– Ну вот. Всё остыло, гадство. Девчонки, вы мне обед не подогреете по-быстрому? Замёрз я что-то, – задорно крикнул Лео раздатчицам, которые охотно взяли у него тарелки с остывшей едой и поставили их в духовой шкаф.

Стаси молчала. А Лео только мягко погладил её по голове и уткнулся в волосы: «Всё нормально, малыш. Больше он сюда ездить на обед не будет. У них там хорошо кормят. Ну, что ты молчишь?»

– Лео, я тоже больше сюда ходить не буду. Мне очень стыдно за всё это. Спектакль дурного тона.

– А разве я задал тон этому спектаклю? И разве я не должен был сделать то, что сделал? Я должен был просто так отпустить негодяя, который нагло положил глаз на мою жену? А жена молчала и ничего мне говорила об этом петухе набриолиненом. И что я должен был думать, когда уже раз в пятый вижу его тут, восседающим рядом с тобой? Правда, раньше он сразу сматывался, увидев меня. А тут нате-ка вам! Совсем оборзел, скотина. Ну, а со скотами – по-скотски. Как иначе-то, Стаси?

– Со скотами – да. А со мной?

– А что «с тобой»? Всё нормально. Я просто отстоял твою и свою честь.

– Лео, для начала ты сумел скомпрометировать меня своим глупейшим вопросом, не помешал ли ты нам? Ты сразу поставил меня на одну доску с ним, а себя на другую. И этот тип мгновенно этим воспользовался. Это человек с больной психикой скорее всего. А ты повёлся. Он назойливо уже несколько раз предлагал мне дружбу. И каждый раз я спокойно возвращала его в его скотское стойло. А сегодня он спровоцировал скандал на всю Европу, воспользовавшись твоим изначальным раздражением. Вот и всё.

– Несколько раз?! И ты мне ничего не говорила? – в этот момент услужливые работницы, восхищённые действиями Леона Воротова, принесли ему подогретые тарелки. – Спасибо девушки. Спасли мою котлету, – Лео ласково и расслабленно улыбнулся двум раскрасневшимся девахам из раздаточной команды.

– А почему ты им так улыбаешься, как будто бы меня тут совсем нет? – вдруг тихо спросила его Стаси.

– Как улыбаюсь? Нормально я улыбаюсь. И про театры с незнакомыми мне девушками разговоры не веду. И ничего не обещаю, между прочим, никому.

– Лео… Нет, я лучше промолчу. Ешь, пока горячее. А то снова придётся просить этих милых девушек подогреть тебе тарелки.

Остатки обеда прошли в гробовой тишине. При расставании около крыльца поликлиники Стаси случайно или не случайно, но уклонилась от его обычного поцелуя и не исправилась, как обычно, смеясь и наклоняя мужа к себе.

– Хм. Я же ещё и виноват. Надо было этому козлу ваще руку сломать. Не будет он «больше»… Конечно не будет. Второй раз я его совсем придушу, и уже не шутя. Но почему она мне ничего не сказала, если чувствовала в нём опасность? Я для неё не защита? Может, я уже и не совсем муж? Измена не только та, которая происходит в постели, главная измена всегда происходит в мозгу, – и чем дольше так рассуждал Лео, тем больше он себя накручивал, не желая признавать, что Стаси была права, что он первым задал тон общения с этим мерзавцем в столовой.

Стаси запаздывала к ужину. Отец уже раза три смотрел на часы: «Что-то Стаси сегодня задерживается? Ничего не говорила? Дежурство, может, какое?»

Лео в ответ только неопределённо пожимал плечами. Он и сам уже беспокоился отсутствием жены. За окном падал снег крупными хлопьями, кружившимися в волшебном танце на тёмно-синем фоне неба под яркими уличным фонарями.

–Я уже звонил в поликлинику, давно оттуда ушла. Что за идиотская привычка не предупреждать о своих посиделках за рюмкой чая? Наверняка где-нибудь в кафе сидят, отмечая чей-нибудь праздник. А на меня ей наплевать, получается.

– Лео, может быть, другие дела просто?

– Какие ещё дела могут быть в одиннадцатом часу ночи? И куда идти её встречать? Я уже замёрз ходить тут от дома и до парка.

– Лео, ну чего ты кипятишься? Тут город-то? Фиг да ничего. Это в Москве страшно в этих проходных дворах. Может, внезапное дежурство какое? Васе звонил?

– Нет у неё никакого дежурства. Звонил. Васи дома нет. Тётя Таня говорила, что у него там дело какое-то срочное, просил не беспокоить.

– Лео? Уж не ревнуешь ли ты её?

– И что?

– Ничего. Оскорбительно это для Стаси. Только и всего.

– Ха! Вон, полюбуйся!

Под фонарями на КПП появилась фигурка Стаси, котору под руку поддерживал военный в высокой папахе, несший в руке авоську с продуктами. Под фонарём они остановились, военный поднёс руку Стаси к губам, за снегом это было видно лишь смутно, а потом отдал ей сетку в руки, отдал честь и удалился.

– И кто это, хотел бы я знать? – и Лео почти удовлетворённо подумал, что правильно он этого красноклювого косоглазого Аиста повернул, и совсем не случайно она от него отвернулась на крыльце!

– Это? – отец внимательно пригляделся к фигурам под фонарём. Это генерал Васюков, судя по машине. Беда у него. Жена болеет.

– Васюков? Пётр Данилович? Похож. Пойду, котлеты разогрею по-быстрому.

Стаси вошла в дом вся запорошённая снегом. Так выглядят люди, которые долго гуляли под мягким снегопадом.

– Ты где была, Стаси? – стряхивая с воротника её шубки прилипший снег, спросил Лео.

– Прогулялась немного по улице. Надо было с мужем пациентки поговорить. Операцию мы сегодня делали. Я была вторым ассистентом у Василия Петровича. Давно хотела посмотреть такую операцию. Голова что-то разболелась, – тихо и как-то опустошённо отвечала она, стягивая бурки с ног, упираясь носком в пятки.

– Удачно операция прошла? Генерал сам не свой ходит, – Сергей Дмитриевич аккуратно отставил бурки ближе к батарее.

– Скорее всего – удачно. Опухоль похожа на доброкачественную, так Василий Петрович говорит. Нужен анализ.

– У меня цитрамон от головы есть, дочка. Сейчас принесу. А давление ты меряла? – заботливо спрашивал отец, третий раз ставя греться электрический чайник. – Видишь, какая метель расходится. У меня тоже голова побаливает, как и всегда на снег.

– Нормально всё, папа. Просто день трудный выдался. Ты разбери там, пожалуйста, авоську, пап? Отоварилась в магазине, вкусняшками всякими для настроения, а тут на операцию пригласили, – Стаси обеими руками держала бокал с чаем, уперевшись в него взглядом и согревая ледяные пальцы.

– Есть будешь? Мы тут котлеты твои разогрели, – неуверенно спросил Лео.

– Нет. Спасибо. И я в обед уже съела котлеты. До сих пор есть не хочется. Мне бы лечь поспать, – полу утвердительно сказала Стаси, допивая чай.– Мёрзну что-то.

– Ты не заболела случаем, доченька?

– Да нет, па. Просто надо этот день переспать, – Стаси на мгновение прислонилась к отцу и тут же, как бы боясь его потревожить, отшатнулась. – Спокойной ночи, папа.

– Лео, что случилось, сын? – отец, прислонясь лбом к холодному стеклу, вперился в летящую за окном метель, которая стремительными чертами пролетавшего снега чертила за окном сплошное снежное неистовство.

– Ничего, просто устала, наверное, – Лео медленно и тщательно мыл посуду у раковины, не поворачиваясь к отцу.

– Сын, ты себя-то слышишь? Не надо мне врать. Я же не лезу в ваши дела? Просто помни, что у Стаси тут, кроме тебя, да меня немного, и нет никого. Никого. Понимаешь? Ты один за неё в ответе за всё. Один. Я её такой ни разу ещё не видел. Глаза безжизненные, подведённые. И руки, как лёд. Очень ей плохо. Совсем.

– Не волнуйся, па. Мы разберёмся, – Лео остервенелыми рывками вытер руки и вышел из кухни.

Стаси лежала в постели, закутавшись в старый пуховый мамин шарф, привезённый ею ещё из дома, как бы прижимаясь к домашнему надежному и верному теплу матери. Лео сел рядом. Сегодняшний инцидент рвал его на части тоже, но зачем устраивать трагедию и испытывать почти полуобморок, он не понимал.

– Стаси, может, тебя ещё одним одеялом укрыть? – рука Стаси, к которой он слегка прикоснулся была действительно ледяной.

– Ничего не надо. Просто мне надо уснуть, и я согреюсь. Спокойной ночи.

– Стаси, но нельзя же засыпать с такой тяжестью на сердце. Давай поговорим? – в Лео боролись несколько чувств. Его бесило и это тяжёлое и безучастное молчание жены, и это тягостное понимание, что отец всё почувствовал, а может и осведомлён обо всём, осведомителей тут всегда хватало. И чувство уязвлённого самолюбия, что жена даже не посчитала нужным сказать ему про этого козла, и жалость к своей любимой Стаське, которая лежит вот тут и леденеет от непонятного ему горя, от сквозняка угрожающе носившегося по их пещере.

– У меня голова болит, Лео. Я не хочу сейчас разговаривать.

– Стаси, нет, ты мне просто объясни, и я всё приму: ты не хочешь со мной разговаривать, и поэтому у тебя голова болит, или наоборот?

– Лео, ну какая разница. Я хочу спать. Этого достаточно?

– Не достаточно. Я хочу, чтобы ты хотя бы выслушала меня. Я так не могу. Молча и молча. Ну да, ты права. Я не сдержался. Был раздражен. Ну, а что мне было делать, если я уже который раз подряд вижу этого козла рядом с тобой, и ты мне ничего не объясняешь? Если ты мне, твоему мужу, который тебя любит больше всего на свете, который готов любому пасть порвать за тебя, а не только что руку заломить и придушить чуток этого поганца, запавшего на мою жену, да ещё клевету на неё и ложь всякую готов взвалить, ничего не говоришь? Да правильно я всё сделал, и что запястье ему вывихнул и придушил. Правильно!

– А ты уверен сам, что это – клевета и ложь? – вдруг спросила Стаси.

– То есть?! – опешил Лео,

– А то и есть, Лео, что ты с порога столовой был уверен, что я тебя предала. Зашёл – и сразу был уверен. Допустим, что по отношению к нему ты поступил справедливо.

– А почему допустим-то, Стаси?! Я защитил честь свою и честь моей жены.

– Да нет, Лео. Сначала ты принародно уничтожил честь своей жены твоим дурацким вопросом, не помешаешь ли ты нам. Понимаешь? На одну доску ты поставил этого негодяя и меня, а себя на противоположную. Изначально! Сразу! Ты сразу допустил, что я могу предать тебя. Я! Тебя! Значит и ты меня можешь так же предать?! Человек не может допустить чего-то такого, что ему самому неведомо в принципе. То есть, ты вполне это в принципе допускаешь? Правильно? Я логично рассуждаю?

– Стаси, да я так вообще вопрос не рассматривал…

– А как ты его рассматривал, муж мой? Ты же сразу дал ему шанс вести себя по- хамски, задав по-хамски и в отношении меня свой вопрос. Ты ему позволил меня тоже унизить! Но на самом деле меня унизил не он. Такой мерзавец не может никого унизить в принципе, если сам не захочешь быть униженным им. Это ты меня унизил. Ты, Лео. Я же сказала тебе, что несколько раз спокойно ставила этого скота на место в его стойло, где ему и положено быть. А тут мы сравнялись с ним. Ты видел его взгляд? Я, если честно, боюсь. Это взгляд не нормального человека. Он параноик или маньяк. Я на практике по психиатрии встречалась с такими экземплярами. С виду адекватные, нормальные, юморные и даже начитанные люди. Невнимательного и неискушенного человека такие легко обманут. Я не сразу поняла, из-за чего они сидят за двойной решёткой, пока не почитала их дела. Оба под следствием. Один маньяк-убийца, а другой… другой каннибал. И это не лечится. Это психофизиологическое отклонение. Это конец личности. Сверху оболочка человека, а внутри – зверь.

И этот из них. Я несколько раз общалась с ним очень мельком. Два-три слова. Но как он настойчив, как болезненно самоуверен и почти маниакально упорен в повторении одних и тех же приёмов и попыток? Но, решись я на него подать заявление за попытку приставать ко мне, никто не поверил бы мне и не посадил его за решётку. А он – точно ненормальный. И я это чётко увидела, когда он сегодня сорвался с катушек, случайно в ярости выплеснул то, что сформировал у себя в голове в отношении меня. Понимаешь? Он – страшный человек. Я боюсь. Поэтому и не говорила тебе ничего, ты же сразу бы взвился и только усугубил ситуацию.

– Стаси, если бы ты мне раньше сказала об этом, вопрос с ним уже давно бы был решён, нормальный он или ненормальный – мне пофигу…

– Как решён, Лео? Кулаками? Ты понимаешь, что ты говоришь? Это какая же у тебя жена тут завелась, что её кулаками отбивать надо от проходимцев и сумасшедших? Это же позор, Лео? Я думала обойтись менее травматичными действиями. Иногда таких удаётся отвлечь на другой предмет интереса, на искусство, например, на книги. На что-нибудь ещё. Но теперь и я вижу, что это была напрасная и абсолютно глупая мысль.

– Да не собираюсь я кулаками с этим дерьмом биться. Хватит и того, что я ему запястье растянул, может и подломил слегка, на три-четыре недели хватит. Не в этом дело. Кстати, я рапорт Гречу подал за своё неофицерское поведение. Рассмотрят. Дело в другом. Я поподробнее этим капитаном занялся, и выяснилось, что этот тип не имеет права по своим должностным обязанностям сколько угодно долго находиться в периметре и свободно по своему желанию тут передвигаться, где хочет. Ещё предстоит разобраться, кто ему этот пропуск выписал и за какие такие блага. Он очень любит посещать ювелирный отдел в магазине и всегда уходит не с пустыми руками. Он по сути завхоз стройбата, что у нас за периметром. И снабжение всё у них идёт через Кыштым. Он – не спец. Значит, налицо грубейшее нарушение порядка охраны Гостайны. Такие вот дела. Больше ты его тут не увидишь. Так что – не бойся его больше. Ну а мне выговор, наверное, влепят, за унижение офицерской чести и достоинства в общественном месте. Но я апелляцию подам. Я так Гречу и сказал. И свидетели есть. Отобьюсь, – Лео встал на колени около кровати и уронил голову на руки Стаси. Ему так хотелось, чтобы она, как обычно бывало, пошебуршила у него на затылке пальцами, перебирая волосы.

– Стаси, ну погладь ты меня по голове моей дурацкой квадратной, хоть!? – почти взмолился он, тихо рыча.

– Не буду. Пусть тебе разносчицы тарелочки греют и волосёнки твои шебуршат. Ты им очень понравился! Просто очень! Так глазами влажными со слезой и провожали до порога. Разулыбался, там, как кот на сметану заоблизывался, – Стаси фыркнула и сжала руки на груди

– Стаси, а это ты о чём вот сейчас? Что, ты хотела, чтобы я этой ледяной котлетой подавился? Или чтобы я им скомандовал, чтобы они быстро «шагом марш» с тарелками, остывшими по моей же вине, промаршировали? Я тебе сегодня два раза котлетки разогревал, между прочим. Сам. Без команды. А отец с чайником ворковал, всё ждал тебя. Он тебя вообще любит больше, чем меня. Уйду в детдом!

Стаси стало смешно, и Лео, мгновенно уловив этот смешок, который специально вызывал, ввернулся винтом между её рук и, обняв свою любимую Стаси, прижавшись ухом, слушал биение её сердца совсем рядом. Они снова были в своей пещере и все сквозняки и холод исчезали, уступая место теплу быстро и привычно нагревающему стенки их пещеры и ласкающему лепестки чудесного замёрзшего цветка, снова распустившегося во всей своей красоте и неге…

– Лео, я даже представить не могла, что в моём любимом, сильном и взрослом мужчине живёт такой глупенький ревнивый мальчишка…

– А вот живёт! И будет всех лупить за свою Йони! Пусть только попробуют к ней подсаживаться…

– Теперь уж точно никто не подсядет! – Стаси рассмеялась, утопая в его фирменном поцелуе.

Это так классно – прощать любимого!

С утра Сергей Дмитриевич с удовольствием выпил пару чашек какао, которое Стаси очень любила пить по утрам вместо кофе. Руки Лео всё утро постоянно находились где-то на теле жены и губы тоже. В семье воцарился мир прежнего солнечного настроения Стаси и совершенно балдежного состояния Лео, а значит и отца, который усиленно закрывался газетами от их мурлыканья и напрасно пытался погасить довольную улыбку и вникнуть в читаемое.

Незадолго до этого он видел, как сын тихо в одних трусах пробежал в гостиную.

– Наверное аиста поправлять? – добродушно подумал отец, включая чайник. – Опоздал ты, сынок. Она уже поправила.

– Вот же чёрт! И когда она успела всё это поправить, гармонию свою? А ты чего лыбишься тут нагло? И этот твой глаз не умным и задумчивым тебя делает, а просто косым Аистом он тебя делает. Но как же я так уснул-то под утро, как бык? Ничерта не чувствую. Так и жену проспать недолго. Ты мне смотри тут! – и Лео щёлкнул легонько по красному клюву косоглазого Аиста, который скорее всего в другом лагере предпочитает служить по ночам. – Вот уж не думал, что и за три часа можно в принципе выспаться прилично. Хорошо, что Стаси сегодня к обеду только. Выспится ещё моя Йони любимая.

Это была первая размолвка молодых, которая нанесла тому и другому серьёзный урон и одновременно преподала урок. Стаси несколько дней казалось, что тот день унёс у неё несколько лет жизни, так плохо она себя чувствовала, как потерявшая надёжную опору, пока Лео не оказывался совсем рядом с ней, тут же. Постепенно баланс восстановился, но не сразу забылся, как не сразу затягивается временем царапинка на блестящем боку новенького самовара.

Лео вполне осознал и принял упрёки Стаси в недоверии к ней. Ведь, если уж по правде сказать, он многое надумал, ему захотелось быть обиженным, как ребёнку иногда взбредает в голову мысль, что его все не любят, потому что Стаси ему о чём-то возможно не говорит. Она права. Это он, муж её, предал свою жену, допустив вероятность её измены или хотя бы невинного флирта.

– Хотя почему это «хотя бы невинного флирта»? Такого не существует в принципе. Любой флирт – это звонок в чью-то дверь чьей-то пещеры, если таковая вообще имеется. Измена и флирт это вполне сопоставимые между собой явления, – из-за этих мыслей Лео было стыдно и гнусно на душе. И часто всплывал в сознании вопрос: «И я смог бы предать Стаси?! Смог бы флиртовать?»

Некогда он охотно флиртовал с девчонками. Но сейчас, только при мысли об этом, тотчас возникало неприятное чувство, которого раньше не замечал. Правда ещё раньше когда-то, когда был пацаном, иногда возникало нечто похожее – брезгливость вообще ко всем чужим бабам.

Время всё приглушает, даже самые яркие эмоции и переживания. Но на всех дверях крокодильей пещеры отныне повисли невидимые контрольные паутинки. Повисли где-то глубоко в подсознании. И это почти неощутимо, но пакостно, вдруг объединило их, таких нежно любящих и так страстно любимых друг другом, со всеми другими самыми обычными людьми, которые вполне допускают и даже подозревают свои половинки в неверности, подлости, предательстве. И мирятся с этим. И это самый гадкий результат постороннего влияния на первозданные чистоту и преданность двоих.

Из-за публичности произошедшего исчезла необыкновенность и избранность их союза, став достоянием обсуждения посторонними людьми их интимной жизни. Появилась почти незаметная царапинка на сверкающей, ранее всё отражающей от себя, поверхности их общего мироощущения.

И такую царапинку очень видно, пока жёсткая щётка несовершенства устройства жизни и окружающих людей не пройдётся сплошняком по этой поверхности, затушевав ту, самую первую крошечную, но болезненную, и через некоторое время даже ставшую смешной царапушку.

Настоящий не поддающийся ничему, как алмазная грань, блеск абсолютного доверия возникает, когда все эти жестокие щётки не раз и не два пройдутся по жизни и отполируют навсегда то, что осталось, если оно изначально было, конечно, под верхней, нежной и чувствительной кожицей молодости, юной наивности и призрачных мечтаний, постепенно теряющих сияние и лоск от шелушащихся лохматушек обид, разочарований, бед, придуманных несчастий и коросточек мелких предательств.

Впрочем, резкий мужской демарш взбешённого Лео сразу резко исправил ситуацию, внушив уважение к их семье со стороны свидетелей эпизода в столовой, что и расползлось мгновенно по всем волнам сарафанного радио. Капитан исчез. Об этом постепенно забыли. Почти все.

Глава 13. Наконец-то

Наступающая зима катилась, как огромный ком сверкающего, всё подчиняющего себе зимнего хоровода праздников: День Седьмого Ноября – Красный день календаря, прихваченный первыми морозцами, а потом радостный по-детски, нарядный Новый Год, с огромной ёлкой на главной площади Города, горка в парке, лыжи, санки, на которых и взрослые катались в Новый Год, как дети, и повсюду кожура мандаринов в урнах, разноцветные огоньки над катком. Потом наступило 23 февраля с коротким, но торжественным среди рабочего дня поздравлением всех воинов, бывших и настоящих. И в конце, с ещё тающим снегом, эстафету приняли весенние праздники. Открывал весенний парад праздник, посвященный любимым женщинам – Восьмое Марта.

Кстати, неплохо знать, что идеологический, но негосударственный, и всеми почитаемый праздник мам, жён и бабушек, даже и не подозревающих, что впервые этот праздник вообще отмечался не восьмого марта, а шестнадцатого. И только несколько позже, неизвестно каким образом перетащенный неутомимой поборницей свободы в любви, – собственным отцом изгнанной из лона церкви и семьи за разврат – бушующей феминисткой Кларой Цеткин на день 8 марта. В этот день около ста пятидесяти лет назад американские проститутки вышли на демонстрацию в защиту их прав. И впоследствии многие дамы полусвета именно в этот день выходили на демонстрации с различными требованиями к властям. И в других странах тоже.

Так что 8 марта – очень странная дата для поздравления мам и бабушек, хранительниц семейного очага. Но… привыкли мы праздновать праздники, не задумываясь об их истоках. А они, между тем, есть у каждого праздника.

Счастливцы, которым очень повезло, дарили своим любимым в этот день случайно доставшиеся им жёлтые мимозы, привезенные из солнечных республик. Других цветов зимой не было, но и обязательного присутствия цветов никто тогда не требовал, они в огромном количестве обязательно присутствовали на поздравительных открытках, которые почтальоны носили десятками килограммов и рассовывали пачками по почтовым ящикам всей страны. Тогда люди любили поздравлять друг друга письмами и открытками, в которых после поздравления обычно коротенько сообщали о своих новостях.

Эпистолярным жанром владели все.

К слову: какими же, всё-таки, целомудренными и чистыми людьми были Победители, мужчины и женщины, прошедшие пламя войны! Как по-человечески тепло и искренне они отмечали все праздники! Никакой фанаберии, никакого тщеславия и горделивости. Они просто чистосердечно радовались, что могут вот так спокойно и уютно сидеть вместе с близкими за праздничным столом и поднимать первую стопку «За мир. Чтобы не было войны!» Это было главным содержанием тех лет, постепенно ослабляющих смертельную хватку тоски по своим погибшим и потерянным.

Уже двенадцать лет, как прошла война, а тут, в Городе, она так и не закончилась. И люди здесь погибали в войне с невидимым и никому точно не ведомым, коварным и беспощадным врагом всё послевоенное время. И «хозяйство Лысенко», как сначала называли кладбище местные старожилы в честь первого известного по фамилии, упокоенного здесь человека, всё пополнялось и пополнялось. Множество безымянных могил умерших и погибших в первые годы строительства просто высились безвестными невысокими бугорками. Не было времени тогда ставить памятники. Лежащие тут – все герои, отдавшие жизнь за нас. Всем низкий поклон и вечная слава и память отныне и до века.

«Каминная кампания» уже безо всякого приглашения, как в привычную кают-капанию, нарядно одевшись, тщательно побрившись и наодеколонившись, вечером завалилась толпой с подарками виновницам торжества. В день восьмого марта и Стаси, и тётя Таня были окружены вниманием и признательностью всех мужчин. Они обе были одарены подарками со всех сторон, трогательными и приятными. Силычи, как договорились, подарили Стаси больших и мягких медведя и кролика. Сергей Дмитриевич подарил Стаси длинную нитку настоящего жемчуга, а тёте Тане скромные , но крупные янтарные бусы, Силычи подарили своей «субботней кормилице», как они её называли, ажурный пуховый платок и замшевые перчатки на весну, до слёз смутив добрую женщину, не избалованную вниманием и такими дорогими подарками. Подарок Лео Стаси смогла примерить только за дверями спальной, ему теперь доставляло огромное удовольствие видеть свою жену в сногсшибательных аксессуарах для их интимных вечеров.

Весна стучалась в дома свистом скворцов в скворечниках, стремительным полётом ласточек-воронков, занимавших прошлогодние свои гнёзда под стрехами, постоянным гомоном ворон, устраивавших в кронах берёз вороньи «поселения» с их постоянными драками и гвалтом.

Трава стремительно пробивалась, каждый день закрывая всё большие и большие куски прошлогодней пожухшей травы свежим зелёным ковром.

Каменно-ёлочный садик, очищенный от старой травы, выглядел нарядно и выжидательно, заманивая людей воспоминаниями о прошлогодних посиделках вокруг костра и мангала.

Праздник Первого Мая, все выходные и праздник Победы, который тогда официально ещё не отмечался, но ветераны сами его обязательно отмечали, все мужчины, сняв с себя рубахи от быстро наступившей жары, поддавшись уговорам тёти Тани, обещавшей им невиданные ещё субботний ужин и пироги, споро вспахивали лопатами ей огород.

А сама тётя Таня плотоядно и вожделенно рассматривала свои кустики рассады огурцов, помидоров, капусты и рассказывала Стаси, какие она, бывало, собирала кочаны, корзины огурцов, вёдра помидоров и прочей снеди, когда в молодости ещё жила в деревне. Налюбовавшись, она бегом бежала доваривать «мальчикам» солянку и вытаскивать пироги из печи, от запахов которых в доме становилось очень аппетитно, но очень жарко. За одним из таких ужинов решено было сложить летнюю печь на открытом воздухе, чтобы не изнывать от жары в доме.

Решено – сделано!

Какой-то всеобщий дух одной большой семьи заразил их всех, никого ни к чему не принуждая и не обязывая. Всем было просто приятно делать что-то полезное, нужное, красивое и прочное для всех них сразу.

Однажды, когда огород был уже вспахан и обновлён котами дяди Мити, привсенародно и под общий хохот, Силычи вдруг исчезли. Молча и таинственно на два дня, сев в этот раз в большую новенькую «Волгу» Юрия Максимовича.

Обратно два приятеля приехали с загруженными на заднее сиденье многочисленными саженцами. Тут «всякой твари по паре на все наши домы», торжественно изрёк дядя Митя и тут же начал копать, заглядывая в справочник «садовода-любителя», ямы под будущий сад.

Вот тут уж Лео понял, что валуны – это что! А вот эти ямы, которые надо было точно по мерке выкапывать, потом «заправлять», как дядя Митя сказал, всякими удобрениями и компостом из дальних уголков усадьб – это вам не фунт изюму. Через неделю все ладони у мужчин были в мозолях, кроме Сергея Дмитриевича. У того мозоли в принципе никогда не появлялись, «хоть уработайся», как он сказал, как и у его матери – дворянки столбовой.

А у Лео мозоль одна на всю ладонь вскрылась и руку пришлось бинтовать. Зато вокруг особняков по периметру стройными рядами встали деревца, привязанные к длинным колышкам, и несколько рядов разных кустов смородины, крыжовника и малины. Красной и жёлтой. Малину посадили отдельно, куртинкой и подальше, чтобы не затягивала другие кусты.

Высадку рассады огурцов и помидор тётя Таня суеверно отнесла до 10 июня: «Вот распустится шиповник, тогда уж и высажу, тогда уж заморозкам не бывать, как старики ране-то говорили».

Девятого он и распустился, яркий нарядный шиповник по всему лесу выпустил душистые яркие цветы, отдалённо напоминающие нежностью своих лепестков дальних своих родственниц – величественные розы. И чёрные грядки тёти Тани запестрели колышками из сучков, веток и других подручных опор с подвязанными к ним чахлыми ящичными бледными растениями.

– Вот лепота-то какая! Как в деревне ровно! А что же землице-то пропадать? Вырастим, – тётя Таня была очень довольна расширившимся хозяйством.

И никто суеверно не заикался, а для кого это всё тут расти будет многие годы и после того, как заложившие сад уйдут, улетят в пределы неведомые.

А оно, всё посаженное, прекрасно прижилось и росло. Цвело, завязывалось и пухло.

Плети огурцов плотно накрыли гряду, с которой тётя Таня через день собирала по тазику огурчиков, заготавливала их на зиму, любуясь банками с оливковыми от уксуса закусочными огурчиками в палец размером. Щедро крошила свежие огурцы в окрошку, которую все уплетали с удовольствием, отказавшись в жаркие месяцы от солянок и борщей в пользу этой непритязательной русской хмельной похлёбки, освежавшей разгорячённые и нагретые жарой тела.

В июле пошли помидоры, сахаристые на разломе и огромные с кулак .

– Это у меня семена «микадо» от соседки остались, – горделиво говорила тётя Таня, нарезая кружки помидоров поперёк и посыпая их луком, солью и перцем перед ужином. – А вот капусты насолю, кочанами, как раньше делали, вообще пальчики оближете. Ишь, как пухнут. В конце октября уж рубить будем. Ох и сладкие кочерыги тогда станут! Как раз бы скотинку какую кормить. Да где уж…

Коттеджи были собственностью дяди Мити, Юрия Михайловича, Васи с матерью и Воротовых.

Посвящённым известно, что некоторые коттеджи для спецов, построенные по специальным проектам, которые утверждались на самом верху – на кальках до сих пор сохранились подписи Славского и других великих – после выполнения государственного задания по атомному проекту и награждения всех отличившихся высокими государственными наградами и премиями государственного уровня, были отданы в собственность тем, кого тут оставляли или тем, кто сам мог и пожелал тут остаться. Многие вообще уехали, схватив здесь «свою дозу» на полную катушку, как говорится. Самые отличившиеся из первых тысяч первопроходцев-специалистов получили дома и дачи под Москвой и квартиры в самой Москве, или, где хотели, по новому месту работы, кому здесь оставаться было нельзя. Без «дозы» тут практически из старой гвардии никого и не было, но у многих она была в допускаемых в то время пределах. Сегодня такие дозы считаются абсолютно недопустимыми и даже несовместимыми с жизнью.

Сталин тогда сказал, что наша Великая Страна может себе позволить, чтобы самые её достойные и замечательные Герои труда, могли достойно жить и отдыхать, иметь машины, уважение и благодарность соотечественников за проявленные мужество и героизм. Так и сделали.

Многие, кто оставался на объектах Города, жили, лечились и работали где-нибудь в спокойном месте Города, где «пыли» не было. Такими были и Греч, и дядя Митя. Одним из таких был Сергей Дмитриевич, но говорить об этом он не любил.

А наследника всё не было.

Лео и Стаси, выдумав себе трудную задачу, рыскали в свободное время по окрестностям и всё искали потерявшегося истуканчика, проевшего плешь на голове соседа-истукана примерно миллион лет назад. И этот вытертый до трещины бедолага печально стонал из-за щели в его голове – это потом Лео нашёл причину его еле слышных стонов во время сильного ветра.