А ребята Пашковского неустанно засылались, сбрасывались на парашютах в северные, труднодоступные и малонаселённые районы промышленного Урала, где было сосредоточено много военных и атомных объектов. Они сбрасывались в темноте ночи или сумерках предрассветной хмари, когда все нормальные люди крепко спят. Они спускались под прикрытием всё тех же осветительных авиационных бомб, ярко светивших ниже парашютистов, ослеплявших наблюдателей, если таковые имелись, и освещавших местность для приземления агентов. А потом агенты, выполнившие задание, в условленное время подбирались на борт самолёта с помощью тихоходных самолётов R2-V7 «Нептун», которые могли лететь на высоте 30-50 м над землёй со скоростью не более 220км\час, со специальной системой подхвата человека с земли , которая называлась «небесный крюк». А дальность возможного полёта такого самолёта было около 7000км. Сброшенную и спрятанную амуницию парашютистов поисковые отряды наших чекистов находили в безлюдных уральских районах неоднократно.

Кстати, известный писатель-аналитик А.Ракитин предложил очень реальную версию гибели группы Дятлова на отрогах горы Отортен, связанную именно с такими вот «светящимися шарами» – авиационными светящимися бомбами – которые местные манси частенько видели в той глухой, и очень удобной поэтому для высадки агентов, местности. Эти бомбы, устроенные по принципу бенгальского огня, закончив гореть, при ударе о землю рассыпались в пыль. Очень реальная версия. И многое становится очевидным и логичным. И диверсанты Пашковского – убийцы по предназначению и призванию ,легко могли справиться и с более многочисленной группой студентов – и шары, и исчезновение некоторых вещей туристов – всё вписывается в такую версию.

В 1950 году авиационная разведка США 1000 раз нарушала границы СССР. В 1959 году – уже более 3000раз. И, разумеется, незамерзающее зимой озеро Карачай с парящей водой, не могло не попасть в поле зрения разведчиков. Они даже подсчитали, исходя из размеров этого озера мощность всех трёх реакторов по W=286МВт каждый. И подсчитали, что примерно в каждом из реакторов нарабатывается 0,86г Ри-239 на 1МВт\сутки. То есть в каждом реакторе 246г Ри-239\сутки.

Не надо недооценивать ум врагов своих.

Но мы успели стать сильными.

И тем не менее, только в 1965 году с появлением на вооружении СССР самолёта дальней радиолокации – ТУ-126 прекратились разбойничьи залёты и даже наглые провокационные имитации массированного нападения «Стартоджетов» на территорию нашей страны, тренирующие экипажи на исполнение одного из многочисленных планов уничтожения СССР, которые создавались «союзничками» уже в 1943году.

И с 50-х годов накануне каждого праздника все силы ПВО и расположенные в местах особо охраняемых объектов военные силы и все военизированные подразделения приводились в условия повышенной боевой готовности. И недаром. Сегодня уже есть опубликованные фотографии, которые были сделаны такими самолётами-разведчиками во время праздников и парадов в крупных городах Союза – Киев, Ленинград, Москва, Мурманск и так далее. ПВО тех городов их не заметили. Знал генерал Ткаченко об этих эпизодах, запрещая всякие парады и шествия праздничные в Городе

В самые ненастные осенние вечера «каминная кампания», как их всех вместе называла тётя Таня, часто всей толпой ходили в театр «Наш Дом», смотрели все спектакли-премьеры и потом, под впечатлением игры актёров и пьесы, пешком возвращались домой, обсуждая жизнь или игру в жизнь на сцене.

Их собственная жизнь в Городе, стиснутая ощетинившимся со всех сторон грозными артиллерийскими орудиями периметром, была по-своему очень устроена, уютна и насыщенна, и наполнена таким высоким всеми осознаваемом смыслом, что Стаси, на которую периметр из колючей проволоки первоначально сильно «давил», как и на всех, кому внезапно пришлось оказаться в этом Городе, давно привыкла к его существованию и даже находила своеобразную прелесть в таком искусственном защищённом мирке. Ей нравилось это ощущение абсолютной сиюминутной безопасности и доверия ко всем окружающим в любое время дня и ночи.

Она поняла суть этого чувства. Человек с «большой земли» – так называли жители этого Города всю остальную территорию страны за периметром – как бы пропадал, исчезал, выпадал надолго, если не навсегда, из обычного мира и, благодаря чему-то или кому-то, попав сюда, начинал чувствовать себя человеком другого мира. В этом мире все, рано или поздно, пропитывались объединяющим духом исключительности и самодостаточности. Это происходило совершенно независимо от человека.

Разумеется, это был народный подвиг. Тот запал безумного, теоретически невозможного, но фактически свершённого на памяти ещё сегодня живущих люде, героизма создания атомного щита Мира, как бы жил в воздухе, заставлял всех подтягиваться и соответствовать тем надеждам и требованиям, которые налагались местом работы и окружающими. Здесь недопустимо было разочаровать надеющихся на тебя! Это, конечно, прежде всего касалось тех, кто был непосредственно задействован в атомном проекте. В этом проекте не было места ни самодурству, ни расхлябанности, ни чванству. Здесь создался совершенно уникальный автаркический характер Города и людей, работавших в нём.

Благодаря основателям и первым строителям этого необыкновенного Города, благодаря гению Курчатова, организаторскому гению Берия, техническому таланту Далежаля, Завенягина, Царевского, Славского, Музрукова и всех других, идущих за ними чередой, понимающими, что главный капитал воплощения этой безумной по своим масштабам и срокам идеи спасения Мира – люди, которые сюда приехали, которых привезли, направили, завербовали – самые квалифицированные и ценные кадры, что удалось только тогда найти. И они самозабвенно и бесстрашно, с полной отдачей своих сил и знаний будут трудиться, превосходя самих себя в дерзновении, когда почувствуют совершенно особую атмосферу вокруг себя, атмосферу доверия к ним, надежды на них и благодарности. И ещё каждый ответственный человек должен иметь качественную среду «для отвлечения мозгов» – как говаривал Борода. Чем квалифицированнее и дороже человеческий капитал, тем более полнокровной, разнообразной и духовно богатой среды вокруг себя он требует, как редкий цветок требует особого ухода, и тогда он щедро цветёт и плодоносит.

Городу повезло и с теми, кто формировал его культурную среду, пользуясь особыми правами и полномочиями, повезло и с теми, кто не жалея денег, финансировал самые претенциозные проекты архитекторов и руководителей будущего комбината. Для страны это была дорогая цена по тем временам, но эта цена была мизерной по сравнению с тем, что стояло на кону в общемировом масштабе. Это понимал Сталин, это понимали Берия, Курчатов и вся команда, немногим более ста человек, которая обязана была выполнить небывалую в мире задачу создания атомного щита мира за три года.

И поэтому первый в Городе театр появился на базе деревянного клуба имени Ленинского комсомола раньше, чем первый атомный реактор.

О бомбе здесь думали в первую очередь, а о людях, которые должны были её сделать, подумали заранее. Это было самым важным решением, определяющим успех безумного по своим масштабам, научной дерзости и срокам создания проекта мирового значения, – создании этого Города и следом за ним ещё нескольких таких же Городов по всей стране чуть позже.

Наступившая зима принесла уже знакомые забавы: лыжные прогулки, вечерний каток с музыкой и каруселью катающихся по кругу, горку и фонарики над прогулочными дорожками в парке.

Иногда на катке Лео замечал и того «валетного», как окрестила его Стаси, капитана. Но после категорического отказа Лео этому валету в танце с его женой, капитан стремился не попадаться к нему на глаза, хотя постоянно и наблюдал за этой «сладкой парочкой», как он в свою очередь окрестил Стаси и Лео. Как хищник терпеливо ходит вокруг намеченной добычи, так и капитан изучал интересующий его «объект».

Маневры капитана на катке Лео заметил. По старой и вышколенной привычке Лео сразу полюбопытствовал тогда, откуда этот капитан так внезапно оказался в их окружении. Но ничего особенного не обнаружил. Тот имел пропуск в Город по служебным делам строительной войсковой части. Работал, пока эту службу по факту не отменили, капитаном интендантской службы. А потом он жил в самой части и по-прежнему занимался, но уже в другой по названию должности, «замнач по хозчасти», теми же вопросами снабжения и обеспечения. Останавливался, если задерживался на несколько дней в Городе, исключительно в служебной гостинице.

Но Лео никак это не связывал со странными взглядами сослуживцев и приятелей, полагая, что этот «валет» вплотную занят Ветой.

А в один прекрасный день связал-таки, встретившись с одной и той же ситуацией несколько раз кряду.

– И почему я сразу-то на это внимания не обратил? – Лео от неожиданности даже вздрогнул и с трудом дождался перерыва. В этот день, как это часто случалось, они договорились со Стаси пообедать в столовой. С самого порога обеденного зала он опять увидел рядом со Стаси, за одним столиком с ней, этого капитана. Тот изредка появлялся в городе. И уже несколько раз Лео замечал его, так или иначе, рядом с женой.

В принципе ничего странного в этом не было. Женщина, которую любят, всегда так сияет счастьем и так излучает его наивно и восторженно во все стороны света, что было бы совершенно удивительным делом, если бы кто-то праздный не соблазнился соприкоснуться ближе с таким чудом, сияющим, как начищенный золотой, явившийся вдруг ищущему взору в серой пыли обыденности или даже обрыдлости его собственной, изо дня в день повторяющейся, скучной жизни.

Капитану Скопичеву, случайно оказавшемуся рядом с этим крохотным, по сравнению с его родным Свердловском, скучным красивым городком, казалось, что все тут ходили, как тупо устремлённые и увлечённые своими делами муравьи, обречённые тащить каждый свою травинку по одной и той же дорожке.

Внешне так оно и было. Но в сути своей, тут каждый «муравей» не тупо, а осознанно и с чувством абсолютной великой необходимости тащил «свою травинку».

Единственное, что капитана Скопичева тут радовало – это высокий оклад и очень хорошее снабжение, сопоставимое со столичным. Да ещё некоторые служебные возможности, радующие его своей простотой. Кроме того, он тут, в периметре, нашел небольшое общество, в котором чувствовал себя достаточно уютно.

Неизвестно, зачем Земля иногда рождает таких людей. Может быть для того же, для чего и щуку? Чтобы крась не дремал?

С самых ранних лет в сознании будущего капитана маленького Вити Скопичева строилась своеобразная личная жёсткая система иерархии интересов и принципов. Неизвестно, каким образом это происходит в человеке. Какие случаи можно было бы считать зёрнами такого именно строения души? Может быть скоромные и тихие родители, довольствующиеся всем, что у них было? Небольшая тесная квартирка, скромные деньги, одежда и развлечения? Но факт оставался фактом – Витя стеснялся своих ничем не примечательных родителей. И заранее видел себя в совсем другом обществе и не на последних ролях. Как этого достичь, он не знал. Но кое-что уразумел сразу, интуитивно.

Всё на свете в сознании капитана имело свою цену. Всё абсолютно!

Золотой Телец, видимо, как-то случайно двинул его по лбу своим золотым копытом, и этот оттиск на темечке навсегда стал главным в жизни мальчика по имени Витя Скопичев. В школе, а потом и в училище, он абсолютно точно знал, от кого и что он может получить ценного, начиная от старшины, в ведении которого так или иначе была каптёрка, и кончая генералом – начальником училища. Ну, с генералами вообще сложно выстраивать отношения какому-то курсанту, поэтому тут курсант Скопичев и не пытался их наладить, и нечем ему было высовываться. С военными науками дело у него обстояло весьма, и даже более, чем весьма, скромно. Но прошедшие войну генералы были достаточно благодушны и по-отцовски терпеливо пытались из всех курсантов сделать «военную косточку», и не торопились их отчислять.

Из-за установившейся постепенно и кропотливо выстраиваемой дружбы с ефрейтором из каптёрки, на которую Скопичев тратил все деньги, которые имел в своём распоряжении, у него возникли хорошие перспективы совсем в другом направлении. Менее опасном, чем дружба с генералами. Он «просто так» дарил ефрейтору папиросы, иногда незаметно приносил из увольнительной «мерзавчика» в широких брюках-галифе. Кулёк с семечками или горсть карамелек, красивый конверт для письма, и многие другие копеечные приношения размягчили сердце материально-ответственного ефрейтора, а однажды состоявшийся разговор по душам о сиротской судьбе Скопичева, который всеми своими родными позабыт-позаброшен из-за козней отчима, – которого у него, правду сказать, и не бывало никогда, поскольку отец родной был в добром здравии пока что – и совсем растопили ефрейтора под пару раздавленных шкаликов. Сам Скопичев не пил.

Но он давно и прочно усвоил, что копеечные услуги, комплименты и презентики – прекрасные «подчинители» воли одариваемых. Презентики Скопичев щедро приправлял ещё одними безотказно работающими «подчинителями» – словами лести и признания превосходства нужного человечка над своими личными достоинствами Вити Скопичева.

Любой мало-мальски смышлёный манипулятор, несколько раз поговоривший «по душам» с испытуемым, легко нащупывает нужные точки. Скопичев был даже талантливым манипулятором. Хочешь жить – умей вертеться. А он хотел не просто жить, а жить красиво!

И с тех пор у Скопичева была самая новая шапка, самый новый ремень и даже бушлат. А при посещении бани он неизменно получал новый, никем ещё не пошорканый кусок мыла, новое полотенце и крепкое бельё. Особо свою дружбу с каптёркой Скопичев не афишировал, но в любой свободный час, когда мог, активно изучал тайны обращения материальных ценностей и их учёта. Тайн было много. Особенно в учёте.

В те послевоенные годы, когда Скопичев учился, повсеместно происходил возврат в народное хозяйство всего, что некогда было у народа изъято на нужды фронта и теперь стало ненужным. Эти возвраты оценивались тоннами, тысячами штук, вагонами, начиная от белья и кончая тягловой силой, постепенно высвобождаемой от восстановления разрушенной страны. И чего там только не было в этих тысячах тонн, тысячах штук и в тысячах вагонов! И весь этот поток проходил по интендантскому «тракту» учётов и перераспределений.

Возможностей их усовершенствовать среди таких остолопов, которые за семечки и «мерзавчика» готовы вынести со склада, что угодно, а за рупь продать – ещё больше.

С большим удовольствием Скопичев вступил в интендантскую службу, куда другие более амбициозные его товарищи никак не хотели идти. Тем более, что уже ходили разговоры об упразднении её, как таковой. К моменту окончания училища про деятельность службы интендантов в самом низу, по крайней мере, он знал всё. Даже то знал, как в каптерку попадают люди особенные, ловкие, предприимчивые и не отягощённые партийными принципами. Эти должности даже «продавались» теми, кто демобилизовался с этих мест, тем, кто, так или иначе, претендовал на эти места. Не всем, правда, купить это удавалось. На любом рынке, как известно два дурака и один умный. Один продаёт, другой покупает, а третий выгоду извлекает, надрав обоих. Старшину-то редко кому удавалось на хромой козе объехать за «просто так».

Кстати, есть, похоже, один объективный закон, который объясняет, почему человечество ничему не учится на своём опыте. И особо удивляться тут нечему.

Вот, например, Великое Поколение Победителей, которым к моменту нашего рассказа было немного за пятьдесят, спокойно и гордо работали, уверенные, что уж их-то потомкам осталось только с честью и самоотверженно продолжать дело отцов. Чего так не жить-то!? Мир! Мир же!! Люди?!

Но есть в процессе развития общества один маленький поганый такой закон: «как только где-то становится слишком сытно и тепло, там непременно и быстро заводится плесень, либерота и подлота». Этого Победители ещё не знали и не видели. Они очень хотели, чтобы их детям – в общем смысле этого слова – жилось лучше, чем им самим. Это же нормально в общем-то?

Нормально, конечно, если это самое «лучше» добыто трудами самих их детей, а не просто по наследству получено.

Даром полученное наследство никогда особо не ценилось, нигде и никем. Это станет совершенно очевидным в начале третьего тысячелетия в разваливании неучами, добравшимися до управления некогда могущественной во всех отношениях Мировой державы – СССР.

Вообще говоря, после училища, будучи зелёным младшим лейтенантом, Скопичев даже женился.

И сразу о*уел!

Та, которой он сделал честь, взяв её, немного им же попорченную, в жёны, посмела претендовать на самое святое. На его кошелёк. Пыталась вместе планировать их хозяйственные расходы, хотя и хозяйства-то никакого не было. Какое это хозяйство – комната в общаге?! Требовала, чтобы деньги были их общими. А с какой это стати? Ребёнка нет, и она сама работает?

Ну, за ужин он был согласен ещё платить, так как ужинал дома, а в остальном: «Возьми свою куклу и отдай мой горшок!»

Он в мужья не напрашивался. И этот безрадостный брак, даже не успев ничего свершить, бесславно распался к общему озлоблению и поумнению. И тут лейтенант Скопичев понял, что, как и всё в мире, женщины тоже стоят определённую цену. За всё надо платить.

А чтобы платить, надо ещё разобраться, кому тут и за что он захочет платить. Можно было бы и не разбираться, а искать, просто перебирая товар, но достаточно строгие и консервативные в те времена нравы никому не давали возможностей особо разгуляться в своих желаниях, а желания терзали тело лейтенанта по ночам, утрам и вечерам регулярно и беспрестанно.

Впрочем, послевоенные женщины возрастом постарше, оставшиеся без мужей и ещё не потерявшие своей женственности, в некоторой своей части, были вполне доступны и очень недорого. Некоторые же из них за одну только надежду удержать возле себя этого высокого, кареглазого с восточным налётом брюнета двадцати четырёх лет сами платили за вино, вкусные котлеты, свои квартиры, дрова и бельё.

Надежду удержать его, и даже не одну за сезон, старший лейтенант стал подавать женщинам часто и щедро, и, по мере получения опыта, он точно и жёстко уяснил себе, что женщины делятся на три класса:

Во-первых, бл*ди себе на уме, которые стоят дорого и очень дорого, и они тоже умеют считать деньги.

Во-вторых, дуры конченные – этих было абсолютное большинство. Они хотели замуж. Очень хотели, напуганные тягостными историями матерей-вдов и матерей-одиночек. Настолько хотели, что не видели совершенно не скрываемую им цель попробовать, так сказать, вначале блюдо, прежде, чем купить его. Он и пробовал. И если оно ему не нравилось, а пока он не нашёл, то, что ему бы понравилось, – сама виновата, дура.

К третьему, самому желанному для себя, классу он отнёс тех, кого сегодня называют Умные Стервы. Этих издали он тоже видел, но пока не был «удостоен», так сказать. Эти стоили, наверное, всех денег, что у него было накоплено немеряными стараниями над усовершенствованиями отчётов.

И ещё бы и не хватило.

Но эти королевы жизни мужей своих обычно продвигали весьма энергично, используя неизвестные ему механизмы. Это он не раз имел случай наблюдать, изредка вращаясь в толпе своих начальников и начальников их начальников.

Эти женщины были везде шахматными королевами. Они все давно и безнадёжно были за кем-то замужем. Но взгляды некоторых из них он на себе ловил. Это давало надежду.

К этому времени старший лейтенант интендантской службы, наблюдая из скромного угла для младших подчинённых за своими начальниками, что были более-менее молодыми, освоил, не только теоретически, но и практически, несколько полезных, безотказно действующих на всех «подчинителей». Тщательность в одежде, атрибутика в виде часов, сорта папирос, заколки для галстука, всегда блестевшая обувь и главное манеру значительно и редко говорить, вовремя молчать и смотреть на женщин «умным» взглядом. Они ж сами просят: «Глазами умными в глаза мне посмотри…»

Он с успехом пробовал это на «дурах конченных». Женщины, когда они без нижних сорочек, все, ведь, в основном одинаковы. Это он тоже усвоил.

Вета и её кампания с удовольствием приняли новенького, вносившего некоторое разнообразие в их кружок, давным-давно сросшийся всеми корнями общей истории их жизни в этом городе. И именно оживлённое шушуканье и раздраженные взгляды новых приятелей обратили впервые внимание капитана на Стаси и её мужа.

Счастливое сияние Стаси тоже бросилось ему в глаза, как и многим до него бросалось. Но все остальные были местными и давно понимали, с чем встретились. Лучистая, бьющая фонтаном, радость Стаси снисходительно оберегалась всеми, кто знал её и семью Воротовых. Но, как истый и наивный невежда, уже уверенный до болезненности в своей неотразимости, и «уже капитан», Скопичев решил, что это только ему так «свезло», и он первым увидел золотник в пыли серой скуки этого городишки.

Эта «штучка» точно была из породы многообещающих стерв. Однажды он слышал о какой-то давней истории, в которой она чуть ли не генерала поставила держать чуть ли не судно под больным, или что-то в этом роде, он не расслышал точно. Она никогда не опускала глаз при разговоре, не смущалась и не стеснялась переспрашивать, если не понимала чего-то.

Разглядев Стаси на вечеринке у Лены и Глеба и получив вполне понятный ему резкий отпор её мужа, Скопичев сразу решил начать осаду по всем правилам пижонства и донжуанства. Он рассмотрел расписание Стаси в поликлинике и при любом удобном случае пытался оказаться поблизости. Столовая была идеальным местом для невинного знакомства и даже лёгкого, ни к чему не обязывающего флирта.

К великому сожалению капитана, Стаси не так часто появлялась в столовой, а если появлялась, то вскоре тут же появлялся её муж или приятели, с которыми она охотно заводила разговоры, практически не замечая капитана, с которым её никто не знакомил, а на той вечеринке она его и не видела, и не запомнила. Её тогда больше интересовало, как Вета себя поведёт, встретившись за одним столом с ними. Поэтому Стаси была искренне рада, что у той, оказывается, есть кто-то, кто за ней ухаживал и всячески её обхаживал, и «её танцевал». Стаси совершенно расслабилась на этот счёт, и ей не было никакого дела ни до кого, когда рядом с ней был её Лео.

Но уже несколько раз с невинной улыбкой капитан просил разрешения приземлиться за её столиком и во время обеда пытался вести весёлые разговоры, спрашивал на положении новичка о местных магазинах, развлечениях, заодно интересовался её пристрастиями, отметив про себя, что эта бабёнка – крепкий орешек, раз он так ничего про неё и не узнал до сих пор. Она очень внимательно смотрела на него, и ему становилось не по себе.

«Ничего! И не таких обламывали. Тем интереснее будет приз! – щурил свои маслянисто чёрные глаза, которые почти все женщины считали очень красивыми, пытаясь гипнотизировать эту докторшу-недотрогу через стекло столовой. – Видал я таких недотрог. Потом готовы сапоги лизать. И эта будет. Смешной у неё мужик. Даже обручальное кольцо ей не купил. Не так уж и дорого оно стоит. Ходит в каких-то свитерах, резкий, как понос, вечно лохматый, как артист. А говорили, что тоже из офицеров. Какой он, нахрен, офицер? Стрижки нормальной нет – капитан пригладил и без того прилизанные и набриолиненные волосы, разделённые чётким, как директриса полигона, пробором. Чёрные усики над губой делали его похожим на какого-то брутального и загадочно-неподражаемого офицера царской армии, как втайне надеялся про себя капитан. – Побольше напору и твёрдости – и дело в шляпе. Они любят жёсткую руку, сучки. Они же все настоящего мужика вечно ищут. Будет тебе настоящий. Ещё поваляешься у меня в ногах. Все валялись, и последняя тоже свалилась, как почувствовала, что конец её дури приходит. Так и завыла. А нечего было отказываться ехать. И с ней, и без неё старуха бы померла. Да и к лучшему всё. Хорошо, что не поехала», – капитан задумчиво курил папиросу, глядя с крыльца столовой на воркующих за столом голубков, Стаси и её мужа

Они его раздражали. Изредка докторша бросала на него взгляд, внимательный и короткий.

– Ничего, ничего, Анастасия Павловна, ещё потанцуем, Стаси, надо же имя придумала! Оригиналкой хочет слыть. Прослывёшь ещё. Мне бы только полковником стать. А там рукой подать и до… Какие твои годы, стервочка! А уже генералами крутить пробуешь. Молодец! – на мгновение ему вспомнилась другая тоже с оригинальным именем, то ли своим, то ли придуманным для пущей оригинальности – Стэлла. И ему, как всегда, становилось её даже немного жалко. Она так орала, что пришлось даже слегка придушить дуру, чтобы соседи не испугались. Обошлось. Пришлось до полусмерти напоить, правда. Он даже на такси довёз её до дома. – Но как же она смешно ковыляла к своей мамашке на крылечке у подъезда. Ножонки-то в разные стороны вихлялись. Ну, что ночью с пьяной идиотки возьмёшь? Нечего орать было. Сама виновата, дура! – капитан докурил папиросу и сошёл с крыльца, бросив напоследок в сторону докторши свой масляный взгляд, и та явно вздрогнула вдруг, отведя глаза, она следила за ним. – Ну-ну! – насмешливо скривился в улыбке капитан напоследок.

Стаси, если была одна в столовой, обычно старалась быстрее закончить обед и уйти от непрошенного соседа. Но в следующий раз, когда ему это удавалось, капитан подсаживался к ней уже на правах знакомого, не особо спрашивая её согласия. Во-первых, тут не ресторан, места не куплены. А во-вторых, капитан точно знал, что женщины любят настойчивых, немного нагловатых и твёрдых мужчин. Его последняя всегда говорила ему, что именно эта черта в нём покоряет баб.

И в этот день капитан приземлился за Стасиным столиком и уже успел проглотить первое и второе, наговорив при этом несколько двусмысленных комплиментов.

Правда, в этот день она была не в духе, и когда он очень живописал ей, насколько она выделяется из толпы этих серых женщин абсолютно всем, и начал перечислять, чем именно, говоря, что она является мечтой каждого тут нормального мужика, включая и его, она вдруг неожиданно хладнокровно и смело гладя ему в глаза сказала: «Да, да, я очень хороша, все мне об этом говорят. И это всё? А что же Вы, капитан, не упомянули, что я – сам Бог от медицины? И не упали ниц? И что Вам от меня надо за все эти Ваши пошлые комплименты?»

Этого Скопичев никак не ожидал от неё. Обычно она просто усмехалась на его потуги и уводила разговор в сторону, подальше от личностей, если ей приходилось ещё невольно оставаться тут.

Именно в этот момент в дверях столовой, как всегда, появился её муженёк, на минуту задержавшийся у раздевалки и стремительно прошедший в зал.

– Привет, – Лео, садясь за стол, сказал это почти сухо, обратившись к Стаси.

–Добрый день, Лео. Вот, я уже принесла для тебя, – Стаси, улыбаясь, пододвинула ему поднос, накрытый чистой салфеткой.

– Я вам не помешал? – безразличным голосом осведомился Лео, снимая салфетку и оглядывая содержимое подноса.

– Ты о чём? – Стаси по-прежнему вся была «вытянута» навстречу мужу.

– Да вот, смотрю, вы тут так мило беседуете о чём-то. Не помешал?

– А как ты можешь помешать? – вдруг задал ему встречный вопрос сосед по столику.

– Как? Это зависит от того, о чём вы беседу ведёте. Если о футболе, – просто послушаю, мешать не буду…

– А если не о футболе? – капитан явно нарывался.

Стаси отчётливо поняла, что ещё слово – и в капитана полетит тарелка с котлетой, которую Лео молча и задумчиво поворачивал вокруг оси.

– Лео, просто я рассказывала товарищу капитану…– капитан с усмешкой перебил её:

– Ты, Стаси, рассказывала твоему другу Виктору…

– И о чём же ты рассказывала твоему другу, Стаси? – Лео заметно побледнел.

– Зачем Вы всё искажаете, товарищ капитан? Это Вы просили меня считать Вас другом. Но это совсем не так. И я не помню, чтобы я Вам разрешала говорить мне «ты».

– Какие мелочи, Стаси. Так вот, она рассказывала мне о вашем театре, – обратился капитан к Лео. – Я большой любитель театра. А у вас тут замечательная труппа, оказывается, работает, и Стаси обещала мне познакомить …

– А ещё ты любитель чего? Или кого? – Лео бледнел всё больше.

– Лео, он всё переиначивает. Я уже спросила Вас, зачем Вы это делаете, капитан? Я ничего Вам не рассказывала и, тем более, не обещала. Уходите, прошу Вас. И больше никогда, слышите, никогда, не садитесь за мой столик! – Стаси негодовала и возмущалась, а капитан с насмешкой наблюдал за ней, как она почти оправдывается перед мужем.

Публика в обеденном зале столовой уже давно обратила на них внимание, привлечённая явно повышенными тонами мужских голосов.

– Да ладно, ладно. Я уйду. Пока, Стаси. До завтра, – капитан встал и медленно выпил стакан компота, глядя в упор на Стаси. Леона он, как будто, и не замечал.

А Лео смотрел на жену, которая едва сдерживала слёзы и растеряно теребила в руках платочек, стараясь унять бешено колотившееся сердечко.

– Лео, он всё врёт и нарочно всё так говорит. Я не знаю, зачем он это делает, – тихо сказала Стаси, понимая, что сама спровоцировала эту ситуацию, позволив этому капитану присаживаться за её столик. – Он параноик. Ненормальный.

Капитан не торопясь накидывал на себя шинель, внимательно смотрясь в зеркало, в котором за спиной ему были прекрасно видны Стаси и Лео.

– Хорошо. Я сейчас выясню, зачем он это делает. Только ты мне скажи, а давно он это делает?

– Лео! Ну как ты можешь? Это впервые такое вообще. Он просто иногда садился рядом есть. И всё. Я ему даже имени своего не называла.

– Хорошо. Жди меня здесь. Я скоро, – Лео, не одеваясь, выскочил за вышедшим из столовой капитаном, который торжествующе удалялся с поля стычки, считая, что он выиграл первый раунд и достиг главного: теперь она уже не забудет ни его имени, ни его самого. Пусть вздрагивает и краснеет.

– Эй, друг Виктор, или как там тебя? Подожди. Ты же со мной не попрощался? А это – невежливо так себя вести, – Лео легонько и как-то весело, немного небрежно «загребая» ногами, бежал в одном свитере за уходившим капитаном.

Все, кто был в столовой, кроме Стаси, прильнули к окнам. А Стаси ни жива, ни мертва сидела, сжав лоб руками. Такого позорища она ещё не испытывала. Этот напомаженный хлыщ, конечно, нарочно опозорил её перед всеми. Но зачем он это сделал, она не понимала. И смотреть на улицу она просто боялась, пока не услышала взрыв смеха от окон. Когда она подошла туда, то увидела нелепейшую картину: капитан, стоя на коленях и без фуражки, которая валялась в стороне, о чём-то говорил Лео, а Лео с готовностью быстро и согласно кивал головой и что-то коротенько спрашивал, держа того за руку, как бы помогая встать, и даже аккуратно и тщательно поправлял серый офицерский шарфик на шее капитана. Но капитан не вставал, мотая головой, пока Лео не перестал ему «помогать вставать» И только тогда, когда Лео опять легонько побежал обратно в столовую, поёживаясь от морозца, капитан начал, неловко скользя сапогами по укатанной дороге, подниматься с колен.