сторону октябрьской революции. Надо отдать должное все тем же ораторам-агитаторам, коими к этому времени были напичканы все воинские части, включая казачьи.

* * *

«Забайкальские казаки были оплотом российской государственности на самых дальних рубежах нашей Родины. Беспрецедентная смелость, решительность и выучка делали их грозной силой, способной противостоять лучших подразделениям противника. Забайкальское казачество ведет свою историю с 40-х годов XVII века, когда в Забайкалье появились первые донские и сибирские казаки. Владение территориями в районе озера Байкал открывало новые возможности для российского государства – это контроль границ с восточными соседями, освоение серебряных рудников, о богатстве которых давно складывались легенды, а также подконтрольность местных жителей – тунгусов и бурятов. Как и раньше, в освоении новых земель главную роль играли казаки. Сибирь, Оренбуржье, Урал были присоединены к Российскому государству руками казаков. Первые остроги по рекам Лене и Ангаре были заложены казаками атамана М. Перфильева, П. Бекетова. Кстати, в числе первых казаков-землепроходцев был знаменитый путешественник и мореплаватель Семен Дежнев. Впервые до Байкала добрались казаки под руководством Курбата Иванова. С этого времени начинается масштабное заселение казаками Забайкалья, установления дружеских связей с туземцами и включения их в состав нового войска. В 1649 году поход Ерофея Хабарова ознаменовался присоединением Приамурья к России, а в 1653 году казаком Петром Бекетовым был построен Читинский острог.

Так приумножалась территория России. Дальнейшее продвижение казачьих войск на восток требовало создания военного оплота на Байкале. Для этого в острогах и городках организуются казачьи полки, а во второй половине XVIII века было сформировано «пограничное казачье войско». Отсутствие официальной границы с Монголией и сложные взаимоотношения с Маньчжурией говорили о том, что в Забайкалье должно существовать полноценное казачье войско. К началу XIX века на восточных границах была выстроена линия казачьих острогов, а на передовых позициях возвышались «сторожи» – наблюдательные вышки, где круглосуточно несли службу 4—6 казаков. В разведку каждый пограничный город отправлял в степь одну-две станицы численностью от 25 до 100 человек. Таким образом, силами казаков была создана мобильная пограничная линия, которая могла оповестить о подходе неприятеля, но и самостоятельно дать отпор врагу. Но на всю пограничную линию казачьих станиц не хватало. Поэтому российское правительство принимает меры по переселению казаков и других «гулящих» людей из близлежащих городов на пограничную службу. С тех пор количество казаков в Забайкалье резко увеличилось. Официально Забайкальское казачье войско было образовано 17 марта 1851 года. Проект создания войска направил военному министру и государю генерал-губернатор Н. Н. Муравьев, который вел активную работу по созданию сильного войска на окраинах огромной империи. В основу войска вошли сибирские и донские казаки, бурятско-тунгусские формирования и крестьянское население Забайкалья. Благодаря деятельности Муравьева, в Забайкалье штатная численность войска достигла 18 тысяч казаков. Каждый из них начинал службу в 17 лет, а выходил на пенсию в 58 лет. Вся жизнь забайкальского казака была связана с границей. Здесь он жил, воспитывал детей, служил, охранял, воевал и умирал. Лишь в 1866 году высочайшим императорским указом был установлен срок действительной военной службы в 22 года. Внутреннее управление войском копировало устав о воинской повинности области войска Донского. Забайкальские казаки принимали участие во всех военных конфликтах на Востоке России: они дошли до Пекина в Китайском походе, отважно сражались при Мукденах и в Порт-Артуре в русско-японской войне, первой мировой. Казаки в темно-зеленых мундирах и желтых лампасах стали примером мужества, их боялись даже японские самураи, которые не решались атаковать отряд казаков без весомого преимущества в численности бойцов. К 1917 году Забайкальское казачье войско включало в себя более 260 тысяч человек, 12 станицы. 69 хуторов и 15 выселок».

VIII

В январе 1918 года атаман Семенов предпринял первый поход на Советское Забайкалье. Весной разруха и голод ещё тяжелее и сильнее донимали людей. Власти объявили боевой клич: «Все под ружье!» Началась запись в Красную гвардию.

В марте стало известно о высадке английского десанта в Мурманске. В апреле – об экспедиционных отрядах Японии, Америки, Англии, Франции, занявших Владивосток. 5 апреля Семенов получил от Японии поддержку оружием, амуницией и начал новый поход на советское Забайкалье. После восстановления Советской власти в Забайкалье велась активная подготовка к вооруженной борьбе с врагами. Пока что внутренними. До японской интервенции, охватившей Владивосток, еще было далеко.

В донесении местного волостного исполнительного комитета Читинской уездной милиции о мобилизации в Красную Армию от 19 июня 1918 года говорилось: «Волостной исполнительный комитет Советов сообщает, что население волости мобилизовано в порядке объявления Военно-революционного штаба Забайкалья и до особого распоряжения остается на местах. По призыву мобилизации подлежат сроки службы 1913—1917 годов включительно. Количество мобилизованных 115 человек. Мобилизация проходила спокойно, ибо население относится к ней сочувственно, в сознании своего долга перед Федеративной Советской республикой».

По сравнению с прошлым годом весной 1918-го значительно сократились площади посевных крестьянских пашен. В поселках и селах, что у казаков, что у крестьян заметно поредело мужское население. Для пахоты и сева не хватало и лошадей. Их, в основном, реквизировали красные. Ни один их наезд в село не обходился без печальной для посельщиков реквизиции. На продовольствие уводили бычков. Их выводили за околицу, стреляли и тут же торопливо разделывали. Кололи свиней, не дожидаясь осени. Запах паленой щетины тянулся по селу, и на душе людей становилось нехорошо, накатывала тоска. Если по данным разведки выходило, что белые далеко, красноармецы закатывали гулянку-свеженину, рыская по дворам в поисках самогона или бражки. В этот момент бы кстати появиться какому строгому комиссару в кожаной тужурке, в лице которого селяне видели исконный образ защитника трудового крестьянства. Но на этот случай, как на грех, комиссар не появлялся. И командиры как бы не ощущались. Ставшее на постой войско, именуемое эскадроном, превращалось в общую шумную ватагу. Время от времени между собой вспыхивали потасовки, но тут же гасли в пьяном угаре. Похмельным утром примчавшийся дозорный сообщал о близком белогвардейском разъезде, и стонущий эскадрон быстренько менял дислокацию…

У Беломестновых хорошели, взрослея, две дочки-красавицы. Хороши собою! Косы до пояса. Бровки черные, губки алые. У девок, кровь с молоком, играет румянец на пухлых щечках, привораживают нецелованные губки. Нюра в тревоге за дочерей. Чуть услышит топот копыт, кричит, предупреждая:

– Девки, полезайте в подпол, белые скачут! – В другой раз: – Девки, быстро в подпол, красные скачут…

* * *

«С каждым поражением сибирских белогвардейцев партизанское движение ширилось. Росло число питавших его дезертиров. Одно дело – служба с легкими победами, хорошей кормежкой, хорошим жалованием и обмундированием – почему бы не поспасать Россию? Другое дело – идти в отступающую армию на лишения и страдания. Создавались все более благоприятные условия для большевистской, эсеровской и анархической пропаганды – свержение Колчака представлялось все более легким делом. Таежное партизанство становилось все более безнаказанным. С середины лета формирование резервов для фронта оказалось почти полностью парализовано. Сибирская деревня больше не давала солдат. А пополнения, которые удавалось наскрести в городах, целиком поглощались борьбой с партизанщиной. Явлением, противоположным партизанщине, но столь же уродливым и губительным, стала сибирская „атаманщина“, которую колчаковский генерал А. Будберг образно окрестил „белым большевизмом“. Даже на Юге объединение различных очагов Белого Движения происходило трудно и болезненно. А на огромных пространствах Востока полного слияния таких очагов так и не произошло. Находили компромиссы и объединялись силы хоть и разнородные, но патриотические. Однако обширные области остались под властью самостийных местных вожаков. Ничего общего с белой идеей спасения России атаманщина не имела, ограничиваясь узкими областническими и личными интересами, будучи порождением того же революционного безвластия и распада – но с другой, антибольшевистской стороны. Самым ярким ее представителем стал Георгий Семенов, 28-летний самозваный атаман Забайкальского Казачьего войска. Его претензии на атаманство основывались лишь на том, что в 1917-м Временное правительство направило его в Забайкалье для формирования ударных казачьих и бурят-монгольских частей. Разбив летом 1918-го красногвардейские отряды Лазо, он сел править в Чите. „Законность“ в Забайкалье определялась только его желаниями и произволом его войск, набранных из казаков, бурят, баргутов и китайских хунхузов. Власти над собой не признавал никакой, став единоличным хозяином территории, включающей нынешнюю Бурятию, Читинскую область и часть Амурской. Впрочем, правление было не совсем единоличным. Большое влияние на Семенова имела его любовница, прогремевшая на всю Сибирь Машка Шарабан неизвестного происхождения. И японцы. Они финансировали Семенова, снабжали его немногочисленную армию, поддерживали военной силой. Для них такой ставленник на Дальнем Востоке, находившийся в полной зависимости, был выгоднее патриота Колчака, пекущегося об интересах сильной, единой России – их давней соперницы в этом регионе. В результате на Транссибирской магистрали образовалась „читинская пробка“. Семеновцы „досматривали“ поезда, порой, с грабежами. Грузы, следующие из Владивостока в Омск, Семенов пропускал или присваивал по своему усмотрению. Чуть не дошло до открытого столкновения – разбойничьи действия атамана, непризнание им верховной власти Колчак расценил как измену и готов был подавить ее войсками. Но японцы защитили своего протеже, выставив части у Верхнеудинска (Улан-Удэ). Затевать войну с Японией Колчаку было, понятно, не с руки. Вмешались союзники. США, Англия, Франция надавили на Японию, Япония – на Семенова. При международном посредничестве кое-как договорились миром. Семенов признал общероссийскую власть и подчинился ей, а ему простили прошлые грехи и назначили командовать Среднесибирским корпусом, состоящим из его войск, которыми он и раньше командовал».

IX

Работая на мельнице, Ефим часто вспоминал брата. Как бы он теперь воспринял все вокруг происходящее? Ефим ловил себя на мысли, и от нее на душе становилось еще горестней, что Степана больше нет. Ушел Степан из этой непутевой для державы жизни. Ефим надеялся, что со временем станет легче, но легче не становилось, скорее, наоборот. Засыпав очередной мешок зерна в мельничий ковш, Ефим делал перекур и снова вспоминал брата. А потом вдруг вспомнился и шурин: как тот объявился после революции в селе…

Долго размышляли Ефим с Зинаидой над мудреными словами. Что за долг такой гражданский? Пойди, пойми. А мать-старуха повеселела и пошла на поправку. Хоть и обратно покинул сынок отчий дом, но, главное, жив-здоров. Не съела его проклятая каторга. Где он теперь? Какими путями-дорогами мотает шурина его гражданский долг?

Для Елизаветы любимое место в печаль и радость – у мельницы. Вспоминалось, как Степан впервые заговорил о том, что мечтает, пока есть силы и здоровье, поставить водяную мельницу на протоке у излучины реки. С этой целью съездил к Комогорцеву, владельцу мельницы, что досталась тому по наследству. Не один десяток лет исправно служит людям. Проторены дороги с окрестных сел. В казачьей станице тоже имелась мельница, но до нее около двадцати верст. В поселке же казачьем мельницы нет. Казаки пользуются услугами того же Комогорцева.

Обычно мельницу возводили за два сезона, но Степан сумел справиться за один. Помогли посельщики, не считая брата Ефима. Особенно Беломестновы, всей семьей. Девчонки носили из леса мох и помогали конопатить пазы между бревен в новой постройке. Даже Иннокентий Золотухин принял посильное участие.

– А вы думали, я только по корчагам мастак? – взметнул обиженно брови Иннокентий, когда кто-то при его появлении на протоке присвистнул.

– Шуткуют они, – засмеялся Ефим.

– Шуткуют, – ворчливо отозвался тот. – Горазды однако человека подкалывать.

– Принимай-ка доску, Иннокентий! – Степан направлял тяжелую плаху через верх простенка.

– Давай ее, родимую! – Иннокентий с готовностью вытянул руки вверх, ощущая занозистую шершавость деревянной плахи.

«Однако, гармонику ловчее обнимать», – пронеслось в мозгу.

– Ну, протягивай дальше, на себя! – торопил Степан.

– А ты ладом толкай!

– Давай!

– Ага!!

Дружно, каждый по-своему, чем-то помогал упорному Степану в сооружении меленки, как многие называли на селе мельницу, и дело двигалось скоро и легко.

«Дело спорится, когда сообща на него налечь», – говаривал мудрый Прохор Иванович, который тоже в свободное от станционной службы время приходил на стройку. Подставлял плечо под бревно, укладывая его в заготовленный тесный паз, как на лежанку. Через Прохора Ивановича удалось загодя выковать в деповской кузне нужные для мельничного механизма детали.

…Присев на приступок у входа в мельницу, вспоминала Елизавета, словно перелистывая страницы ушедших дней – все, что осталось от той спокойной, ничего худого не предвещавшей мирной поры. Степан не успел построить мельничный двор с просторным крытым сараем или навесом для возов и лошадей помольцев.

Вспомнился Комогорцев, что приезжал в их село по случаю запуска мельницы Наставлял, сидя за обеденным столом, Степана: – Мельник должен отличаться остротой всех пяти чувств. Глаза, нос и язык должны помочь ему определить, насколько хорошо зерно, слух и осязание – оценить, как работает мельница. Кроме того, у мельника должны быть золотые руки, чтобы при необходимости починить поломку, и легкий характер, чтобы хорошо ладить с клиентами. Не стоит забывать, что на мельнице постоянно полно народа и там можно услышать самые последние новости или сплетни.

Самая горячая пора – осенью тогда жернова работают днем и ночью. В покосную пору, когда смолота последняя мука, мельница отдыхает.

Отсюда, с протоки, что бурлит и пенится после дождей, набираясь в достатке в запруду, возведенную на случай безводья, виден краешек кладбища, что на взгорке за березовым колком. Оттуда, где могилка, наблюдает Степан, что происходит окрест. И в первую очередь, как крутится в неторопливости бега водной стихии мельничный барабан, заполняется ларь еще теплой свежей мукой…

* * *

С молодых лет наученный отцом складывать копейка к копейке, наживал Федот Евлампиевич Баженов свое состояние, укрепляя хозяйство. Имел по молодости и семью. Жил себе тихо на отшибе, устроив подобие хутора или заимки. Держал, конечно, и работников. Дети умерли от малярии в раннем возрасте, а потом ушла в мир иной и жена.

«Не дожила, сердечная, до смутных дней, не увидела людского раздрая, который принесла революция, – размышлял, слегка успокаиваясь за покойную жену, Федот Евлампиевич. – А как бы теперь поглядел на все это папаня? Что бы сказал? В чем подсказал? Куда и с кем идти теперь, кого держаться? К чьим словам прислушиваться и брать их в толк при нынешней-то смене власти?»

Богатыми и зажиточными славились окрестные села в стороне от железной дороги. Казачьи поселки отличались и богатыми подворьями, и женихами, и невестами, честь по чести имеющими приданое и все такое прочее, столь необходимое для того, чтобы в супружеской жизни крепко стоять на ногах. Шумные свадьбы гуляли с размахом по нескольку дней. Молодых наделяли крепким хозяйством. Живи – не тужи. Наверное, уж одно это злило и накапливало неприязнь у рабочего люда, перебивавшегося с картошки в мундире на постные щи да ржавую селедку. Коровы, лошади, овцы селян не давали покоя воспаленному воображению начитавшихся прокламаций мастеровых с «железки». Да, любили селяне-казачки хорошо гульнуть и сладко закусить, но умели и по-настоящему работать. Словом, робили так, что к октябрю на лопатках лопались от потной прели просалившиеся казачьи гимнастерки.

Многие, ранее неведомые, мысли терзали сейчас старика, не находя нужного ответа. Ответов не было. Взамен происходили такие события, свалившиеся на седую голову, от которых порой просто тошнило.

«Не стало житья, взамен пришли жестокость, насилие, страх перед завтрашним днем», – таким представлялся Баженову единственный ответ на все, будь оно неладно…

Лишившись почти всего поголовья скота, Баженов занимался теперь охотой. Работников распустил по домам. Раньше по соседству жили два брата. Младшего в 14-м забрали на службу. Приходили несколько весточек с Австрийского фронта, но после связь оборвалась. А старший ушел с сыном зимой в начале 17-го в тайгу на охоту и не вернулся. То ли замерзли где, заблудившись, то ли нарвались на медведя-шатуна. Одним словом, сгинули. Тайга она и есть тайга, она всегда покрыта тайной…

Остались жена и дочь Настя. Жена попереживала было, но вскоре слюбилась с одним из приискателей. Подалась с ним в другие края искать лучшей доли. Настя вернулась через полгода с печальной вестью. Матушка простудилась и померла в лазарете, а без нее оставаться там повзрослевшей Анастасии мочи никакой не стало из-за домоганий похотливого отчима. Дядя Федот с радостью принял в дом племянницу. Какая-никакая – помощница по хозяйству. Не чужая. Своя кровинка. Стали жить под одной крышей. Дядя прикидывал, если подвернется подходящий человек, выдать Анастасию замуж, но грянула революция. Она сломала планы.

* * *

По сельской местности змеевидно ползла продразверстка, оставляя после себя разоренные амбары и пустые от скотины дворы, обрекая на голод и нищету крестьянские семьи. Из волости приехали на подводах конармейцы-продотрядовцы. Обвешанные оружием, они бесцеремонно шарили по двору. Заглядывали в стайки для скота и курятник. Не забывали нырнуть в погреб. Тыча в грудь револьверами, требовали скот, зерно. Ладно бы раз. А то повадились снова и снова. И всякий раз новые лица. И все они твердили одно и то же: «Отдавай, отец, чего тебе лишнее…»

Приезжие общались, вроде, обходительно, но непременно тыкали оружием. Но может ли считаться лишним то, что горбом заработано? Сгоряча порывался Баженов достать из тайника винтовку, подкараулить конников на глухой дороге и перещелкать мерзавцев за грабеж среди бела дня, но держал себя в руках. Опасался не за собственную жизнь, а за племянницу Настю. Что с ней станет? И ее погубят, и красного петуха пустят на усадьбу.

Посуровели для него дни и ночи. Жаль было расставаться с нажитым хозяйством, так нежданно расстроенным сменой власти. Старший продотрядовец с гнилым и черным ртом, которого старик после утопил в реке, оказался совсем сволочным человеком. Зачастив на баженовскую усадьбу, все чаще приглядывался на цветущую, кровь с молоком, молодую хозяйку. Облизывая бесцветные тонкие губы, блудливо шарил нахальными масляными глазками по ее точеной фигуре, задерживаясь взглядом на обтянутой кофточкой тугой девичьей груди. Продотрядовец, одетый в штопанный пиджак и затасканные глиняного цвета штаны, перепоясанный ремнем, на засаленном картузе алела маленькая звездочка, недвусмысленно намекал отшельнику-богатею, что спасти положение может исключительно только его племянница. Для пущей убедительности он трогал рукоятку громадного маузера, заткнутого за ремень.

«Мало им моих лошадей да коров. Они, бесстыжие, хотят еще и девку для утехи реквизировать», – задыхался от бессилия Баженов.

…До чужого добра многие падки, велик соблазн, трудно устоять. И здесь роли не играет, что надето на башку: буденовка или казачий картуз с желтым или красным околышем. Казаки-то как раз блюдут честь и достоинство. Служилые люди – слуги государева – хранители престола. Тут важно, кто манипулирует казачьим сословием, представляющим собой организованное самостоятельное войско, выражаясь современным языком – вид или род вооруженных сил державы.

Еще по зиме, когда возвращался из тайги, проверив заячьи петли, видел, как рубит лес для постройки мельницы Степан Ворошилов. Как двужильный, трудился посельщик, укладывая в штабель заготовленные бревна.

«Ну-ну, – размышлял Федот Евлампиевич. – Все бы ничего, да только смута черным потоком течет по России. Однако, скоро возьмут мужиков за горло сегодняшние подпольные революционеры. По природе своей они, должно быть, рождены вольнодумцами. Но что они смогут дальше-то делать? С речами своими крамольными? И что ожидает таких, как Степан Ворошилов?..»