Нового пациента определили в палату, где в то время находился на лечении Лесовой. Их койки размещались у окна, напротив друг друга. Кроме них в палате было еще двое старых и несчастных пациента.

– Хмы-ы-ы-ы! – сказал новый пациент без всякой на то причины, щеки его подтянулись и округлились, а рот растянулся в широкой, обезоруживающей улыбке. – Хмы-ы-ы-ы! – повторил он самодовольно, его глаза засверкали детской радостью.

– На анализы иди! – медсестра потянула его за рукав и указала на дверь. Это его рассмешило. Он загоготал так, что затряслась складка на шее. – Вот черт бестолковый! – медсестра топнула ногой и ушла в растерянности.

Так продолжалось весь день, новый пациент улыбался и хмыкал всем, кого встречал в коридоре, всем кто обращался к нему или задерживал на нем взгляд. На сдачу анализов он так и не пошел, лаборантка прибегала к нему сама с лотком пробирок. Его за руку водили в столовую и усаживали на положенное место, он же норовил занять чужое. В перевязочную его отвезли на кресле-коляске, назад, к общему удивлению, он нашел дорогу сам. Приходили смотреть на нового больного с третьего этажа, приходили из других отделений, но никто, даже старожилы не узнавали его. Это был совершенно новый для госпиталя пациент, он никогда не попадал сюда раньше и все наблюдали за ним с интересом. Отважились спросить у него самого, заслали бойкую санитарку.

– Откуда сам-то …из приезжих? – санитарка робко подступилась к его высокой, сутулой фигуре, сама круглая как бочонок.

Все притихли. Старик театрально выпрямился, откинул голову, подчеркивая тем самым бестактность вопроса. Некоторое время он молча смотрел перед собой без всякого выражения, затем повернулся к санитарке, его дряблая кожа поползла к ушам.

– Хмы-ы-ы-ы! – прозвучало в ответ.

Наблюдающие эту картину открыли рты и невольно заулыбались. Старику только это и было нужно. Он оглядел их и громко загоготал на весь коридор. Не смеяться в ответ было невозможно. Так продолжалось до самого вечера. К нему заглядывали любопытные пациенты, выманивали в коридор и от души смеялись. Насмеялись все. Задорное, приподнятое настроение волной распространилось по другим отделениям и захватило весь большой госпиталь. После обеда пришел врач, принес листы назначений. Его попросили разъяснить ситуацию, он сначала не понял о чем идет речь, а когда ему все рассказали, он только указал пальцем на титульный лист истории болезни нового больного, где в графе «диагноз» в самом конце было написано «деменция».

Ему дали прозвище Хохотун! Стоило только улыбнуться, как он начинал хмыкать и гоготать. Он обожал веселить людей, особенно любил, когда собиралась публика. Смех окружающих побуждал его гоготать громче. Его приходилось уводить в палату силой, потому что остановиться сам он не мог, на уговоры не реагировал. Его реакция и хохот казались удивительно искренними, хотя природа жестоко обидела его. Это была его единственная реакция на окружающий мир. Это был совершенно безобидный, беспомощный старик. Дочь приходила к нему вечерами после работы, а днем с ним сидела нянечка. Нянечка внимательно следила, чтобы он не дернул рукой, пока капала капельница. Хохотун не сопротивлялся, рукой не дергал и не хмыкал. От капельницы ему хотелось спать, он дремал, раздувая щеки. Палец у него быстро заживал, что редко бывает в таком возрасте. Впрочем, палец его совсем не заботил, как и все остальное. Единственный недостаток, который обнаружился у него, состоял в том, что он любил подкрадываться к приоткрытым дверям и тихо наблюдать, что за ними происходит. Особенно вечерами, когда в палатах пили чай или собирались поболтать. Он делал это не со зла. Может в нем просыпалось любопытство, но скорее всего он просто ждал своего часа. Его прогоняли громкой фразой: – «Кыш отсюда!» Тогда он шаркал к себе в палату, опустив плечи. Были такие, которые показывали ему палец и строили рожи. Хохотун отвечал своим неизменным «Хмы-ы-ы-ы!». Способность обижаться он утратил.