А самым темным периодом для кошек можно считать средневековье. Тут все обернулась в обратную сторону, и коты стали прислужниками дьявола и распространителями чумы, за что нещадно уничтожались. Каждый владелец кота обвинялся в колдовстве и приговаривался к смерти. Котов прятали и боялись даже говорить о них. Мало ли какие уши у стен.
Покосился на свою котю. Она щурилась так, словно слышала все то, о чем, я думаю. Что-то ей явно нравилось, а что-то вызвало неприязнь. Так что она начинала подергивать хвостом.
– Да, тебе помогли, – вновь повторил я. И эта помощь от скандинавских богов, которые совместно с темными альвами или иначе гномами ковали цепь, способную сдержать Фенрира – ужасного волка и врага богов. Одним из ее звеньев и стал забранный из этого мира шум кошачьих шагов. – Мои шаги-то, в отличие от твоих, на месте, – я указал ей на ноги, обтянутые простецкими синими носками.
Ну, вот. Опять я разговариваю с котом. Леска и так надо мной смеется, не называя меня при своих знакомых иначе, как «мой ненормальный братец».
Порой я думаю, что отец с матерью с ней солидарны, и считают, что сын у них не от мира сего. Дурачок, проще говоря. В семье же не без урода, ведь так? Так вот он я. По крайне мере, в детстве они пару-тройку раз показывали меня психиатру, но тот к их вящему разочарованию сказал, что я просто фантазер. Да, врачам не объяснить, что в этом мире есть те, кто видит то, что не подвластно их науке, нечто большее, чем привычный мир.
Ни один психиатр не поверит в тени, рисующие на стеклах, в поезда, пожирающие души, и тем более в эльфов, которые для них живут лишь на страницах книг.
Я покачал головой и под осуждающим кошачьим взором сделал оставшиеся шаги до кресла. Поднял плед, закинув его на спинку стула, и взял дневник.
Так-так. Какую страну он выбрал на этот раз? Посмотрел на открытую страницу и вздрогнул. С нее на меня взирал мой сон и недавний кошмар – поезд с пастью и когтистыми лапами, внутри которого сидели люди.
Бывают ли в жизни такие совпадения? Не думаю.
Видимо это просто судьба.
Призрачный поезд – один из обитателей Теневого метро. Класс: сопряжение. Особенность мимикрия и симбиоз.
Значит, он изначально был астральной зверюгой, соединившей свою плоть с механизмом и подстроившийся под людские коммуникации. Действительно, зачем что-то придумывать, если можно использовать уже созданное кем-то другим? А с кем он сотрудничает?
Замер на миг, пытаясь вспомнить. С контролером? Вроде о нем говорил человек из сна. Тогда получается, что это вполне самостоятельное существо. Однако вопрос: почему поезд не растворяет его, как других? У него нет души? Вполне возможно.
Любопытно. Пробежался глазами по тексту.
Ага, он не убивает, а лишь собирает тех, кто уже мертв. Выходит, моя совесть чиста – я не мог спасти девушку. Она погибла еще до встречи со мной. Но все же что-то не дает мне покоя. Что-то в этом не так. Неправильно. И это самое неправильное засело в моем мозгу, точно гвоздь, вбитый со всей дури.
Провел пальцами по акварельному изображению. Дед у меня искусный живописец и каллиграф, но особой славы он не приобрел, предпочтя тратить талант исключительно на иллюстрирование своих же записей, которые он старательно прячет от людей.
– Это общество не готово принять того, что оно не вершина эволюции, и что на людей могут охотиться и убивать, как обычный скот, – всегда говорил он. – Для кого-то мы всего лишь пища. А я не хочу смотреть на то, как мои труды становятся для других глупой сказкой, выдумкой. Понимаешь?
Вы не готовы.
Может быть. Но мне нравилось разглядывать его работы. Они казались мне удивительно живыми. Сложные цвета дышали, линии змеились, выпячивая изображение на зрителя, а позолота сияла так, словно от картинки исходил свет. Я улыбнулся и подцепил край изображения. Дед любит секретки в виде потайных записей, многослойных изображений, конвертиков, вставок и шифров.
Этот раз не исключение. Под поездом обнаружилась черно-белая фотография худощавого мужчины с очень длинными светлыми волосами и четким изображением птицы, расправившей крылья на пястье руки, приставленной к виску так, словно он изображал пистолет. Выстрел из него. Человек улыбался со снимка, щуря раскосые глаза. Ниже была надпись: «1948 Р. Соболев». Ничего более я обнаружить не смог. Никаких дополнительных посланий, даже места для невидимого текста.
Только фотография и надпись. Р. Соболев, кто же ты?
И что мне теперь делать? Видимо придется пытать деда, раз мой запасной план провалился раньше основного. Хотя, конечно, может оказаться, что это не единственные записи о теневом метро, но… Маловероятно. Дед всегда все систематизирует.
Покосился на него. Он блаженно причмокивал, растягивая губы в добродушной улыбке. В такие моменты дед кажется гораздо моложе и счастливее. С его лица стирается гримаса боли и разочарования, уходит тяжесть прожитых лет и воспоминаний, которые точно кровоточащие раны забирают его оставшиеся силы. Его глаза плотно закрыты, а в уголках собираются слезы. Я не знаю, что ему снится, но судя по всему нечто хорошее и в тоже время печальное. То, что он не может поймать в реальности. Его синяя птица завтрашнего дня. Вот только завтра никак не наступит. Он открывает глаза, а перед ним снова и снова сегодня.
Я медленно закрыл дневник, бережно, но с нажимом проведя по обложке, на которой красовалась объемная цикада. Один из дневников, не привязанный к той или иной стране. Я называю их не серийными, а дед собранием того, что есть в каждом уголке планеты.
Котя чихнула в подтверждение моих мыслей, и дед сжал кулаки, напрягшись всем телом. Это было сигналом к тому, что нам лучше уйти, если не хотим потревожить его хрупкий покой.
Немного подумав, я положил дневник обратно, накрыл старика пледом. Почувствовав тепло, тот успокоился, прошептав:
– Спасибо, Сонечка…
Сонечка. София. Так звали мою бабушку. Значит, в своих снах он и правда видит ее. Ту, которую безмерно любил и так и не смог найти. Однако он до сих пор не потерял надежды. Я знаю, что он ищет ее, просматривает все записи, расспрашивает знакомых врачей о женщинах с амнезией, поступивших в больницу. Все в пустую, а он все ждет ее, как преданный пес.
И плед этот… Он создан ее руками. Если присмотреться, то можно заметить три вышитых буквы – В. С. В. Владлен и София Винницкие. Это одна из частичек семьи. Настоящей семьи, а не того, что осталось после.
– Все будет хорошо, – зачем-то сказал я прежде, чем уйти на кухню, где соорудил нехитрый ужин, состоящий из бутербродов для себя и консервов для коти.
Честно, не люблю есть в одиночестве. Это как смеяться одному – можно, но не так весело.
Сгрудил все кусочки хлеба на тарелку и ушел в комнату, где распахнул окно и взобрался на подоконник, пристроив тарелку на колени. За окном расстилался тихий ночной двор с парочкой тусклых перемигивающихся фонарей, возвышалась одинокая береза и серые панельки с темными окнами. Лишь в паре из них мерцал свет, обозначая полуночников, занятых лишь им ведомым делом. Где-то наверняка горел телевизор, играло радио или шуршали перелистываемые страницы конспектов и книг. Обычная и привычная ночь. И мне в такие моменты казалось, что только я занят тем, что подглядываю за чужой жизнью, смотрю в их окна-души, пусть и не вижу ничего, кроме темных провалов или света от лампочек. Просто представляю.
Опустил взгляд ниже, к детской площадке, где днем носятся дети, а на лавочках сидят старики. Там установлены несколько облюбованных картежниками столов, шведские стенки и простенькие качели с деревянными сидушками. За кустами шиповника детвора уже успела выстроить шалаш, ощетинившийся ветками, а в песочнице построить целый замок, увенчанный синим ведерком.
Раздался громкий сигнал сирены, я вздрогнул и заозирался. Источник звука так и не нашел, только на миг показалось, что за домами промелькнул огромный тощий силуэт. Заметил нечто иное. Прищурился, пытаясь разглядеть человеческую фигурку, пересекшую двор и перепрыгнувшую через невысокий заборчик, огораживающий площадку. Нет, не видно, кто это – мешает капюшон, натянутый чуть ли не на нос. Да и далековато все же от меня. Человек толкнул ногой синее ведерко, так что оно свалилось с замка, как рухнувшая башня. Подошел к столам, провел по ним рукой и в итоге уселся на качели, запрокинув голову, так чтобы видеть небо.
Невольно тоже посмотрел вверх. Чистое звездное небо, такое глубокое, что кажется бездонным озером с чернильно-черной водой, на поверхность которого кто-то шутки ради высыпал пригоршню серебряных блесток. Улыбнулся.
Когда же отвел взгляд от звезд, то человека уже не было, точно он испарился. Лишь лежащее на боку ведерко, да пошатывающиеся качели напоминали о его приходе.
Поднялся ветер, подхватил с земли целлофановый пакет, зашуршал в листве, напомнил мне о Тоше веревкой, которая чуть ли не ткнулась мне в лицо.
Так-так. И что тут у нас? Я вскинул бровь.
Мы с Антошей давно придумали систему, позволяющую нам общаться записками и предметами. Состояла она из толстой бельевой веревки, пластиковой коробки и колесиков, приделанных отцом моего друга. Таким образам я мог что-то написать, положить в коробку, и опустить это вниз, а Тоша наоборот поднять – так каждый получит информацию или вещь. Довольно удобно, пусть и не совсем наша тайна – все же о ней знаем не только мы, но и отец Тоши с моим дедом. Впрочем, система все равно радует. Тем более что взрослые не вмешиваются в наши дела. Старик понимает, ну или подыгрывает, а Антошин отец считает все обычной юношеской забавой. Пусть так, нам же лучше – не приходится объяснять то, что происходит на самом деле. Тем более мы бы не смогли. Показать? И что? Испортить им привычную жизнь? Разрушить мир, к которому они привыкли. Дед знает, но Тошины родители… Они обычные люди, не подозревающие о том, какие чудовища обитают бок о бок с людьми.
Нормальные люди не замечают плесени и мха, оставленных человеческими эмоциями, не видят призраков, не тревожатся ходить по ночам, потому что для них самое страшное, что можно встретить ночью – это пьяная компания, а не плотоядная тварь.
Хмыкнул, поднял к себе коробку, достал записку, дернув за веревку один раз, мол я тут. Снизу тут же дернули в ответ. Ага, значит, Тоша ждал меня. Даже как-то неловко, что я не сразу же подал сигнал.
Положил в коробку салфетку, а на нее бутерброд, закрыл крышку. Опустил. Вот мое извинение, пусть теперь ест вместе со мной.
Развернул записку. Я ждал чего-то хорошего или интересного? Зря.
«Придешь – дерни!», – гласил этот клочок клетчатый бумаги. Ну, еще с него скалились две страшные рожицы, куда же без них. Рисовать Тоша любил, но совершенно не умел, хотя и старался. Вроде даже в детстве ходил в школу искусств, но только зря изводил краски, заляпывая себя и окружающих.
Коробка вернулась. Тоша дернул за веревку два раза, намекая на срочность своего послания. Он решил меня порадовать еще какими-нибудь каракулями?
Нет.
– Хах, – засмеялся. Я тут с бутербродами, а друг позаботился обо мне гораздо больше. Так что я стал счастливым обладателем пирожка с картошкой, жареной куриной голени и кексика с вишенкой. Настоящий ужин! Домашний, вкусно пахнущий. Ммм, красота. Осталось только чай заварить, чего я делать, конечно, не буду. Хватит с меня и воды, плескавшейся в бутылке, стоящей под письменным столом. Пить чай без деда я не буду. Чай – это нечто большее, чем просто жидкость. Он создан для компании, для наслаждения, для уюта. Вздохнул. Для семьи, которая теперь не собирается вместе.
У Тоши же все иначе. Они вместе завтракают и ужинают, порой обедают, если отец успевает прийти в перерыв. К тому же его мать изумительно готовит, превращая каждый прием пищи в целое пиршество. Кулинарные курсы – это ее хобби и страсть. Будучи библиотекарем по образованию, она отдавала всю себя поиску и опробованию новых рецептов. Бывает, что она заходит и к нам, чтобы почитать бабушкины кулинарные книги и послушать о диковинках, которые довелось испробовать деду. Делает она это редко, в отличие от соседки сверху, но я исправно получаю что-нибудь на ужин, а порой и завтрак, словно они считают меня частью своей семьи. А еще каждый праздник Тоша прибегает с большущей тарелкой угощений. Так на масленицу мы с дедом обзавелись горой блинов со всевозможными начинками.
Это здорово, но порой стыдно. Взамен мы мало, что можем дать, но родители Антона по их словам благодарны лишь за то, что тот наконец-то нашел себе хорошего друга, не пропадает где ни попадя и даже начал хорошо учиться. Последнее явно не моя заслуга, а его любопытство. Он теперь хочет стать настоящим охотником, ездить по другим странам и находить чудовищ, о которых он так же, как и мой дед, будет писать в дневниках, чтобы его потомки им гордились. И не стоит забывать о Верочке – чтобы впечатлить ее, он готов на все. В самом деле, на все.
Смотрю я порой на Тошу, и мне становится немного стыдно. По сравнению с ним, я можно сказать, ничего не делаю. Не загораюсь так идеями, не провожу дни напролет за изучением чего-нибудь. Даже дневники деда, я не изучал так досконально, как он.
Так что если в других семьях последующие поколения умнее и лучше предыдущих, то я тупиковая ветвь развития.
«Посмотрит старик на тебя, да и передаст все свои знания и умения не тебе, а твоему другу», – порой говорит мой внутренний голос. Я вздыхаю и понимаю, что он абсолютно прав. Может у меня и талант, но у Тоши стремление и упорство. А, как известно, гений – это на девяносто девять процентов труд. Поэтому научиться можно абсолютно всему, если захотеть. У меня же дальше хотения и мыслей дело никуда не идет.
Я бы мог, но… Но это я. Это всегда я, такой какой есть и не желающий меняться.
«Спасибо», – уехало вниз. Однако коробка тут же вернулась обратно. Видимо он подготовил сообщение заранее, и у него чесались руки поскорее его отправить.
«Жри. Где ты пропадал? Опять пропускаешь! Ты же обещал, что возьмешься за учебу! Классуха опять орала, как резаная. Она и так тебя терпеть не может, мечтает исключить, чтобы не портил статистику, а ты вновь нарываешься. И ты забыл о наших планах!», – Тоша бы тоже на меня накричал, но он мог возмущаться только буквами и нажимом ручки. Меня это не задевает. Может даже порвать бумагу, если ему так хочется.
Откусил кусок курицы. Поделился с котей, протиснувшейся в комнату. Долго она там со своими консервами справлялась. Оглядел мордочку – вроде чистая. Она тут же запрыгнула на стол и чихнула. Приправы ей не нравятся, они сильно пахнут лимоном, но котя ест мясо в знак уважения ко мне и солидарности. Морщится и ест.
Наш же классрук всегда орет. Она преподает у нас математику и является сущим дьяволом, помешанным на дисциплине и чистоте. Наверное, будь ее воля, то она бы создала антиутопичное Замятинское общество, где все лишены индивидуальности и делают все-все строго по времени, а вместо имен имеют порядковый номер. И звали бы меня в ее мире, как-нибудь типа А-13, и ликвидировали бы на главной площади за нарушение общественного строя.
Она бы создала из нас идеальных строителей интеграла.
Смеюсь. А то, что я обещал Тоше посещать все занятия – это да, мой косяк. Нужно будет исправляться, чтобы не оставлять друга наедине с этой коммандос в юбке и двух воюющих групп класса.
Одни были такими же раздолбаями, как я. Хотя мне кажется, что похуже. Надеюсь. Я-то просто не приходил. А драки… Да, бывали и по моей вине. Вторые же любимцы учителей, золотые детки. С ними гораздо сложнее найти общий язык, а порой вообще кажется, что единственная цель их существования – подставить другого. Те еще крысята, тут же стучащие взрослым о твоей малейшей ошибке.
Конечно, есть и те, кого нельзя причислить ни к одним, с ними Тоша и ошивается, но лучший друг для него все же я, так что надо бы иметь хоть немного совести. Ну, и позлить светила нашего класса. Мой стиль решения задач они так и не поняли. Если честно, то и я тоже. Но ответ всегда получается.
Что же насчет планов, то… У меня появилось нечто более важное, о чем я и написал:
«Соха добыл образец».
А вообще, какие были планы? Совсем из головы вылетело.
«Что? Ты шутишь?!».
Ага, делать мне больше нечего. О таком я точно шутить не буду.
И Тоша это понимает. Так что если бы друг не уважал старика, то уже бы барабанил в мою дверь с требованиями рассказать и показать все. А так увеличилось только количество восклицательных знаков. Ну, и в листе все же появилась дырка. Я посмотрел сквозь нее на улицу, как в куриного бога. Ничего не изменилось. Все тот же ночной двор.
Вздохнул. И чего я собственно ждал? Такого же чуда, как то, что заполучил Соха? Прислушался к себе. Нет, совсем нет.
Соха, он же Ларс, еще один мой друг, появившийся, как черт из табакерки после исчезновения бабушки. Вот не могли они прийти в мою жизнь чуть пораньше? Нет? Ну, ладно. Так вот Ларс перебрался сюда вместе с матерью из Финляндии. Та захотела сменить обстановку после развода и забрать подальше сына. Спрятать его, хотя и непонятно зачем. К тому же его сестра выбрала жить с отцом. Впрочем, скорее всего, в этом и была причина – мать опасалась потерять и сына, ведь и тому было предложено оставаться. Но он отказался. Почему? Не только из любви и сочувствия к матери. Просто он такой же, как и мы. Его привлекает новое, и он в восторге от неизвестности. Правда, себя Соха считает состоявшимся охотником, что не раз доказал. Плюс не стоит забывать о его коллекции с чешуйками и скелетиками существ, не поддающихся нормальному описанию. Он называет их феями. Мы чудовищами. И вот недавно он говорил, что выследил некое существо и пытается его отловить. Хотел добыть живой образец, чего до этого у него не получалось сделать.
И сейчас он поймал его.
«Кто это»?
Я прикрыл глаза.
Ларс позвонил по домашнему с утра. Кинул одну фразу: «У меня» и бросил трубку. Он почти всегда немногословен. Чтобы его разговорить, надо его довести. А вообще характер у него еще тот. Лишнего слова не вытянешь. Если и сравнивать его с кем-то, то со скалой или хозяином лесов – лосем. Так в прочем он и стал Сохой, Сохатым. Ему плевать, а нам забавно. Юмор и наши ассоциации он не понимает в принципе, но на него всегда можно положиться, что я и делаю. По сути, я тот еще…кхм, а он мне доверяет. И портить с ним отношения явно не стоит.
Если он чем-то поделился, значит, это действительно важно. Так что выбор был очевиден.
Так я и покатил в противоположную сторону от родных пенатов. За МКАД, где Ларс снимал квартиру.
Так вышло, что с матерью он долго не прожил, устроился на работу и съехал. Ему надоели ее вечные попытки устроить личную жизнь и бесконечные упреки, ей его отлучки, приносимая грязь и странные вещи, которыми он захламлял дом. К тому же, живя отдельно, он мог не прятать от нее свои находки и трофеи. А что еще коллекционеру для счастья надо?
В общем, оба остались довольны. Теперь пишут письма и иногда созваниваются, уверяя, что любят друг друга до невозможности и очень хотят увидеть. Но не встречаются. Как оказалось, они, чем дальше, тем роднее.
Я же приехал к нему, а там…
«Завтра расскажу и покажу», – написал я и засмеялся. Это и правда, надо видеть своими глазами.
Соха поймал удивительное.
Глава 4. Соболев
Уговоры Тоше не помогли, и в итоге он перестал отвечать на мои записки. Дуется. Ну и пусть. Я ведь знаю, что он быстро остынет. Тем более теперь, когда он заинтересован в находке Сохи. Навестить же друга самостоятельно он не сможет – Антон боится Ларса до дрожи и не считает его даже приятелем. Скорее он относится к нему, как к опасному зверю, которого вынужден терпеть.
В этом и заключается проблема Тоши – он слишком сильно ориентируется на внешность. Я же заглядываю немножко глубже. Возможно, это то немногое, что позволяет мне держать с дедом прежние отношения. Я идиот, но в людях разбираюсь. По крайне мере, так думаю.
Тем временем котя свернулась клубком у меня на кровати и замурчала. Пора бы и мне вздремнуть. Зуб даю, что Антоша начнет колотить в дверь с самого утра и не даст мне отоспаться, так что нужно урывать свое, пока могу.
Но это в лучшем случае. А если мне не повезет, то до него явится мать, а за ней увяжется и соседка, чтобы испортить очередной день своим появлением в самую рань.
Вздохнул и перебрался на постель. Закинул руки за голову и уперся взглядом в потолок.
В детстве я хотел нарисовать на нем звезды, но роста хватало только на то, чтобы портить стены. Обои меняли, но я знаю, что за тумбочкой сохранился кусочек тех самых, привезенных дедом. Они плотные и блестящие, с пухлыми зайцами в передничках и пластилиновыми мишками, покрытыми старательно-кривыми пятнами. Тогда мне казалось, что я делал их красивее, но сейчас понимаю, что лишь разводил грязь.
Осознаю и праведность родительского гнева. Но… В детстве мир кажется иным. К тому же мои видения, которые я не отличал от обычного мира. Так выйдешь на балкон вместе с отцом и стоишь завороженный, а он не понимает, куда ты смотришь. Ну, двор, небо, звезды. Что такого в них? А я видел огромных китов, плещущихся среди звезд, гигантского монстра, шагающего за домами и оглашающего окрестности пронзительным криком. Видел, как на березе чистит блестящие перья ворона с человеческим лицом, и как за спиной какого-то прохожего раскрываются рваные крылья.
Это был мой мир. Сумасшедший и прекрасный, в своем ужасающем воплощени.
Усмехнулся и расслабился, расфокусировав зрение. Да, я чувствую, они уже здесь.
Мои тени.
Сколько их сегодня?
– Надо же… Ты одна? Удивительно, – шепчу, едва шевеля губами. Я знаю, что она и так меня понимает. Ей не нужны слова, голоса для людей.
Тень замерла за занавеской. Привычная, молчаливая и безликая. Но все же где маленькая? В последний раз она приходила с ребенком. Неужели уже выросла?
Приподнялся и протянул к ней руку. Тень покачала головой и отстранилась. Почти ушла в стену.
Нельзя. Прикасаться может только она.
– Есть опасность? – приподнялся на локтях. Принюхался.
Тут же вспомнился того мужчина, что застыл в свете фонаря. Почему-то он казался знакомым. Кем-то, кто пришел по мою душу.
Тетя Агата назвала бы это ощущение паранойей. У нее вообще для всего был диагноз, такой уж она человек.
Тень вновь отрицательно помотала головой. Значит, мне ничего не угрожает.
– Спасибо, – вновь лег.
Вытащил из-под себя тонкое одеяло и накрылся. Мой сон будет оберегать тень. Она не даст никому поселиться под моей кроватью.
Последнее, что я почувствовал прежде, чем окончательно раствориться в сновидении, теплое прикосновение тени к моему лицу. Ласковое, как в детстве.
***
Раз, два, три, четыре, пять,
Я здесь жду тебя опять…
Я стоял на краю платформы и ожидал. Странно. Что я здесь делаю? Это не привычная для меня ветка. Что это вообще за станция? Не припомню ее, несмотря на то, что хотя бы раз был на каждой.
В голове засела тупая игла боли, и я был не в силах сопротивляться ей. Она подчиняла себе и стирала границы. Потому я просто ждал. Кого или чего?
Не знаю.
– Нужно сесть в вагон, – зачем-то сказал я вслух и замер. Встрепенулся и начал шарить по карманам. Плеер. Где мой плеер?
Черт. Забыл.
Вроде бы я оставил его на столе и должен был взять. Он же лежал на… да, на самом видном месте. Но, как говорится, если хочешь спрятать, то прячь перед глазами ищущего. Так никогда не найдут. В итоге я подставил сам себя. Так мне и надо. Нужно было собираться заранее, а не пытаться сделать все перед самым выходом.
Вздохнул и огляделся.
Много людей. Каждый, словно маленький мирок, вращающийся вокруг своей оси. Некоторые собирались в кучки и подчинялись более сильному, начиная крутиться вокруг другого, исполняя его прихоти и предугадывая слова. Тогда они становились системой со своей иерархией. В каждой компании она есть. Кто-то занимает роль солнца, а кто-то Плутона. Хотя правильнее будет сравнить с ульем. Человеческий улей. Не более, но и не менее.
Кто-то на вершине, а кто-то в самом низу. Но ничто не вечно. Тот, кто сегодня окружен любовью и восхищением может оказаться… Ну, как тот старик.
Мой взгляд уперся в иссохшего мужчину, замотанного в лохмотья. Он был взлохмачен и очень грязен. Тощие руки взывали к недоступным небесам, а бешенный взгляд метался от одного человека к другому. Периодически он заходился лающим кашлем и дрожал всем телом, подтягивая к груди разбитые колени и обхватывая босые ноги, обмотанные окровавленными бинтами.
Он что-то лопотал и вроде пытался петь, но никто не обращал на него внимания. Каждый проходил мимо, словно его не существовало. Шарахались от его протянутой руки, точно налетали на неожиданное препятствием.
Они просто исключили его из своего общества, опустили до уровня мухи, которую вполне можно игнорировать, пока она не крутится совсем близко.
Но кто сказал, что он всегда был внизу?
Наши взгляды встретились, и меня прошиб пот. Это были не глаза безумца. О нет. Их я повидал достаточно, когда гостил у тети Агаты. Она работала в психушке. Следила за больными и показывала их мне, приговаривая, что я стану таким же, если не прекращу говорить глупости и придумывать чудовищ. Я смотрел на этих несчастных больных и боялся больше, чем монстров под кроватью. Те были мне понятнее. Но эти глаза! Они были иными. Нечеловеческими и очень умными.
Я почувствовал привкус крови на языке и сглотнул. Запахло сиренью и медом. Неправильно. До чего же все неправильно.
Здесь не должно этого быть.
Но почему?
Я неуверенно коснулся сухих обветренных губ, а старик усмехнулся и вдруг рассмеялся, резко и надрывно, срываясь на кашель. Он смеялся, превозмогая боль. Обхватывал себя за плечи и впивался гнилыми ногтями в хрупкую кожу, разрывая ее. Это было пугающе и в тоже время завораживало. Так смотришь на несущийся на тебя автомобиль. Понимаешь, что будет, боишься и все равно не двигаешься, а безвольно смотришь. И я не мог отвести взгляда от кровавых дорожек, впитывающихся в обноски, накинутые на измученное изуродованное тело, от выпирающих ключиц, от трескающихся от натяжения губ. Я стоял и смотрел.
А потом он оборвал себя так же резко, как и начал. Лишь широкая улыбка застыла на его лице, делая его черты еще более уродливыми и отталкивающими. Он улыбался, как восковая фигура, такая четкая и такая искусственная. Я видел все его морщинки, испещрившие лицо неровными бороздами, ссадины и кровоподтеки, но живыми были только глаза. Глаза расчетливого зверя. Глаза, не подходящие остальному телу.
Я не мог понять их цвета – каждую секунду они менялись, но ощущение оставалось прежним. Он пришпилил меня своим взглядом, как коллекционер бабочку, и теперь любовался новым экспонатом.
– Нашел, – радостно сказал он, но я не заметил, чтобы его губы пошевелились. Услышал, только и всего. – Нашел!
Я неуверенно сделал шаг вперед. Затем еще один. Но расстояние между нами не уменьшилось. Старик был все так же далеко от меня. А мне нестерпимо хотелось оказаться ближе, точно нечто манило меня, тянуло за невидимую нить.
Он улыбался, а я все шел.
Вы не готовы.
Не готовы.
В голове пульсировала тупая игла. Что-то было не правильно.
Перед глазами все время всплывало лицо деда.
К чему я не готов? Это же всего…
Я застыл. Что это? Чего я не могу уловить? Это слово так и вертится на языке, но я его не помню. Черт!
– Интересно, меня еще ждут? – услышал я еще один голос, оборвавший тянущую меня нить, и обернулся. Толстоватый мужчина в простецкой одежде офисного планктона смотрел на зев туннеля, собирающегося выплюнуть поезд. На глазах его застыли слезы, но он не стремился их вытереть. Просто не обращал внимания.
Загулял, а теперь размышляет, пустят его или нет? Если боишься – не делай.
Я фыркнул и отвернулся, но старика уже и след простыл. Куда он? Не мог же он так просто исчезнуть! Или мог?
Как же все это не вовремя!
– В мире каждый год умирает более пятидесяти тысяч человек, – продолжал толстяк. – Что жизнь одного? Пустяк. Стоит ли его ждать? Стоит ли ждать того, кто все никак не вернется?
– Если человек важен, то да – вздохнул я. – Если он необходим.
– Нет. Не стоит ждать. Когда прошло столько времени, не стоит…
Мужчина опустил голову и поплелся ближе к краю. Я же задумался, глядя ему в след. Дед до сих пор ждал. И будет ждать всегда. Сколько бы лет не прошло. Всегда.
А я бы так смог? Любить настолько сильно, чтобы отрицать смерть? Не думаю. Я эгоист. Скорее всего, я забуду о человеке уже спустя год. Максимум два. Нет никого, кого бы я ждал годы напролет. Я не дед. Я понимаю, что чудеса слишком редки. Лучше принять боль утраты, чем лелеять себя напрасными надеждами.
К тому же, даже если бабушка жива, она могла уйти самостоятельно. Бросить все, перестать пытаться склеить из нас семью и уйти, чтобы пожить для себя. Начать новую жизнь с кем-то, с кем ей будет приятнее и проще. Вот только… Я помню, как дед с бабушкой смотрели друг на друга. Их взгляды, полные всеобъемлющей любви, не могли лгать. Будучи вместе они казались гораздо моложе, как на старой фотографии, что стоит на тумбочке в спальне старика. Там они сидят в обнимку, глядя друг на друга так, словно давно уже стали единым целым, разделив на двоих одну душу.
Каждый раз, рассматривая это фото, я мысленно раскрашиваю его. Высокий мужчина обзаводится льняной шевелюрой и глазами василькового цвета под стать платью хрупкой девушки с каштановыми кудрями. Честно говоря, глядя на этот снимок, кажется, что я их сын. Мать же как-то совсем на них не похожа, как и тетя Агата, ее близняшка.
Покачал головой и перевел взгляд на время, а то стою, уперевшись взглядом в стену, похожий на отключившегося зомби.
Поезд прибудет через двенадцать минут. Это не много. Можно и подождать.
Опустился на скамейку рядом со смутно знакомой девушкой. Она о чем-то весело щебетала, но я не видел ее собеседника. Он сливался для меня в серую массу. Вроде есть, а вроде и нет, как какой-то шум.
Нахмурился. Было в девушке нечто такое, что напрягало меня и заставляло вспоминать, откуда я ее знаю и вообще, почему решил, что мы с ней знакомы? Вот только она никак не хотела поворачиваться ко мне лицом, чтобы развеять сомнения. Избегала взгляда и ускользала.
Где же я ее видел? Где? Видел ли?
Светлые волосы, собранные в пучок, поддерживаемый шпильками и яркими заколками бабочками. Такими большими, бисерными. Они еще очень нравятся моим одноклассницам и девочкам во дворе. Простое бежевое платьице, куча цветных браслетов и нелепые босоножки на платформе.
Кого она мне напоминает?
Кого-то, кого я вижу довольно часто, чтобы образ отпечатался в подсознании, но не настолько, чтобы я думал об этом человеке, узнавал его голос, какие-то движения. Ведь если с кем-то имеешь довольно близкие отношения, то вскоре начинаешь отмечать какие-то особые жесты, слова, да даже звук шагов.