– Потому, что я так чувствую. Видишь, у него тоже есть лицо, и он плачет горько и безутешно. Вот тут у него тёмное пятно, как раз на месте плеши у того. И он похож на того и плечами и размером. Только крупнее. Это «он». Ты, что ли, не видишь?

– Я – не вижу. Но если ты уверена, я рад. Завтра привезём. Ты чего, Стаси?

– Мне плохо, Лео… – Стаси медленно оседала на землю, закрыв глаза на мертвенно-бледном лице.

– Стаси, стой! Ты куда? Что с тобой, Стаси? – Лео, подхватив оседающую на землю жену, растерялся совершенно, она молчала, не реагируя ни на что.

Очнулась она, когда он уже бегом нёс её к машине. Там хоть вода у них была.

– Ну вот, и хорошо. Что с тобой, малыш? Ты глаза не закрывай только, сейчас дома будем, в больнице будем, маленькая моя, – в машине Лео положил её на заднее сиденье и выжал газ до отказа, всю недолгую дорогу он, оглядываясь на жену, нёсся, как угорелый, нажимая на сигнал и распугивая прохожих. Так он ещё ни разу в жизни не пугался и не гнал машину.

В больнице, запустив Лео в приёмный покой с женой на руках, врачи сразу положили Стаси на каталку и увезли, закрыв дверь перед носом испуганного до дрожи в руках Лео. Он метался по этому коридорчику, представляя то одно ужасное предположение, то другое, пока Стаси сама не вышла, с совершенно обескураженным выражением лица:

– Лео, он нас выбрал, понимаешь?

– Кто выбрал? Куда?

– Наш малыш, Лео. Дочка или сын, понимаешь?

– Почему именно дочка или сын?

– А потому, Леончик, что других детей просто не бывает, – засмеялся Вася, провожавший Стаси бережно под руку до приёмного покоя.

– Других детей?

– Лео, мы будем родителями через восемь месяцев примерно! Понимаешь?!

– Стаська! Солнышко ты моё. Лапочка ты моя, – Лео, подняв жену на руки, кружился и хохотал, как безумный.

– Лео! Ты давай поосторожней. У неё и так головокружение. Это пройдёт понемногу. Так что бережно и нежно, и спокойно, никаких волнений. Вечером зайду. Если что, Лену вызывайте. А будущей маме покой и внимание. Витамины и любовь. Всё. Поздравляю! Ну, наконец-то! – суеверно перекрестившись, Вася скрылся за дверью.

Трудно сказать, кто был самым счастливым в этот вечер.

Сергей Дмитриевич ловил каждое движение Стаси, чтобы хоть что-нибудь ей подать, принести. Силычи сидели на скамеечках вокруг мангала торжественные и теперь, прежде чем им войти в дом, тётя Таня выносила им кружку с водой, чтобы они рот после курения полоскали, так как ей показалось, что Стаси сморщилась от табачного дыма возле мангала. У Лео по спине всё время бегали восторженные мурашки и его распирала гордость, что вот теперь он перейдёт из разряда сыновей в разряд отцов и случится это всего через каких-то восемь месяцев.

– Значит, этот малыш запищит тут …

– Да в марте запищит, в марте, сосчитали уже, – рассмеялись Силычи. В аккурат на весну. Это хорошо, тепло уже будет, не простудить бы, всю осень витамины есть будет натуральные, ишь на грядках-то чего напухло у Тани. Всё, Таня, бабкой станешь! – втайне души Силычи мистически были уверены, что это они своими игрушками «младенчика приманили» сюда.

– И чо? Мы давно уж готовы. Козу бы надо завести, чтобы молоко своё было, не магазинное. Вон в сарайке стены утеплить – и вот тебе овчарня. Доить умею. Будем заводить, или как? Или магазинным дитё травить будем? А то в Нахаловке вон козочку молодую продают, огулянную.

Нет, «травить дитё» никто не хотел, разумеется. И скоро в загончике появилась козочка, на что Лео смотрел совершенно изумлёнными глазами, хотя и видал, конечно их, коз этих, в деревне у соседей своей бабушки Александры Фёдоровны, которая молоко для него самого всегда покупала.

Дед не разрешал Сашеньке, как он бабушку называл, ничего поднимать тяжелее кастрюльки с супом. Бабушка и в деревенском доме всегда ходила строго и по старинному одетая в платья, затянутые широким поясом, как и в городе. Зарплаты деда, большого начальника, вполне хватало на скромные нужды их городской, а летом деревенской, дачной жизни с привлечением помощницы по дому.

Дядя Митя легко снял «козье изумление» Лео, сказав, что он сам накосит и насушит сена за оставшийся летний месяц.

– Эх и-и-и! Я на двух коров накашивал, и то ничего. А на эту-то тваринку маленькую – делать нечего!

Вскоре всё вокруг домов было обкошено и смётано в небольшой стожок.

– Этого заглаза хватит! – уверенно сказал дядя Митя, повесив в сараечке, невесть откуда взявшуюся литовку. К сентябрю и сарай оббили досками и кошмой изнутри, чтобы сухо и тепло было животине.

Если вдуматься, то станет очевидным, что это извечное стремление русского человека к своему хозяйству надёжно защищало наш народ в самые лихие годы. Оно жило и живёт в крови тех, чьи предки жили своей землёй, своей скотинкой. И когда приходилось или приходится что-то такое делать, в руках мужиков, откуда ни возьмись, появляется умная ловкая рачительная сила прирождённого хозяина.

Дед, как помнилось Лео, тоже иногда брался за что-нибудь в доме отвлекаясь от рабочих забот. Сам, утопая в куче душистых стружек, мастерил скамейки, табуретки, ставил красивый, по эскизу Сашеньки своей, заборчик, который Лео потом специально «восхитительно вкусно» красил, и за удовольствие тоже «вкусно» махнуть кистью несколько раз, нагло обирал восхищённых пацанов на всякие безделушки, ровно так же, как оборотистый Том Сойер.

В конце концов, все успокоились, что и ребёнка, и мать будет чем «натуральным и настоящим», кормить и поить, а тётя Таня стала вынашивать коварный план завести курочек, или даже…

Но смех мужчин её прыть остановил.

Они были уже не крестьяне, это в них оставалось только, как ностальгия по временам, давно минувшим. Генералами уже они были с тысячами людей под началом, если всё сосчитать.

На козе решили остановиться.

Счастливую и сакральную новость все решили особо не разглашать и ничем не выдавать до поры до времени. На этом строго настаивала тётя Таня: «Не дай бог сглазите! Тьфу-тьфу! Молчок, рот на замок! Они в тишине-то лучше растут, без лишних-то глаз до поры. И ничего мне тут чтобы не покупали заранее! Вот родится – всё в один день купите!»

Но, как бы там ни было, а жизнь в доме изменилась. Всё было наполнено ожиданием чуда появления нового человечка. Его присутствие невидимое, но вполне вещественное, ощущалось всеми, как будто маленький ангел летал повсюду, взмахивая своими нежными крылышками. Глаза Стаси сияли счастьем. Она трепетно прислушивалась ко всему, что в ней происходит и тщательно выполняла все предписания Василия Петровича, который свободными вечерами плотно засел за курс акушерства и гинекологии, который основательно подзабыл. А тут – такое!

Дядя Митя быстренько смастерил низенький столик с ножками, который удобно вставал на кровати перед Стаси, чтобы ставить на него завтрак. Это появилось, как только у Стаси появились первые признаки токсикоза по утрам. Теперь завтрак будущей мамочке подавался в постель, и Лео педантично исполнял все указания Васи по уходу за беременной. По вечерам он прогуливал Стаси по тропинкам парка и вдоль берега, насыщая «организм ребёнка» кислородом.

– Ну что вы все вокруг меня трясётесь? – смеялась Стаси. – Беременность – это не болезнь. Это нормальный физиологический процесс. Не я первая – не я последняя.

– А у нас – самая первая! И единственная! – резонно парировали Лео и отец, продолжая всемерно опекать будущую мамочку.

Сентябрь неумолимо надвигался, в кронах деревьев появились первые робкие золотинки, и повсюду в воздухе залетали блестевшие на солнце паутинки. По улицам то тут, то там, важные и гордые будущие первоклассники тащили из магазинов портфели набитые учебниками, тетрадями и пеналами.

– Скоро и наш так же будет, – мечтательно говорил Лео.

– Не скоро, Лео. Ещё целых семь месяцев и потом семь лет. И знаешь, я за эти месяцы стану веснушчатой, и губы у меня распухнут.

– А это ещё почему? – удивился её муж, который никогда до этого не обращал особого внимания ни на детей, ни на будущих мам, тяжело и неторопливо, как нагруженные баржи, проплывающих иногда мимо.

– Метаболизм меняется. И отёки возможны. А может быть и не будет ничего. У всех по-разному проходит это время, – Стаси «сознательно» гуляла и глубоко дышала.

– А я в днях считаю. Сегодня осталось всего двести двенадцать дней. А завтра останется уже двести одиннадцать. А послезавтра двести десять. Да, кстати, солнышко, меня наверное дней на десять в командировку отправят. Праздники же скоро. Юбилей .Но это каждый год проводят инструкции и новые всякие правила вводят накануне. В прошлом году Глеб ездил, а в этом – моя очередь. Уже предупредили.

– Когда? – Стаси сразу стало грустно. – Я просто ненавижу твои командировки. Наверное я – эгоистка, да?

– Я и сам их ненавижу. Но помнишь, как в позапрошлом году папа и ты время провели? Я просто обалдел от моей Йони, когда приехал! А тут всего дней семь-десять. Пролетят и не заметим. Что тебе привезти из Москвы?

– Ничего. Только себя, Лео. И побыстрее, пожалуйста, я так не люблю твои отлучки, и всегда считаю часы. Дура? Да?

– Это-то я не забуду. И никакая ты у меня не дура, а сладкая моя лапочка с лопушком моим сладеньким пушистым, – рассмеялся Лео, обнимая жену. – Меня теперь тут такой магнитик тянет – как верёвочка, прям. Знаешь, я тут слышал, что нам скоро разрешат в отпуски выезжать. И куда мы с тобой поедем прежде всего? На море?

– Лео! Ну, какое море? Я маму уже два года не видела. И внука или внучку надо же будет с бабушкой познакомить? Тебе хорошо, ты тут со своими каждый день видишься, поэтому и не скучаешь. А я скучаю. Кстати, вчера я с твоей мамой нос к носу встретилась. Она так внимательно на меня смотрела. Мне кажется, что раньше она даже избегала со мной встречаться. Отворачивалась, когда мы оказывались рядом. Так, кивнёт головой в ответ на моё «здрасти».

– Ну и пусть, – Лео сердито стеганул прутиком по кустам. – Сама виновата. Променяла нас на очередного генерала. Вот и пусть живёт подальше. Вообще не понимаю, зачем она приехала сюда. А почему вы нос к носу встретились?

– Совещание было. Тоже насчёт праздника. Накануне мы будем должны провести в отведённых нам участках профилактические работы по обучению персонала защите от возможной ядерной войны себя и окружающих.

– И как же это будет происходить? – Лео усмехнулся.

– Если не прямое попадание – то необходима защита от пыли и проникающей радиации. Профилактические процедуры санитарной обработки поверхностей и своего организма. А если прямое, – то заранее надо придумать и выучить песню, которую будем петь хором, поднимаясь к небесам, – Стаси задумчиво подняла лицо к солнечному теплу последнего августовского месяца.

– Ну и юмор у тебя, Стасичка. Тьфу-тьфу! – Лео сплюнул. – Не будет теперь никакого прямого. Всё. Больше они к нашим границам не подлетят, – на минуту Лео о чём-то задумался, недовольно морщась, как от зубной боли, – ну меньше будут летать во всяком случае, наверное.

– А они летают по-прежнему?

– А ты откуда знаешь, что они летают?

– Читала, в твоих журналах, поняла, что у них самолёты летают гораздо выше наших. Значит могут легко пролетать через Северный полюс, где у нас и аэродромов-то нет. И наши их не могут достать.

– Ничего. И мы теперь самолёты построим, какие надо. Главное, что у нас наша РДС есть уже.

– Лео, а что значит это самое РДС?

– Это просто. Обозначает, что эту штучку «Россия Делает Сама». В их газетах писали, что это мы на Новой Земле взорвали бомбу огромной мощности. Ну и пусть думают. Ладно, не думай ни о чём. Все эти вопросы решаются. Прямо сейчас решаются. Давай о нас поговорим. И куда тебя направили? В какое-такое подразделение? Давай к нам. Бурова учить будешь. Он со всем удовольствием обучаться у тебя будет. Всё время про тебя вспоминает, как речь о врачах зайдёт.

– Не знаю пока, куда меня направят. Может быть даже и не в одно место. Через неделю всем нам выдадут чемоданчик с приспособлениями и препаратами для обучения. Тоже курс рассчитан на семь-десять дней.

– А реально это поможет, Стаси? Если не прямое? Я не думаю, что поможет. Хиросиму и Нагасаки снесло под корень на двадцать километров в диаметре.

– Но и там же люди выжили. Только нам мало что известно о том, что там происходило, и как спаслись некоторые. Почему спаслись? Ведь всю первую неделю там был практически смертельный уровень радиации? Это потом через неделю всё разнесло ветром на такой высоте. Америкосы всё это скрывают и взяли всё под свой контроль, все исследования. Сами разбабахали всё, и теперь тщательно изучают, – Стаси была задумчива. – Этих материалов сейчас так не хватает, чтобы разрабатывать методы спасения. Кое-что известно, конечно. Насколько я понимаю в этой атомной тематике, атомный реактор остановить нельзя никак? И никогда?

– Ну почему же? Лет через сто остановится.

– Ну вот я и говорю, что никогда. Для нас – никогда. То есть, атом теперь навсегда с нами, хотим мы этого или не хотим. Мы создали страшную штуку, Лео, я имею в виду всё человечество в общем. И мы свою лепту внесли, чтобы не сбросили на нас что-то такое же. Сегодня только страх одних перед другими остановил войну. Мы остановили. Но, что такое сам атом значит для человеческой цивилизации, мы ещё мало пока знаем. Исследуем всё наощупь, из опыта. Данные такие противоречивые. Организмы у всех разные, попали под облучение вместе, а результаты анализов совершенно разные. Тут столько открытий предстоит сделать! И их необходимо сделать, как можно быстрее, чтобы научиться спасать людей. Когда-нибудь обязательно научимся. Обязательно. Нет критериев точных. А профилактические эти курсы… Ну, лучше хоть что-то, чем ничего. Самое простое каждый должен знать, – Стаси сморщилась, глядя на солнце. – Оттуда тоже страшенная радиация идёт. Но мы защищены магнитным полем земли. Природа нам подскажет, я уверена, что освоим мы всё это со временем.

– Ладно. Главное, что ты у нас всё знаешь и нас спасёшь, – Лео шутя поднял её на руки, ему нравилось чувствовать её тяжесть, как что-то очень своё, милое и тяжёленькое, и ему казалось, что она с каждым днём становится чуточку тяжелее.

Но вопросы Стаси летают ли америкосы через нашу территорию, очень уязвил Лео в глубине души. Не мог он ничем защитить свою лапочку и будущего ребёнка от наглого и вызывающего бравирования их машин безнаказанно пролетающих над территорией страны практически постоянно.

Глава14. Если бы все слышали

своего ангела

Кире Михайловне Стаси понравилась. Даже очень понравилась. Девушка не прятала глаз, смотрела прямо и спокойно поздоровалась. Им друг друга так и не представили, но обе хорошо знали, кто есть кто.

На совещании Кира Михайловна наблюдала за Стаси, как она сидит, как записывает что-то, как слушает – и ей всё нравилось. Ни к чему она не могла предъявить претензий. Внимательная, серьёзная и сосредоточенная девочка. Да, такая может запасть в душу, за такую можно пойти на многое. Но откуда эти сведения, что её сын чуть ли не загубил от ревности человека?

Кира Михайловна в своей жизни повидала многих людей, и в молодости испытывала много раз буквально потрясения, обманувшись в очередной раз в ком-то близком, казавшимся всем достойным человеке. А потом в её жизни полковника медицинской службы, военврача первого ранга была война, которую она провела почти всю, с первых и до последних дней в вагонах санитарных эшелонов начальником таких поездов. Поэтому она уже ничему особенно не удивлялась, а просто с любопытством изучала очередной человеческий экземпляр, встретившийся ей.

И как такая, умная с виду девушка могла создать такую двусмысленную и скандальную ситуацию вокруг её сына? Узнавать напрямую у Лёдика, как она называла сына, справедливость обвинений в адрес его жены, которые принесла ей сердобольная, сочувственно охающая Галина Григорьевна несколькими неделями ранее, Кира Михайловна не считала возможным и объективным. Да и не стал бы он, при его вспыльчивости и гордости, говорить с кем бы то ни было, в том числе и с ней, его родной матерью, о своей жене.

О случае в столовой Кире Михайловне донесли в тот же день. Такие новости всегда с охотой доносятся до лиц заинтересованных, а потом транслируются эффекты от произведённого впечатления. Сама она в столовую никогда не ходила, предпочитая обедать принесённым с собой на работу из дома самым простым бутербродным завтраком или обедом.

А история, со слов обо всём на свете осведомлённой Галины Григорьевны, выходила недостойная и прескверная. Галина Григорьевна издавна занималась в горисполкоме делами хозяйственными, снабженческими и распределительными и, так или иначе, по работе, в так называемые «подписные дни», им приходилось встречаться. Две матери двух взрослых детей, вращающихся в одной кампании знали и друг о друге, и о тех верёвочках и нитях, которыми молодость связывала всех бывших одноклассников, одноклассниц и их приятелей. Кира Михайловна только случайно и мельком, но при этом достаточно пристрастно наблюдала за сыном, который так и не простил ей измену отцу. А Галина Григорьевна была первой поверенной у своей дочери, что, конечно, делало ей честь, как матери.

И тот факт, что Лёдик оказывал Вете некоторое внимание, если это можно было так назвать, ни для одной из матерей не составляло тайны. Только, видя сына в этой кампании, Кира Михайловна совсем не была уверена, что Вета – это объект его внимания и привязанности. Скорее Вета была той девушкой, постоянное пристальное внимание которой вызывало на лице Лёдика чаще досаду, чем удовольствие, и даже утомляла его. С любимой девушкой так не язвят и не обрывают её на полуслове, что Кира Михайловна не раз успевала заметить, бывая где-то рядом с их кампанией в кинотеатре, в театре и доме культуры. Ничего против Веты Кира Михайловна, собственно, не имела, учитывая, что характер её любимого сына мог выдержать только ангел. Вета выдерживала, раз за разом надувая губы, но неизменно снова и снова, что было совершенно непонятно самой Кире Михайловне, как женщине, возвращалась к обидевшему её парню.

Киру Михайловну несколько настораживала только фигура Ветиной матери, поскольку схожесть в этом у них, несмотря на разницу в возрасте, естественно, была. Свою пышную фигуру Галина Григорьевна оправдывала тем, что Шехерезада, любимая жена некоего царя, по мнению Киры Михайловны однозначно царя-параноика, на обложке известной книги сказок «Тысяча и одна ночь» в подарочном издании, была изображена художником со станом восточной вазы – с очень узким горлышком-талией и очень объёмным кувшином. И Галина Григорьевна, опираясь на вкус художника иллюстратора, везде восторженно приводила Шехерезаду в пример, как истинную классическую женственную модель восточной женщины. Тогда не принято было говорить о своих национальных корнях, но втайне Галина Григорьевна очень гордилась своей восточной кровью, не зная, что с огромной вероятностью она происходит от обычных аборигенов Африки, возможных предков всех родственных семитских народов, готтентотов, у которых такие формы женских тел были в обычае, и это нашло отражение в древних фигурках их глиняных Венер.

Неизвестно, кто и когда уловил созвучие, но заглаза Галину Григорьевну звали «Четырёхзадой Шехерезадой». У Веты талия тоже была слишком тонкой. Но о вкусах сына Кира Михайловна не могла с ним говорить.

Она с ним вообще не очень могла говорить.

А он не хотел этого совсем.

И это повелось у них очень давно.

Разговорчивая и услужливая Галина Григорьевна была склонна часами говорить об «их» детях, то и дело ненароком объединяя их в одно целое.

Кира Михайловна, всю жизнь выполнявшая свою работу с личной психологической установкой красивой и элегантной рабочей лошади, абсолютно не устающей и ответственной до последней запятой, терпеть не могла в подчинённых, и в окружающих в том числе, праздной болтовни и суесловия. Поэтому сладкоречивый поток слов о «наших детях» Кира Михайловна частенько прерывала сухим: «Вы меня извините, но у меня срочное дело. Встретимся в следующий подписной день, может быть, тогда у меня времени будет побольше, а сейчас – никак не могу. Удачи и до встречи».

Галина Григорьевна смертельно обижалась, но проглатывала этакий комок высокомерия, тщась в душе когда-нибудь взять реванш, будучи уже тёщей Леонарду Воротову и сватьей этой гордячке, так и не сменившей фамилии Воротова, даром, что за двумя генералами успела замужем побывать за пять лет.

Капитан, который был замечен в оказании страстного внимания жене Леонарда Воротова, неизвестно каким образом, но точно, что с подачи сына Киры Михайловны, был разжалован из капитанов чуть ли не в рядовые за свою любовь к чужой жене.

И это Галина Григорьевна знала точно, поскольку и к делам хозяйственным в прилегающих к периметру воинских частях некоторое отношение имела.

Раньше она подолгу общалась с красавчиком капитаном, надеясь взять реванш и утереть нос этому выскочке Воротову и этой прощелыжке деревенской, отбившей у дочери хорошую партию. А после скандала капитану вход в периметр был заказан. Вета рыдала в подушку и слала проклятия всем Воротовым подряд. Но Галина Григорьевна была гораздо умнее своей дочери и знала, что у талантливых людей есть много вариантов для разворота ситуации в свою пользу, ну, или, по крайней мере, для достойного отмщения. И зацепочка тут была! Ведь всем известно, что «дыму без огня не бывает», «клевещите, клевещите, что-нибудь да останется», и «если сучка не захочет, кобель, как известно, промахнётся».

А разве промахнувшихся кобелей так жестоко наказывают?

Вот такая информация скомканным грязным куском, брошенным в неё, застряла в голове Киры Михайловны.

Сказать, что Кира Михайловна доверяла Галине Григорьевне, было бы большим преувеличением. Но и оставлять это дело неразрешённым тоже было нельзя с этической точки мировоззрения Киры Михайловны. Она приняла Соломоново решение. Стаси приказом по горздравотделу, наряду со всеми прочими врачами, направлявшимися на профилактику повышения знаний и навыков в делах гражданской обороны сотрудников самых различных подразделений, которые происходили постоянно и периодически, была распределена в ту самую часть, где остался работать, потерявший, якобы из-за своей любви к ней, все офицерские звёздочки на погонах, влюблённый в Анастасию Павловну Воротову бывший капитан. И он, похожий когда-то на карточного валета с восточными карими глазами, по словам Галины Григорьевны был теперь на грани самоубийства и отчаяния.

Такого неопределённого соседства Стаси с её сыном, грозящего в любой момент непредсказуемыми последствиями для Лёдика, прежде всего, Кира Михайловна без выяснения точной сути дела оставить не могла.

Но прежде Кира Михайловна вызвала к себе на приватную беседу, работавшую в той же части фельдшера Рогачёву Веру Семёновну. Люди тогда были наивными и очень часто крайне доверчивыми, и исполнительными до самозабвенности, особенно, если просьбы касались старинных друзей по испытаниям, выпавшим на их общую военную долю.

Для точного выполнения поставленной задачи, Вера Семёновна завела зелёную тетрадку, разлиновала и подписала, чтобы не спутать: «Дело В и С».

И все те дни, которые Стаси вместе с данными ей в подчинение двумя смешными, преданно смотревшими ей в глаза мальчишками-новобранцами, друзьями неразлей-вода из какого-то одного из многочисленных детских домов, таскавшими за ней чемоданы с наглядными пособиями, переходила из одного взвода в другой и проводила там занятия, бдительная и ответственная Вера Семёновна, вздыхая и совестясь, подробно записывала по часам дислокацию объекта В(Воротову – врача радиолога) и объекта С (Скопичева – гражданского служащего в хозяйственной части).

К некоторому неясному сожалению по поводу напрасных целей Киры Михайловны, и большому облегчению для себя лично, Вера Семёновна ничего интересного сообщить Кире Михайловне не смогла. Эти два объекта, как две одно зарядные магнитные частицы, резко отталкивались друг от друга, когда им пришлось три раза встретиться на дорожке. Особенно резко отбегал объект С. А объект В, окруженный своими ординарцами с чемоданами, шёл прямо, не сворачивая и не уступая дороги, как маленькая боевая единица.

По окончании курсов в субботу двадцать восьмого сентября Стаси должна была вернуться в понедельник тридцатого сентября к своим непосредственным делам в Городе.

Зелёная тетрадка легла на стол Киры Михайловны с подробными устными разъяснениями, что объект В – прелестная девочка и умничка, прекрасно разбирающаяся в своём деле врач и добрейший человек, к которому невозможно не испытывать симпатии. И Вера Семёновна в полной мере испытывала к Анастасии Павловне сильную симпатию по истечению даже краткого срока пребывания той в их строительной части и конкретной «дислокации на время перерывов в местном фельдшерском пункте». За неделю обе женщины сдружились, решив, что и в Городе они продолжат дружбу, тем более, что Вера Семёновна прекрасно знала тётю Таню.

Знакомы они были поневоле. Могилы мужа тёти Тани и дочери Веры Семёновны были рядышком на кладбище в Берёзовой Роще, там и встречались они по дням поминальным. Тётя Таня обычно приходила одна, Вася всегда приходил тоже один к отцу, чтобы поговорить с ним по-мужски. А Вера Семёновна приходила с младшим из трёх внуков, непоседливым Сенькой, который остался после смерти дочери вместе со старшими братишками на руках у отца – зятя Веры Семёновны и, разумеется, у неё. Как мужчине-то одному с такой оравой управиться?

А злополучная и бесполезная тетрадочка, с педантично повторяющейся записью: «Объекты не встречалися». И только два раза: « Повстречалися, но С завернул за угол и там стоял, покамесьть объект В не прошла, куда ей и было положено по расписанию», – породила у Киры Михайловны вопросы к Галине Григорьевне.

Но прежде, чем задавать вопросы посторонним, Кира Михайловна решила выяснить у одного, точно осведомлённого человека ситуацию с поведением сына. У его отца.

– А с чего это ты, Кира, вдруг такие вопросы мне задаёшь? Спроси сама у Лео. Скоро приедет, – Сергей Дмитриевич отвечал бывшей жене, закрыв дверь и предварительно отключив параллельный провод, чтобы Стаси, не дай Бог, не услышала таких вопросов.

– А где Лёдик?

– Из Москвы сегодня ждали. Да что-то задерживается. Греч сказал, что с сюрпризом вернётся. Теперь только в понедельник, если вчера выехал, или во вторник, если сегодня. Но телеграммы не было А насчёт Стаси, ты даже думать ничего такого «не моги», как говориться. Это колокольчик серебряный с абсолютно чистым звуком. Лео повезло.

– Да я только рада буду, если ты опять не ошибаешься.

– То есть? Что ты хочешь сказать? Я не понимаю, Кира?

– Что? А то я тебе хочу сказать, Серёжа, что ты и меня когда-то колокольчиком звал. Забыл?

– Не забыл. Но это разные вещи. И потом, когда-то так и было. Был в моей жизни колокольчик. Всё, Кира, меня к ужину зовёт наш колокольчик. Удачи тебе.

Он всегда желал ей удачи, когда они изредка говорили по телефону. При встрече где-то в толпе, они встречались глазами и даже здоровались, слегка кивнув издали головой. А потом искали случая получше рассмотреть своего бывшего супруга тайком.

Посторонним, наблюдающим за такими, всегда кажется, что в таких разведённых жизнью парах, снова оказавшихся в одном обществе, всегда присутствует интерес понять, что же с его бывшей половиной за это время произошло? И кто, и что выиграл в том споре, или неурядице, разведшими их в разные стороны?

Судя по сложившейся шахматной партии их жизни, лично сам Сергей Дмитриевич не видел иного вывода, кроме, как «пат». Причём с обеих сторон.

И в этот раз трубку на том конце раздраженно бросили. Как всегда.

Утро 29 сентября занималось ясным и непривычно тёплым, опять пахнуло почти летним теплом.

В кухне Стаси заварила любимый их какао со сливками, и они растягивали удовольствие воскресного дня, проглатывая «диетический» омлет с ветчиной. Перед Стаси стояла тарелочка с обязательным теперь творогом.

– Пап? А что Юрий Михайлович сказал? Почему Лео задерживается? Теперь он же только во вторник сможет приехать?

– Темнит что-то. Но обещает приятный сюрприз.

– Пап, ну что может быть приятнее его самого? У меня сегодня абсолютно свободный день. Тётя Таня зовёт помидорчики солить в бочке. Говорит, что так они получаются такими ядрёными, что даже язык щиплют. У моей бабушки тоже такие получались.

– Ну конечно, давай. Может быть, что-то помочь надо?

– Да нет. Дядя Митя уже ей каменюгу приготовил, голыш гладкий, чтобы бочки бутить, он же и в костре жарить этот камень будет. Лишь бы не треснул. Тётя Таня грозится и капусту в кочанах посолить? Тоже вкусно. Ты ел?

– Нет. Слыхал, но не пробовал. Моя матушка этими делами не занималась. Раньше у нас прислуга была, когда отец был директором завода. А недавно сердце у него не выдержало. Третий инфаркт. Правда, он был молодцом. Не сдавался. Он немного до тебя не дожил.

– Папа, а я его хорошо помню, И Александру Фёдоровну тоже помню, конечно. Он на машине приезжал всегда.

– Его привозили, доченька. Он сам и машину-то не умел водить. Некогда ему было этим заниматься. Другим голова забита до отказа. Директоры – тема особая. Я это и на тутошних уже всё прочувствовал. Хороший директор долго не живёт. У моего отца было три инфаркта. А я им и помочь ничем не мог. С ног до головы засекречен. Кое-как Лео вывез сюда в сорок шестом успел. Потом уже стало свободнее с переводами денег хотя бы.

– А сейчас твоя мама живёт в городе, как я поняла?

– Зимой в городе. А летом рядом с твоими. Вот же как судьба нас свела! А давай вечером пойдём на футбол сегодня? Сегодня же «Красная звезда» с «Динамо « играют. Уже финал. И воздухом подышим и настроение поднимем. Силычи идут.

– Ну в принципе – почему нет? Только ты пиво пить не будешь после матча.

– Не буду. Только рюмку конька дома.

– Рюмку коньяка дома можно. Ой, кто-то звонит, – Стаси подошла к телефону, и уже по нескольким словам отец понял, что что-то у неё случилось.

– Что случилось, дочура?

– Да ничего особенного. Вера Семёновна, это та фельдшер в части, которая меня пирожками там кормила и всюду за мной следила, чтобы не дай бог, меня там кто не обидел – помнишь, я рассказывала тебе?

– Помню. И что ей надо?