Адонис Индиго

– Буду нос по ветру держать, шеф. Если наклюнется что, как сообщить тебе?

– Через Управление. Номер и пароль я тебе дам.

– Ясно. До свидания и удачи нам всем.– Тяжелая дверь клацнула тихим басом за вышедшим Негодайло; оставшиеся двое взглянули в глаза друг другу.

– Начинаем, Сергей Леонидович, работать. Есть ли улучшения в состоянии Метелькова?

V

Таежногорские врачи свое дело знали: они сделали все, что могли; и в ближайшее время оставалось только ждать, какова будет динамика: процесс мог повернуть как в сторону выздоровления, так и наоборот. А пока внутри и вокруг отдельной палаты, откуда пребывающему в ней Феликсу Виссарионовичу предстояло выйти или быть вывезенным, все шло своим чередом.

– Мариночка, ну как сегодня наш отдыхающий? – Медсестра чуть повернула голову, недобрав добрых четверть оборота до ухмыляющегося, только что заступившего на утренний пост здорового розовощекого охранника с неприятным колюче-сальным бегающим взглядом. Нет, скорей это был намек на поворот: глаза ее изучали какой-то изъян коридорной стены.

– Состояние стабильное, но он по-прежнему без сознания.

– А он неплохо устроился, а? Лежи себе: ни трудом праведным тебе вину великую искупать, ни думать, как хлеба кусок насущный заработать. Не утруждается даже, засранец, дерьмо собственное определять, куда следует – другие за него это делают…

– Бога побойтесь, сержант,– врагу не пожелаешь такое перенести,– щеки Марины порозовели, взгляд очеловечился, укорял.

– Да шучу я, сестричка, шуткую,– сержант Бастрыкин почти перестал быть противным, засопел по-доброму.– Страсть как опостылело штаны здесь просиживать: мужиком перестаю себя чувствовать.– Парень приободрился; в глазах крутнулась наглинка.– Кстати, мадмуазель, о мужиках. О настоящих мужиках, само собой. Каковы Ваши планы на сегодняшний вечер? Я могу попытаться сделать его прекрасным. Ваше мнение, мадам?

– Впредь, пока еще сержант, свидания мне попрошу назначать через подполковника Зарицкого. Желаю удачи.

– Вот так: повсюду доблестному служивому облом и откат, откат и обнос,– притворно запечалился повидавший на своем веку костолом.

Марина не слушала: улыбаясь, она подалась навстречу спешащей сменщице Наташе.

Ан-нет: среди бессознательных особей гражданин Метельков уже не значился. В четыре утра он осознал свое существование: сознание проявилось по-хозяйски уверенно и основательно, без намеков на ретираду. Мозг работал, как скальпель в умелой руке Хирурга: бесстрастно изучал обстановку больничной палаты, доставал из глубин памяти и чего-то еще фрагменты мозаики, отодвигал в сторону, не выбрасывая, лишнее…

Феликс знал: на данный момент невозможно, да и незачем, увидеть всю картину в целом. Главное сейчас – правильно оценить обстановку и наметить план действий, который поможет ему убедить определенные силы в своей значимости и необходимости. Хотя бы на первое время… Чтобы остаться в живых. Об остальном он и сам больше всего на свете хотел бы знать. Но все это – потом. А пока…

Пока обстановка такова: он помнит, что сидит в тюрьме, помнит тайгу и скалу, но между этими событиями – ничего… Место, где он лежит сейчас, никак не похоже на тюремный лазарет, а значит, он кому-то очень нужен, и палата наверняка тщательно охраняется… Вероятно, с утра – в больницах обычно это происходит часов в десять – будет обход врача, и то, что пациент в сознании, перестанет быть его тайной. А после этого кто-то захочет разговора, и от этого разговора может многое зависеть…

Мозг напряженно работал: Феликс ясно осознавал, что то, что он имел какое-то время на обдумывание ситуации, может сыграть для него дурную службу: может кому-то не понравиться… А значит, в сознание «надо придти» незадолго до прихода врача. Учитывая, что сестры сменились минут пятнадцать тому назад, сейчас – начало девятого, и у него в запасе один-максимум полтора часа на подготовку ко встрече с подозрительным и враждебным внешним миром, у которого к Феликсу множество вопросов, и он не остановится ни перед чем для получения на них ответов…

– Константин Михайлович,– это Наташа. Пациент из десятой пришел в сознание,– голос в трубке звучал безучастно.

– Очень хорошо; когда это случилось?

– В девять-тридцать я ему ввела пять кубиков витаминов – все было как обычно. В девять-сорок подошла, чтобы перестелить постель, а он смотрит. Смотрит и молчит.

– Церберы догадываются?

– Пока нет, но это ненадолго.

– Знаю. Нужен хотя бы час-полтора времени. Понабегут с допросами, и это может его убить. Сделаем так: сейчас – девять-пятьдесят; я подойду, как обычно, минут в десять-пятнадцать одиннадцатого. Там и посмотрим, как быть дальше. Пока делаем все в обычном порядке. Больного до моего прихода не беспокой, церберам повода забить тревогу не давай.

– Поняла, Константин Михайлович,– Наташа положила трубку, открыла журнал, что-то записала, закрыла, положила на место.

– Случилось что, Наташенька?– охранник буравил взглядом.

– Случилось, сержант. Президент решил приехать. Хочет лично вручить Указ о досрочном присвоении Вашему благородию звания старшего сержанта. За боевые заслуги и неусыпную бдительность при несении службы.

– А, давно пора. Да-а-а-вно,– кабан развалился на стуле, встряхнул, возобновляя чтение, газету.

– С возвращением Вас, Метельков. Я – лечащий врач Берсенев Константин Михайлович. Хирург. Как Вы себя чувствуете сейчас, и как чувствовали, когда пришли в сознание? Извините за докучливость, но важны симптомы при пограничных состояниях. В ваших интересах быть со мной откровенным – я имею ввиду медицинскую составляющую. Говорите тихо, лаконично, и по существу. Итак?

– Ничего особенного, доктор. Прояснение – и все. Ни радости, ни печали.

– Признаки депрессии или, наоборот, повышенного возбуждения имели место? Уточните.

– Нет, ничего такого. Никаких эмоций. Я бы назвал свое состояние позитивной нейтральностью.

– Это – хороший признак. Руководству зоны не терпится обсудить с Вами подробности Вашего сенсационного побега; и позитивная нейтральность Вам понадобится. И мужество. Теперь задерживать Вас здесь, боюсь, мне не позволят. Несмотря на медицинские показания. Я сочувствую Вам, Феликс Виссарионович, и желаю удачи. И еще. Если случится так, что Вам понадобится моя помощь, можете на нее рассчитывать. А теперь набирайтесь сил – думаю, они понадобятся Вам уже сегодня.

– Спасибо, Константин Михайлович, за откровенность. Рад, что удалось встретить приличного человека на вечеринке, куда мы оба явились по приглашению, но против собственной воли…

– Константин Михайлович, почему сообщение о дееспособности нашего подопечного поступило ко мне не от Вас, а от моих людей? Поясните.

– Потому, Сергей Леонидович, что разница между дееспособностью и способностью оставаться живым и здоровым бывает весьма велика. Говоря короче, я, как врач, посчитал, что пациенту после такой тяжелой травмы необходима хотя бы пара часов, чтобы окончательно придти в себя. Вы же не хотите, чтобы он умер на втором Вашем вопросе?

– Спасибо за заботу. Будьте осторожны, дорогой мой Константин Михайлович; не давайте мне повода думать, что Вы не на одной с нами стороне. Подготовьте пациента для перевода в лазарет зоны к 14.00. Сегодня, разумеется. Мы его как зеницу ока беречь будем, уж поверьте.

VI

«Боинг» завершил набор высоты; двигатели монотонно , но не навязчиво гудели.

В проходе салона первого класса материализовалась рисовано улыбающаяся стюардесса без изъянов во внешности, с заученным дружелюбием в голосе произнесла:

– Лайнер лег на заданный курс, уважаемые дамы и господа. В Москве посадку совершим через пять часов. В течение всего времени полета мы будем рады максимально удовлетворить ваши пожелания. Для начала прошу определиться с заказом ужина. Меню в кармашках напротив.

Через минуту красивая головка склонилась к плечу Шканта.

– Желаете чего-нибудь выпить перед ужином?

– Будьте добры: полстакана «Боржоми» и одеяло. Ужинать я не буду.

– Через минуту принесу, господин Шкабардин.

Двигатели продолжали ровно работать; самолет пытался улететь от надвигающегося сзади темного горизонта.

– Благодарю Вас,– Шкант вернул пустой стакан, накрылся до подбородка одеялом…

Первый курс… Да, первый курс – это здорово! А как иначе!? Престижный университет, перспективный факультет, богатая база, лучшие преподаватели – все по высшему разряду. А главное – студенческая отвязная искристая жизнь!

Представьте себе, в одном месте и для общих, единых целей собралось триста ребят из перворядных выпускников школ со всей страны! И все они умны, креативны, энергичны и при этом благожелательны и сострадательны, прямодушны и бескорыстны. И нос никто даже не думает задирать – не перед кем просто! Это было откровение: прекрасное начало поганого пути…

Грудь сотряс глубокий прерывистый вдох. Виктор Павлович скосил глаза на соседние кресла – не заметил ли кто-нибудь?– полуповернулся налево к иллюминатору, всецело отдаваясь воспоминаниям…

Приобщение к Великому Будущему началось в первых числах сентября, как и полагалось в те времена, с двухнедельной командировки в подмосковный совхоз на уборку урожая картофеля.

Жили по-свински на нарах в «вернувшемся с войны» сарае с продувными полами и битыми стеклами окон, каждое из которых не давало возможности не видеть главенствующее на дворе споткнувшееся строение – туалет,– род зловонного забулдыжного пьяницы-бомжа с подступающим к горлу рвотным зарядом; воду таскали ведрами с неближней водокачки… Но, черт возьми, весело же было!

Работали без выходных с утра до вечера: часть ребят (поголовно парни) – на комбайнах в поле, часть (в основном, девушки) сортировала поступающий урожай на овощехранилище. Бригада Виктора (смешанная, к обшему удовольствию) занималась зачисткой полей после комбайнов.

Начальством предполагалось, что каждый будет добросовестно копаться по локоть в земле, в поту добывая уклонившиеся от лап железного чудовища клубни и бережно складывая их в ведерко. Переть ведрище на пупу до стоящего неподалеку трактора, ссыпать его в телегу и радостно возвращаться на полюбившуюся борозду – и так с девяти до девятнадцати, включая полевой обед. Туда-сюда, оттуда-досюда. Как челнок. Как дурачок. Как потеющий болван. Как перетирающий зубами земляную пыль болвано-дебил. Впрочем, последние несколько слов выражают собой высказываемую под нос и смягченную автором реакцию несознательного, эксплуатируемого задарма класса.

Но ребята быстро усовершенствовали производственный процесс. Теперь он выглядел так: девчонки выкидывали «желающие» покинуть поле картофелины вдоль-рядом с бороздой, не применяя насилия к прячущимся в земле экземплярам; парни сгребали подготовленные к эвакуации кучки прямо ведром; а затем полное ведро металось в стоящего на кузове тракторной телеги принимающего. Тот подхватывал снаряд вверх дном за бока, меняя его траекторию и ссыпая прямо в полете, равномерно заполняя объем; пустое ведро летело обратно точно в руки хозяину.

Вот это было загляденье: со всех сторон летят мастерски пущенные ведра-снаряды; а наверху творит чудеса виртуоз-жонглер! Опять же и физподготовка – лучше не придумаешь.

Поработали так минут тридцать и в припольную траву упали все вместе на полчаса отдыхать: шутки, приколы, смех до слез. И до самого до вечера: грязные и загорелые, шутящие сами и от души смеющиеся над шутками друзей. И время не успевали мерять – летело, как ураган.

После работы все – кто пешком, кто в кузове попутных грузовиков – возвращались в сарай-общагу, мылись кто как умел на затоптанном дворе и группками тянулись в столовую на ужин. После продолжали балдеть в общаге: пара-тройка парней очень даже прилично владели гитарой; иногда в сельмаге покупали вскладчину спирт, разводили в трехлитровой банке и в три-четыре приема разливали по страждущим желудкам, но не допьяна. Там, глядишь, у кого-то уже и роман завязался: гуляние под звездами, разговоры-вопросы-рассказы, рука в руке… А вот и обнимашки, и целовашки где-то, но,– по обоюдному желанию, по-легкому, с чистой душой и пока без продолжения. Оно и понятно, срок-то небольшой…

Да вот он и конец командировке подошел незаметно. Все, девчонки и мальчишки,– шабаш. Пора приниматься за науки.

Учеба навалилась плотно: каждый из шести дней в неделю – четыре пары: лекции, семинары. Через месяц пошли контрольные, через два – коллоквиумы. Отнимал время и спорт: Виктора включили в сборную университета по хоккею.

При таком жестком раскладе малейшее пренебрежение учебным процессом в виде непосещений или невыполнений грозило потерей и без того тонкой нити понимания, завалом и в итоге – выпадением из обоймы и отчислением. Стоп! Не всегда так заканчивалось, но об этом позже.

Учеба-учебой, но и соблазнов было много, особенно для иногородних: где как не в Москве можно было попасть в лучшие театры, на концерты знаменитостей или на шокирующие выставки иностранных компаний; а то и просто приобрести в фирменных магазинах невиданные у себя на родине вещи.

В результате единая, как казалось совсем недавно, в своих устремлениях общность студентов начала расслаиваться по целям и интересам, по делам и делишкам… Кто-то продолжал посещать становящиеся все более похожими на заурядные попойки вечеринки, кто-то носился по Москве, кто-то пытался изображать делягу, кто-то качал мышцы в спортзалах, но кто-то – и таких было подавляющее большинство – ударился в учебу. Ударился, но по-разному. Уже в преддверии первой сессии из студенческой массы сформировались четыре основные группы.

Первая, малочисленная, состояла из тех, кто попал на свое место: учеба им давалась легко и в удовольствие; и они фатально все дальше уходили вперед от остальных. Вторую, самую большую, представляли желающие учиться и закончить университет во что бы то ни стало: они не пропускали занятия, добросовестно выполняли заданное, занимались общественной работой и во всем одобряли политику деканата, но у них, в отличие от группы первой, не было искры божьей, и они везли учебу горбом. Третью группу составляли нежелающие учиться лица: часть – из-за лени, часть – из-за несоответствия реальности ожидаемому, часть – и из-за первого и из-за второго, и из-за третьего и из-за десятого… Эта самая третья группа к концу первого курса прекратила свое существование, распалась: большинство было отчислено, остатки самоперераспределились во вторую и – упасть не встать!– в первую группы. И, наконец, в оставшуюся четвертую можно было отнести отроков, для которых выбранная специальность не являлась призванием, но – внимание!– в отличие от представителей группы 2, эти люди были одарены в чем-то другом или, в крайнем случае, умели что-то хорошо делать. При этом учебу бросать они не собирались, считая узкую специализацию в образовании не суть важной, вели себя независимо и с достоинством. Виктор Шкабардин был из этих, последних. Но, по порядку…

На первой же тренировке сборной он понял, что форма, экипировка и прочие хоккейные атрибуты приобретались либо дилетантами, либо ворами: все было дрянь. Но разбираться с этим Виктор справедливо счел опасным и потому – преждевременным и подался другим путем: связей со своими бывшими соклубниками он не терял; и его просьба о помощи нашла горячую поддержку. И без того на уровне экипированный клуб (высшая лига!) частенько бывал с играми за границей; и хорошие вещи у ребят водились. Витю совместными усилиями прибарахлили приличным хоккейным прикидом и, смеясь, отправили обратно в университет. Немым укором. Но не тут-то было. Парни из сборной сделали свои выводы: Шкабардину посыпались просьбы о содействии за деньги. Он обратился с предложением к Боре Довлатову – авторитетному в клубе защитнику из основного состава. Решили попробовать.

Проба оказалась удачна, и не мудрено – все участники предприятия получали желаемое: одни – доход, другие – фирменное барахло. К концу первого курса Виктор имел связи в нескольких московских клубах, знал что и сколько стоит здесь и за бугром; к нему обращались за помощью и с других факультетов. И речь уже давно не шла только о хоккейной экипировке… У Шкабардина завелись деньжата, и приличные; и ему становилось тесно. Человек с деловой жилкой, он понимал, что дело нуждается в реструктуризации, в выходе на качественно новый уровень за счет налаживания связей с иностранными партнерами и организации безопасного сбыта в студенческой среде. С учебным процессом пока удавалось совладать, правда, все чаще привлекая для этого за определенную мзду компетентных, но нуждающихся сокурсников. Первый курс был успешно закончен; лето пролетело в Крыму и по турпутевке в Венгрии и Чехии. И настал сентябрь, и ознаменовался он началом сезона дождей затяжных и проливных; и началом курса второго, курса поворотного…

Здесь автору представляется своевременным и необходимым добавить несколько отвлеченных фоновых мазков к изображению определенных сторон тогдашней студенческой жизни; а Виктор по прозвищу Шкант пусть на это время забудется недолгим сном, тем более, что кресла в первом классе так мягки и удобны…

Итак, автор имеет намерение довести начатое до какого-то завершения; а для этого иногда возникает нужда использовать полностью или выборочно какое-либо событие, явление, временной отрезок, возникновение и эволюцию человеческих отношений, что-нибудь другое в качестве характеризующих факторов или, если хотите, исходных отправных данных.

Взять, к примеру, описание студенческой жизни. Принят метод мазков: бледных и гротескных, рельефных и почти не осязаемых, но – мазков. От написания полной и логически уравновешенной картины решено отказаться. По следующим причинам. Во-первых, тема не основная, и для задуманного сюжета достаточно будет и мазков. Может быть. А может быть и во-вторых: знающий и мыслящий читатель в состоянии увидеть картину в приемлемом для него объеме и качестве сам. А в третьих, изображать полные и логически уравновешенные картины автор не умеет. Вернемся к студенческой жизни.

Начальная ее фаза – первый и, быть может, в какой-то мере второй и совсем редко третий курс – характеризуется обилием поступающей со всех сторон в восприимчивый и еще формирующийся мозг вчерашних абитуриентов информации, и в том числе многочисленными и часто случайными и спонтанными новыми встречами и знакомствами: любит студент свободным вечерком поиграть в футбол, баскетбол или что-то еще,– а там Сашок из параллельной группы, и Витек со второго курса, и Серж, говорят, с мехмата, и Павлун вроде как из МАИ (или МИУ?). Пришел студент на вечеринку, в столовку, в курилку – а там тож галерея: и улыбнутся ему, и выслушают, и помочь пообещают, и по плечу похлопают – семья да и только!..

И чувствует студент, что много мест на свете, где он нужен; что изобилуют в местах тех хорошие и добрые люди, которые всегда ему рады… Ах, как молод и глуп студент в это время, как беззащитен и наивен он!

Но карнавал недолог: и огни уже не брызжут, и дотлевают искры; красивые одежды опадают, и маски прочь от лиц окаменевших отлетают…

И вот студент наш недоуменно внимает однокурснику Славику, которого всегда можно было попросить переписать концерт полюбившейся группы. Теперь Славик объясняет, что это стоит денег, но для друзей у него гибкая система скидок. Или покидает студент вечеринку; и жмет ему руки чей-то друг или одноклассник москвич Владлен; и руки его потны, и улыбка противней оскала; и приглашает он к себе домой смотреть запретное видео. Или кто-то восхищенно рассказывает, как здорово покурить косячок, а если понравится, у него есть знакомые надежные ребята, которые могут достать сколь хошь. А вообще, косячок – это для детей…

Давайте перевернем медаль другой стороной, посмотрим,– там что?

Накопил, положим, студент долгов учебных; и вызывают его в деканат и говорят, что он неправ. И говорит студент и сам себе верит, что он все понимает, и что долгам уже объявлена решительная война. И улыбается недружелюбно заместитель декана, и открывает папочку, и читает вслух бумажечку. И гласит бумага та: где был, когда и с кем пил, что говорил, куда ходил. И есть еще что прочесть, но захлопывается пока папочка. И висит тяжелая и липкая тишина; и идет студент домой; и пусто на душе его…

Или вот: грозит студенту катастрофа-отчисление, и, кажется, надежды нет уже. И возникает друг-волшебник Игорек, с которым – о, счастье!– в футбол по вечерам играли. И говорит Игорек-Игорь Петрович, что служит он в одном хитром месте и имеет возможность повлиять на деканат; а от студента надо-то, тьфу делов, бумажку подписать никчемную; а Игорь Петрович просто сунет ее в свой карман-кармашек и отнесет ее куда надо, и положит в папку-папочку, а папочку – на полочку.

И стоит студент со своим свалившимся счастьем на перепутье: и родителей ему жалко, и бумажку подписывать неохота…

Хватит на этом. Написанное имеет целью показать имевшие место явления, и для этого взят в помощь студент условный, а никак не студенчество в целом: кого-то все это касалось в меньшей степени, ко многим не относилось вовсе. Да и краски бывают не только серо-коричневые; и воздух свеж, и солнце ярко светит…

И последнее. Условному студенту могло принадлежать какое-нибудь имя, скажем, Феликс Виссарионович Метельков. И со временем мы угадали…

– Уважаемые дамы и господа, прошу вас спинки кресел привести в вертикальное положение и застегнуть ремни безопасности – через пять минут наш самолет начинает снижение.

Виктор Павлович передал плед, выполнил инструкции. За стеклом иллюминатора начинало смеркаться. Сон облегчения не принес: против желания и подавляя все иные мысли опять лез в голову все тот же неотвязный вопрос, который терзал юного Виктора много лет назад в следственном изоляторе: когда, в который не замеченный Виктором момент жизнь его плавно перескочила на какие-то отторгнутые, совершенно, по мещанскому разумению, не предназначенные для Виктора рельсовые пути, которые, все более и круче забирая в сторону, беспощадно разрывали по живому молодую, еще не окрепшую жизнь…

Этот, думалось, давно забытый вопрос и удивлял Шканта, и пугал его. Казалось, что все давно решено,– решено, быть может, неожидаемо, но благоприятно и многообещающе: ставленник криминальных структур, Шкант занимал определенное и весьма значительное положение в региональном бизнессообществе и преступником себя не считал – во всяком случае, не более остальных. Криминальный капитал сращивался с легальным семимильными шагами, и нечего было забивать себе голову всякой нелепой чепухой вроде законопослушания и «правильной» морали.

Причина беспокойства заключалась в другом. Сегодня выяснилось: беглый каторжанин с засекреченной специальностью, из-за которого пришлось принять решение о консервации одного из основных каналов импорта товара в страну, с чем связан, полагал Виктор Павлович, и его вызов в Москву, не кто иной, как бывший его сокурсник Феликс Метельков.

Учились они на одном курсе, но в разных группах; знакомство было поверхностным и формальным. Тряпьем Феликс не интересовался; Шкабардин знал лишь, что Метельков считался незаурядным и перспективным студентом, но утерял интерес к специальности, фактически прекратил посещать занятия и был отчислен (отчислен ли?..) в конце второго курса незадолго до того, как Виктор попался по-крупному на валютных операциях.

Поражала совершенная непредсказуемость и обстоятельства пересечения более чем через двадцать лет двух жизненных путей, которые и сами по себе стали непредсказуемыми в один, единый момент времени.

Это оголенное и как бы выставленное напоказ торжество непредсказуемости так впечатляло, что не казалась случайным. Она как будто смеялась над возможностями человеческого понимания…

«Чертовщина какая-то,– подумалось Шканту.– Пью много. Однако ж, так ли уж разительно по части праздника интеллекта игра в шахматы, к примеру, отличается от прыжков с голой задницей через костер на острове Какиноки-Писитоки? Даже понты, и те похожи: что гроссмейстер щеки надувает и лоб морщит, что у дикарей – тож все по-серьезному. И кто к Знанию ближе – вопрос…»

Вдруг пришедшее на ум сравнение сделало самокритичность Виктора Павловича в отношении употребления алкоголя несостоятельной и ввело его в веселое расположение духа. Приподняв руку, он окликнул стюардессу, сообщил подошедшей красотке:

– Я, дорогуша, в трезвом виде шибко нервничать начинаю, потею и воняю, когда металлические птицы с моим туловищем на борту мастыриться на посадку начинают. Особливо в таких муравейниках, как Москва. Принеси-ка мне на пару пальцев.., «Лошадь Белая» есть?– тащи ее.

Был у господина Шкабардина такой пунктик: любил иной раз, где некому одернуть, прикинуться немножко недотесанным…

Глава вторая

I

Немало может предложить окружающий Мир пятичувственному человеку разумному: линейку, так сказать, нужностей с приятностями и наоборот. С промежуточными состояниями и в различных комбинациях. С последствиями и вроде как без них.

Выхватим для наглядности из миллионов вариантов первое, что на ум пришло: приехал, положим, человек от суровых трудовых будней с женой, или с кем-то еще или без в теплые страны на отдых. Выспался с дороги, выбежал (степенно проследовал) с утра к морю-окияну, нырнул осматривать коралловый риф. И жена или кто-то нырнул, но не в море-окиян, а чуть ближе – на пляж: в шезлонг под грибок.

И таращится ныряльщик на риф; и таращится на него пестроцветье и формочудье обитателей подводных. Лежит жена под грибком, уплетает за обе щеки невиданные фрукты; ласкает ей взор лазурный прибой, согревает ступни жемчужно-белый песок.

Надоел пловцу риф с его бандой, стал на берег выгребать он – наступил на морского ежа. Объелась диковинными плодами жена, заснула – ожгло ее солнце.

И вот результат: сидят переобщавщиеся с природой в гостиничном номере, телевизор на

незнакомом языке смотрят: у одного нога распухла – в бинтах, у другого – весь бок в волдырях плюс расстройство желудка. Хотя вполне могло и без ежа обойтись, и без сна на солнце,– да кто-ж предполагал!?

Не всегда так. Случается лучше и совсем хорошо, хуже и из рук вон плохо. Бывает, настигает ужасаюший и пронзающий мозг последний миг… Не всегда прощает природа человеку, возвысившемуся через разум ею дарованный, покровительственное похлопывание по плечу своему.

Разнообразно, непредсказуемо, непрерывно и огромно воздействие природы на человека: она рождает его, кормит и учит, ласкает теплым бризом, пугает и манит джунглями Амазонии, восхищает вздыбившимися Гималаями, хлещет песком по лицу, сводит с ума и истощает холодом, убивает тайфунами и наводнениями…

Но так устроен человек, что мало ему даров и данностей от природы. Стал человек отбирать от нее, сам трудом своим и разумом создавать: кому-то нужности с приятностями, кому-то – наоборот. С промежуточными состояниями и в различных комбинациях. С последствиями и вроде как без них.

И вот отбрасывает в сторону человек плуг, перо, зубило и скрипку и – отшвыривая все ему ненужное – делает всякие умные вещи: ездит в автомобиле, общается на расстоянии, роднится с компьютером, летает на порог Космоса и изобретает, изобретает, изобретает разноликое оружие. И все чаще человек человека обманывает, унижает, презирает, не воспринимает и убивает, убивает, убивает. Растет мастерство: все чаше обманываемые, унижаемые, презираемые, не воспринимаемые и убиваемые об этом не подозревают…

Случилось таки человеку глупому и ограниченному умалить значение Природы, задвинуть ее на задний план в гордом сознании своих сует и деяний. Но не в обиде Природа на скудоумное создание свое. Она не зла. Не зла, но и не добра. Она просто – есть…

И есть на Земле, на теле ее прекрасном места таковые, в коих позволено человеку ощутить Природы Величие, почувствовать легким уколом, отозваться мурашками по коже на вдруг проникшее внутрь зябкое дуновение непознанного. Рвутся тогда опутывающие душу цепи; взмахивают мощно невесть откуда взявшиеся крылья, устремляя ее, радостную, ввысь. Кажется человеку, что совсем рядом, чуть далее вытянутой руки, возникло что-то объясняющее, что-то самое важное в жизни его; и волшебный, простой как откровение открывающий код чрез миг окажется в руках. Хорошо становится человеку, и готов он ко встрече с настоящим, с Истинным…

И в теперешние суетные времена древневеликая земля Монгольская близка к своему тысячелетнему виду-образу: пески и каменистые россыпи пустыни Гоби вогнутой неравноширокой полосой в южной части страны; бескрайние степи востока, центра и севера; горные хребты Хэнтэя, Хангая и Монгольского Алтая; плодородные речные долины Онона, Керулена и водосбора артерии-Селенги; сотни озерных глаз в обширной межгорной котловине к западу, и в их числе и над ними – священный Хубсугул. И синее-синее небо…

Страна контрастов, страна переходных состояний Природы. Мировой водораздел. Здесь нахлынувшая с северных далей сибирская тайга уступает место степям, а степи – пескам; здесь жара соседствует с холодом, ливни – с засухой; а водимый оленеводом-цаатаном северный олень – с навьюченным кочевой юртой тружеником-верблюдом. Среди прочих видов-эндемиков произрастает и набирает необъяснимую силу на труднодоступных склонах прихубсугульских гор редчайший и чудодейственный цветок Адонис Монгольский Индиго, не желающий существовать ни в каком другом месте планеты, как бы ни ублажал его неуемный ученый-ботаник…

Молчаливы, первозданны и грозны эти места. Иной раз покажется вдруг, что задрожит вот-вот земля, и, будя давний цепенящий душу ужас, в туче пыли вылетит из-за сопок на свирепых низкорослых монгольских конях несметная лава буднично-беспощадных и не знающих страха всадников Чингис-Хана … Уважение к Природе в крови у живущего здесь человека: он сам с незапамятных древних времен обложил себя многочисленными неукоснительными табу, дабы не навредить ей, жизнь дающей…

Северная Монголия, нынешний Хубсугульский аймак. Местность, где 130-ти тысячное население состоит, в основном, из родовых племен бурят, цаатанов, дархатов и – в подавляющем большинстве – халха-монголов.

Власти государственные не только не притесняют, но стараются ни при каких обстоятельствах не вступать в противоречия с уходящей корнями в глубины вековых устоев властью племенных старейшин. Политика, бизнес и родовые общинные интересы взаимопроникающи, но до сих пор неравнозависимы: можно ругать гражданскую власть и жестко вести бизнес, но идти против старейшин и общины – путь в никуда и ты никто: можешь уезжать из страны, если, конечно, не успел зайти далеко…

Стан и в центре его белоснежная юрта старейшины халха мудрого Оюунгэрэла вот уже на протяжении последних десяти лет располагались в тридцати километрах севернее районного центра Мурэн на правом берегу вытекающего из Хубсугула Эгийн-Гола.