–Должна сколько? Пока не прикидывал, но думаю, что ты вполне платежеспособна, – он натянул летние модные туфли с ремешками и остановился перед ней. – Сердишься? Расслабься. Всё равно всё уже решено. Ты будешь моей женой. Сетки через час будут на месте. Пока.

Пациентов было немного, Стаси только на втором пациенте заметила, что руки у неё перестали дрожать.

Срочная работа – лучший способ отвлечься от самых тревожных мыслей.

В двенадцать главврач собирал сегодня всех врачей первой смены на «летучку», на которой обычно кто-нибудь получал очередную выволочку или взбучку за очередной огрех, за сбой, допущенный в налаженной, как часы, работе. В этот раз «получили» хирурги за оставленный на вешалке грязный халат и неисправную кварцевую лампу.

В самый разгар «нагоняя» дверь открылась, и в кабинет вошел Леон, поздоровался, улыбаясь, и сказав: «Здравствуйте, я на секунду, Василий Петрович, Кира Михайловна просила передать, что ждёт Вас через полчаса», – потом, быстро найдя глазами Стаси, подошел к ней, отдал ключ, наклонился и, поцеловав в волосы, тихо произнес: «Не скучай, я скоро приеду», – и вышел.

Сказал он это тихо. Но весь Город это услышал. Врачи и медсестры ухмылялись за её спиной, а в глаза были предупредительны. И только регистраторша, пожилая и прямолинейная Варвара Степановна, покачала головой и сочувствующе сказала: «И тебя объездили? Эх, бабы, бабы. До чего ж вы падкие на богатых сынков. А комсомолка, ведь, поди?»

Вечером Стаси лежала на кровати, даже не сняв рабочей одежды, рискуя всё измять, и безутешно страдала, проклиная себя за ту дурацкую встречу в том дурацком автобусе: «Не бросилась бы со своим дурацким «Ой, здравствуй, Лео!» – и не было бы этого позорища. Он специально всё так подстраивает, и как мне людям в глаза смотреть? И почему это он так в кабинет к Василию Петровичу, не спросясь, ворвался, и все восприняли это нормально? Шушукаются теперь! Ладно. Надо нервы собрать в кулак. Ничего же особенного не произошло на самом деле. Обычный наглый манипулятор».

– И кого это ты уговариваешь и убеждаешь, Стаси? – спросил Взвешивающий. – Ничего, так ничего. Чего тогда страдаешь?

– Потому что он мне очень нравится, но я его ненавижу. Мистификатор и провокатор. И я ему всё-превсё выскажу, теперь он никогда меня не сможет застать так врасплох. А то ещё и кивнуть пришлось, что не буду, мол, скучать, – Стаси со злостью бессильно ударила кулачком в подушку. В дверь постучали.

– Кто там?

– Стаси, это я с Глебом, открывай скорее, арбуз тяжелый.

В комнату со смехом ввалились Лена с Глебом, который еле удерживал в руках огромный арбуз.

– Куда его? На стол? Скатерть убирай, он грязный, его сначала помыть надо, – за суетой вокруг арбуза яростные мысли Стаси улеглись, Глеб пошел за водой с тазиком и чайником. Лена высыпала в тарелку принесенные конфеты и пастилу, Стаси пошла занять пару кружек и тарелок к соседям.

–Лена, я не виновата в том, что сегодня Леон устроил. Он это всё сам, – Стаси испытывала огромное чувство стыда перед приятельницей.

– Ты о чём?

– Ну, на «летучке» же…

– А-а-а, это он может.

– То есть?

– То и есть. Петрович – сын, не знаю, как и сказать… его опекунши, короче. Он Леона с детства обожает и всё абсолютно ему, как маленькому, разрешает. Кира Михайловна из горздрава, начальник отдела там какого-то, ну и в больнице ещё она работает, она вообще на все руки врач, – его мать. Они ему – до одного места оба, никакой субординации. Тут все друг другу сваты и кумовья. Большая деревня, одним словом. Так что, считай, он тебя всей своей семье, так или иначе, представил. С ним такого ещё не бывало. У тебя с ним, что? Всё было? – Лена, улыбаясь, смотрела на потерявшую дар речи Стаси.

– Лена, ну как ты можешь? Ну, ты-то?!

– Да ладно. Шучу я. Но… не знаю. Не в себе он. Он тебя нам с Глебом прямо поручил, пока Глебки нет, я тебе карты открываю, а при нём – ты молчок, а то я тебе больше ничего рассказывать не буду.

– Он что? Вообще с дуба рухнул? Что значит «поручил»?

– Чтобы ты не скучала, чтобы никто к тебе пальцем прикоснуться не смел, и всё такое прочее, – Лена громко рассмеялась. – Чем ты его так …растравила? И кого это он боится рядом с тобой обнаружить?

– Растравила?! Вот я его растравлю так, что он сюда вообще дорогу забудет, пусть только приедет! – Стаси негодовала.

– А зачем? Завидный жених. Может это у него настоящее, наконец? Ты разберись сначала, на тебя тут многие заглядываются. Невесты нарасхват, не Иваново, чай.

– Ага. Я – разберись, а он без разбору что хочет, то и творит. Нет уж. Я ему не рабыня капиталисти… – разговор оборвался на полуслове, в комнату вполз Глеб, держа в одной руке таз с водой, в другой чайник.

– Девчонки, давайте, мойте его с мылом и споласкивайте, воду я в окно вылью, чистая же, для газона-то сойдёт? А таз помойте как следует, горячей водой, вот кипяток, в таз я его и нарежу, этого красавчика. Лен, нам тоже надо электрочайник купить. Удобно же прямо в комнате и кипяток?

– Купим. Успеем ещё, пока рапорт рассматривать будут. Молодец, Стаси, что купила, их только недавно привезли, я тоже присмотрелась уже.

Глеб был весел, обходителен, под конец вечера предложил пойти прогуляться на свежем воздухе. Раздали соседям остатки арбуза, всё равно к утру пропадёт в такой духоте, поблагодарив за чашки и тарелки, и отправились гулять. Желающих гулять было много, ночи были скорее светлыми, чем темными.

Стаси обожала гулять по этому Городу-лесу. Здесь везде, где только возможно было, на газонах между встречными полосами дорог, вдоль тротуаров, под самыми окнами стоявших домов, деревья оставляли нетронутыми. Это было указание самого Лаврентия Палыча, как тут говорили. Город маскировали под санаторий, здравницу, лагерь. Дома были не выше второго этажа, как и положено в здравницах и на спецобъектах. Более уютный Город и представить себе было невозможно. Даже проспекты некоторые здесь выстраивали концентрическими полукружьями, и они прекрасно защищали гуляющих от холодных северных и северо-восточных ветров. Много времени спустя станет известно, что это была необходимая дорогостоящая архитектурная задумка – прикрыть, хоть немного, людей от возможной ядерной взрывной волны, если «рванёт» на «Аннушке».

– А вон там – дом Леона, махнув рукой в сторону одного из особнячков за густой стеной кустов сирени, – сказала Лена. – Ты была у него?

–Лена, да нигде я не была. Только по вызовам один раз пришлось. С пропуском – целая канитель. И зачем я туда пойду?

– Стаси, – вдруг заговорил Глеб, – а Леон тебе рассказывал о себе? Или ты и так всё знаешь?

– Что я «знаешь»?! Мы с ним играли в мячик, когда нам было по семь- одиннадцать лет. И почему он должен мне что-то рассказывать? – Стаси говорила это всё вспыльчиво и раздраженно.

– Извини. Я думал, что у вас всё… как бы сказать… определено.

– Глеб, между нами ничего нет. Ни-че-го! Понимаешь? И зря вы тут меня опекаете и развлекаете. Если что-то дурацкое есть у него в голове, это ещё вообще ничего не значит! Лена, ты же сама мне говорила, что он самонадеянный и самовлюблённый, и всё такое… И он специально всё вокруг меня… закручивает. Только не пойму – зачем? Слушайте, а может он какую-нибудь свою… девушку подразнить хочет? Вету или Иру? А?

Лена молча притронулась рукой ко лбу Стаси и, наморщив лоб, посмотрела на Глеба: «Не, Глеб. Температура нормальная. Шизофрения может?»

– Лена, ну ты-то? – Стаси беспомощно обернулась к приятельнице.

– Так, я понял. Ты, Ленка, ей дала совершенно неправильную, бабскую, я бы сказал, рекогносцировку, а она повелась. Так?

– Так, но не совсем уж и так…

– Слушай сюда, Стаси. И только меня слушай, женщины к нему пристрастны и поэтому необъективны, а с тобой – он повернулся к Лене, – я ещё разберусь. Дома.

– Стаси, Леон – отличный парень. То, что на него бабы вешаются, летят, как мухи на мёд – так чего ж тут странного? Он красавЕц. И ему, между прочим, уже двадцать семь почти. И это совсем не значит, что он бабами перебирает. Он отпихивается от них по большей части. Ну да, по большей – отпихивается. Но их так много! Да что я вас убеждаю про него? Я тоже отпихивался, пока Ленок меня не оглоушила. А что делать-то? И по большей части слухи, которые тут бродят, – это сплетни.

– А то, что он тут самый крутой шалыган был некогда – тоже сплетни? – Лена саркастически посмотрела на Глеба.

– Нет, вот это не сплетни. Это было. Но хотел бы я на тебя посмотреть, какой бы ты стала, когда он тут совсем один пацаном оказался? Из тёплых бабушкиных объятий почти в детский дом попал? Или с местными зеками задружился?

– Как это? – Стаси с недоверием слушала Глеба.

–А так это, очень просто. Нам по четырнадцать-тринадцать было. Война только закончилась, – Глеб замолчал, пропуская обгонявших их любителей ночных прогулок. – Давайте вон туда, к берегу пойдём, там народу меньше, ушей меньше.

Он обнял девушек за талии и быстро повлёк их за собой к прогулочной аллее под сохраненными при строительстве соснами .

– И что дальше? – Лене тоже было невтерпёж услышать о Леоне, про которого среди его одногодков слухи некогда ходили один круче другого.

– А что дальше? Город ещё только строили, но площадка уже была. И строили тут многое зеки. Обнесут колючкой объект, потом их туда под автоматами загоняют. Надо сказать, отлично работали мужики. Строили мгновенно, за год весь проспект застроили. И качество-то какое! И всё вручную же?!

К тому времени всё самое необходимое уже было. Квартирами для персонала, правда, коммуналки сначала были, но почти всех обеспечили. Но сразу и больница, и кинотеатр, и дворец молодежи, и школа строились. Отец Леона с Курчатовым работал, дружили, можно сказать, и мой отец там же рядом был, мы сюда из Москвы были направлены, ну, отец мой, я имею в виду. И мать Леона тоже оттуда родом. А его отец местный, уральский, но Сергей Дмитриевич учился в Москве. Там с Кирой своей и познакомились. Леон там родился. Его мать сюда начальником какого-то сильно главного отдела горздрава не так давно назначили. А вообще, она во время войны, как врач-хирург, была мобилизована. Леона к бабушке с дедом отправили. А у матери его, пока в госпиталях там работала, роман с генералом одним получился, развелась она с отцом Лео. И после войны жила в своей Москве. Ну и всё. Недолго, правда. Потом генерал умер, от ран вроде, и она сюда приехала, только её ни отец Лео, ни сам Лео уже не приняли, хотя одно время что-то там налаживалось, по-моему. В гости она к ним точно ходила. Сам видел. Тут все даже надеялись, что семья восстановится. Дом его отцу шикарный выделили, как и всем корифеям тут. Не получилось у них снова сойтись, но она осталась здесь. «Спецом» она стала по острой необходимости. по совместительству с хирургией своей.

Тогда мало ещё знали про эту штуку. Ну, вы меня поняли. Торопились, как черти, всё успеть сделать. Сутками работали, особенно итээры, отец зелёный с работы приходил. Лаврентий Палыч тут, как у себя дома постоянно бывал, не забалуешь. А и забалуешь, или, не дай бог, напортачишь по халатности – всё равно заставят работать, только за баланду уже. Не работали, а сражались, можно сказать. Они и сражались, если по совести рассуждать. Мозгами. Вовремя успели. Не проиграли. Только многие такие дозы получили, что удивительно, как они вообще выиграли. Но некоторые были просто гигантами духа. Про одного генерала рассказывали, что он три смертельных дозы получил. И жив! До сих пор большими делами заправляет. Их здесь уже мало осталось, тех, корифеев. Отец Леона – тоже последний из могикан, может быть, просто моложе других был, или организм сильнее. Но и он не выдержал. Болеет сейчас – это у них обычное дело. Издержки производства, так сказать. Сейчас с этим строго. Если всё соблюдать, то безопасно практически, говорят.

А у отца Леона серьёзные проблемы со здоровьем начались. Ну и всё. Сергея Дмитриевича в Москву как раз, то ли на лечение срочное, то ли в командировку, вызвали, не помню точно. Мать у Леона ещё раньше снова в Москву уехала…, а ты, Стаси, кстати, видела её? Нет? Ох и красивая же женщина! Ей уже пятый десяток идёт, наверное, почти старуха же, а всё равно красавица, она вообще была королевной тут. Заглядывались все. Ну и вот, загляделся на неё тут один очень большой московский начальник с лампасами, который в командировку приехал к нам. И она снова замуж вышла, снова за генерала, и с этим типом и уехала снова в Москву. А Леон так вообще один-одинёшенек тут и остался в новом ихнем доме. Тётя Таня, мать Василия Петровича, и за мать, и за отца Леону была. Девятый класс. Он раньше таким добрым парнем был, задиристый, остроязыкий, но добрый. Девчонки на него уже тогда навешиваться стали. Он портретом-то в мать больше, наверное, а характером в отца. Даже в мухе красоту и необычайные свойства видел, прежде всего. Потом уж заразу на лапах изучать начинал. Учился всегда, как будто вообще ничего сложного для него не было. Самостоятельно два языка учил, кроме английского, немецкий и китайский ещё. Отец ему достал где-то целый набор пластинок с уроками. Потом и я по ним учился ещё. Только навряд ли мы с ним говорить по-китайски сможем. Иероглифы читать – это одно дело, а говорить – совсем другое. У них одно слово из трёх букв четыре интонации может иметь, интонационный язык, понимаешь.

– Ну и что? У нас одно слово с одним произношением может иметь несколько значений.

– А ну-ка? – Глеб задирался, считая, что труднее китайского и языка-то нет.

– Элементарно. Кисть руки, кисть растения, кисть художественная, кисть ягод. Коса девичья, коса речная, коса для косьбы, коса на каравае, а ещё можно и словеса заплетать в косу. И ещё много чего есть. Вот так. Так что твоему китайскому до нашего русского ещё идти и идти, – Лена, как поняла Стаси, не собиралась хоть в чём-то уступать будущему мужу.

– Ну и ладно. два самых сложных у нас с Леоном в кармане. Он и на гитаре играть учился в музыкальной школе. Всё говорил, что с Китаем у нас будет много непоняток и тёрок, это ему отец говорил его. Ничо такого я, правда, не видел тогда. Русский и китаец – братья навек! Термосы такие красивые появились, бельё китайское несносимое, рубашки, тазы, полотенца. Купить, кстати, надо, пока ещё есть. Нормально всё было. А сейчас что-то не то началось, холодок пробежал после смерти генералиссимуса нашего. Но Леон китайский учит постоянно. Иероглифы ихние. Ты вот знаешь, сколько их штук? – Глеб повернулся к Стаси. Она отрицательно покачала головой.

– Правду говоришь. Никто в мире не знает, сколько их на самом деле есть. Это же картинки такие. Но точно, что больше ста тысяч.

– И что дальше-то было? – Лена нетерпеливо дернула Глеба за рубашку.

– Ничего. Отец его месяца через три вернулся, Леона к тому времени чуть из школы уже не исключили. Всякое было. Курить начал, никто ему – не авторитет и не указ. Подружился, правда, он тут с одним мужиком. Тот раньше до войны каким-то начальником сильно крутым был. С лагерными делами был связан как-то. И тут нужен оказался. Они подружились, да крепко. Помню, вместе картошку варили у Леона дома, то ли Леон его подкармливал, то ли он Леона – не поймёшь. Леон его носками теплыми снабжал, а тот ему свитер свой отдал, дружбу, короче, с ним водил. Вот тот мужик и научил его за себя стоять, пока отец лечился. Замечательный мужик.

–А ты его что, тоже знаешь? – Лена с удивлением посмотрела на Глеба. Ничего такого он ей не рассказывал.

– Да, знаю мельком, приходилось встречаться. – Глеб явно уклонился от ответа. – Так вот, дрался Леон по малейшему поводу и без повода. Девок он просто ненавидел, как класс. Всех их шлюхами обзывал, вот уж он тогда материться научился! Не знаю, кто его этому тут обучал, матом ругаться отборным и художественным, но кто-то талантливый. Что у него на уме было даже не представляю, про мать-то его только ленивый не стебался тогда. Думаю, если бы с ним такое за Периметром случилось – он бы с катушек совсем съехал. А тут все знают друг друга, и всякой шпаны, ну которая совсем на свободе отвязанная шляется, я имею в виду, тут нет. С ним буквально разговаривать боялись. Дерзкий, неуправляемый… Я тоже его старался одного не оставлять, чтобы меньше срывался и не лез на рожон, куда не надо. Ночевал с ним часто в новом доме ихнем. Красота! Сами себе хозяева. Костёр в лесу разведём, палатку маленькую натянем, травы всякой накидаем и половик старый – и смотрим на озеро. Тут недалеко и дом Курчатова был.

– Бедный мальчишка, – вздохнула Стаси. – Это из-за матери он так?

– Из-за предательства. Слава богу, его отец довольно быстро вернулся. Я никогда не видел, чтобы сын с отцом так дружили, как эти. Но к женщинам у него так и остался пунктик. И мать он не простил.

– Так она здесь сейчас? – Стаси посмотрела на Глеба.

– Я же тебе говорила, что Кира Михайловна, его мать, заведующая одним отделом в горздраве? – Лена взглянула на Стаси.

– Здесь. Второй её генерал умер через год от инфаркта. Поговаривали, что орёлик этот стал «нерукопожатым» в среде высоких начальников. Но точно никто ничего не знает. И среди мужиков же есть солидарность? Куда полез, спрашивается? Может и наладилось бы у них ещё? А она вернулась, как будто просто в длительный отпуск скаталась, крупным спецом уже тогда была, разрешили вернуться. Живёт сейчас одна, и поговаривают, что принимает ухаживания пузанчика какого-то вроде. Глупо получилось всё.

– И для чего это ты ей сейчас рассказал? У них между собой и так, черт знает что на палочке, – Лена недовольно смотрела на Глеба.

– А чего не понятно? Я Стаси предупреждаю, что Леон – не простой парень. С ним надо честно и просто. Не надо с ним играть и кокетничать. У него только сверху такой непробиваемый панцирь пофигиста.

– Я с ним не кокетничаю. Совсем. Мы с ним просто товарищи, понимаешь? Товарищи.

– Ладно, товарищ. Пойдём, мы тебя проводим до комнаты, и на боковую пора. Так, Ленок? – Глеб тиснул подругу за талию. – А мы пожениться собрались. Подал рапорт. Как только ответят – так сразу и распишемся. Ага? – он, шутя, обнял невесту. – Но рапорт – это значит, что уже во всеуслышанье мы объявились, что практически мы муж и жена. Без дураков.

– А что, здесь рапорт обязательно подавать? – Стаси удивленно вздернула брови.

– А как же? Здесь же «режим» – главное слово. Но зря такие вещи не задерживают, везде люди. Да и вообще, по-моему, все военные так рапорт подать обязаны. Мало ли что?

Оставшиеся вечера до приезда самого Лео, друзья Лео, тщательно выполняя данное обещание, просто гуляли со Стаси, ели мороженое, пили чай с пирожными и слушали пластинки в комнате Лены. О Леоне больше не было сказано ни слова. В последний вечер отметили Стасин день рождения, купили торт «Лето», сочный бисквит с сиропно-водочной пропиткой и вкуснейшим масляным кремом, из которого были сделаны грибочки и листики для украшения.

Глава 2.Тени сказочных идеалов

Она его так радостно приветствовала, когда увидела его, встречающего её около поликлиники, что со стороны это могло показаться самым радостным событием для неё за весь день.

И он бы так подумал, если бы за несколько дней до этого не был облит ушатом ледяной воды. И ему ещё точно предстояло выслушать от неё всё, что она думает по поводу его вторжения на летучку Петровича. Недобрым взглядом она его тогда проводила. Не очень хорошо, конечно, получилось. Но как-то же ему стену надо было ломать?

–Здравствуй, Лео? Вернулся уже?

– Здравствуй. Как видишь. Как ты тут?

– Так ты же всё уже знаешь от приставленного ко мне соглядатая. Зачем лишний раз спрашивать?

– Сразу и соглядатай. Просто товарищ, чтобы ты тут не заскучала. Вот, держи. Привет тебе из Москвы. Ты о таком спрашивала? – Леон пододвинул к ней стоящий на лавочке объёмный пакет.

– Что это?

– «Рекорд», с выставленными диапазонами. Как договаривались.

– Мы не договаривались. Я просто спросила, не передергивай.

– Я понимаю. Я тебе на день рождения его дарю. Вчера поздно приехал. Не успел вовремя. Пойдём, я донесу, он тяжелый, – Леон взял огромный свёрток подмышку, а второй рукой взял Стаси под локоть.

– Лео, нам с тобой надо поговорить серьёзно.

– Давно пора. Я весь внимание, серьёзная.

– Нет, не здесь.

– Хорошо, как скажешь. У тебя, так у тебя, – он весело улыбнулся.

– Нет, ты невыносим, – она остановилась посреди тротуара.

– Хорошо. Я слушаю твоё предложение, – мимо проходили люди, здоровались, Леон и Стаси механически им отвечали.

– Давай на аллее. Там народу меньше.

– У озера? Хорошо. Но не вдохновляет, честно говоря. Там же охрана везде?

– Ну ладно. Согласна. Тогда давай договоримся здесь, прямо на тротуаре.

– Давай. О чём договоримся-то? – полушепотом и заговорщицки оглядываясь спросил Лео.

– Ты опять смеёшься? А мне не до смеха, Лео. Ты что, не понимаешь, что ты меня компрометируешь. А такие дорогие подарки я не могу принять. Я тебе деньги за него отдам, он мне действительно нужен. Иногда вечером хочется услышать что-нибудь хорошее.

Леон весь как-то страдальчески сморщился: «Стаси, ты что, даже подарка взять не умеешь? Не оскорбив при этом? Это всего-навсего набор каких-то ламп. Я тебя увидел улыбающуюся, обрадовался, как дурак. И ты всё сейчас рушишь своей меркантильностью бабской», – он искренне расстроился.

– Лео! Да спасибо тебе огромное, конечно. Но тут все так смотрят… Пойдём уже скорее, хоть куда.

– Куда? Давай оставим этого монстра уже у тебя в комнате, а потом уже пойдём куда-нибудь. Не таскать же его за собой? Все на меня действительно, как на дурака с балалайкой, смотрят, – они решительно ускорили шаг.

В общежитии Леон учтиво поздоровался с вахтершей, положив перед ней маленькую шоколадку-медальку.

– Молодой человек, только до одиннадцати, прошу не задерживаться долее. А за медальку спасибо. Внучка давно мечтала о такой.

– На здоровье, мамаша. Я недолго. Радио вот налажу, и сразу домой.

У Стаси опять руки начали трястись, ключ перекашивало.

– Дай-ка, я открою. Чего ты нервничаешь-то вечно, я не понимаю? – он быстро открыл дверь и поставил приёмник на стул около двери. – Давай чайник, пока обувь не снял, за водой схожу, надо же его подсоединить, а за это время, пока то да сё, и чайник вскипит, я пить хочу сильно, – схватив чайник, Леон быстро пошел по направлению к кухне.

– И всё-то они тут знают! И везде-то они тут бывали… – возбужденно шептала Стаси, быстро рассовывая некоторые вещицы, лежащие на кровати, по полкам в шкафу. – Хорошо, что и кружки купила, наконец. Так вот и обрастают барахлом незаметно, – она ворчала про себя, она злилась на себя, и она решилась всерьёз положить всему этому конец.

Когда Леон вернулся с полным чайником, в комнате был идеальный порядок, на лице у Стаси тревожно горели глаза несчастной девочки, решившейся отчаянно на первый взрослый женский поступок, на разных концах стола стояли два разноцветных бокала под кипяток. В центре стоял заварочный чайник и конфеты на блюдечке.

«Если бы здесь ещё и тяжело больной бы где-нибудь завалялся для полного комплекта самообороны – не сносить бы мне головы», – хохотнул про себя Леон, но нашел в себе силы не рассмеяться.

– Пока греется, давай я установлю этого, голосистого. Куда ты его планировала поставить?

– Вот сюда. На стул около кровати, чтобы выключать удобно было и утром, и перед сном.

– Понятно. Значит, розетку надо переносить. У кого тут есть дрель и отвертка?

– Ни у кого. Это же женское общежитие? Надо в мужское сходить?

– Ясно. Не надо никуда ходить. Завтра принесу и сделаю нормально, а пока… пока просто проводки протяну, но ты за них не берись. Поняла? Это двести двадцать, как шарахнет! – и с кровати упадешь. О, нет! Не буду-ка я рисковать. Кровать-то железная, замкнет ещё. Пусть на шкафу постоит, со стула дотянешься, помучаешься один день. Слушай теперь свою музыку… Леон повернул ручку и из приёмника сразу полились звуки, пел Козловский.

– О, Боже, как же я тебе благодарна, Лео! Я теперь каждый вечер буду что-нибудь слушать.

– Вот ты всегда так! Не замечала?

– Что я не замечала?

– Что? Ты ещё спрашиваешь? Сначала окатишь меня водой холодной и презрением из-за моей радости, потом отнимешь её. А сама потом радуешься, а мне-то мою уже не вернуть. И что ты за человек такой?

– Ты это про что сейчас?

– Про то, что ты всегда лишаешь меня первозданной радости.

– Не понимаю.

– Да что тут понимать? А помнишь, как ты всю ту кучу тех штуковин, которую мы выменяли за забор, одним движением руки всё тому пацаненку отдала? Я даже этим сокровищам по-настоящему и обрадоваться не успел. Целый день ждал, когда они уже этот забор покрасят, наконец, как моя бабушка мечтала беленький такой заборчик из окна видеть, и не будут мне мешать? – в глазах Леона бегали фосфоресцирующие искры с трудом удерживаемого смеха.

И смех разразился!

Они хохотали до слёз оба, не в силах остановиться. И чем больше их разбирал смех, тем дальше отходило на второй план чувство неловкости. Но стало приходить смущение из-за возникшей теплой близости.

Чайник вскипел вовремя. Стаси насыпала заварку из зелёной жестяной баночки с грузинскими буквами-крючочками на ней и восточным узором. Леон залил заварку кипятком. Стаси накрыла чайник полотенцем.

– Мы с тобой работаем, как одна команда. Ты знала того пацана, которому всё отдала, всё богачество небывалое моё?

– Ну, не только твоё, допустим, а наше. Я же интерес к тебе создавала, заманивала простодушных на пахоту твою, на кисти твои с известкой. Поддалась тогда твоей хищнической натуре. Но только временно, заметь. Этот мальчишка был из очень бедной семьи. Детей куча мала, их отец инвалидом с войны пришел. Ты помнишь, что он тебе сунул за возможность покрасить две доски?

– Нет. А ты, прям, помнишь?

– Помню. Два стручка гороха. Больше у него ничего не было. Я думаю, что ты сделал его счастливым на несколько дней. У него так глазенки заблестели. А его горох ты, между прочим, один слопал.

– Ну, всё! Гореть мне в аду. Комплекс вины тебе удалось в меня втиснуть. А я редко комплексую вообще-то, – Леон пододвинул ей её бокал и налил заварку, а потом кипяток. – На, пей. Торжествуй и воспевай своё великодушие!

– Спасибо. Очень горячий.

– А мы же не торопимся? Или торопимся, Стаси? – Леон был уже серьёзен, даже печален. – Ты о чём со мной хотела серьёзно поговорить? – он мельком взглянул на неё и опустил взгляд на стол, чтобы не видеть её, ставших снова несчастными, глаза. – Давай. Говори.

– Лео, только давай не обижаться, ладно? Я сразу тебе предлагаю искреннюю дружбу вместо твоих нелепых, по-моему, попыток создать совершенно ложное представление об…

– О чём, Стаси? –голос у Лео мгновенно стал жестким и неуступчивым.

– Наверное, ты таким был, когда ты тут оставался один, подростком? Ты всё воспринимаешь в штыки.

– Это, каким-таким я был? И откуда вообще это тебе известно?

– Ой! – Стаси прижала руки к лицу. – Только ты не думай, он это из самых лучших побуждений мне рассказал. И я действительно стала лучше тебя понимать. Эту твою резкость и окончательность.

– Это Глеб, что ли, язык распустил? Я вообще-то его не просил быть моим адвокатом, – Леон был в тихом бешенстве.

Забор Тома Сойера.

– Лео, пожалуйста, пожалуйста не сердись, это я виновата. Мне показали твой дом, когда мы там гуляли, и Глеб просто в восторге от твоего отца. Он его считает корифеем и последним могиканином. И я попросила рассказать мне о Городе. Лена же из этого Города?

– Мы с ней в одной школе учились. Нормальная девушка. А уж она, конечно, обо мне тебе нарассказала? Да?

– Совсем немного, – Стаси растерялась из-за своей оплошности и теперь уже оправдывалась, а не наступала, как намеревалась сначала.

– Зачем тебе у кого-то что-то обо мне спрашивать? Спроси у меня. Тебя интересует, сколько девушек у меня было? Вас всегда это интересует почему-то…

– Кого это «вас»? И… – нет! Это меня совершенно не интересует! Это твоё личное дело. И я не спрашивала о тебе ничего. Совсем ничего. Я думаю, что эти разговоры вообще возникли потому, что ты себя так повёл, я уже начала говорить об этом, а ты меня перебил. Ты неправильно позиционируешь моё отношение к тебе и своё ко мне, я так думаю. Врываешься, как сумасшедший на «летучку», устраиваешь там представление с поцелуями в головку. И я потом отдувайся за тебя.

– И как, интересно, ты за меня отдувалась? – Лео скорчил уморительную гримасу и отхлебнул чай. – Кстати, чай уже можно пить.

– Ты опять меня перебиваешь с этим дурацким чаем? Короче, я предлагаю тебе честную и искреннюю дружбу. Точка. И никаких больше поцелуев.

– А ты раньше с кем-нибудь целовалась? – он ехидно смотрел, как она пьёт этот «дурацкий горячий чай» крупными глотками, чтобы успокоиться.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не имею в виду мамины и бабушкины поцелуи. У тебя парень был в институте?

– В институте, вообще-то учатся, если ты не знаешь!

Нет! Он многое, конечно, мог ожидать услышать и увидеть, но такого цирка Леон, всё-таки, не ожидал ни увидеть, ни услышать.

– Учатся?! А как же студенческие семьи? Их же – тысячи?

– Нет никаких тысяч. У нас было только две на весь курс. И у них были большие квартиры у родителей. А я жила в общежитии, между прочим. Некогда там было глупостями заниматься.

– Глупостями!? Стаси! Да ты, хоть, влюблялась в кого-нибудь, когда-нибудь?

– Разумеется. Что я – не человек что ли? Влюблялась, представь себе, и очень часто.

– И в кого же? В старшекурсников или старшеклассников?

– Нет, – Стаси вдруг весело расхохоталась. – В артистов. Я в них во всех по очереди влюблялась. Фильм посмотрю и влюблюсь. Жить было интересно! – она заливисто смеялась, закрыв лицо руками.

– И в кого из них, особенно? – со странной улыбкой спросил Леон. – Алейников, Кадочников или Стриженов был твоим самым-самым главным кумиром?

– А тебе зачем это знать?

– Хочу понять, какой типаж тебе больше по вкусу? Я ни на кого из них не похожу случайно?

– Ты сам по себе красавЕц.

– Ну! Там характеры такие… из стали и бронзы. Куда уж мне-то?

–У тебя характер тоже – дай боже.

–Тогда не понимаю?

– Чего не понимаешь?

– А чего бы тебе для разнообразия и в меня не влюбиться, раз я соответствую основным запросам? Почему только искренняя и какая там ещё?.. А-а, – честная дружба? – он иронично смотрел на неё, девчонку по сути, и понимал, что, наверное, он был слишком напорист в данном случае, впервые и неожиданно встретившись с этим, практически неуправляемым им, чувством к этой девчонке.

А тут пахло ещё молочной манной кашей.

– Ты вот смеёшься, Лео, а понять не можешь, что у разных людей разное отношение к этому, – Стаси стала вдруг очень серьёзна и даже печальна. – Любовь – это самое главное в жизни человека. И она единственная на всю жизнь бывает, я так думаю. А ты точно по-другому думаешь. Имеешь право. Это твоя жизнь. А моя жизнь – это моя жизнь. Всё просто. Мы разные. Поэтому ты осуществляй свои дерзкие эксперименты без моего участия, пожалуйста. А я буду своё ждать. Вот и всё, что я хотела тебе сказать.