А вот девушка с петухом выделяется тем, что единственная приносит несчастья. Если потрогать клюв птички, то человека обязательно настигнет что-то плохое, если не ужасное. Беды так сказать заклюют. Хотя смельчаки есть и будут во все времена. Я сомневаюсь в силе петуха, но все же не трогаю его. Мало ли.
Особенно зная мою особенность. Моргаю, гляжу на мир иначе, рассматривая, как плесенью расползаются остаточные эмоции людей. Некоторые детали тускнеют, становятся похожими на рисунок мелом на доске. Рваные линии, отпечатки пальцев. Тут только каркас, а тут уже есть цвет. Будто картинку наложили на реальность.
Задумался. Статуи так немного светятся – они заряжены надеждами людей. Меня же больше привлекает замурованный проход. Там я всегда кого-то вижу – человека, что замер на периферии моего зрения. Но стоит мне обернуться, как незнакомец исчезает. Я не знаю, кто он, моя верная тень, кочующая из сна в сон, но я неизменно ему благодарен. Что-то внутри меня радо чувствовать этот взгляд, словно он и есть мое спасение. Хотя, может, что именно так оно и есть, если подумать. Ведь его голос я слышу каждый раз, да? В каждом сне он шепчет мне, помогает. Он словно хочет что-то поведать, но одергивает себя. Еще не время. Еще рано.
Вообще, именно из-за него я начал искать информацию о метро в целом и об этой станции в частности. Почему-то же я вижу его именно здесь. У всего должна быть причина.
Просто так даже мухи не летают.
Так я узнал, много интересного, пусть и не особо полезного. Например, то, что Иосиф Виссарионович уделял внимание оккультным наукам, а особенно такой личности, как Яков Брюс. Да, огромное количество его трудов кануло в небытие вместе с пожаром, но по легенде в Сухаревой башне все же были обнаружены спрятанные записи. А если быть точнее, то сама черная книга колдуна. Вот именно она, как считается, и попала в руки к вождю.
Брюс же еще в восемнадцатом столетии составил астрологическую карту Москвы. Он рассчитал все аномальные зоны, а так же оставил массу советов по поводу того, что и как следует строить. И главное, с какой целью. Так можно предположить, что его книгой вовсю руководствовались при проектировании первых линий. Еще метро вполне могло быть инструментом для воздействия на сознание, как небезызвестные пирамиды или дольмены. Признаюсь, что первые видел только на картинках в школьных учебниках, да на паре фотографий особо удачливых знакомых. Так что утверждать об их силе или влиянии не смею. А вот дольмены совсем иное дело. Были мы с дедом пару раз на юге и приобщились так сказать к этой культуре. И кроет там просто нереально. Кажется, что чувствуешь и слышишь гораздо больше, чем обычно. А какой там сладкий воздух! Ммм. Прелестно. И в мозгах что-то поворачивается, будто показывает нечто выходящее за рамки восприятия. К тому же мое желание сбылось.
Довольно улыбнулся, но тут же нахмурился.
Двенадцать так и не двигается. Ждать все еще столько же. Странно.
Еще следует заметить, что радиальные линии метро делят пространство на двенадцать секторов. А это все же особое число. Правда, мне ближе тринадцать, но речь сейчас не обо мне, а о метро. Так двенадцать – это годовое, астрологическое и, конечно, библейское число. Но и не только. У Далай-ламы было столько советников, а у Артура рыцарей. Так же столько лепестков имеет лотос, обозначающий Вселенную. А вот уже кольцевая линия связывает радиальные, что и приводит к образованию портала. А через него в свою очередь в наш мир и попадают все сущности из астрала и прочих тонких миров, я так думаю. И дед тоже, если судить по его дневникам.
Там где мир тоньше, там он и рвется. Становится тонким, как призрачная кисея.
Моргнул. Музыка оборвалась. Наушники на месте, но звуков нет. Пролистываю, все плей-листы пустые. Остался только невнятный шум. Сквозь него иногда пробиваются неразборчивые голоса. Если долго прислушиваться, то, кажется, будто некто бубнит поздравления с днем рождения.
Поморщился и вырубил плейер. Поезд еще через семь минут. Или…?
Я ошибся?
Ясно видны огни. Слышен шум. Вон и некоторые люди встрепенулись.
Да. Вот он. Промчался и замер перед платформой, раскрывая двери. Пара человек тут же ринулись внутрь, остальные же словно и вовсе не видели вагонов.
Нахмурился. Сознание вопило о том, что что-то не так. Неправильно. Прямо как та надпись – Площадь Революции. Красивая станция, но… Сейчас с ней что-то не так.
Нарисованный мир дрожит. Белые линии становятся красными. Сворачиваются в спирали и пузырятся.
Я неуверенно шагнул вперед, коснувшись носком ботинка желтой линии. Желтая, чтобы всем было видно. Но замер. Шум стал еще громче, а за моей спиной возник некто. Тот самый, что стоял в замурованной нише. Я чувствовал это, но не видел.
Знаю, что не могу повернуться, но все же стараюсь посмотреть назад. Безуспешно. Это вне моей воли.
– Не стоит, – прохрипел он. Голос тяжелый, низкий. Я бы даже сказал рокочущий, если бы он не был настолько тихим. – Не садись в него. Живой ведь еще. А если все же мозгов не хватит, то замри, как мышь под веником, и реже дыши. Если контролер поймет, то назад не вернешься.
Молчу. Губы словно склеенные. Делаю еще шаг, но в вагон не ступаю, что-то внутри против этого. Оно ворчит в глубинах моего сознания, подает сигналы, жаль, что не объясняет.
– Хороший мальчик, – смеется незнакомец. Он всегда так смеется, как будто кашляет. Словно смех причиняет ему физическую боль.
Мне не нравится его пренебрежение, но возразить я не могу. Во снах я беспомощен, но он всегда меня ждет. Словно день сурка какой-то. Одно и то же каждый раз. Постоянно.
Двери закрываются, диктор произносит это, но я только догадываюсь, слова сливаются в невнятное бормотание, переходящее в молитву.
От любой нечисти можно защититься словом божиим, однако, тут все иначе. Это явно молитва. И она произносится правильно, а не задом наперед. Кажется, в вагоне кто-то молится. Я оглядываю застывших людей, и останавливаю свой взор на женщине в темном одеянии. Ее голова покрыта платком, руки обтянуты кружевными перчатками и сложены перед грудью.
Пересекаюсь с ней взглядом перед тем, как поезд тронулся, и вздрагиваю. Какая же она красивая. Глаза ясные-ясные и той самой синевы, которой может похвастаться лишь не огранённый сапфир. На переносицу ниспадает непослушная каштановая прядь, вот только правая половина лица… покрыта кровью. Алая жидкость стекает по подбородку, капая вниз.
Миг и у нее нет одного глаза.
Девушка улыбается напоследок, и ее вагон исчезает в темном зеве тоннеля. Я же стою, как в воду опущенный и дрожу. Ее кровь, кажется, заляпала все пути. Стала темной рекой, в которой плавают чьи-то глаза. Слепые, бессмысленные. Смотришь на них и ощущаешь, что еще немного и они прозреют, чтобы заглянуть тебе в душу.
До следующего поезда еще пять минут. Люди стоят.
Почему они не сели на этот? Что случилось с девушкой? Ей ведь нужна помощь! Как можно скорее.
Кровь все темнее. Плещется, бурлит. Поднимается по стенам, сливается с плесенью, питает мгновенно набухающие грибы, покрывающие все вокруг. От них трудно дышать, но никто, кроме меня, их не видит.
Музыка возобновляется, но я по-прежнему не могу говорить. Невнятно хриплю и оглядываюсь. Надпись «Площадь Революции» сменяется на другую.
«Я буду ждать тебя в своих снах».
В своих? Не в моих? Но я же здесь сплю!
Именно от этого осознания я и просыпаюсь посреди ночи. Чувствую взгляд, дрожу, но не могу подняться. Тело слишком тяжелое и непослушное. Пытаюсь отдышаться, взять себя в руки и с усилием встаю, бреду на кухню, чтобы попить воды. Руки трясутся, впрочем, как и все тело. Ледяное, потное, бледное.
Ничего страшного нет, но мой разум с этим не согласен. Сознание мутит от тревоги и холода. Откуда ему только взяться? В квартире у нас всегда стоит духота. Дед мерзнет и закрывает все окна. Отец, конечно, пытается с ним воевать, но дома появляется крайне редко. Работа.
Честно, я уже и не помню, когда мы собирались все вместе, например, за обеденным столом. Отец всегда занят своими важными делами, а с матерью у нас отношения как-то не заладились. Она вся в себе. Очень правильная и строгая внешне, но с кучей личных чертей, о которых знают только те, кому позволено. Моя младшая на нее очень похожа, только характер более взрывной, поэтому и пропадает не пойми где. Тут у нее любовь и самолюбование, там новое увлечение. Но ей хотя бы интересовалась мать, помогая в различных вопросах, меня же она в упор не замечала, пока ей ничего не надо. Ей вполне достаточно дочери и тех, с кем она обычно проводит время. Тех, кто соответствует ее взглядам.
Поэтому я и вижу наших милых дам в компании разных мужчин. Отец, скорее всего в курсе, но ему как всегда ни до чего нет дела. Точнее до работы есть, а все, что не является ею, для него безразлично. Вообще удивляюсь, что, будучи таким трудоголиком, он завел семью. Я бы подумал, что и у него есть кто-то на стороне, но факты говорили об обратном. Он просто упорно шел к некой цели, о которой я ничего не знал.
А на счет его знания, вполне может быть и тот вариант, что он всего лишь не хочет рушить брак. Это ведь подпортит его карьеру. К тому же ни мать, ни сестра ни разу не пользуются одним любовником дважды. Правило у них, что ли такое? Или тоже сохраняли некий статус, оберегая свои тайны, не привязываясь к людям.
Ну, или это просто охота. Может быть и так. Зачем ловить одну и ту же дичь дважды, если вокруг столько другой, еще не тронутой? Не прирученной, не поверженной.
Так что семьей, по сути, были только мы с дедом. Вместе ужинали, ходили куда-то и интересовались жизнью друг друга. Он всегда спрашивал о том, как я, что у меня нового. Ему были важны мои увлечения и желания. Можно сказать, что именно он заменил мне родителей. Занимался моим воспитанием и обучением. Я же в свою очередь посещал с ним выставки и играл в шахматы и карты. Шулер он отменный, но никто, окромя меня, его на этом не ловил. Да и я закрывал глаза. Зачем, если игра хороша и интересна? Тем более, зная условия, можно мухлевать и самому.
В общем, я не жалуюсь. Дед все же личность довольно интересная и неординарная. Он один из тех, кто везде свой. Может вести себя, как светская личность с парой высших образований, а может не отставать от шпаны голозадой. Хотя правды о нем я знаю довольно мало. О себе он говорит так расплывчато и метафорично, что понять, когда он серьезен, а когда плетет огород практически невозможно. А слог у него довольно хорош. Порою просто напоминает рецепт голубцов, а ты заслушиваешься и начинаешь переживать за то, что будет дальше. Какой там следующий шаг? Что надо сделать?
Что уж говорить о сказках? Их он любит, да только перевирает нещадно. Или рассказывает их задом наперед, да так, что они становятся интереснее оригинала. Но лучше всего было, когда он рассказывал свою версию или личную историю.
Любил слушать его и в детстве, и сейчас. Правда, когда мелкий был, он читал их мне на ночь. Укрывал меня тяжелым стеганым одеялом, брал в руки книгу с полки и садился в плетеное кресло. Я помню яркую обложку и начальные строки, типа жили-были, но потом дед возмущался, отпивал глоток из стакана с молоком – как правило, печенье съедалось гораздо раньше, и возмущался, что так слишком скучно и совсем неправдоподобно.
– Ложь! Наглая ложь. Все было совсем иначе. Совсем, – морщился он. – Помели по сусекам, кинули в печь, и оно ожило, – передразнивал он. – Вот черт! Кто это только придумал? Добрые и наивные. Это и есть розовые очки, мой мальчик.
– А как было? – всегда интересовался я, замирая в восхищенном ожидании.
– Оно появилось само, – понижал голос, так что я невольно подавался вперед, боясь упустить хоть слово. – Полагаю из языческого захоронения. Как? Все просто. Разрыла древнее капище какая-то зверушка, нажралась там, допустим, кореньев, пропитанных людским словом и кровью, за что и поплатилась. Ничто не остается безнаказанным. Если что-то берешь, то должен что-то отдать. Если ты не сделаешь это по своей воле, то у тебя возьмут силой. Именно это и произошло с нашей зверушкой…
На подобных моментах в комнату обычно заходила бабушка, возмущалась, понимала, что в этом нет смысла, и уходила, хлопнув дверью. Ей это все не нравилось. Она говорила, что нельзя меня пугать. Ребенку нужно прививать только хорошее: терпение и любовь к людям. Она хотела, чтобы я был, как все. Слушал добрые сказочки и играл с детворой во дворе.
У меня плохо это получалось.
И честно, я не знаю, что играло решающую роль – интерес к деду, его историям, а особенно дневникам, которые впервые он мне показал, когда мне исполнилось восемь, или то, что дети меня не принимали. Считали странным, если не сказать ненормальным.
Я их пугал.
Видел то, что не замечали они, разговаривал с теми, кого для них не существовало, рассказывал пугающие истории и рисовал непонятные символы. Да и особых попыток подружиться, по правде говоря, я не делал. Мне было с ними скучно. Зачем придумывать чудовищ, если они и так существуют?
Те, что рождаются из тени. Те, что смотрят из зеркала.
Но при бабушке я старательно делал вид, что я просто, как и все, фантазирую. Она знала, что я лгу ей, но поддерживала игру. При ней мы все играли в нормальную семью. Даже отец чаще появлялся дома, а мать что-то готовила и строила совместные планы на будущее. Про сестру я молчу, она была слишком маленькой и искренней. А потом бабушка пропала. Ее искали, но…
Никаких известий. Она словно растворилась в воздухе. Все ее вещи остались, а она вышла и больше никогда не возвращалась. Тогда же все окончательно и рухнуло. Остались только мы с дедом.
– Чего встал? – меня грубо пихнули, и я очнулся от воспоминаний. Все же предаваться дням прошедшим лучше не в общественном месте. Для этого есть промозглые вечера, наполненные мелодиями дождя и ветра. А здесь нет той атмосферы меланхолии. Суета, тяжесть, шум.
Мимо меня прошел широкоплечий мужчина, расталкивая всех, кто попадался ему на пути. Он явно куда-то спешил. Остальные же по-прежнему стояли, не обращая на него внимания. Хотя… Пришлось подвинуться? Нет. Им явно самим захотелось сделать пару шагов в сторону. Просто так. Для этого ведь и не должно быть особой причины.
Я нахмурился. Странно как-то. И… А где же собственно поезд? Я здесь уже достаточно долго, чтобы он успел прийти. Да и мужик же не просто так пошел к краю. В самом деле, не на пути же он решил кинуться. Такие, как он, явно не кончают жизнь самоубийством.
Поправил выпавший наушник. Музыка остановилась. Ничего, кроме шума не слышно. Барахлит что ли? Видимо придется покупать новые, а я и этими только недавно разжился. И ведь уверяли, что прослужат не меньше года! Дьявол, это совсем не вписывается в мои расходы. Я же расписал все. Все до последней копейки. Еду, проезд, необходимые атрибуты и канцелярию. Эхх. Нужно, Саня, меньше жрать. Переживу без перекусов и обедов, завтрака и ужина будет вполне достаточно. Правда, позавтракать я тоже не всегда успеваю, да и не особо хочу. Каша меня совершенно не радует, а обычно у нас именно она. Молочная детская каша. Брр. Не люблю.
Лучше бы кофе с яичницей. Ну, или чай. Нет, чай нельзя. Я так точно никуда не пойду. Расслаблюсь и решу, что мне и дома хорошо.
Вздохнул. А может было бы и лучше. Не торчал бы сейчас здесь, как памятник самому себе. Мог бы подзаработать, написав реферат или сочинение. Сейчас такой труд вполне хорошо оплачивается. Разжился бы еще денежками, а тогда бы смог купить и краски. Все же некоторые страницы дневников надо подправить. Особенно те, где описаны путешествия в Китай и Африку. Иллюстрации у деда безумно красивые, но время берет свое. Краска тускнеет, а от знакомства с некоторыми условиями и вовсе течет. Где-то я даже видел плесень, следы копоти и дырки. Надо всем этим заняться. Идеально было бы их вообще проламинировать, но дед категорически против.
«Охотник никогда не покажет свои знания простым смертным».
Охотник. Именно так он себя называл. Раньше мне это казалось забавным, теперь я пытаюсь понять, что именно он вкладывает в эти слова. На мои расспросы он лишь загадочно улыбается и выдает некоторую левую информацию, над которой мне приходится думать. Ложь или правда?
Одно я знаю точно – я никогда не видел, чтобы он охотился. Ни на реальных животных, ни на тех существ, что вижу я.
Пнул камешек. Скучно и нудно. Минуты ожидания длятся как часы. Медленно и уныло. Особенно без музыки.
Огляделся вокруг. Сотни серых прохожих, ожидающих момента, когда смогут растечься по вагонам. Кто-то погружен в свои мысли, кто-то беседует, а кто-то явно потерял связь с реальностью. Так сказать ошибка системного кода вселенной. Взгляд пустой, расфокусированный. И никаких эмоций на лице. Глядя на таких, я порою начинаю сомневаться в том, что человечество развивает свои умственные способности, а не повсеместно деградирует. Хотя вполне возможно, что они одни из тех, кто живет за гранью. Они приходят в наш мир и забирают внешность попавшегося на пути человека. Высасывают его лицо и мимикрируют под него. Однако подобное абсолютное сходство не делает их живыми.
Вот допустим, была обычная семья: муж, жена и ребенок, если не два или три. По миру таких сотни, если не тысячи. В один из вечеров муж вышел на улицу, например, вынести мусор. Уходил-то он улыбчивым, болтливым, внимательным, а вернулся тенью себя самого. Вечно мрачный, разговаривать не хочет, ничем не интересуется, да и холоден, как тот самый айсберг в океане. Жена, конечно, терпит, скорее всего, долго, но потом и у нее сдают нервы, она собирает вещи, берет ребенка и уходит. А женщины, как известно, всегда уходят с концами. Они любят взрывать мосты и сжигать порты. Так что если они заботятся и отдают себя и душой и телом, то это совсем не значит, что однажды им не станет все равно. Но дело тут не в этом и даже не в том, что муж разлюбил или нашел другую. Не поэтому он довел жену своим равнодушием. Все намного сложнее и проще. Его просто больше не существует. С него, по сути, содрали шкуру и уничтожили, как личность.
Вот так часто и происходит. Люди не перестают любить – их место занимает некто другой, пришедший с той стороны, куда нам нет ходу.
– Был человек, и нет человека, – озвучил мою мысль приятный женский голос. Громко, но почему-то это привлекло только мое внимание, и я тут же повернулся на него. Все остальные люди по-прежнему занимались своими делами. Неужели их ничего не заботит? А если ей нужна помощь?
А вдруг незнакомка читает мои мысли? Тогда все понятно, но что мне делать? Она же теперь знает все мои пароли! И грехи. Ой, а если… Да не, бред какой-то.
Но я на всякий случай представил зеркало. Мой разум принадлежит только мне. Простой способ защититься от чужого ментального влияния.
Прищурился, выискивая говорившую.
Девушка в темном платье и с волосами, покрытыми черным платком, на меня даже не смотрела. Она стояла под статуей птичницы, обняв себя руками и плакала. Тихо, но очень горько.
Ей явно не до моих мыслей. Вообще не до кого, кроме своей боли.
Подошел чуть ближе, чтобы расслышать все, что слетает с ее уст. Может я смогу ей помочь? Или утешить. Я очень внимательный слушатель. Если что, могу дать совет или позволить поплакать в плечо.
– Мы ведь вместе планировали поехать на юг. Солнце, море, песочек. Он бы наконец-то отдохнул от своей проклятой работы! А он… – всхлип. – Он! Нет, надо еще заработать. Надо еще. Совсем себя не жалел. Все хотел, чтобы у нас все было самое лучшее, а толку-то теперь? Никакого! Понимаешь, подруга, нет человека. Был и нет.
Она с птичницей общается? Точнее жалуется. Если та начнет отвечать, то мне станет страшно.
Девушка тем временем потерла петушиный бок и осела на землю, закрыв лицо руками, обтянутыми тонкими перчатками.
– Девушка, вам плохо? – забеспокоился я. Надо ее это… в чувство привести! У меня где-то был нашатырь. Или это все же как-то не так делается? Да, точно. А вот валерьянки как раз таки и нет.
Но ничего не понадобилось. Она тихо покачала головой.
– Нет, мне хорошо, – саркастично улыбнулась сквозь веер изящных пальцев. Кольца нет. Значит, она не про мужа говорит. – Брата только сегодня похоронила. Отойти надо. Понять. А жить… Жить можно только здесь и сейчас. Прошлого нет, а будущее может и не наступить.
Брат. Я с сомнением вспомнил свою сестру. Из-за нее я бы так убиваться не стал. Мне на нее все равно. А ей на меня?
У девушки же с братом была явно особая связь. Он был ей действительно дорог. Если честно, то я даже завидую.
Глянул на нее иначе, но не увидел ничего, кроме темного силуэта. Вздохнул и сосредоточился на реальности.
Девушка поднялась, опершись на мою руку и, отряхнувшись, пошла к краю. На меня она не смотрела, брела как в тумане.
Очнулась только у самого края. Постояла там пару мгновений и все же обернулась.
– Здесь и сейчас, запомни, – по губам ее скользнула печальная улыбка, а я вздрогнул, как током ужаленный.
Сапфировые глаза. Каштановая прядь. Слишком знакомо.
Сердце забилось быстрее, к горлу подкатил ком, а по пальцам прошелся холод, будто они решили покрыться инеем. Выдохнул облачко пара и вздрогнул. Слишком резко похолодало.
Невольно взглянул на табло. Сколько там осталось до поезда? Неужели? Да. Двенадцать минут. Осталось ровно двенадцать минут. Черт возьми, двенадцать!
Апостолы, рыцари, лепестки, минуты.
Я сплю?
Потер глаза. Ущипнул. Куснул губу. Ничего. Значит, это не сон. Все это происходит на самом деле. Дьявол!
Не думая больше об этом, кинулся вперед. Все словно в замедленной сьемке. Ууу, и голова кружится. Надпись плывет. Но я слышу. Слышу! Поезд уже близко. Он нещадно шумит, но звук какой-то иной. Будто сотни когтистых лап скребут по стенкам тоннеля. Кто-то сглатывает и скрежещет зубами. Утробно урчит.
Почему никто больше ничего не слышит?! Почему всем всегда все равно? Что в детстве, что сейчас!
Что? Причем тут эта мысль?
– Не садись в него. Живой ведь еще. А если все же мозгов не хватит, то замри, как мышь под веником, и реже дыши. Если контролер поймет, то назад не вернешься, – снова прозвучало за моей спиной. Голос хриплый, низкий. Тяжелый, как грозовая туча.
Моя тень.
Он снова тут.
Но я его не слушаю. Мне нужно спасти девушку. Спасти любой ценой.
Вот же она! Совсем близко. Но кто-то крепко держит меня за руку.
Попытался стряхнуть неожиданное препятствие, но безуспешно. Хватка стальная, словно я попался в капкан. Злюсь, топчась на месте.
– Пусти, – прорычал я и зло обернулся. Я не разглядывал лица, мне оно было не интересно. Только рука. Сильная крепкая мужская рука с длинными пальцами, обхватившими мою чуть выше локтя. Посреди пястья родинка. Она будто пульсирует в моем сознании. Становится больше, стирая все о самом человеке.
Он же покачал головой и усмехнулся, сжав чуть сильнее. Еще немного и я услышу, как ломается кость.
Нечто в тоннеле издает жуткий вопль. Захлебывается им и кричит вновь.
– Ну-ну, сдохнешь же. Не дури. Изображай, как всегда, хорошего мальчика. В моих снах ты всегда послушный.
– Это ты мне снишься! – возмутился я и дернулся вперед.
Он все же отпустил, так что я чуть не упал, сделав по инерции несколько шагов вперед.
– Ну-ну. Только реже дыши, чтобы не попасться контролеру!
О чем он? Почему он не хочет помочь людям, если этот поезд так опасен? Он же предупредил меня! Почему именно меня? Чем я лучше той же девушки? Или он просто шутит и ждет, что я попаду впросак? Но я же видел. Ее глаз… Глаз.
Вот уже и поезд. Подъезжает и распахивает двери. Некоторые люди, встрепенувшись, шагают ему на встречу. Среди них и девушка, знакомая мне по снам, и тот мужчина, что недавно толкнул меня.
– Постойте! Постойте, да подождите вы! – прокричал я, стараясь ухватить ее за руку или платье.
Ага! Попалась. Я помогу ей. Все будет хорошо. Должно быть. Куплю вкусненького и утешу. Посидим в парке, я еще раз послушаю ее историю. Ей необходимо выговориться, пусть и не для того, чтобы смириться с потерей дорогого человека, но принять ее. Понять, что ее страдания, не сделали бы ее брата счастливым.
Девушка вздрогнула от моего прикосновения и застыла. Миг. Еще один. Не оборачивается, только подрагивает. Я неуверенно взял ее за плечи и развернул к себе. Ей все же определенно плохо. Ей бы отоспаться, а не торчать тут.
– Вы точно в поря…
Предложение я закончить не смог. Ее лицо, точнее правая его половина. Охх, боже.
Сглотнул и отступил, опустив руки. Девушка же невидяще продолжила путь. С ее уст слетала молитва, а с подбородка капала кровь. Все как в моем сне.
Кровь сливается в лужи, течет к краю платформы, льется вниз.
Я беспомощно смотрел ей в след и не знал, что мне теперь делать. Мой повторяющийся кошмар ожил, вот только теперь я не мог проснуться.
Девушка с изуродованным лицом, мужчина с удавкой на шее. Они застыли в моем разуме, замершие на сиденьях поезда. Откуда у того мужчины удавка? Зачем? Куда делась его уверенность?
Поезд заурчал, распахнул пасть, полную острых, кинжалообразных зубов в несколько рядов и облизнулся, сыто заурчав. Миг и вот он уже скрылся, перебирая крупными когтистыми лапами, похожий на жуткую монструозную сколопендру. Огромную и голодную.
Бесконтрольно отступил еще на пару шагов.
– Ну что? Спас? – на мое плечо опустилась ладонь.
– Я…
– Им уже не помочь. Они мертвые. А вот эта тварь – призрачный поезд, забирает души. Чистит так сказать, чтобы они не стали скверной, падалью станции или охочими до плоти тварями. Катает их по теневому метро, как родненьких, пока не переварит.
– А как же… Я ведь, – сглотнул, – живой.
– Вот и умница. Мозгов хватило. Есть еще что-то в твоей башке, – постучал по моей голове так, что я поморщился. – Если живой человек попадет в него, то ему лучше почти не дышать. Тогда и сойдет на нужной ему станции. Правда, со временем у него будут проблемы. Оно просто не сдвинется. Сойдет в ту же секунду, в которую сел, только далеко от стартовой точки. А вот если контролер поймет, кто к нему попал, то пробьет билетик, и тогда кататься человеку до скончания веков. Пока не помрет. От голода, холода, нехватки воздуха или чего еще. Этот поезд умеет ходить сквозь стены, такое не каждый переживет.
Незнакомец вздохнул и убрал руку.
– А если… – я вновь обернулся, но никого не увидел. Моя тень исчезла.
Интересно, был ли он на самом деле или… Нет, он определенно был. И вновь меня спас. Я ведь не знаю, как бы перенес поездку в этом поезде. Может, и не выдержал бы. Умер бы там, став обедом для этой твари.
Мысленно оборвал себя, прислушавшись к вновь заигравшему плееру. Нужно будет еще в пекарню зайти – дед просил взять какой-нибудь сладкой выпечки.
Когда же я садился в вагон, то вновь увидел человека в тени замурованной арки. Значит, мы с ним еще встретимся.
Глава 2. Тени
Из метро вышел достаточно поздно. Кажется, уже перевалило далеко за полночь. До дома же мне еще брести и брести. Хотя это не так уж и плохо. Хоть приведу в порядок мысли.
Ночь восхитительна. Она обволакивает все и вся, словно заботливая мать, дарующая умиротворение, и в то же время она безжалостная богиня, способная напугать до изнеможения или даже убить. Ночь время отдыха, сна, удовольствия и страха. Она для всех и ни для кого.
Я бы сравнил ее с бабочкой, чьи крылья пропитаны ядом. Смотри сколько душе угодно, но за прикосновение придется заплатить.
В принципе же у всего есть своя цена. Так почему бы не поиграть с ней? Рискнуть, чтобы насладиться сполна, познать ее тайны и прочувствовать силу.
Смеюсь, конечно, но воздух в ночное время и правда, совсем другой. Пьянящий и дурманящий. Он как хороший сидр или крепкое вино. По весне он еще сладит ароматом сирени и меда. Так же порой мне чудятся мягкие нотки вереска.
«Из вереска напиток
Забыт давным-давно…».
Сезонное помутнение, не более. Единственное, что вечно – это хвоя. Ель, сосна, кедр. Они по многим сказаниям и былям погуляли. Побыли мировой осью, героями детских рассказов и неизменным символом праздника. Хотя любопытно и то, как они из язычества перекочевали в христианство. Тоже что ли Красно Солнышко мимо проходил?
Впрочем, все логично подвели, а главное красиво.
Близ пещеры, где появился Спаситель, тянулись к небесам пальма, олива и ель. Первые две даровали младенцу свои вкусные плоды, а ель осталась в стороне. Грустила и страдала, боясь испортить праздник. Что с нее взять? Иголки? Твердые шишки? И заплакало древо от огорчения, почувствовав свое бессилие. Это увидели небеса, и посыпались с них звезды. Тогда и произошло чудо – ель стала настолько прекрасна, что младенец был поражен и радостно заулыбался. Ель же хоть и возрадовалась, но не поддалась гордыни, за это она и стала символом праздника. Связью земли с небесами, а значит и людей с Богом.
Мировое древо, ты ли это? Просто очень похоже.
В древности люди и вовсе обожествляли природу. По их мнению, у каждого дерева был свой собственный дух, способный, так или иначе, влиять на погоду или разум созданий, находящихся рядом с ними. Чаще всего этих существ мысленно селили именно на хвойных, считая, что такие растения лучше всего отражают их суть.
В язычестве духов леса именовали лешими. И я склонен верить, что хранители живут и по сей день. Все же со многими фактами и с тем, что видишь собственными глазами трудно спорить.
А я видел. Многое. Очень многое. Читал же еще больше.
Поэтому теперь прежде, чем войти в лес, подстраховываюсь – выворачиваю наизнанку что-то из одежды – чаще всего носки, оставляю на пне вареные яйца (излюбленное угощение лешего), вяжу на ель яркую ленту. Это задобрит лесного владыку настолько, что я смогу не только не опасаться его козней, но и рассчитывать на милость, то есть он убережет меня и от зверей и от плохих мест. В лесу их довольно много. В одних не слышны звуки, в других по-иному течет время, а третьи могут и свести с ума. А оно мне надо? Думаю, что нет.
Ленточку я обычно повязываю красную, как символ жизни. Самое-то для ели, олицетворяющей собой бессмертие. Все меняется, а она остается.
Наряжать же ее стали еще в средневековой Германии, в бородатом 1513. До России традиция добралась аж в девятнадцатом веке, благодаря тем же немцам, проживающим в Санкт-Петербурге. Правда, тогда ее подвешивали корешком к потолку. Когда мы ее перевернули непонятно, но факт. Теперь ставим ее просто на пол или табуретку, после чего украшаем.
Мы с дедом наряжаем елку вдвоем – раньше с нами была еще и Леска, но сестренка выросла, теперь у нее совсем другие заботы и желания, достаем ящик с советскими игрушками и пару небольших мешочков конфет. Развешиваем гирлянду с огоньками и мишуру, а на верхушку крепим пику. Прежде была звезда, но сестра ее разбила, когда еще под стол пешком ходила. Утащила и шмякнула об пол. Мама тогда еще злилась, что ей эту безделушку откуда-то привезли, что она не просто дорогая, а бесценная.