Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

А сейчас её муж завораживал её своими точными движениями.

И в её жизни появился ещё один отец, который брился обычно в своём кабинете точно такой же опасной бритвой.

Глава 9. Брешь в бюджете

Новый стол Стаси Лео установил в своём кабинете, не желая расставаться с женой даже при вынужденных занятиях его или её работой, взятой домой.

Большое окно, выходившее в сторону парка и озера за ним, создавало летом приятный зеленоватый свет, спокойный и умиротворённый.

Все планы Стаси по подготовке материала к диссертации успешно осуществлялись, как говорил когда-то её отец: «Понемногу, но каждый день».

Женщины, когда их что-то серьёзно захватывает, умеют так построить свою жизнь, что лишь изредка в глазах своих любимых становятся «замороженными фанатиками». Так уж они устроены, что могут одновременно решать несколько задач, не загружая остальных своими проблемами.

Лето пролетело, как одно счастливое мгновение, которое навсегда впаялось в память Стаси, Лео и Сергея Дмитриевича совершенно необычными и яркими мгновениями жизни семьёй. Всё было новым!

Самые простые события жизни молодых супругов окрашивались ими в фантастические праздничные эмоции и впечатления, от общей ванны и раскушенного вдвоём пополам абрикоса, до общей тарелки с едой, над чем интеллигентно и необидно потешался отец.

Наступившая тёплая уральская осень с её невообразимыми красками деревьев, кустов, склонов далёких гор, – золотых, багряных, алых, розовых и тёмно-зелёных, с потемневшей до глубокой синевы поверхности остывших озёр – была, как яркая прощальная заставка последнего тёплого акта в театре жизни под названием «Жизнь молодых супругов. Часть первая. Летняя.»

Потом вечера стали короткими, часто дождливыми и холодными, но в Городе работали театры, клубы, библиотеки и рестораны, где молодожены иногда проводили прекрасные часы, наслаждаясь друг другом и радуя других. Эта, неуклонно сужающая светлое время суток, резко холодающая осень теснее сплачивала людей в кампании, после разобщающего привольного и широко раскидывающего людей по берегам тёплых озёр и тенистым, прохладным даже в зной лесам, в жаркой неге лета. Только собирать грибы и ягоды в этих лесах строго запрещалось законом, который грозил очень серьёзными сроками заключения, за нарушение его, незыблемого.

А Сергею Дмитриевичу к этому времени было положено «отбыть свой срок», как он говорил, в лечебном профилактории комбината. С большой неохотой собирался отец на обычный курс обследования и прохождения всяких оздоровительных процедур без отрыва от работы. В санаторий он съездил ранней весной, пока на курорте в профильном санатории ещё не было жары.

– Стаси, доченька, ну ты же сама врач? Ну, отмени ты там по блату этот профилакторий для меня! Да скучно мне там до смерти. Ванны, массаж, коктейль этот кислородный. Да мне тут около нашего мангальчика в сто раз лучше. И полезнее. А, дочь?

– Папа, ну анализы-то надо все сделать? Ну, останешься ты здесь, и надо будет каждое утро ходить в поликлинику, а некоторые анализы только в больнице можно сделать. И это нам надо? Лучше за недельку тебе там всё сделают, ну поспишь ночью в комфортабельном номере всего дней семь-восемь, и после анализов – свободен, как ветер. И мы каждый день будем к тебе приходить со всякими вкусняшками. Что тебе хочется?

– Да ничего мне не хочется! А вы все медики – крючкотворы! Ладно, поехал я, раз не хочешь свои связи использовать. И не смейте ко мне приезжать! Этого только не хватало. И вкусняшек мне никаких не надо. Там всего полно.

– Ну, пап!!

– Да шучу я. Шучу! Скучать буду. Но не приезжайте вы, ради бога! Только душу травить. Ну всё – покедова! – и именно это «покедова» выражало искреннее отчаяние интеллигентнейшего Сергея Дмитриевича от вынужденной разлуки с его любимыми сыном и невесткой. И отец, вздохнув, «отчалил» на своём «ЗИМе» на неделю-полторы в профилакторий, где его единственным, сколько-то увлекающем его, развлечением были прогулки в одиночестве по берегу озера да книги, которых он с собой набрал полчемодана.

А Стаси решила использовать этот момент, чтобы попробовать исполнить давно задуманную диверсию – отучить Лео от неистребимой привычке всё разбрасывать по дому. Иногда утром он по пять минут искал, где лежит его галстук или подтяжка для носков. Это было и смешно, и трагично, и комично – слушать каждый раз, как он костерит себя вполголоса, поминутно требуя, чтобы Стаси «напряглась и вспомнила», где, в какой комнате она видела его вторую запонку.

В конце концов, Стаси стала просто присматривать за ним, куда и в чём он заходит и выходит. Но это помогало мало. Эту черту некоторых «мусчинов» ироничный Сергей Дмитриевич называл признаком врождённых «нарциссов», которые настолько поглощены своим великолепием, что заниматься и обращать внимание на всякие пустяки, навроде порядка в вещах, им просто «низко» и «недостойно» их высокого положения в собственных глазах.

Но на Лео подобные изыски критичной мысли отца не действовали. Он мог спокойно машинально положить свои носки на сервант или под диванную подушку и совершенно забыть об этом. Ну какому нормальному человеку потом может прийти в голову искать их там? На серванте? Ну а брюки на бачке в туалете или под ванной? А рубашку под банным халатом? А запонки в кармане халата?

Его голова была постоянно занята, если не Стаси, то какой-нибудь пожирающей все его мозговые усилия мыслью. То множество книг, газет и журналов, которые он постоянно читал, роились в его голове, как осы и шумели, напоминая о себе, пока материал не усваивался, не переваривался, не укладывался на отведённую ему полку или не выбрасывался за ненадобностью. Собственно в этом – в применение совершенно неожиданных принципов, приёмов и универсальных знаний – и заключалась его работа, как сейчас бы сказали «креативного ситуационного сотрудника». Именно эта его способность – предлагать неожиданное решение в их часто рутинном, и от этого притуплявшем резвость ума, деле – восхищала Греча. Греч считал Лео самым энциклопедически образованным и перспективным своим учеником-сотрудником. Почти «гением».

А кто сказал, что с гением жить легко?

И, всё-таки, Стаси решила попробовать хоть немного сдвинуть ситуацию к предельно-допустимым нормам в тот момент, когда Сергей Дмитриевич будет в вынужденной отлучке. Готовиться к этому она начала загодя, разумеется, не посвящая отца в свои планы, поскольку это было невозможно с этической точки зрения. Как только отец уехал в профилакторий, Стаси начала артподготовку, занимая в часы одиночества кабинет отца со своими штучками, которые тщательно прятала в шкаф отца, когда уходила на работу. В комнате отца Лео и не пытался искать свои обычные пропажи. Если таковые и случались, то отец тотчас демонстративно, но интеллигентно и молча вешал их с внешней стороны двери на ручку.

У отца в кабинете всегда был идеальный порядок, как нечто надёжное и незыблемое, внушающее даже призрачную идею, что это тут будет стоять вечно: письменный прибор из яшмы, монументально занимающий одно и тоже место на столе, тяжёлая вся в красивых «миллионнолетних» разводах подставка, на которой были установлены две хрустальных чернильницы, яшмовый стакан для карандашей, глубокое ложе для ручек и ещё чего-то, яшмовая тяжеленная промокашка, на которую даже и давить не нужно было. она сама прикатывала чернила, отпечатывая их арабскую вязь букв на зажатой снизу промокательной бумаге. Это была память Сергея Дмитриевича о Бороде, вместе покупали когда-то, обустраивая себе рабочие кабинеты.

Но мы же только думаем, что так будет лучше? И Стаси думала, как все люди, в силу опыта ещё не усвоив, что получается-то обычно, не как лучше, а как уж сможем.

На смену облетавшим под яростным напором прилетевших холодных ветров листьям, подступала истинная госпожа этих суровых мест – длинная и морозная зима. Проснувшись утром на седьмой день после отъезда отца, Стаси удивилась необычно светлому сиянию за окном. Это был белый, холодный свет зимы, сказочный и нарядный от инея на ветвях, от первого выпавшего снега, покрывшего всё тонким чистейшим покрывалом.

В этот день Стаси выходила на работу после обеда. Это был прекрасный день для осуществления задуманного мероприятия. Она успела-таки заготовить всё нужное. Проводив Лео на работу, Стаси приготовила так любимую им солянку с несколькими сортами мяса, колбас и жирной ветчины, наполнивших дом ароматами, вызывающими слюну даже по телефону, и за полчаса разместила заранее продуманную инсталляцию, как сказали бы сегодня.

– Лео, ты сегодня придёшь на обед домой? Я, как и обещала, солянку сварила. Слышишь, как пахнет? Ну вот. Я тебя, может, и дождусь, если раньше не вызовут, – это Стаси специально придумала, чтобы он очень захотел прийти домой. Но через час, закончив всё, разочарованно сообщила ему, что её «вызвали», и быстро убежала на работу. Если бы она осталась дома, весь эффект бы пропал!

Сергей Дмитриевич, сумевший за неделю пройти все необходимые сдачи анализов, в прекрасном настроении после профилакторского завтрака решил побывать дома, заскочить перед работой на минуточку, чтобы бросить дома чемодан и надеть свежую сорочку.

Когда он открыл входную дверь, его глазам предстало то, что он назвал, завалившись с чемоданом к своему другу Мите, «игрищами в разгаре».

Это было приготовлено совсем не для него. Совсем! Это было персональное творение для Лео!

Но хохотал он, идя к дому Мити, как сумасшедший, предвкушая реакцию сынули на замысел Стаси!

– Ты чего так сияешь? – встретил недоуменно Митя, ржущего Сергея.

– Не могу рассказать. Не моя тайна. Не возвращаться же в профилакторий этот чёртов, чтобы чемодан оставить? Вот и пришёл! Ну чего ты на меня так уставился? Оставить его дома я ни в коем случае не мог. Давай чайку дербалызнем и на работу поедем, я же на своей ласточке приехал. Ускорялся, понимаешь, и наследил, – Сергей Дмитриевич с надеждой наблюдал, прихлёбывая чаёк, как с неба опять начал падать снег, завихряясь в мелкие позёмки. – Ладно, поехали. Хорошо, что снежок пошёл, следы мои заметёт. Ну, Лео, держись! – и Сергей Дмитриевич подавился очередным приступом смеха.

А Лео, расстроенный тем, что Стаси «вызвали», решил удовлетворить давнее любопытство Мишки, местного острослова и задиры, какие бывают практически в любом коллективе, и который всё время проявлял сомнение в «таких уж!» кулинарных способностях Стаси, о которых и Лео, и Глеб постоянно трындели, вызывая у Мишки здоровое чувство зависти и рефлексивное выделения слюны вечно голодного холостяка.

– Ну ладно. Сегодня у меня на обед коронное блюдо Стаси – солянка! На второе вчерашние пироги. Приглашаю обоих. Стаси на работу вызвали. Так что, если не понравится тебе солянка, то и скрывать не придётся. Поехали! – иногда Лео пользовался машиной, хотя любил и прогуляться пешком до работы и с работы, особенно, когда они одновременно по утрам выходили из дома, или он брал машину, когда он торопился на обед домой, чтобы вместе пообедать, а потом довезти Стаси до больницы в оставшиеся минуты.

– На, иди открывай, я машину к гаражу отгоню, – Лео сунул ключ Глебу.

– Ну чего встали-то, как вкопанные? – шагнув через порог подтолкнул Лео приятелей, не проходивших дальше в прихожую.

– Так встанешь тут… Это у вас всегда… такое? – Мишка кивнув головой наверх.

Над головами приятелей, плавно и красиво обвившись вокруг чисто вымытого плафона, кокетливо свисал капроновый чулочек Стаси в обнимку с носком Лео, который он потерял третьего дня неизвестно где. На самом кончике его носка была пришпилена иголкой карточка, на которой крупными и красивыми буквами было написано: «Не достанешь! Не достанешь! И вообще не мешай нам! Бяка-потеряка!» И под строчками сияли яркой помадой нарисованные губки, протянувшиеся к читающему в поцелуе.

Лео попытался подпрыгнуть и снять этот весёлый коллаж, но не тут-то было. Четыре метра – это четыре метра!

– Может подсадить? – Мишка нагло ухмылялся, сняв, наконец, ботинки и подойдя под самый плафон внимательно уставился в записку. – Почерк красивый! – деловито заметил он.

– Так! Отверни свою рожу! – рявкнул Лео, сшибая, наконец, черешком «лентяйки» чулочек жены и свой носок со штопкой на подошве.

– А чо? Я с удовольствием! Тут ещё интереснее, – Мишка весело «гыгыкнул». На окне прихожей, на тоненькой бечёвке для задергушек, коротеньких занавесок прикрывающих нижнюю часть окна от любопытных, висели Стасины трусики небесного цвета и трусы Лео, которые он не помнил, куда повесил после стирки, отвлекшись на секунду. На его трусах висела карточка с красиво написанным восклицанием: «Какая прелесть для интерьера, Лео! Очень-очень! Ты их не зря оставил на подоконнике. Выдумщик! Не правда ли? А я тут просто в цвет неба. Да ведь? Мне нравится! Я так соскучилась!»

Лео лихорадочно сдёрнул Стасины плавочки, сунув их себе в карман.

– Всё, хватит ржать! Давайте в столовую. Нечего тут…

Но перед столовой парни от смеха повалились друг на друга.

Дверь в столовую была занавешена шелковыми любимыми полосатыми пижамными штанами Лео, распятыми в стороны, а между ними висела ночнушка Стаси. Симметрично. На заднице штанов большой иголкой была прицеплена записка: «И почему до этого никто не догадался раньше, Лео? Ты – гений домашнего веселья, Лео! Мы же их три дня искали. И ещё бы три года не нашли, ты их так запрятал, шалунишка! Хорошо, что и моя ночнушка свалилась случайно за диван! Теперь мы всегда вместе! Люблю-ю-ю!»

Вырезанные из красной бумаги алые губы были пришпилены прямо на причинном месте штанов.

Сдирая штаны с косяков двери, Лео два раза укололся иголками.

– Так! Стоять! Сначала я сам! – сердито двинув хохочущих приятелей в бок, со штанами на плече Лео вошёл в столовую.

Это хорошо, что он решил войти сначала сам, первым.

Но в принципе это было бесполезно. Ему всё равно не хватило бы двух рук, чтобы мгновенно всё убрать, чтобы приятели ничего не увидели. Ввалившись следом за Лео, они всё и увидели. От увиденного глаза их, слезившиеся от смеха, просто разбежались в стороны.

На каждой полочке буфета, на подоконнике, на одеяле, в которое была закутана та самая солянка, пригласить их на которую чёрт дёрнул Леона, на каждом стуле и на столе – везде лежали, воздыхали, смеялись и издевались над Лео, но нежно при этом его целуя, Стасины вещички, вместе с его вещицами вперемежку и в обнимку.

На высокой люстре, как на плафоне, с которым Лео уже приловчился справляться, висел его потерянный неделю назад галстук и Стасина косыночка в цвет ему, нежно обвивала галстук за узел и тянула к Лео длинный конец с запиской: «Честное слово, Лео, ты меня поражаешь своим разнообразием! Знаешь, где я нашла этот прекрасный галстук? На ручке двери в кладовке. С внутренней стороны. Вот! Теперь мы тут будем жить вдвоём!» На тесёмке для задергушек на окне уже почти привычно висели беленькие Стасины трусики и носки Лео по сторонам от них с записочкой: «Лео, ты прелесть! Твои носки нашлись в серванте! Ну, теперь мы всегда будем у тебя на виду. С самого утра! Правда прелесть? Не хвали. Я стесняюсь! Просто мысленно поцелуй меня, любимый!» На втором окне роль задергушки выполняли его собственные труселя, которые скорее всего упали с верёвки в ванной, и он про них просто забыл. Рядом с ними висели штанишки от Стасиной, детской наверное ещё, ночной пижамки, которую он терпеть не мог! Записочка конечно была: «Ну ты артист, Лео! Правда – бесподобно? Пусть висят! Меня возбуждает!» И все его труселя были усыпаны алыми поцелуями бумажных губ.

– Не, вот этот натюрморт тянет на десятку! – восторгался Мишка, а Глеб только хрюнчал в ладони, боясь раскрыть рот и отводил смеющиеся глаза от Лео, который был в тихом бешенстве, оттого, что приятели оказались по его милости в их крокодильей пещере.

Он метался, как настоящий лев, по столовой и срывал с полок Стасины аксессуары и прятал их в карманы.

На одеяле, с укрытой им солянкой, лежала одна из его книг, которые он вечно оставлял здесь на столе и подоконнике, а потом искал в книжном шкафу. Вместо закладки в книгу был торопливо вставлен его носок. Свой чулок Стаси тоже красиво вставила между страниц своего журнала и на свободном конце свернула розу с запиской: «Очень удобно! И закладка и носок, если что. Теперь всегда буду так делать. Спасибо любимый! Целую бессчётное количество раз каждый твой пальчик на ноге. Как тогда. Помнишь?» – и весь носок тоже был в алых поцелуях.

–А это – когда «тогда»? – Мишка совершенно распоясался и восторженно брал в руки Стасины вещички, успевая иногда раньше Лео.

– А это не твоего ума дело. И не лапай бельё моей женщины, хамьё несчастное. Свою заимей – потом своё и лапай! – Лео сердито-шутя вырывал у него из рук всё, что тому удавалось первому схватить и разглядеть. Сердиться-то на самом деле было не на кого, кроме, себя любимого.

Казалось, все свои вещички из нательного гардероба Стаси старательно выгладила и соблазнительно разложила или эротично развесила по всей столовой в каком-то феерически-весёлом настроении. В каждом бокале кокетливо торчали её трусики, белые носочки, платочки и шарфики в обнимку с аналогичными вещами Лео с пояснительной запиской: «А мы тут вместе!», « И мы!», «И мы тоже, Лео!»

Лео, наконец, занёс комок собранных вещей в спальню и с облегчением не обнаружил там больше ничего компрометирующего.

– Ладно, хорош любоваться! Идите руки мойте лучше, черти завидущие. Представление окончено. Солянка стынет, – он, сполоснув руки под кухонным краном, начал ставить тарелки на стол и доставать хлеб с полки, разматывая одеяло накинутое на ещё горячую супницу. Но его действия были прерваны захлёбывающимся хохотом из коридора.

Это прохиндей Мишка вывалился из гостиной, куда он без разрешения и приглашения нагло ворвался и, неловко споткнувшись, безвольным кулем растянулся на полу коридора. Глеб попытался помочь ему встать, но тоже свалился рядом, не в силах больше сдерживать дикий ржач, держа в руках Стасин бюзик и сквозь смех твердил: «Гамачок… гамачок… я не могу… гамачок…»

– Какой ещё гамачок, к чертям?! – Лео вырвал лифчик из лап этого гада и пытался перешагнуть через валяющихся приятелей.

– Там, там, в ванной, ещё есть! И в гостиной. В гостиной… – Глеб, бессильно хохоча, цеплялся рукой за ногу Лео.

В ванной комнате во всех возможных уголках её были развешены безупречно отглаженные бюзики Стаси, старенькие заштопанные и три-четыре штуки более-менее новых, одним концом цеплявшиеся за край ванны или верёвки для сушки белья, а другим за всё, за что можно было зацепиться: за краны, за ручку окна, за край полочки. И в каждой чашечке бюстгалтера мирно свернулись клубочком разношёрстные носки Лео, с укреплёнными на них потерявшимися когда-то булавками для галстуков, про которые он и думать забыл, потерянная левая подтяжка для носка, расчёска, кусок уроненного под ванну мыла, потерянная недавно зубная щётка и прочие мелочи. И записочки тут тоже были, конечно: «Ты меня разыгрывал с этой щёткой? Да? А я, как дура(!) искала её в ванной, а нашла в туалете, на бачке. Но ею больше не стоит пользоваться, мой любимый. В следующем гамачке новые щётки лежат. Как они тебе? Цвет нравится? Господи, как же я тебя люблю и хочу!»

В следующем «гамачке» и вправду лежали привязанные новые щётки. И все его вещички были подробно и нежно «обцелованы» бумажными алыми губами. «Я в восторге от такого ракурса. Надо же! По-моему, даже «очень даже». А тебе как?» – его рубашка засунутая почему-то под отцов халат в душе и её платье там же обнимали друг друга

Лео снял с верёвки и со всех крючков Стаськины бюзики, свои рубашки и платье и, тоже уже хохоча, понёс их в гостиную, откуда вывалились эти черти, сидевшие на полу и ржущие в голос до слёз. Мишка только безвольно мяукнул и махнул Лео рукой в сторону гостиной.

«Чёрт! Как же я туда-то не догадался заглянуть?! Вот лопух! И когда только она это всё успела наворотить?»

Везде, где обычно Лео, не задумываясь, оставлял свои вещички, их теперь лежало по две, и каждая пара сопровождалась записочкой: «Любимый, я и не знала, что тут так удобно валяться» – его майка и её комбинашка; «Милый, это же просто здорово, что ты так придумал. Учту. Целую.» – его носки и её пояс для чулков под диванными подушками; «Не правда ли? Мы очень подходим друг другу?» – его шляпа и её шляпка на часах с боем в углу; «В конце концов, кому какое дело? Да ведь? Мне тут тоже нравится!» – в ручке двери были просунуты его два галстука и её косынки на шею;

На диване гостиной расположились двое: «Он» был сделан из его серых брюк и клетчатой сорочки, в которой он совсем недавно ходил дома, но где-то её оставил, забыл и взял другую, а «она» была сделана из её старенькой комбинации, набитого чем-то бюзика, чулочков, свесившихся с дивана мягкими полосками и обвивших «его» такими же полосками чулок, как руками, головы из махровых полотенец были нежно прислонены друг к другу и «целовались» бумажными губами. И как бы отвечая ему на его вопрос, когда и как это она всё успела, на одной их «фигур» была записка: «О! Как же я устала, любимый, целую неделю делать то, что у тебя так легко получается между делом! Лео, ты безумно изобретателен! Обожаю!» И ещё одна записочка была: «Как жаль, что никто не увидит такой шедевральной красоты, любимый. Но главное, чтобы ты был доволен. Я всегда думаю только о тебе. Но представь, и этот твой двойник такой же шалунишка, как и ты! Хочу – не могу! Как дожить до вечера?! И знаешь, ты можешь теперь смело засовывать под ванну всё, что угодно. Я там всё чисто вымыла специально для тебя, мой любимый? Очень скучаю».

Лео внимательно рассмотрел «скульптуру», «его рука» лежала между её «чулочков-ног». Лео тут же почувствовал, что и он будет с большим нетерпением ждать вечера: «Ну, Стаська, держись теперь. Живой не выпущу! А насчёт «не увидит» ты ошиблась, моя Йони. Думаю весь город об этом сегодня же узнает», – все вещицы Лео, нещадно укалываясь иголками, поскольку весь «он» и все его вещички были облеплены страстными поцелуями алых губ, торопливо засунул в шкаф и, незлобно попинав хохочущих приятелей, потащил их в столовую.

– Вот только попробуй ляпни где-нибудь о том, что видел тут! Я тебе язык твой двойной в ж*пу тебе засуну! – Лео погрозил кулаком Мишке, известному всем своим языком, который у того был «совсем без костей и без мозга».

– Да ты что, Леон? Чтоб мне тут подавиться! – и случайно или нет, но Мишка тотчас и подавился. Глеб со всей дури стукнул ему по спине: «Да нет, Лео. Мы – могила! Но Стаси у тебя… Слов нет. Огонь девчонка!»

– Всё! Больше ни слова! Чёрт меня дёрнул вас, трепачей, на солянку звать! Давайте чай пить уже, пироги вот жрите, это вам, паразитам, свалившимся на мою голову, осталось случайно. Глеб, достань сахарницу с полочки. – Глеб достал сахарницу из буфета, Мишка, открыв её, сунулся туда ложкой и замер с надутыми щеками, забыв выдохнуть воздух: из-под крышечки пружинно встали столбиком кончики чулочных резинок от дамского пояса, застегнутых на кончики мужских носочных подтяжек, и на одной паре был приколот «поцелуйчик» с запиской: «Приветик! Ой, прости, любимый! Им так хорошо вместе. Я забылась совсем! А что? Удобно! Неожиданно, да?»

Это был последний приветик от Стаси, который Лео извлёк из блестевшей и улыбающейся сахарницы. Сахарные кубики в бумажном пакетике синего цвета лежали рядом на полочке. Приятели пили чай, давясь хохотом так, что чай у них лился из носа. Оба клятвенно пообещали, что они: «Ни-ни!»

Может оно так и было, и взгляды, которые Лео тотчас ловил на себе, как только выходил из их с Глебом кабинета, были случайны, но почему-то ему слышалось вдогонку: «Ох и шалунишка!»

– Это ты мне про эти игрища-то рассказывал, Серёга? – дядя Митя, ухмыляясь, хлопал приятеля по спине, когда они встретились, чтобы ехать домой.

– А ты откуда знаешь?

– Сорока на хвосте принесла. Ну и Стаси! Не поленилась. Молодец! Юрка рассказывал, что Леончик наш и раньше вечно один ботинок терял. Только задумается о чём – всё, капец. Нет ботинка!

– А у каждого есть свои особенности. Нехорошо завидовать, Митя. У тебя, что ли, нет чего-то такого?

– Есть. Почему это нет? Недавно очки в холодильнике насилу отыскал.

– В холодильнике – это что! Я их на голове у себя носил и весь вечер искал. Ну, может этот «шалунишка» ему и поможет порядок в мозгах навести? Парни остановиться от ржача не могут, говорят. Юрка мне тоже уже сообщил, что Стаси сорвала у них нормальный рабочий день, курить все в два раза чаще выходят, чем положено. Они-то успели те записочки прочитать, это я ретировался моментом, но и нескольких хватило. Молодец доченька.

Мы с ней иной раз просто ухахатываемся. Тут на днях сидим, ужинаем, он с книгой в руках – никак Стаси его от этой привычки отучить не может. И не засушенный он сухарь, ведь? Но если что-то увлекло – полный пи*дец! Стаси его спрашивает:

– Борщ будешь?

– Мм.

– А картошку жареную будешь?

– Мм.

– А кисель будешь?

–Мм.

– Вчерашние пирожки будешь?

– Мм.

Сергей Дмитриевич с удовольствием рассказывал: «Мычит и всё лопает, только за ушами трещит. Глотает эти пирожки и читает, и читает… По пустой тарелке вилкой скребёт. Стаси ему опять: « А тушеных кузнечиков будешь?»

– Мм.

– А запечных тараканов будешь?

– Давай, давай.

– А фаршированных лягушек будешь?

– Фаршированных? Угу. Конечно.

– А глазированных?

– Мм. давай, всё буду. Не обедал сегодня.

Сергей Дмитриевич весело гыгыкнул: «Она уже руки в боки, и мы с ней от смеху давимся, а он только тогда оторвался и на нас взглянул, когда я уже в голос заржал. Но она потихоньку его от этой привычки отучает. Да я и сам раньше любил в газету уткнуться и глотать, а теперь мы беседы ведём светские на самые разные темы, кроме здоровья. Это ещё моя матушка строго запрещала о своём здоровье говорить за столом. Не достойно, говорит, образованного человека. И Стаси такая же. Так что сплетничаем о чём угодно и весело хохочем. У неё всегда смешинка во рту живёт. Славная у нас с тобой доченька образовалась, да ведь? Она же и вас с Юркой за отцов считает. Бокалы ваши на особой полочке рядом с моим стоят рядочком. Лео пьёт из чего попало. Не смотрит.

– Славная. Не поспоришь – друзья не торопясь и молча ехали по самой дальней от дома дороге, они любили так молча объехать иногда вечером Город и полюбоваться тем, что выросло на их глазах на этих некогда лесных взгорках, ископанных вдоль и поперёк канавами и траншеями для коммуникаций.

Сергей, как и отец, был щёголем и любил светлые шляпы

Лео встретил Стаси на крыльце поликлиники с улыбкой, не помещающейся на лице. Его улыбка и уши, казалось, захватывала. Он быстро «засунул» Стаси в машину.

– Ты доволен? Я думала, что ты рассвирепеешь. Наклонись ко мне, я попрошу у тебя прощения. Надо быстрее домой ехать, папа позвонил, что к восьми дома будет, убрать всё надо успеть.

– А я уже убрал. Я же у тебя быстрый? Правда всё в шкафу лежит горой, да руки исколол, но это пофигу. Главное, что ты мне сегодня каждый бумажный поцелуй в обычный превратишь. То есть не в обычный дежурный, а в самый настоящий. И во все обозначенные места. Прямо по проложенной тобой карте. Тогда прощу!

– Только не в один день, Лео! Я же без губёшек останусь. И куда это ты меня вообще ведёшь?

– Как куда? В магазин, – Лео крепко прижал руку Стаси, поднимаясь по ступенькам «Дома одежды», чтобы не вырвалась.

– Зачем? Ты что-то себе купить хочешь?

–Да. Очень-очень хочу! – такой напор в словах мужа прозвучал угрожающе, Стаси внимательно посмотрела на Лео, но он так улыбался!

В магазине Лео, не тормозя ни минуты, потащил Стаси в отдел нижнего дамского белья сразу к прилавку.

– Лео, ты чего? – Стаси попыталась его затормозить, но не тут-то было. Её мокрые от снега ботиночки скользили по мокрому же от снега, стаявшего с ног посетителей, мраморному полированному полу, тащимые её целеустремлённым мужем с большой скоростью.

Лео ещё днём позвонил кому надо и выяснил, что интересного в этом отделе присутствует, и есть ли ему смысл приходить? К его несказанному восторгу только вчера отдел пополнился новой предпраздничной коллекцией подарочного белья для особо торжественных случаев. Самое то, что ему надо было.

Реванш – так реванш!

За спинами продавщиц на полках горками и по размерам стояли шёлковые атласные разноцветные бюстгальтеры, которые назывались «корсетными изделиями», строчёные и величественно жёсткие, делающие даже из крошечной девичьей груди весьма соблазнительные экспонаты. Чуть ниже располагались такие же атласные пояса для поддержки чулок, и они тоже лежали сияющими атласными стопками с игриво болтающимися резиночками. Потом, совсем за спиной, чтобы быть «под рукой» продавцов, располагались стопки недорогого «хэбэшного» нижнего трикотажа: плавочки маленькие, плавочки средние, панталоны тонкие с резинками, панталоны с трикотажной «резинкой», панталоны с начёсом толстые на зиму и тоже с разными резинками. Для бабушек подходили панталоны с простой жёсткой резинкой, чтобы «чулки как-никак, а придерживать», и для девушек, которые уже строго заботились о фигуре и носили для чулок пояса, тёплые панталоны были только с трикотажной слабо облегающей резинкой, не травмирующей ногу – и всё это самых разных цветов. Менялись нравы, менялось бельё, расширялся ассортимент и возможности для кого-то радовать кого-то.

Обычно дамы без мужей посещали этот отдел. А мужчины вообще крайне редко. Только в какие-то очень уж особые моменты. Лео и представить себе не мог до этого дня, сколько сортов и видов чулок, например, производится нашей доблестной лёгкой промышленностью. Тонкие капроновые от бесцветных до почти чёрных (но чёрных в те оптимистические годы практически не было), дорогие чулки со стрелкой, которые носили особо следившие за собой дамы и находившиеся «в поиске» девицы; дешёвые чулки без стрелок, которыми довольствовались вечно торопящиеся «молодые мамочки» и простые девчонки, ибо стрелки на чулках совершенно не выносили спешки и некрасиво сбивались на сторону, уродуя даже стройные ноги; изящные чулки с тщательно вывязанной «ступеньками» более плотной пяточкой и стрелкой– это был особый шик, требующий наличия «всего-всего в полном ажуре» в гардеробе дамы; более плотные фильдеперсовые шелковистые чулки и плотные шёлковые матовые со стрелкой ( их шили из трикотажного особого полотна); тёплые в разный рубчик хлопчатобумажные чулки от светло-телесного до тёмно-коричневого цвета; толстыми, пухлыми парами, пушащиеся волосками, лежали только недавно появившиеся шерстяные чулки для зимы; и в центре в целлофановых пакетиках лежали безразмерные чулки-эластик, о которых только-только стало известно. Это была мечта каждой женщины страны – иметь несносимые чудо-чулки-эластик, которые были очень прочными и безразмерными в разумных пределах. Именно их привезли для женщин этого Города к празднику – порадовать самоотверженных работниц, рискующих каждый день своим здоровьем в этом отдельно взятом, ярко освещённом уголке цивилизации, затерянном глубоко в тайге суровых Уральских гор. Город снабжался так же, как и Москва.