Со скоростью мечты (иллюстрированный сборник короткой прозы и поэзии)

– Нет, не волнуйся, – Эвелин привычно привязала сумку к изящному завитку ограды и повесила сверху тонкую осеннюю куртку. Она отводила глаза, а ее пальцы слегка дрожали.

– Как прошел день? – осторожно спросил Норт, спрыгивая на доски и заключая девушку в свои объятия.

– Норт… я хочу тебе помочь, – девушка слегка отстранилась и взяла его за руки, крепко сжав пальцы. Она уверенно смотрела ему в глаза, и ее решимость начинала пугать его. На тонких паучьих лапках в душу Норта вползали сомнение и беспокойство – конечно, Эвелин могла решиться на такой шаг, но ей же никто не сказал о том, что это возможно?

– Ты и так мне помогаешь, – мягко ответил он, шагнув ей навстречу. Норт чувствовал, как дрожат ее ладони.

– Нет, – резко ответила Эвелин.

– Ты – единственный человек, который со мной заговорил за последние два столетия. Ты приходишь ко мне каждый день, ты заботишься обо мне, ты излечиваешь мою боль, – больше всего на свете Норт хотел, чтобы на нее подействовали те убаюкивающие интонации, которыми он прекрасно владел при жизни. В ее глазах заискрились капельки слез, она моргнула и после долгого глубокого вдоха произнесла удивительно спокойным голосом:

– Я тебя люблю.

Ее голос втек в его душу расплавленным железом и взорвался внутри сотнями огненных вспышек. Мысли путались. Он любил ее больше всего на свете, но она была жива, а он умер, и умер очень давно, и если он будет с ней, то ее жизнь здесь будет безнадежно испорчена… ее будут считать сумасшедшей, у нее никогда не будет нормальной семьи. Никогда не будет детей. Из глубин разума выплыла самая страшная мысль: а что если она, подумав о том же, решила быть с ним? Норт покосился вниз. После падения с такой высоты на скалы не выжил еще никто.

– Прости, – тихо прошептала она, отпуская его руки, – я наивная идиотка, подумала, что ты тоже можешь… ай, дура! – горько вздохнула Эвелин, зачем-то развязывая шнурок.

– Стой. Стой-стой-стой, – нервно выпалил он, мгновенно опускаясь рядом и бережно обхватывая руками ее хрупкие, вздрагивающие от едва сдерживаемых рыданий плечи. – Я тоже тебя люблю, – впервые в жизни и посмертии признался он, – только не волнуйся. Ты замерзла, накинь, пожалуйста, куртку и поговори со мной, ладно? Пожалуйста.

– О чем? – глухо поинтересовалась она, продолжая неторопливо расшнуровывать второй ботинок.

– Ты сказала, что хочешь мне помочь, – мягко напомнил Норт.

– Да. Я хочу тебя похоронить.

– Нет!

– Тогда ты не будешь привязан к этому мосту. Ты сможешь быть там, где захочешь, – терпеливо, как маленькому ребенку объяснила она. Норт кивнул.

– Да. Только ты разобьешься насмерть, спускаясь с этого чертового моста, – прошептал он, закрывая глаза. – Ты хоть представляешь, как сложно будет найти там то, что от меня осталось?! – Норт указал на бурлящую внизу воду. «Разве может быть что-то хуже, чем видеть ее смерть?» – подумал он, и сам же себе ответил. Может. Видеть ее смерть по своей вине.

Ее губы легко коснулись его щеки.

– Норт. Пожалуйста. Я не могу видеть, как ты страдаешь. Я знаю, что каждое мгновение ты чувствуешь отголоски той боли, что вырвала душу из твоего тела.

– Откуда? – горько спросил он, – Откуда ты все это знаешь? Я никогда не говорил тебе ничего такого.

Она ласково пригладила его длинные светлые волосы и грустно улыбнулась.

– Книги, Норт. Я очень много читаю.

– Ты разобьешься, – прошептал он.

– Тогда мы с тобой будем привязаны к этому мосту оба, – скрывая свой страх за усмешкой, ответила девушка.

– Нет. Я тебя не пущу, – он держал ее так крепко, как только мог. Она продолжала тепло улыбаться, разглядывая его бирюзовые глаза, так похожие на воды реки, в которой он так и не нашел своего покоя, дотрагивалась до его лица кончиками озябших пальцев, словно стараясь запомнить по осязанию его изящные черты. Каждое ее прикосновение облегчало вечную иглу боли, прошивающую его душу колючей шерстяной нитью. В тот миг, когда она коснулась губами его губ, он почувствовал себя живым. В следующее мгновение он увидел ее спускающейся по опорам моста.

***

Главное – не смотреть вниз, думала Эвелин, спускаясь по тонким решеткам, и благодарила архитектора за кружевные узоры, по которым было так удобно слезать. Несколько минут спустя до ее босых ног долетели первые холодные брызги, заставив девушку обернуться: до воды оставалось около двух метров, а украшения заканчивались отполированным временем и рекой столбом. Она глубоко вдохнула и решительно сделала единственный шаг вперед.

Ледяная вода накрыла ее с головой, заставляя все внутри сжаться в тугой комочек, потянула было куда-то вниз, но передумала и упруго вытолкнула обратно. Эвелин жадно вдыхала холодный воздух. Она знала место его смерти с точностью до нескольких метров, но определить его на воде было гораздо сложнее, чем глядя на реку сверху. Эвелин осмотрелась и сориентировалась по трем торчащим из воды обломкам скал.

Нырять пришлось девять раз. Руки и ноги давно перестали чувствовать холод и отзывались на каждое движение тяжелой ноющей болью, казалось, замерз даже разум, сузившись до одной-единственной мысли: «Найти и вытащить тело». Вытащить оказалось намного сложнее, чем найти: Норт лежал глубоко, между крупными валунами, и в самый последний миг, когда Эвелин уже плыла наверх вместе с ним, ее левая нога застряла в камнях. Страх закипел в крови. В груди медленно разрывались легкие, настойчиво требуя очередного вдоха. В глазах темнело. Эвелин собрала остатки сил и рванулась к тусклому осеннему солнцу. Казалось, прошло несколько лет, прежде чем скала отпустила ее, болезненно укусив напоследок…

Она почти не помнила, как добралась до берега.

– Пожалуйста, отвлекись. Пожалуйста, посмотри на меня, – доносилось откуда-то издали.

– Не меш-шай, – клацая зубами от холода, отвечала она, закапывая вырытую заранее могилу. Норт смотрел на алую ленту крови, обвивающую ее порезанные острыми скалами ноги, на мертвенно-бледную кожу и синие губы и ненавидел себя за то, что ей приходится делать. Он не мог даже помочь Эвелин – его бесплотные руки проходили сквозь любые предметы. Лишь для нее он был настоящим.

Норт представил себя свободным от вечной боли, способным передвигаться по миру без всяких ограничений, находящимся рядом с ней день за днем. Представил, как она взрослеет, и пришел к единственно верному выходу…

– В-вот и в-в-все, –  с трудом выговорила Эвелин, устало опускаясь на землю. В изголовье его могилы нежно горела свечка.

– Спасибо, – прошептал он. Если бы он был жив – то плакал от невыносимой горечи слов, встающих в горле болезненным комом.

– Теперь, если ты захочешь, мы сможем быть вместе, – уголки ее губ поднялись в невесомой улыбке. Норт молча смотрел на ее руки, замотанные белой марлей до самых кончиков пальцев. Она хорошо подготовилась: в ее сумке лежали бинты и дезинфицирующие растворы.

– Как ты относишься к Рику? – тихо спросил он, не отрывая взгляда от ее рук. Эвелин надолго задумалась.

– Он мой очень хороший друг, – неуверенно ответила она.

– Не бойся меня обидеть. Скажи правду, – он мягко отбросил мокрую прядь волос с ее лица.

– Иногда мне кажется, что я почти люблю его, – Эвелин отвела глаза на мгновение. – Но мне не нужен никто, кроме тебя, – в ее голос коварно пролезло с трудом сдерживаемое девушкой отчаяние.

Норт кивнул и тихо произнес слова, казавшиеся ему самыми желанными на протяжении всех этих долгих лет. Сейчас они опускались на сердце тяжестью молотка, разбивающего его душу.

– Я очень тебя люблю. Я хочу, чтобы ты была счастлива, а со мной это невозможно. Ты должна идти вперед, а не смотреть в прошлое вместе со мной. Я безмерно благодарен тебе за все, что ты сделала для меня… но я пойду дальше.

Эвелин вздрогнула.

– Туда? – тихим сдавленным болью голосом уточнила она, поднимая глаза к небу. Норт кивнул, дотрагиваясь до ее щеки в последний раз.

– Прости. Он любит тебя.

Она до последнего смотрела, как он растворялся в серых осенних сумерках, не сводила взгляда с его ярко-голубых глаз, а с ее губ опавшими листьями слетало одно лишь слово «прости».

***

Рик нашел ее на обычном месте, у моста. Сквозь свежие бинты на ее руках проступали алые бусинки крови.

– Садись, – тихо пригласила она, кивая на место рядом с собой. – Молчи, – устало попросила Эвелин, обрывая так и не начавшийся поток его беспокойных вопросов. – Я расскажу тебе все. Если хочешь. Но мой рассказ тебе не понравится, – она внимательно посмотрела на него покрасневшими от слез глазами.

– Расскажи…

– Ты знаешь, моя мать исчезла, когда мне было три года, – Эвелин смотрела на реку невидящим взором, а ее голос звучал непривычно пусто. – Отец безуспешно искал ее, а потом женился во второй раз. Моя мать умерла, когда мне было десять. Да, не удивляйся, что я знаю об этом – она была первой неживой, кого я увидела. Она зашла попрощаться и в тот же вечер ушла дальше. С того дня я уже не могла их не видеть, – с горьким вздохом Эвелин закрыла глаза ладонью. – Одни просят помочь им, решив какую-то беспокоящую их проблему, другие мечтают о похоронах, третьи сошли с ума от боли и пугают людей, питаясь их ужасом. Когда на следующий день я вышла на улицу, мир показался мне кошмарным сном. Я испугалась и побежала, не глядя, надеясь сбежать от собственного страха, и остановилась здесь. Так я и познакомилась с Нортом. Двести лет назад его сбросил с моста родной дядя, чтобы завладеть фамильным имением. Он испугался и до последнего не понимал, что умирает. Поэтому он застрял здесь, посередине моста, точно над местом своей гибели. Обычно умершие успокаиваются, увидев свою могилу, но его гробом стали скалы, и увидеть себя он не мог. Я приходила к нему каждый вечер, мы разговаривали обо всем на свете – о том, каким был мир в его время, о том, как проходят мои дни. Он очень любит книги, и я часто читала ему вслух, а потом он учил меня рисовать. Мой дар развивался – на второй год я могла дотронуться до Норта, на третий – он смог коснуться меня. Его призрачность стала не важной. Я много думала о том, какого это: быть прикованным к одному и тому же месту десятки лет. Больше всего на свете я хотела освободить его от этой муки. Недавно я догадалась, как это сделать. Несколько дней я готовилась: копала могилу, собирала бинты и растворы, на случай, если поранюсь в воде. Я знала, что он пойдет дальше, но позволяла себе надеяться, что он сможет ненадолго остаться ради меня. Но теперь он свободен, и он это заслужил, – тихо договорила она. Каждое произнесенное слово снимало камень с ее души, и теперь боль потери казалась терпимой. По крайней мере, ей не хотелось больше кричать и с разбега кинуться в пропасть второй раз за сегодняшний день. Рик молчал. Видеть ее боль было тяжело, слышать о том, что она любила другого – больно, понимать, что она ему доверяет – нестерпимо сладко.

– Ах да. Твой любимый вопрос, – на мгновение губы Эвелин тронула легкая улыбка, – в черном я хожу для того, чтобы призраки принимали меня за одну из них и не трогали. Некоторые из них очень болтливы. И… ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей? – горько спросила она, впервые за вечер поднимая на него взгляд.

– Да. Но я все равно тебя люблю, – уверенно ответил Рик, бережно поднимая девушку на руки. – Пойдем в больницу, меня пугает кровь на твоих бинтах. Пусть тебя осмотрят…

– Рик… спасибо. Прости, что так получилось…

– Ничего страшного. Я не тороплюсь, – мягко ответил он.

ОБРЫВ

Знаешь, это похоже на сумасшествие,

Холодные, острые льдинки шторма отчаяния,

Как горько окончилось долгое путешествие -

Жизнью разбитой, в мире чужом скитанием.

Знаешь, это похоже на смерть, крохотную, карманную,

На момент постепенной дремоты, перехода из яви в сон,

Голова, такая пустая, будто стеклянная…

Все вокруг как какой-то безумный карточный кон!

Помоги мне поставить шалашик в холодной пустыне,

Помоги мне собраться и снова разжечь огонь.

Я всегда буду вместо молитв повторять твое имя,

В надежде, что ты однажды протянешь ко мне ладонь.

Некто

За ворох нелепых ошибок молю, прости.

Верю, ты будешь и дальше меня вести

При солнечном свете и в сумраке фонарей,

По трудным дорогам и перепутьям дверей.

Пусть твое имя меняется каждый раз,

Пусть мои лица тоже не постоянны,

Простая улыбка в насмешливой нежности фраз

Позволит узнать тебя через года и туманы.

Я уверенно шагаю в плотную тьму, незримая дверь за моей спиной мгновенно захлопывается и исчезает, оставляя под пальцами холод влажного камня. Стена. Глаза постепенно привыкают к густому мраку, выуживая обрывки реальности, впереди – лишь грязный переулок, настолько узкий, что если развести руки, упрешься ладонями в стены высоких старинных домов. Неба не видно. Кажется, крыши смыкаются где-то над головой. Мне действительно страшно. Вечно так продолжаться не может, верно? Решив, что вижу достаточно, я делаю робкий шажок вперед, прощупывая мыском сапога корявую поверхность – не упасть бы.

За углом улица расширяется на пару шагов, и вдалеке появляются люди. Редкие прохожие закрывают уродливые лица капюшонами, прикрывают руками огни фонарей, пристегнутых к поясам, будто бы я попытаюсь украсть их свечи… хотя свеча действительно бы не помешала. Эти странные люди, от которых я стараюсь держаться как можно дальше, почти вжимаясь в противно-влажные камни, мерзко шипят что-то вслед. Я не оборачиваюсь, кажется, стоит лишь скосить взгляд назад, как случится что-то ужасное, и я безвыходно продолжаю идти вперед, в заворачивающую за угол бесконечность. Медленно тащится время под мерное хлюпанье промокших сапог, а стены всё продолжаются немыслимым лабиринтом, а люди с каждым новым витком становятся все непригляднее. На их темной одежде бурые пятна, их кожа покрыта струпьями…

Я не знаю, сколько прошло времени, здесь нет даже луны, ноги болят от непрерывного холода, очень хочется сесть на грязную мостовую и просто дождаться гибели, и я уже высматриваю местечко почище с глупой усмешкой на лице, когда замечаю под фонарем ослепительно-черную тень. Единственный человек, не испачканный грязью… Девушка, мерещится мне сначала, но уже через пару шагов понимаю свою ошибку. От него веет холодом и спокойствием, он силен и оттого равнодушен.

– Я – твой единственный шанс вернуться, – произносит Некто звонким, чистым, как лед, голосом, и что-то холодное до остроты касается моего предплечья, пока я безуспешно пытаюсь увидеть лицо, скрытое плотной тенью его капюшона…

Он не ждет, стремительно углубляясь в осточертевшие лабиринты, а я тащусь за ним, привязанная невидимым поводком, еле успевая переставлять задубевшие ноги. Эта походка, тот голос, он так на кого-то похож, если убрать мертвенный холод, если убрать тьму, он будет похож… на…на… виски ломит от непосильных усилий, но сердце наполняет тепло, от которого капельку согреваются руки, а на глазах выступают слезы… но почему? Почему слезы?

Меня начинает злить поводок, я хочу остановиться и подумать! Неужели он не понимает?! Неужели ему нравится тащить меня, как провинившегося щенка?! После всего того… не помню… и он, кажется, тоже меня не помнит. Я внимательно вглядываюсь в его силуэт в неверном мерцающем свете чужого окна. Больно, очень больно смотреть, больно глазам, больно сердцу, больно везде, наверное, именно так болит душа, разрывающимся холодно-огненным взрывом.

«Невозможно» – тихим шепотом пепла приходит ответ. Я не помню событий. Я даже имен не помню. Упрямый разум снова и снова показывает мне лишь отголоски давно отзвучавших эмоций, а ему уже невозможно напомнить о чувствах – они больше ничего для него не значат. Пустые слова. Он уже давно не человек. И от этого всего становится так обидно и меня распирает такая злость, на него, на себя, на бессмысленную жестокость мира, на эти проклятые улицы, на лужи, на холод, что мне уже все равно, смогу ли я вернуться домой. Тем более что я ни черта не помню, где это. Никуда я больше не пойду. Вообще. Я останавливаюсь, и в этот момент он тормозит тоже, слегка отстраняясь в сторону, будто бы пропуская меня вперед.

Мы упираемся в дверь.

– Что это? – недоуменно спрашиваю я. Некто стоит за спиной, перегораживая пути к отступлению.

– Дверь, – поясняет он.

– Я вижу, – отвечаю резко, не скрывая горячей ярости. – Но что это за дверь? Что находится за ней?

– Тоже, что и за этими. Выбирай.

Сразу же я замечаю двери слева и справа от себя, понимая – за ними моя судьба, жизнь… что-то невообразимо важное.

– Но что именно за ними? Как же я могу выбрать?

– Выбирай. – Отрезает он.

Я внимательно рассматриваю двери, тщетно надеясь заглянуть в замочные скважины. Правая железная темно-бордового цвета мне совершенно не нравится. Дверь передо мной деревянная, ее поверхность вырезана множеством кривых выпирающих прямоугольников, а бордово-коричневый цвет противно напоминает засохшую кровь. Кажется, в ней даже есть глазок, но я все равно поворачиваюсь к левой коричневой двери.

– Эта. В ней меньше красного цвета, я его не люблю. – Убеждаю сама себя, не испытывая особого восторга и от ее вида тоже.

Открываю глаза, смотрю на часы и падаю обратно в теплую тьму…

Все сначала. Надоевший до омерзения Город. Судя по тусклому серому свету, так в этом неприветливом месте выглядит утро. Ноги утопают в вязкой зеленоватой жиже, с горьким вздохом я делаю хлюпающий шаг вперед. На этот раз лица прохожих видны, в них угадываются знакомые черты виденных когда-то людей, но я смотрю лишь на дорогу, стараясь не поскользнуться. Через несколько сотен домов людской поток ощутимо редеет, и я вновь остаюсь один-на-один с городом. Некто снова стоит на моем пути и, прежде чем я успеваю сказать хоть слово, он поднимает руки, лучащиеся мягким солнечным светом, заливающим все вокруг: мостовую, стены домов, мои сапоги, его белоснежный подбородок… Я наконец-то вижу его лицо, чувствую волны текущей от него силы. Он прекрасен, он совершенен… он не человек. Его свет обжигает мои глаза, я закрываю веки.

И Он берет меня за руку.

Лодка мерно плывет по темно-матовой глади совсем без его участия. Он сидит напротив меня в сером своем балахоне, и лишь лёгкий звон связки ключей, привязанных к его поясу, разбавляет ночное безмолвие.

– Я ошиблась в выборе двери?

Он молча качает головой. И вот как мне это понять?

– Ар…

– Молчи, пожалуйста! – шепчет он. – Пожалуйста! Я не должен… – на бесстрастном лице проскальзывает сомнение. Или мне только мерещится?

Лодка замедляет свой ход.

– Я буду присматривать за тобой. Иди. – Он выбрасывает меня из лодки в густой туман. Его руки обжигающе горячи, а в уголках глаз я успеваю заметить блеск.

Тело дрожит от немыслимо близкого холода, волны боли бьются и бьются о разум без остановки. Я запускаю пальцы в волосы и утыкаюсь лицом в колени. Мне кажется, какая-то часть меня продолжает без устали бродить в сером городе, ведомая за руку Им…

Спасибо, Харон.

ХРАНИТЕЛЬ

Я проведу тебя сквозь вечной ночи мрак,

Я путь открою в темные пучины

Я твой хранитель и любимый враг,

Являюсь смутным призраком мужчины

Я вижу – ищешь, ждешь, встаешь на след

Коварно-пряный, ало-ароматный.

Кто знает, вдруг меня на свете нет?

Но ты всегда уверена в обратном.

Да, ты права. И я по-своему прав.

Оберегая ум твой, тело, душу,

Живу на обороте переправ,

Не позволяя твой покой разрушить.

Холод

Лунным лучом в наш дом прокрадусь в ночи,

Если заметишь меня, умоляю, молчи!

Ты позвал – я вернулась сквозь холод и смертную мглу.

Прогонишь? Оставишь?Решать лишь тебе самому.

Прости, – прошептал Бернард, заваривая чай в кружке любимой сестры. Тишина опустевшего дома давила на уши, холод колко вонзался в кожу даже через два свитера, треск дров в очаге, казалось, лишь раззадоривал его, нисколько не мешая проникать в дом сквозь щели в стенах и окнах.

– Я должен был беречь тебя. Но у меня не получилось… в этом году очень долгая и сырая осень, родная. Многие не выдержали. Какой я после этого лекарь, скажи? Так… насмешка. – Бернард задул свечу и забрался под одеяло, не раздеваясь.

Сон не приходил. Оглушительно громко сообщала о своем беге секундная стрелка, где-то в стенах нагло шуршали мыши, протяжно свистел ветер, заблудившийся в узеньком коридоре. Бернард вспоминал, как сестренка тихо стучалась в дверь его комнаты, когда ей снились кошмары, и засыпала рядом, свернувшись в комочек, похожая на маленького котенка…

Легкий знакомый скрежет робко коснулся ушей. Холод пробрался в вены, замораживая всю душу, мурашками пробежал по спине, выступил ледяными каплями пота на ладонях. Бернард слышал, что мертвые иногда возвращаются, но считал это сказками. По легенде, они приходят, чтобы убить тех, кто любил их и обещал никогда не бросать, но оставил в ледяной смертной тьме навеки. Мертвые блуждают под окнами, умоляют, грозятся, каждую ночь, до тех пор, пока не получат свое: теплую кровь и горячее сердце, отнятые у когда-то любимых.

– Братик… мне страшно, – жалобно прошептал испуганный девичий голос. На глазах Бернарда выступили слезы. – Здесь холодно. Я замерзла, братик… и кушать хочется очень, – девочка за дверью плакала. А что если там, за тонкой фанерой, действительно его сестра? Живая, но очень замерзшая и напуганная? Но он своими глазами видел, как с ее губ сорвался последний вздох, как закрывалась и засыпалась землей ненавистная крышка. Может быть, она была жива? Обморок? Летаргический сон? Но как тогда она выбралась бы из могилы? При одной мысли о том, что должна была испытать десятилетняя девочка, очнувшись в темном холодном ящике, стало дурно. А может быть, все это, и болезнь, и похороны, были только нестерпимо долгим кошмарным сон?

Бернард дотронулся до груди, нащупав два амулета на кожаных шнурках. Не сон…

– Нар… пожалуйста, Нар…

Слышать плач было невыносимо. С мертвецами нельзя разговаривать, их нельзя впускать, через сорок ночей они исчезают, вспомнил он. Сорок ночей слышать плач… Бернард вздрогнул.

– Лучше я умру сейчас, – решил он, поднимаясь с постели и зажигая свечу. – Лей, это ты? – спросил Бернард, подойдя к двери.

– Я, конечно, – обиженно произнесла девочка.

Он вдохнул и рывком распахнул дверь. На полу, свернувшись клубочком, сидело нечто в испачканной грязью и оборванной белой рубашке. Спутанные, не менее грязные волосы почти закрывали бледно-синеватое осунувшееся лицо.Он узнал ее по ярким изумрудным глазам. Казалось, глаза – это все, что осталось от его Лейдесс.

– Тепло… – прошептала она, протягивая к свече тонкие дрожащие пальцы. Бернард осторожно взял ее за руку.

– Я с тобой. Все будет хорошо.

После ванны Лейдесс выглядела, как измученная, похудевшая, но определенно живая девочка. По крайней мере, Бернард никогда не видел, чтобы мертвые с таким аппетитом уминали еду.

– Нар. Я умерла, да? – неожиданно тихо спросила Лей, обратив к брату непривычно серьезный и грустный взгляд. Бернард обнял сестренку за плечи, сглотнул, прогоняя сухой ком в горле, и ответил с трудом:

– Да. Прости. Лей… что ты помнишь?

Лейдесс пожала плечами.

– Я хорошо помню всю нашу жизнь. Смерть родителей… как ты окончил университет… помню, как я простыла и лежала в больнице, как ты приходил ко мне каждый день. Помню, как ты держал меня за руку, я уснула. А потом было холодно. Невозможно холодно. Знаешь, мне кажется, даже если зимой лечь на снег, если нырнуть в прорубь, наевшись льда, будет теплее – везде. Изнутри. Снаружи. Так было до тех пор, пока я не услышал твой голос. Я не помню, что ты говорил, но ты отвлекал меня, помог сосредоточиться на чем-то другом… а еще ты плакал. Я открыла глаза на улице, не очень далеко от дома, но как там оказалась – не знаю. Входная дверь была не заперта. Я думала, что все это просто страшный сон, пока не увидела твое лицо. Когда ты открыл дверь, – Лейдесс вздрогнула и уткнулась в плечо Бернарда.

– Напугал тебя?

Она покачала головой, пригладила его черные волосы и вздохнула.

– Что мы будем делать дальше?

– Я подумаю, Лей. В любом случае, я тебя никому не отдам. Отдохни… если хочешь, поспи со мной рядом.

– Спасибо…

***

Днем Лейдесс спала, просыпаясь лишь к первым сумеркам, ночью была совершенно нормальной, разве что больше не ела, только пила чистую воду, но с каждым вечером выглядела все более здоровой. Бернард нашел пульс у нее на шее, сердце тоже билось, правда, очень медленно. Он прочитал о воскрешении все, что смог найти, но так ничего и не понял. Все сходились в одном: мертвецы зверски убивали людей, если их впускали в дом (без приглашения они могли проникнуть лишь в собственное жилище, и то не всегда), или люди сами неосмотрительно выходили на улицу по темноте в первые сорок ночей после печальной даты.

– Ты сегодня невозможно грустный, – заметила Лейдесс, закрывая альбом с рисунками. – Почему?

– Сегодня сороковая ночь, – пояснил Бернард. Девочка подошла к брату, села на подлокотник его кресла, обняла и пообещала:

–Я никуда не денусь.

В дверь постучали. Бернард недоверчиво посмотрел на часы: два ночи.

– Лей. Спрячься в шкаф, пожалуйста. Я открою.

После того, как девочка исполнила его просьбу, Бернард открыл дверь, увидев на пороге странную троицу. Впереди стоял худой брюнет лет двадцати пяти в аккуратном костюме и вычищенных до блеска ботинках, из-за его спины выглядывала хрупкая светловолосая девушка лет семнадцати, с удивительно бледной кожей, державшая за руку маленького мальчика с золотисто-рыжими волосами.

– Доброй ночи, – произнес мужчина приятным бархатным голосом. – Меня зовут Виктор. Бернард, мы хотим с Вами поговорить. Вы позволите нам войти?

– Проходите, – Бернард отступил в сторону, пропуская гостей.

– Благодарю, – Виктор опустился в одно из кресел, девушка присела на пол рядом и взяла на колени ребенка. – Простите за столь поздний визит, полагаю, Вы согласитесь выслушать нашу историю?

Бернард согласился. Виктор тоже прошел через смерть любимого человека: его невесту убили за несколько дней до свадьбы. В тот самый вечер, когда они должны были обвенчаться, невеста вернулась – замерзшая, запуганная, заплаканная. Он впустил ее, не раздумывая – если мертвец пришел за его сердцем, Виктор был готов лично принести ему нож и поспособствовать в своем убийстве, но этого не потребовалось. Его возлюбленная осталась той же, какой и была до гибели. Правда, она стала спать днем и отказалась от пищи, но все эти мелочи незначительны для того, кто вновь обрел смысл жизни. Он переехал в город, где никто никогда не слышал о нем, и вечерами мог прогуливаться со своей очаровательной спутницей, не опасаясь знакомых и пересудов. Пару лет назад они подобрали на улице замерзшего насмерть мальчика.

– Так и живем, – с улыбкой закончил рассказ Виктор, – Моя жена видела девочку, пробравшуюся в этот дом сорок ночей назад, и я позволил себе навести справки и узнать о вашей ситуации поподробнее. Понимаете, Бернард, мы стараемся опекать малышей, попавших в такую переделку, хотели убедиться, что у вас все в порядке. – Мужчина внезапно посерьезнел. – У меня для Вас есть еще одна новость. Воскресшим все-таки нужно кое-что для поддержания своего существования. Они часто жалуются на холод, и согреть их может горячая кровь живых. Если Вы не готовы жертвовать для Лейдесс несколько глотков крови в месяц, мы заберем ее в свой дом, с Вашего позволения.

– Я готов, – не раздумывая ответил Бернард. – И забрать ее не позволю.

Виктор облегченно вздохнул.

– Вы уж простите мое недоверие. Многие отказываются…

Бернард удивленно взглянул на собеседника.

– Да-да. Я сам не верил, пока не узнал о том, как одного юношу убила второй раз собственная мать. Дескать, кровопийца, исчадие ада…

– Я тоже исчадие ада? – шепотом спросил мальчик.

– Нет, ты у нас солнышко, – с улыбкой ответила женщина, ласково обнимая ребенка. – История Анастаса на самом деле, удивительная. Обычно вернувшиеся действительно исчезают через сорок дней, если не были приняты своими семьями, а мы с Виктором стараемся скрасить этот месяц для детей, попавших в такую сложную ситуацию. Анастаса тоже не приняла его мать, а вот его старшая сестра тайком от родителей, навещает нас, но забрать его домой не может – девочке всего пятнадцать. Поэтому, я думаю, что Анастас останется с нами навсегда. Останешься? – спросила она, легонько щелкнув мальчика по носу.