Лайка

Никита в тот вечер, прогревшись хорошенько в бане после холодной купели на охоте, почти сразу сел считать, сколько нужно денег приготовить для дочери. Узнав от Насти, что девушки, если поступят, должны жить вне института за свой счет, обещал даже написать своему старому другу Валере помочь в этом деле…

Таня перестала вязать и бросила снова взгляд на пустую и хмурую, из-за низко висевших серых облаков, енисейскую гладь. Ее взор невольно остановился на затейливой формы верхушке огромного кедра, которая выделялась отчетливо на самой вершине пологого холма на противоположном берегу реки за поворотом. Сколько Таня помнила себя, этот силуэт, нисколько не изменившись (по крайней мере, так ей казалось), всегда маячил на линии горизонта на фоне неба. В детстве он, как маяк, манил ее к «прекрасному далёко», толкая на безумство первого шага в поисках счастья за горизонтом в облаках. Таня вспомнила, как направившись поступать во ВГИК в Москву, уже попрощавшись с родителями и родственниками, зайдя на палубу теплохода, чтобы не смотреть назад, сразу же перешла на другой борт от трапа и полчаса простояла, глядя на вершину этого старого кедра… Как ни странно, она за всю свою жизнь так и не добралась до того места, где росло это дерево – для нее та территория была так же далека, как Африка или Америка. Как-то она случайно при муже сестры спросила, мол, узнать бы, что это за великан так вымахал. Сашка Хандогин, как оказалось, часто там бывал, и он тогда ей и поведал, что это старый-старый кедр…

Вдруг за спиной Тани послышался какой-то шум, и одновременно послышался пронзительный крик Миши: «Мама! Мама!». Она, все еще не отошедшая от воспоминаний молодости, неловко дернула рукой и выдернула одну из четырех вязальных, сделанных из велосипедных, спиц из незаконченной рукавицы.

– Ну, ты и медведь, Мишка! – одернула ее Таня, собираясь отчитать своего сына, но только тут она поняла, почему тот так резко ворвался к ней: она вроде и глядела в окно, но, утонув в прошлом, не заметила, как белый красивый теплоход уже подплывает к причалу.

– Ты что, мама? – стараясь быть похожим на взрослого мужчину, смешно выговорил сынишка, проворно поднимая выроненную спицу. – Папа сейчас уже будет высаживаться на берег, а ты смотришь на теплоход и даже не двигаешься?! Что-то я не пойму тебя. Ведь папа болеет, а ты не хочешь его встречать? Может, вы поссорились?…

– Да задремала я, Мишутка, – неловко от безысходности соврала Таня и, хотя петли на рукавице стали отлетать, скинув свое рукоделие на подоконник, рванулась к дверям.

Мишка смешно пожал плечами, затем положил спицу также на подоконник и, еще раз пожав плечами, хмыкнул и направился за своей мамой.

Новый теплоход из Туруханска должен был отплыть предположительно в 10 утра – он и вышел в рейс перед закрытием навигации только из-за того, чтобы к весне было составлено расписание, начиная от Красноярска и заканчивая Дудинкой и обратно. На самом же деле теплоход отчалил от пристани только в четвертом часу, и, ожидая отправления судна, Никита немного отоварился разными нужными мелочами в магазинах райцентра. Также, увидев во дворе у Сереги пятидесятилитровый бак из нержавейки, который тот сварил сам для каких-то своих нужд да забыл для каких, выцыганил его не без труда. Бак этот по размеру и по конструкции чуть ли не идеально подходил к печке в его хозяйской пристройке для подогрева воды корове.

Спускаясь по трапу на берег, при этом неся на левом плече большой клетчатый баул, а в правой руке держа довольно тяжелый бак за приваренный кран, Никита обрадовался, увидев жену и сына. Он утомленно улыбнулся, но при этом строго посмотрел на Мишку и спросил:

– Ты что это, милый мой, не на уроках? Прогуливаешь?

– У меня же сейчас физкультура, пап, – серьёзно ответил сын, пытаясь помочь нести бак. – Я отпросился. Мама, скажи папе, что я не прогуливаю.

Таня молчала. Она очень хотела начать расспрашивать мужа о его здоровье и о посещении больницы: удалось ли все успеть, какие врачи его приняли, что они сказали, какие выписали рецепты и купил ли он все лекарства по этим рецептам, – но не знала с чего начать. К тому же она не хотела заводить этот разговор при Мишке.

– Таня, ты возьми мешок, – обратился к ней Никита, ставя бак на прибрежный песок и снимая рюкзак, – а ты, сынок, бери рюкзак. Смотри, осторожно, не тряси особо и не переворачивай – там настойка мухомора.

– Мухомора-а-а-а? – протянул весело Мишка. – Так же скоро зима уже – мухи и так все передохли от холода.

– Мишка, ну что за слово: «передохли»? – одернула сына Таня, и тут же какая-то страшное предчувствие ударило ее словно током.

Она уже хотела было спросить мужа: зачем ему нужна настойка мухомора, но Никита легонько толкнул ее и еле заметно покачал головой, мол, потом поговорим.

– Мама, папа, давайте домой, а то скоро звонок уже на окончание урока, да и дождь усиливается, – пробурчал Мишка и деловито зашагал с рюкзаком отца верх по склону берега.

Дом Шадриных стоял на пригорке, примыкая огородом прямо к забору школьного сада. Конечно, как такового сада вокруг школы не было, просто территория вокруг всего школьного хозяйства, включая бывший клуб, то есть нынешний пришкольный интернат, а также поселковую пекарню и единственное кирпичное строение электростанции с дизельным двигателем, построенное еще при СССР, была условно выделена прерывистым палисадником. Когда Никита, Таня и Мишка зашли гуськом во двор, осеннюю тишину пронзил негромкий, но заливистый школьный звонок: звонили в школе чуть ли единственным вещественным доказательством существования в былые времена в Сайгире храма – малым церковным колоколом.

– Папа, – обратился сынишка к отцу, – я побежал на занятия, но скоро приду: остался последний урок по географии.

Никита похлопал по спину сына и кивнул головой. Мишка аккуратно повесил отцовский рюкзак на шпиль, вбитый рядом с дверью крыльца, и побежал через заднюю калитку в сторону школы.

– А где Рита? – спросил Никита у Тани, ставя бак под навес дровяного сарая. – Какими важными делами занята наша младшенькая?

– Она у Светы, – ответила жена. – С утра она все сидела у меня и ждала возле окна тебя, а потом пришла сестра и забрала ее к себе…

Таня поставила сумку на ступеньку крыльца и зашла под навес. Она села на скамейку и вопросительно уставилась на мужа, никак не решаясь начать разговор о самом главном. Никита же, облокотившись на поленницу, опустил голову и так простоял минут пять, словно пытаясь вспомнить что-то важное.

– Ты во сколько заканчиваешь сегодня работать? – наконец, тихо спросил он, не поднимая головы.

– В семь – как обычно.

– Я к тебе приду – ты жди меня. Договорились? Там и поговорим… Видишь, там, на востоке, какие тучи двигаются на север? Завтра мне надо рано с утра непременно выдвигаться: на Нымде, думаю, отличная вода будет. Надо будет Хандогиных предупредить, чтобы вечером зашли к нам – посидеть на дорожку…

Таня, и без того сильно взволнованная, как-то беспомощно и смущенно посмотрела в глаза мужу.

– Потом, Танюша, – продолжил после недолгой паузы Никита, – потом. Сейчас я выдохся и не могу ни о чем говорить. Даже думать неохота. Да, если встретишь Нину, скажи, что я переночевал у Гали и провел беседу с ее мужем – все нормально у них.

Таня встала с лавки и, немного в нерешительности постояв рядом с мужем, ожидая, может, еще что-нибудь скажет Никита? – зашагала тем же маршрутом в сторону школы, по которому несколько минут назад убежал Мишка. Никита проводил свою жену долгим взглядом, пока та не исчезла за рдеющими кустами рябины школьного сада. Как только Таня исчезла из вида, как тут же из-за поленницы дров, мимо большой собачьей конуры, где на привязи сидели две собаки, появился его охотничий пес Рекс. Умная собака – восточносибирская лайка – все понимала, и потому до сих пор ждала, пока его друг и хозяин останется один, и уже с глазу на глаз молча спросить: о чем он вообще думает? Почти все охотники в поселке – кто вчера, кто сегодня утром – уже отправились в тайгу на свои участки, а он, Рекс, лучший соболятник, если верить самому Никите, изнывает без дела рядом с выбракованными под хозяйские нужды домашними собаками. Так можно и до депрессии дойти и растерять охотничий азарт!

Никита невольно залюбовался своим другом: палевого цвета шерсть с выраженной гривой на шее, сильная мускулистая спина, умные миндалевидные глаза карего цвета, большой красивый черный нос – он двигался словно приведение под мелкими каплями дождя, чуть шевеля загнутым хвостом. Рекс почти уже собрался было уткнуться носом в знак приветствия под мышку присевшего Никиты, но на улице послышались какие-то шорохи, и в следующее мгновение калитка открылась, и во двор забежала Настя. Собака замерла, пропуская вперед старшую дочь хозяина.

– А ты что не учишься? – спросил Никита у дочери, когда та подошла и встала рядом с Рексом.

– У нас сейчас английский. Меня Лидия Егоровна отпустила помогать тебе. Папа, Мишка воду натаскал в баню, а я сейчас затоплю, хорошо?

– Ты бы лучше училась, Настюша. – Лицо Никиты озарилось улыбкой. – Я бы и сам затопил. Ты тогда только воду подогрей – я париться не буду. Ну, что же вы с Рексом под дождем стоите – идите под навес ко мне, что ли…

Отец с дочерью уселись на скамейку, где несколько минут назад сидела Таня. Рекс, наконец, поймав момент, уткнулся-таки под мышку охотника – поздоровался и успокоился. «Надо, однако, как-то все же рассказать Тане и Насте обо всем, – подумал Никита, – но как? Вот же дурацкая ситуация с этой болезнью!» Еще ночью, валясь в каюте теплохода, он решил открыться насчет рака и того, что ему осталось максимум год, – только Тане, а она уже потом как-нибудь расскажет Насте.

Был еще один момент, с которым Никита никак не мог определиться. Дело было в том, что река Нымда, по которой он поднимался до своего базового домика и на которой стояли еще две проходные избушки из семи, была довольно сложной в плане завоза груза. Сама база от Енисея находилась в километрах восьмидесяти, но примерно на половине пути имелся непроходимый для большой лодки порог – почти настоящий водопад по всей ширине реки, от берега до берега. Еще покойный тесть на том месте обустроил перевалочную базу для стоянки лодки и временного хранения груза. Дальше от водопада, выше по течению, примерно с полтора километра шла шивера, и уже только после река была относительно спокойно проходима, правда на небольшом катере и только когда поднималась вода во время сильных дождей, приносимых южными ветрами. Так повелось, что осенью Никита на большой лодке, сделанной в Филиппове мастерами староверами, вместе с остальным необходимым грузом, вез большую двухсотлитровую бочку бензина и оставлял ее на перевалочной базе до марта. А весной по твердому насту с помощью свояка Сашки на двух снегоходах перевозили эту бочку до границы шиверы, откуда уже летом Никита с помощью двадцатилитровых канистр на катере возил содержимое этой бочки до базовой избушки и заливал там в другую бочку. Пустую бочку забирали обратно весной же вместе с Сашкой на обратном пути. Остальной же груз Никита перетаскивал осенью сам и возил на катере в течение примерно недели после прибытия в тайгу. В целом вся доставка груза была похожа на заброс груза в космос: каждый килограмм завоза был сопряжен огромным трудом!

Никита верил доктору Ерохину и понимал, что такой опытный врач не мог ошибиться. Лучшим доказательством вердикта Юрия Всеволодовича служило медленно, но неумолимо ухудшающееся состояние здоровья за последние полгода. Исходя из простой логики, напрашивался вывод о том, что везти приготовленную бочку с бензином нет никакого смысла. Но если этого не делать, то придется как-то всем автоматически объяснять: почему двадцать лет осенью возил бензин, а в этом году – нет. Бочка эта стояла уже в «пакгаузе» – так звали охотники построенный сообща на берегу склад, разделенный на семь секций, по числу имеющихся в Сайгире профессиональных охотников. Туда, за неделю до отправки на участки, они, каждый в свой запираемый отсек, потихоньку начинали собирать груз для завоза. Тут же, немного в стороне, имелся построенный также общими усилиями навес для хранения лодок. И так как в путь охотники всегда отправлялись с утра, то для сбора надо было только перенести из склада свои вещи и аккуратно разместить их в лодке. «Может, перенести эту бочку в Сашкин отсек? – подумал Никита. – Только, черт возьми, придется тогда ему все рассказать… Так неохота об этом даже думать, Боже мой!»

– Что тебе врачи сказали, папа? – встревоженным голосом прервала размышления отца Настя и заботливо добавила: – Лекарства успел купить от кашля?

– Врачам только попадись – такое они наговорят! – пошутил Никита. – А лекарств набрал целый рюкзак: поеду на свой участок и буду целыми днями только, знай, лечиться.

Дочь посмотрела на своего отца и, улыбаясь, покачала головой. «Какая замечательная наша Настя, – подумал Никита, улыбнувшись в ответ. – А доктор хотел отправить меня умирать в Красноярск! Умирать легко, а кто поможет дочери поступить в институт?»

– Пойду-ка я, доченька, схожу к Хандогиным, – тихо сказал Никита, вставая с лавки. – У них, наверное, там Рита – заберу ее домой. Да и с дядей Сашей мне надо кое о чем поговорить насчет планов на завтрашний день. Я тут подумал: пожалуй, они тоже баню собираются топить. Так я им скажу, что мы все попаримся у нас. Ты тогда топи нормально уж, договорились?

Дом Хандогиных, вернее, родителей Тани и Светы, находился в самом центре поселка рядом с магазином. После того, как Сашка женился на сестре Тани почти сразу после свадьбы Никиты, они сперва полтора года жили у родителей Сашки: Никита на свои деньги это время строил дом, и поэтому приходилось примаком жить у жены. Когда же Никита и Таня справили новоселье, родители Светы упросили младшего как бы зятя, если смотреть по возрасту, то есть Хандогина, переехать к ним. Срубленный из кедра еще до революции дедом отца Тани дом-пятистенок с глухим дощатым забором вокруг двора и с массивными, сделанными из лиственницы, воротами представлял собой классический пример сибирского образа жизни. В дальнем углу двора расположилась баня, поставленная уже самим Сашкой лет десять назад и где, как положено, печку выложил его свояк. Когда Никита зашел во двор, муж Светы сидел как раз на пороге этого предбанника и что-то прилаживал к небольшим собачьим нартам. Многие в Сайгире для хозяйских нужд держали по паре выбракованных сильных лаек как своеобразный гужевой транспорт. Так было у Никиты, и так же было и у Сашки: старший его сын, годом моложе Насти, как и Мишка, возили на них воду в течение долгой зимы, ездили на ловлю налима и по прочим мелким хозяйским делам.

– А-а, вернулся наш больной, – поздоровавшись, как обычно немного угрюмо хрипловатым голосом, констатировал факт появления своего родственника хозяин дома. – Не проспишь большую воду на своей Нымде? Ночью у нас тут такой ливень шел, прямо, как летом. Все уже разошлись по своим местам, а я остался ждать тебя – завтра вместе и двинемся… Я-то хоть как доберусь, а ты, смотри, чувствуешь себя неважнецки… Может, сопроводить тебя до перевалочного пункта, а?

– Дождь, видишь, опять потихоньку начинается, – ответил Никита и присел на край чурбака под козырьком крылечка предбанника, – а на востоке так и вовсе льет, видимо, не переставая. Так что доберусь, Сашка, а тебе огромное спасибо за предложенную помощь. Я вот подумал и решил бочку с бензином нынче не брать с собой…

Никита замолк, не зная, что говорить дальше. Сашка же, услышав эти слова, словно окаменел, перестав колдовать над постромкой нарт. Так он просидел минуты три, потом медленно повернул голову в сторону Никиты и все понимающим взглядом сибирского охотника посмотрел тому в глаза. Сашка уже собрался было что-то сказать, но тут позади Никиты с шумом открылась дверь, и послышался звонкий детский крик: «Папа! Папочка вернулся!» Одновременно в сенях грохнулось пустое ведро, и тут же строгий женский голос стал журить: «Ты, Петька, пострел эдакий, куда ты-то несешься? Видишь, в ведре вода была, и ты разлил ее перед самым выходом?»

– Вот наши младшенькие архаровцы появились, – улыбнувшись, кивнул головой Сашка в сторону дома.

У Саши со Светой также было трое детей: два сына и дочь. Старший сын, Павел, как уже говорилось, был младше Насти на год. Дочка Лена была старше Мишки на полгода, но учились в одном классе. Младшему же сыну Петьке шел пятый год.

Рита, быстро нацепив на голые ноги свои резиновые сапожки, подбежала к отцу и обняла его за ногу.

– Привет, Никита, – поздоровалась, появившаяся вслед за Ритой, Света. – Что там, в Туруханске, врачи тебе сказали?

– Да, вроде, буду жить, – ответил Никита и тихо шепнул Сашке. – Смотри, не проговорись никому – пока рано.

– Я зашел пригласить вас к нам в баню, – обратился Никита снова к хозяйке. – Ну, а потом соорудим прощальный вечер – завтра опять нам с Сашкой в тайгу на три месяца.

Сашка встал с порога предбанника и прислонил бережно нарты к дверному косяку.

– Света, принеси-ка нам, пожалуйста, ту распечатанную карту, что утром показывала, – обратился он к жене и, переведя взгляд на своего родственника, прошептал, – сейчас я покажу что-то необычное.

– Что же такое необычное случилось за два дня моего отсутствия? – равнодушно спросил Никита и, взяв на руки Риту, поцеловал ее за щечку. Рита, радостно засмеявшись, обняла своего папу за шею и прижалась к его бороде.

В это время Света выбежала обратно со стандартным листком бумаги и подала ее сыну. Тот, уже к этому времени обувшись в свои сапожки, гладил подошедшую хозяйскую собаку-соболятницу Ласку. Мишка перехватил листок и подбежал к отцу.

– Вот, смотри, что на почте Свете прислали, – забрав листок у сына, Сашка сунул его под нос свояка.

– Ну, карта наших мест – это я узнаю. И что дальше?

– А дальше вот что: видишь, вот эту красную точку – точнёхонько возле твоей самой дальней избушки?

– Вижу… Да, это там, – всмотревшись на распечатанную карту, сказал Никита, все еще не понимая, к чему ведет разговор Сашка.

– Говорят, небольшое землетрясение было, а эта точка – предполагаемый эпицентр. Теперь понял? 3.7 балла…

– Только этого мне не хватает, – поморщился Никита, ставя Риту на землю. – Интересно, что с избушкой? Откуда тут у нас землетрясения?..

К шести часам дождь перестал моросить. Никита к этому времени завершил почти все мелкие дела перед отправкой на свой участок, ополоснулся быстренько в еще не жаркой бане и, чуть посидев с детьми, которые к тому времени все собрались дома, заторопился к Тане. Было довольно темно и, как назло, почему-то не включали до сих пор уличное освещение, хотя свету от них было не так уж и много – они служили в такое время года скорее обозначением населенного пункта. Никита решил сделать крюк по улице, боясь идти напрямик задами через огород из-за опасения застрять в прокисшей от дождя земле на картофельном участке. Он прошел мимо длинного, срубленного еще в пятидесятые годы, основного здания школы и вышел на пригорок за пришкольным интернатом. Днем с этого места открывался грандиозный вид на Енисей и на противоположный берег, особенно осенью в ясную погоду, когда воздух становился хрустальным… Никита прислонился к стволу старой лиственницы, и снова тяжелые мысли, от которых убегал целый день, общаясь с детьми, вдруг накрыли его так, что внутри будто бы даже остановилось сердце. Неожиданно небо прямо перед ним посветлело, и через минуту через рваные тяжелые облака выглянула полная луна. Водная рябь внизу заискрилась миллиардами блесток, словно это вовсе не река, а сказочное огромное чудовище с фосфоресцирующей алмазной чешуей. Удушающая пустота внутри сама по себе растворилась благодаря этому фантастическому представлению, и сердце Никиты словно наполнились счастливо-грустным лунным светом. «Что же я пытаюсь хоронить сам себя раньше времени? – с укором к самому себе, подумал он, чувствуя, как эта нечаянно появившаяся луна зародила в его душе ничем неоправданную, может быть, надежду. – Если я буду так впадать в уныние, то и до конца сезона не дотяну. Надо брать себя в руки и ни в коем случае не сдаваться. У меня дети, нам с Таней надо обеспечить поступление Насти в вуз, а для этого надо вернуться из тайги с добычей и съездить потом в Красноярск…» В это время луна, как внезапно появилась, так же и резко скрылась за плотной грядой облаков. Все вокруг снова погрузилось в темный мрак осенней ночи. Никита глубоко вздохнул и направился в сторону ярко светящихся окон пришкольного интерната. Только он сделал с десяток шагов, как включилось-таки уличное освещение поселка.

Когда Никита вошел в прихожую-фойе интерната, за левой чуть приоткрытой дверью, откуда доносился приятный запах рисовой каши со сливочным маслом, он услышал детские радостные голоса и звяканье ложек о посуду – воспитанники учреждения ужинали. Никита без стука открыл правую дверь и почти лоб в лоб чуть не стукнулся со своей супругой.

– Ой, а я увидела тебя, как ты вроде прошел сюда, а потом потерялся, – тихо сказала Таня, делая шаг назад и пропуская мужа.

– Куда я могу потеряться, – стараясь как можно бодро и жизнерадостно, ответил Никита, садясь на табуретку рядом с печкой, которую сам же семь лет назад и выложил. – Весело тут ребятишки пищу принимают – вот и заслушался-засмотрелся. Я тут у тебя последний раз в мае вроде был?

– Весело у нас – этого хватает, – покачала головой Таня и села на стул рядом с мужем.

Наступила тишина. Вот дети шумно вышли из столовой и прошли внутрь бывшего клуба в свои комнаты. Опять тишина. Никита понимал, что Таня ждет его слов. Он два дня все думал, как и что скажет жене, но так и ничего вразумительного для себя не придумал.

– Жизнь такая простая штука, Танюша, – прошептал Никита, все еще размышляя, сказать ли все сразу или же немного сгладить каким-то образом вердикт врача, – что порой из-за этой простоты не знаешь как вести себя и что говорить…

Никита замолк.

– Не пойму тебя, Никита. О чем ты это? – удивленно уставилась на своего мужа Таня, пораженная необычными словами.

– Я о своем здоровье… Не знаю даже, может, стоило нам вместе лететь в Туруханск. Видишь ли, по врачебному этикету доктора о состоянии пациента говорят с близкими родственниками. Если все плохо, то любому врачу очень тяжело приходится объясняться… Со мной же все запуталось: доктор мне озвучил всю правду, а теперь я не знаю, как все поведать тебе то, что мне рассказал он.

– Неужели все так плохо? – еле слышно прошептала Таня и судорожно схватила его руку, лежащую на спинке ее стула.

– У меня рак легких, Таня, – со страшным усилием воли выдохнул слова Никита, боясь взглянуть в глаза своей жене.

– Ну, в Туруханске такие врачи, что…, – Таня начала говорить, но, почувствовав, как слёзы застилают глаза, а сердце почти остановилось, замолкла и уткнулась лицом к тыльной стороне ладони мужа.

– Да нет, врач тот, который меня осмотрел, сорок лет проработал онкологом в Красноярске. Он не отрицал того факта, что он может ошибиться, и поэтому настойчиво советовал прямо из Туруханска полететь в Красноярск. В итоге мы решили, что я после Нового года повезу соболя в краевой наш центр и там покажусь еще раз… Ты пока никому про это не говори, ладно, Танюша?

– Сколько тебе осталось? Он же, наверное, сказал? – взяв себя в руки, спросила Таня. – Никита, не надо мне ничего придумывать. У нас дети, и мне все надо взвесить…

– Доктор сказал от полугода до года… Я поэтому и не могу никак полететь в Красноярск: денег и так мало, а нужно сейчас не тратить, а наоборот… Я обещал Насте, что она попробует поступить в военный институт в Москве. Так что завтра я отправляюсь в тайгу, а потом уже посмотрим, как все будет складываться. Ты, Таня, у меня настоящая сибирячка, да и я не собираюсь просто так сдаваться. Пока жив – буду все делать ради семьи. И ты раньше смерти меня не хорони…

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся Мишка.

– Ну-у, мама, папа! – немного обиженным тоном протянул мальчик. – Дядя Саша с тетей Светой уже в баню пошли, а вы тут сидите, как ни в чем не бывало. А меня туда-сюда гоняют из-за вас. Пойдемте домой, а?

На следующий день, друг за другом отправившись в путь в восемь утра, Никита и Саша к трем часам добрались до устья Нымды. Тут они по сложившейся традиции на скорую руку вскипятили чай и пообедали холодными котлетами из налима. Только вот в былые годы, хотя и всегда все делали немного торопясь, они находили время и для шуток, и немного обсудить и сделать некоторые прогнозы на грядущий охотничий сезон. На этот раз и Сашка, и Никита, перекинувшись несколькими неловкими и дежурными словами о своих собаках сразу после высадки на берег, как-то само по себе замолкли и молчали вплоть до момента расставания. Первым засобирался, потушив костерок, Никита. Сашка, понурив голову, смотрел, как угольки зашипели от воды. Его обдало паром и дымом, но он словно бы и не замечал этого.

– Ну, что, брат, – впервые Никита назвал Сашку «братом», – надо плыть дальше, иначе я не успею добраться до своей промежуточной остановки.

Сашка вдруг резко выпрямился и обнял своего старого друга. Так они простояли несколько секунд. Затем Сашка также резко отвернулся и зашагал к своей лодке. Зашумел мотор; Ласка прыгнула без всякой команды на свое место перед снегоходом, который стоял посредине большой лодки Хандогина, и Сашка так и уплыл, даже ни разу не бросив взгляд назад.

«Как хорошо мне с ним, – подумал Никита, глядя вслед своему свояку. – Обо всем догадался с самого начала и ни о чем так и не спросил: о чем-то постороннем ему, видно, было неудобно говорить, а обо мне – какой смысл?»

ГЛАВА ВТОРАЯ

За две с лишним недели до начала сезона добычи соболя, Никита успел сделать почти все, что планировал. Это, несмотря на то, что самочувствие медленно продолжало ухудшаться, и порой приходилось в пути отдыхать чуть ли не через каждые пару километров по пять-десять минут. Из промежуточной базы он перевез груз на основную базу за четыре дня, оставив часть в промежуточной избушке ниже по течению от нее, при этом попутно добыв несколько глухарей, выходящих на галечный берег. Затем день как бы отдохнул, наловив немного щук на основной базе и заложив их на хранение. Погода хотя бы здесь немного поддержала его: пока на небольшом катере мотался от водопада туда-сюда, все эти четыре дня моросил дождь в светлое время суток, усиливаясь ночами до чуть ли не ливня. Благодаря этому подъём воды на Нымде и на ее небольших притоках, на которых стояли остальные вспомогательные избушки, позволил Никите завезти почти во все из них, кроме одной, привезенные хлеб, сухари, крупы и макароны.

На пятый день температура стала падать. Небо посветлело. Тайга заиграла всеми прощальными красками перехода осени в стадию ожидания зимы. Все вокруг стремительно стало выстужаться. Наступило время заготовки щук на весь охотничий сезон, чтобы есть самому и кормить Рекса. Рыбы, как обычно, было столько, что с ее ловлей проблем не было никаких. Огромные, под десять килограмм щуки, заглатывали блесну с первых же забросов. Надо сказать, что добравшись в первый день до промежуточного пункта, Никита обнаружил, что в его домике побывал какой-то народ, по всей видимости – туристы. Они попользовались его буржуйкой и старым солдатским котелком, а также съели или попросту забрали хранившийся там небольшой запас риса и гречки; но взамен оставили качественное удилище с вполне приличным спиннингом и три отменного качества блесны с острейшими тройниками. У Никиты все это имелось в хозяйстве, но эта рыболовецкая амуниция была гораздо выше по качеству и к тому же почти новая. Шнур, намотанный на спиннинг, в отличие от простой лески у него на старом удилище, выдерживал без всякого напряга огромных сибирских щук.

Таким образом, к середине октября Никита с Рексом подошли абсолютно подготовленными, если не считать того, что они так и не добрались до самой дальней избушки, расположенной почти у самого истока Нымды. Именно про те места упоминал Сашка, когда уведомил он Никиту о небольшом землетрясении. Несколько раз Никита собирался пробраться туда, но каждый раз с полпути заворачивал назад: на катере он итак туда ни разу не плавал из-за низкого уровня воды и сплошных плесов и шивер, а пешком не хватало сил из-за болезни. В итоге он решил пробиться туда на снегоходе после того, как ударят настоящие морозы и завезти продукты с собой. Та дальняя избушка, находившаяся от основной базы в сорока километрах и в двадцати километрах от самого ближнего проходного домика, всегда в начале сезона оставалась немного в стороне, так как почему-то соболь там появлялся только с появлением глубокого снега. Причем, если появлялся соболь, то это был соболь с темным, зачастую с чисто черным, окрасом меха – видимо приходили они большей частью откуда-то из востока. Поэтому Никита до конца ноября туда редко наведывался по окончанию завоза продуктов после прибытия в тайгу в сентябре. Но упускать же черного соболя никак было нельзя, и он с наступлением полноценной зимы всегда заворачивал туда и настораживал капканы и кулемки в надежде добыть самый ценный мех.

Никита все успел, что намечал сделать до Покрова, но это далось ему очень большим трудом и безмерно тяжело. Не сделать было невозможно: если к тому моменту, как Нымда и ее притоки затянет тяжелой шугой, а берега покроются ледовым притором, а он не успел бы завезти все необходимое во все избушки, то вся годовая подготовка к добыче соболя пошла бы насмарку. Еще в первый год, когда тесть оставил его одного на участке, он требовал от него усвоить главное правило выживания охотника в тайге зимой: к ледоставу, за которым почти сразу же ляжет снег, успеть сделать во всех своих опорных пунктах, то есть проходных домиках, как минимум двухнедельный запас продуктов. Каким бы здоровым был человек, он предполагает, а Бог располагает – всегда очень просто, например, можно простудиться, и мало ли что еще может случиться. И этот урок Никита усвоил очень хорошо, и до этого времени «Ч» он все эти годы, включая и нынешний, делал месячные запасы еды – для себя и для собаки – в проходных избушках. Единственно, что не успел он на этот раз, так это наловить и заморозить рыбы на седьмом, самом дальнем домике, решив завезти ее из базовой избушки в начале декабря, а до того момента он все равно не собирался туда наведываться. Запас крупы, макарон и сухарей, да еще несколько банок тушенки неприкосновенного запаса там имелись еще с весны.