Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

В подпитии, отдавшись тоске и безысходности, Ларик и вправду иногда взрыдывал, аккомпанируя себе на гармошке, или на гитаре, что в деревне было тогда ещё редкостью. Но у Ленки Подкорытовой была гитара с голубым атласным бантом на грифе. Отчасти именно гитара часто привлекла Ларика в её дом.

Воротов Леонард Сергеевич недаром покорял женские сердца. На взгляд сельских красавиц он был просто шикарен, «как артист». Зимой ратиновое серое пальто, на голове «гоголь» из темной коричневой цигейки с отворотами, такие тогда члены Политбюро носили, только из каракуля. На ногах чешские ботинки на меху, что вообще спокойному описанию не поддавалось, и замшевые перчатки на руках. А на шее был намотан серый пушистый шарф крупной вязки, только входившей в моду, и поэтому сомнений в его принадлежности к «определенным слоям» совсем ни у кого не оставалось. Как умудрялся Ворот быть таким пижоном здесь, в этом медвежьем углу, было никому неведомо. Но он умудрялся.

– Здравствуйте, в гости пустите? – Ворот стоял на пороге во всём своём великолепии.

В те времена заранее не предупреждали, что в гости придут. Просто брали и приходили, в дверь стучали, конечно.

– Заходи, милок. Что ж не пустить, коли ты с добром пожаловал? – бабушка Пелагея, обмахнув для приличия фартуком стул, поставила его ближе к гостю.

– Да мне бы с Илларионом вашим поговорить о деле, – Леон стащил шапку с головы и тщательно вытер ноги о половик у порога.

– Сейчас позову. У себя он в кабинете сидит, – Пелагея открыла дверь ,– к тебе Ларивоша пришли. Из клуба, кажись. Надо чего-то.

– Привет, – выйдя в светлую кухню, Ларик прищурился от света и протянул гостю руку.

– Привет, Ларион. Дело у меня к тебе есть на сто рублей.

– На сто? Ну, пойдём ко мне, поговорим, – Ларик распахнул перед гостем дверь в «кабинет», освещенный только тусклой лампадкой.

– У тебя тут, как в келье, – пошутил Ворот, дожидаясь, пока Ларик включит свет.

– Да. От деда всё осталось, как в музее. Что за дело?

– Так видишь, какое дело, приказано сверху в нашем клубе организовать хор. И оркестр по возможности. Отстаём, говорят, мы по культуре. Надо народ приобщать к искусству. А ты, я слышал, по этой части специалист, рассказывали мне твои ухажерки. На гитаре играешь, на гармошке. И поёшь, вроде.

– Допустим. И что ты мне предлагаешь? Петь? Или играть?

– Да нет. Ты, ведь, что-то там кончал?

– Закончил. Училище. Дальше что?

– Как что? Ты – самое то, что нам нужно.

– Кому это «нам»?

– Кому, кому? Народу. Нашему клубу. Сидишь тут, понимаешь, втихаря, а я с ног сбился, ищу художественного руководителя для хора и оркестра.

– Какого ещё оркестра?

– Который приказано создать и быстро. Деньги выделили. Ставка сто тридцать четыре рубля с копейками. Ты же на пилораме «подай-принеси» работаешь за девяносто рябчиков?

– И что? Мне хватает.

– Слушай, ну что ты такой? Молодой! Красавец! Ты же так можешь поднять это дело – небу жарко станет. Тут у нас много поющих мужиков есть. Да и женщин тоже. Вон, как напьются, так до утра с «пьяной горки» на всю деревню орут. Заслушаешься. Начнем места первые брать. По области помотаемся туда-сюда, себя покажем, на людей посмотрим. А что?

– Ага, так у тебя всё просто – прям загляденье! – Ларик усмехнулся, глядя, как распаляется воображение у Воротова.

– Да, ладно. Ясно, что не просто. Приказано все силы на это бросить, проверять каждую неделю обещали. Это дело государственной, оказывается, важности.

– Не получится у тебя со мной ничего.

– Это ещё почему?

– Потому. Окончание на «у». Не дадут мне руководить никаким хором. Я почти что сын почти что врага народа. Фамилию меняю на отцову.

– И что?

– И ничего. Это будет фамилия моего деда – бывшего священника бывшего берлушовского храма. Меняю из идейных соображений. Понятно? Слыхал, как сейчас антирелигиозную пропаганду раскручивают? Так что мы – идейные противники с тобой получаемся. И ты сейчас наверху, а я в навозе. Примерно так.

– Да, ладно. Чего это ты? Причём твой дед-то? Ты комсомольцем же был? – Воротов неожиданно стал серьёзным, отбросив свою наигранную простоватость и панибратство.

– Был, да сплыл. Знали бы, кто у меня дед, – фиг бы мне, а не комсомол. Я ещё и на литургиях прислуживал. Я тогда маленьким совсем был. Меня из-за этого не так давно даже в райком вызывали. Беседовали.

– И что?

– Да ничто. Не собираюсь я ни от отца, ни от деда отказываться.

– Так… Ну, ни фига себе история, – Воротов растерянно замолчал. Уткнулся глазами в свои руки и о чём-то думал.

– Всё? Вопрос снят, как я полагаю? – Ларик насмешливо мерил гостя взглядом.

– Не снят. А если я добьюсь, чтобы именно тебя назначили на это место – согласишься? У тебя, ведь, есть опыт работы по профилю?

– Есть. На флоте предлагали остаться, мы там все первые места брали на смотрах всегда. А я сюда захотел вернуться. Во, дурак! Сейчас слушал бы крики чаек и дышал морским воздухом и ни о чём бы не думал. Ларик, сощурив глаза, смотрел куда-то вдаль.

– Расскажи, чем ты там занимался.

– Да зачем это тебе?

– Ну, расскажи, я никогда не был на море.

– Почему?

– Да так жизнь сложилась.

– Хреново сложилась, – мрачно оценил Ларик, и Ворот не возразил.– Море – это мечта. Там сам воздух другой. Не дышишь, а ешь этот воздух – влажный, солоноватый и густой от ароматов. Голова кружится. Но я первое время на море и не смотрел. Потом уже разглядел, когда втянулся в матросскую жизнь… – Ларик увлекшись, стал рассказывать про море, про свой ансамбль, про новые инструменты и радость ребят, когда впервые они заняли первое место в смотре хоров.

– …нам такой ужин тогда закатили – закачаешься! С тортами, даже с икрой бутербродов навалом дали. Крабов первый раз там попробовал варёных. Да, как наши раки, собственно, только здоро-о-о-вые! По два увольнения вне очереди дали… – Ларик замолчал, именно тогда он встретил в первый раз ту…

– Ну, здесь не корабль, дисциплина не военная, и инструментов приличных нет, так, по сусеку поскребём, наберем что-нибудь. Но народ-то точно певучий у нас? И на свадьбах поют, и на поминках. Это не везде, ведь, так. Я думаю, многие пойдут в хор. А чего по домам сидеть, телевизор только полканала ловит и то – не каждый день, а тут живое дело. Уверен, что пойдут. Ну, если ты, конечно, согласишься. На тебя даже безголосые девушки пойдут. Придётся конкурс устраивать, отсеивать. Ты же у нас секс- символ, понимаешь.

– Ну, это ещё бабка надвое сказала, кто тут у нас секс-символ, – Ларик знающе усмехнулся, глядя на Ворота.

– Да нет. Всему своё время. Я – пас. Я уже только по необходимости крайней на подвиги способен. Лень уже. Я тебе пальму первенства отдал давно. По тебе сохнут девчата. Я уже для них старый, – Ворот легко улыбнулся, – и набегался я.

– Да ладно. На тебе пахать – не перепахать.

– Илларион, в общем и целом мы договорились? Да? – перевел разговор на другое Леон.

– Ни о чём мы не договорились.

– Слушай, но ты же сам понимаешь, что каждый должен заниматься своим делом. Так?

– Ну, так.

– А ты бревна ворочаешь. А должен людям – и можешь, главное, – радость нести, ощущение полноты жизни. Праздника. Самоуважение к себе поднимется, родители и детей потянут. Кто знает, может тут у нас в какой-нибудь семье Шаляпин живёт? Согласен?

– Согласен. Только пустое это всё. Лучше времени не теряй, другого ищи.

– А это не твоя печаль теперь. Теперь я попробую.

– Пробуй. Но сразу говорю, что ничего у тебя не получится.

– Ладно, это моё дело. Ты обещал, и если что – ты согласен?

– Ну-ну. Пробуй. А пока я уж буду брёвна ворочать, тоже дело нужное.

Выходя из дома, Леон нос к носу столкнулся у ворот дома с Настей, она задержалась в школе.

– Добрый вечер, Настя. А Вы здесь живёте?

– Здравствуйте. Да, я здесь комнату снимаю.

– А я тут к Ларику приходил. По делам, – Леон уже перестал вздрагивать каждый раз, когда видел её, старшую пионервожатую школы, взрослую, но девочку. Она и её пионеры готовили концерты к празднику, репетировали в клубе до самого вечера, пока их не начинала выгонять тётя Паша, которой они мешали наводить порядок.

– До свидания, Настя.

– До свидания, Леон Сергеевич.

– Вот я и Леон Сергеевич уже, – мысль была болезненная и очень печальная.– Сколько ей лет интересно? Но так не бывает же? Даже родинка едва заметная на щеке точно такая же, – в перевоплощение душ коммунист Воротов не верил. Да и разница в возрасте для перевоплощения не подходила.

– Если ей сейчас лет,… черт знает, сколько ей лет? На вид – пятнадцать – шестнадцать, то в двадцать лет разница получается. Не проходит. Такая вся ромашковая. Действительно, как прекрасный подарок. Сюрприз. Но такой… больной… И зачем же ты мне явилась, солнышко? – Леон закутался, как следует, в свой пушистый шарф, откинул в сторону мысли тревожащие и странные, и направился к своему дому, стоящему в самом конце «Интеллигентской» улицы.

Честно говоря, Воротов понятия не имел, как он будет действовать. Единственное, что он твёрдо знал, что больше он здесь никого не найдёт на это место. Да и в глазах этого бывшего поповского внука он не увидел ясно выраженного отказа. В принципе парень был согласен.

– Но как его угораздило ввязаться в эту историю с поповской фамилией? Какая разница, в конце концов, какая у тебя фамилия? – сомнения сомнениями, но, как говорится, была бы цель поставлена.

И Воротов Леонард Сергеевич, заведующий клубом совхоза «Пыталовский», начал действовать.

В райцентре Сосновского района, в отделе по делам культуры райисполкома, откуда он и начал решение этого вопроса, сначала все, к кому он обращался, приветливо и внимательно его выслушивали. Его здесь хорошо знали и помнили, забыть его франтоватость, хотя бы раз увидев его, было невозможно, но как только речь заходила об Илларионе и всех заморочках, которые тому сопутствовали, дело принимало совсем другой оборот. Лица теряли заинтересованность, становились безразлично-тусклыми, и Леона направляли для решения вопроса в более высокую инстанцию. Так было положено.

Конечно, можно было позвонить, попросить – и всё устроилось бы в один момент. Но… На этот раз Леон решил действовать сам. Сам.

Через две недели, записываясь на приёмы в приёмные дни, получая и сдавая пропуска, он, наконец, добрался до самого главного начальника отдела культуры в облисполкоме.

Ольга Павловна Синицына была прекрасным работником. Когда-то давно она начала работать младшим секретарём-машинисткой у заведующего отделом культуры одного из сельских районов. Аккуратная и исполнительная девушка, студентка заочница, член ВЛКСМ, очень быстро вошла в дружный коллектив. Здесь было главным умение слушать, запоминать и неукоснительно выполнять, что скажут, как и в любой исполнительской работе. Но Оленька Синицына была одаренной девушкой. Она не только отлично справлялась со своими делами, но и стала буквально правой рукой своего начальника, была в курсе всех предстоящих дел и часто упреждала приказы своего начальника, заранее готовя материалы, не ленясь просматривать записи в журнале приёмов, и календарь предстоящих совещаний. Она наизусть помнила, о чём, кто и когда говорил в приёмной. Какой чай любит тот или иной гость и важный посетитель. Она сама не знала, зачем ей это всё. Чтобы просто соответствовать месту, достаточно было выдерживать дресскод, как сейчас говорят и исполнять. Очень скоро, даже чересчур может быть, скоро, Оленьку Синицыну, как ценнейшего работника, забрали в область. Заметили!

Оленька не просто выдерживала предписанный и здесь обязательный облисполкомовский дресскод. Она очень быстро стала иконой стиля облисполкома. Но тогда это звучало иначе: обращать внимание, удивлять и восхищать. Она обращала, удивляла и восхищала. Её безукоризненно прямые темные стрелки на чулках просто отворачивали головы мужчинам, когда Оленька, строгая и милая, внимательная и образцово отглаженная проходила мимо них, оставляя за собой шлейф духов, ненавязчивый, очень лёгкий и свежий. Она не была красавицей. Но она так себя подавала, что все красавицы меркли перед этой выдержанной и великолепной стильностью младшего секретаря-машинистки одного из самых захудалых отделов. Сначала она стремительно потеснила старшего секретаря- машинистку, а потом и старшего секретаря в приёмной, став там главной и заметной всем фигурой – незаменимой помощницей своего начальника.

К окончанию института культуры Ольга Павловна была уже главным секретарём у самого большого начальника большого отдела культуры облисполкома. Карьера у неё складывалась удачно. За её спиной шептались, что она по головам идёт, но её это ни мало не смущало. Главное, что культура развивалась и показатели росли. И премии росли. Потом её назначили начальником самого захудалого отдела. По сути – уметь руководить – это уметь спрашивать. Ольга Павловна умела спрашивать и вывела свой коллектив в передовые. Потом вывела другой отстающий коллектив. Потом – третий. Шеф недвусмысленно ей заявил, что её мечты о чём-то большем не исполнятся без этой черновой работы. Все нужные должности Ольга Павловна, как начальник, под руководством своего главного «шефа» очень быстро «прошла», один за другим.

Работать Ольга Павловна умела. Уметь работать в Облисполкоме – это тоже уметь спрашивать, только жестче и строже, чем в других местах. Она это не только умела – она обожала это – спрашивать! Ведь именно это давало ей чувство уверенности и превосходства, чувство собственной значимости и власти. Умному человеку достаточно один раз вкусить все возможности, и прелести власти. Люди все одинаковы и охотно подчиняются только сильной власти.

К своим сорока трём годам Ольга Павловна занимала должность начальника отдела культуры облисполкома и прекрасно сохранилась. Она оставалась всё той же иконой стиля. Работа в этих стенах научила её всему. Она, как волчица чуяла, где и что затевается, и чем это может для неё обернуться и вовремя принимала контрмеры. Благодаря этому её называли «непотопляемой сукой». Но ей это даже нравилось – больше бояться будут.

Но однажды её непотопляемость была развенчана. И кем?! Женой «главного». Этой мерзкой бабой с толстыми ногами. Разводиться в те времена большим начальникам было просто нельзя. Нет, в принципе можно было, но тогда – партбилет на стол. И после этого иди в чистое поле. Жены управу на своих блудливых мужей знали. Вот когда-где, а в этом случае партийные комитеты бывали с удовольствием допущены под семейное одеяло.

«Главному» в тесном коллективе партбюро было поставлено «на вид», без выговора, кулуарно. Ольге Павловне дали понять, что она достигла вершины карьеры в данном случае. Даже предложили ей должность повыше, но в каком-то мухосранске. Она отказалась. И от каких бы то ни было претензий тоже сразу отказалась. Она осталась в своих пенатах и в отдельно взятом отделе, вышколенным ею до каждой волосинки на голове, и царствовала здесь безраздельно. «Главный» прислал ей записку через доверенное лицо и попросил не выяснять с ним лично отношений, а довольствоваться тем, что он сумел для неё сделать. Особенно её взбесила приписка: «Согласись, что это было чертовски не просто». Какой ей дело, как это ему «было»?!

А таскаться за ним по всем командировкам, где надо и не надо, просто было?! А терпеть его живот, грозящий порвать все пуговицы на сорочке – просто было?!

Потом «главного» перевели в обком партии. Это было очень значительным повышением. Но об Обкоме партии Ольге Павловне и мечтать не приходилось.

Но это всё было в прошлом. В прошлом была молодость и поклонники. Но все они тогда были никем и звали их никак. И они ей были не интересны и не нужны. А кто был интересен – давно был прибран к женским, более ловким или удачливым, рукам.

А этот, довольно молодой, наивно смущающийся мужчина без обручального кольца был ей смешон. Пушистый шарф, который он забыл, или не хотел, снять, начищенные до блеска чешские ботинки на меху, рыжий, дорогой большой кожаный портфель, годный для командировок провинциалу – были забавны. Но что-то в нём было. Она чувствовала в нём… того, кто был ей просто необходим сейчас. От неё не укрылся его оценивающий мужской взгляд, а под конец разговора, после нескольких чашек растворимого кофе, он вообще расслабился и оказался очень неглупым мужчиной. И то, что он был из богом забытой деревни, было ей только на руку.

– Хорошо, я запрошу документы на этого вашего протеже. Жду Вас в понедельник. Не забудьте заказать пропуск сегодня. Вы когда сможете подойти? – Ольга Павловна ободряюще улыбнулась Леону.

– Да я … я, как Вы. Я хоть когда – пожалуйста.

– Хорошо. Сейчас я посмотрю, чтобы нам не помешали другие… вопросы…. На пять вечера вас устроит?

– На пять? – Леон прикидывал, как ему добираться до дома после семи? Не факт, что автобус будет. А на машине он не хотел тут появляться, это ломало бы легенду.

– Вас не устраивает что-то?

– Да нет, всё устраивает. Только вот гостиницу как-то надо суметь заранее заказать, не успею на автобус.

– Гостиницу? Ну, это проще простого. Сейчас, – Ольга Павловна вызвала секретаря и через десять минут вопрос с номером в гостинице «Южный Урал» был решен. Гостинца-то в двух шагах отсюда.

Леон возвращался домой умиротворенным. К Ларику он не пошел: «Чего зря парня будоражить? Похоже, для решения этого вопроса придётся постараться. Ну, что ж? Постараемся. Взялся за гуж – не говори, что калоши скользкие», – он чувствовал сейчас себя, как осётр, на которого положил глаз покупатель в рыбном магазине на улице Кирова в аквариуме для «живой рыбы». Да уж. Он не мог ошибиться. Она смотрела на него. Она не просто смотрела, она взяла в руки удочку. Если отбросить все эти её штучки-дрючки, то очень даже внимательно она на него смотрела. Все эти тёмные зрачки он за километр видел: «Женщина – она и есть женщина, хоть и начальник «немного очень большой». Но не известно, как ещё она дело повернет. Такие черти выскакивают, когда баба власть свою хочет показать. М-да. Тут ещё три раза подумать надо».

Леон начал собираться в город с самого утра понедельника. Тщательно помылся в бане накануне. Но подмышки всё равно воняли потом, дезодорант, привезенный «оттуда» давно закончился. Леон вспомнил, что слышал где-то, что можно помазать просто содой и пахнуть не будет. Достал пачку насыпал в ложку и попудрил, ваткой, как смог. И ещё раз попудрил, чтобы уж точно не смущаться. Понюхал – вроде не пахнет. Галстук был не новый, пришлось перевязать, сделав конец короче, а узел шире, теперь несвежее пятно узла куда-то уползло и галстук неожиданно стал модно выглядеть с широким узлом.

– Заказать надо, давно галстук не менял. Она-то вся с иголочки, хоть на подиум такую. Ладно, сойдёт, – посмотрев на галстук в зеркале решил Леон. Сорочку пришлось подглаживать, от долгого висения в шкафу она была как бы пожеванная. – Надо не забыть нейлоновую заказать, постирал – и никаких тебе проблем, только их стирать надо каждый день, все запахи собирают, говорят.

Потом он аккуратно подстриг ногти и долго выбирал носки. Он уже давно экономил на носках, покупая несколько пар одинаковых, выбрасывая прохудившиеся и соединив оставшиеся, ещё несколько пар донашивал. Он с тоской вспомнил свои любимые заштопанные носки, которые совсем и давно обветшали, и тотчас отогнал убийственные и невозможные сейчас мысли. Леон был очень экономным и непритязательным на самом деле, и не от того, что денег не хватало, а оттого, что привык считать, сколько и чего у человечества уходит на каждую небрежно выброшенную недоношенную вещь. Он и воду экономил, пускал её тоненькой струйкой, когда мыл посуду. Когда-то он не сразу всё это принял безоговорочно, смеясь над её «крохоборством». А теперь иначе не мог, хотя даже голос её куда-то постепенно уходил, растворялся во времени.

– Вот только Настя же… – вдруг вспомнил он и тут же отбросил, как обжегшись, всплывающую мысль.

Сейчас все вещи ему покупала мать и уже, наверное, и отец сможет, оставшиеся «там» они высылала сыну вещи по его запросу с оказией сразу же. «Там» снабжение было не хуже, чем в Москве и сейчас.

Когда Леон кончил отпаривать острые стрелки на брюках, как когда-то учил его отец, и невольно улыбнулся, вспомнив «те» стрелки на своих парусиновых, он понял, что очень сильно перестарался. В подмышках стало нестерпимо жечь. Пришлось раздеваться и бежать в баню смывать соду, разъевшую кожу до красноты, и мазать всё подсолнечным маслом, так как ничего другого под рукой не оказалось. Он больше часа сидел на кровати, как петух на насесте, раскрывший крылья. Боль, мало по малу, ушла, но настроение было испорчено, и исчез азарт игры. Воспоминания о матери и отце, и о том доме перекинулись на воспоминание о пацанах. О пацанах он ещё мог думать, как о безопасном для памяти куске той мучительной истории, залезать в которую он не мог, духу не хватало.

– И что, и вот за эту высокомерную бабу тоже они умирали? – с этим он был не согласен, и эта мысль придала ему уверенности в том, что всё он правильно делает. Сам и один. Снова вспомнил, как Стаси умоляюще смотрела на него, рассказывая об очередной своей сказочке… – Есть смысл постараться и сделать доброе дело, хотя бы ещё для кого-то, а лучше для многих, как она мечтала. Надо этого дурачка Ларика на место пристроить, и все будут довольны. – И ты, Стаська тоже. Но зачем ты мне ЭТО подсунула, лапочка моя?…

С некоторых пор он вообще играл в жизнь «воднером», как малышня говорила раньше. Не вдвоём с отцом, не втроём – с матерью, отцом и бабушкой или с друзьями отца, которым всё было практически доступно по щелчку пальца.. Это было отставлено в сторону. Он решил сыграть «воднером».

Он сам себе стал смешон с его сборами и, уже не торопясь и не особо стараясь, надел свой отличный, но единственный костюм, запахнулся шарфом совсем, как актер Стриженов на открытке, Воротов был даже чем-то неуловимо похож на него, тоже тёмно-русоволос, – и отправился к остановке. Один рейс был утренний, дневной. А позднего, вечернего могло и не быть, всякое бывало с автобусами на этой полугрунтовой дороге в зимние заносы.

В городе Леон побродил по магазинам, расположенным недалеко от Площади Революции. В «Ритме» он купил несколько пластинок цыганских певцов, несколько пластинок с танцевальными ритмами, пусть ребята на танцах порадуются этим «котам». В моде были песни про котов, говорили, что их существует целых четыре, но на купленной пластинке было только «два кота». В «Детском мире» неожиданно наткнулся на очередь за туалетной бумагой. В другой день и постоял бы, наверное, он привык «там» пользоваться этим благом цивилизации, а здесь – это была роскошь. Но не идти же с портфелем набитым туалетной бумагой туда, к ней на приём. В главном гастрономе города выкинули вяленые бананы и дыню, купил несколько брикетиков. Купил полкило «Белочки с орехами».

Его ждали. Секретарь без вопросов открыла двери кабинета и пригласила войти. Ольга Павловна изучала какие-то бумаги, перекладывая листы в папке.

– Садитесь, я сейчас заканчиваю. Лена принесите нам кофе. Или чай? – спохватилась она.

– Да мне всё равно, что вам, то и мне.

Секретарь принесла им кофе и посмотрела на часы. Перехватив её взгляд, Ольга Павловна сказала устало: «Вы свободны, Лена. До свидания», – сказано это было сухо и окончательно. С точкой.

– Э, да она не в духе, – Леон тоскливо прихлебнул кофе.

– Может сахару?

– Нет. Хотите я вас угощу вялеными бананами? Я люблю их свежими, конечно, но здесь их не продают совсем.

– Вялеными? Хочу. Угостите. А где Вы ели свежие бананы так, что успели их полюбить даже.

– Я раньше в другом городе жил. Там другое снабжение.

– Вы «сороковку» имеете в виду? – она так и сказала «сороковку», по-свойски.

– Да, – он не собирался распространяться, а она не собиралась расспрашивать, это было не принято. – Так что Вы мне насчёт Арсеничева-то скажете?

– Это который раньше под фамилией Удалов скрывался?

– Почему скрывался? Это же фамилия его отца была по паспорту?

– Ну, Вы же понимаете, что на любой вопрос можно с разных сторон посмотреть? – Ольга Павловна выжидающе смотрела на этого, немного чем-то странного, человека со странным именем Леонард.

– Понимаю. Но Вы же можете посмотреть с той стороны, которая позволит его назначить худруком нашего будущего хора с надеждой, что мы будем брать все первые места в районе?

– Могу и так посмотреть, – Ольге Павловне понравилась его нагловатая уверенность.

– Значит, вопрос решен?

– Вы куда-то торопитесь?

– Пожалуй, тороплюсь. Закончить это дело не стоящее ломаного гроша. Есть более приятные занятия, и поговорить о деле можно в менее официальном месте.

– Однако! – Ольга Павловна изумленно приподняла красиво и тщательно выщипанные брови.

– А можно я вас в ресторан приглашу? Только я столик, конечно, не заказал. Не обладаю, так сказать, достаточными полномочиями, – Леон, пряча иронию, посмотрел на неё.

– Нет проблем с полномочиями.

– Есть другие проблемы?

– Вы догадливы.

– Понятно. Вы слишком известны, чтобы появляться в ресторане с неизвестными людьми.

– К сожалению, Вас многие из наших работников знают. Этого достаточно.

– Может быть, в кино? В «Пушкино» есть ещё два сеанса.

– Пожалуй… нет. Я не уверена, что достанем билеты, да и мелькать там тоже не хочется и фильмы эти все я смотрела в нашем кинотеатре.

– А-а. Тогда я – пас. Предлагайте Вы, если хотите, конечно.

– А пойдемте, побродим по городу. Уже темно. Работает только Центральный гастроном, но нам туда не надо, я полагаю.

– Не надо, уже побывал. Бананы там купил.

– Прекрасный выбор. Пойдемте, посмотрим, как площадь украсили лампочками к празднику. Уже останутся висеть до Нового Года. Вы любите Новый Год?

– А кто ж его не любит в детстве? – Леон весело улыбнулся. Что-то, похоже, складывалось, как он и планировал.

– А сейчас? Не любите?

– Сейчас? Вы шутите? Да это самый сумасшедший праздник из всех. Я после него две недели отхожу. Представляю, что в больших клубах творится.

– Вам нужна помощь?

– Помощь? Да,… как Вам сказать?

– А вы прямо говорите, как есть, – Ольга Павловна между тем собрала свою сумочку, положила все бумаги на столе в аккуратные стопки, как привыкла это делать с самой ранней молодости, работая над серьёзными вопросами, чтобы ничего не перепутать. Секретарская привычка была в ней уже второй натурой.

– Хорошо, пойдёмте, на улице и поговорим.

– Можно, я оденусь?– шутливо и жалобно спросила она его

– Я вам помогу даже сделать это, – Леон уверенно пришпоривал.

Подавая ей пальто, он почувствовал, как она на самое короткое мгновение прислонилась к нему, и он бережно запахнул на ней дорогую котиковую шубку с большим воротником из чернобурки, тоже на мгновение обняв её. На голову она надела такую же чернобурковую шапку – мечту всех молодых женщин даже в их Городе.

– Вы идите в гардероб. Я Вас на Цвиллинга подожду, – не глядя на него сказала Ольга Павловна, закрывая дверь большим красивым латунным ключом.

– Хорошо. Я недолго.

– Не торопитесь.

Он заметил её стройную фигуру сразу, сквозь летящий крупными хлопьями снег. Она ждала на углу, рядом с гостиницей.

– Какая замечательная погода. Как по заказу. Вы не находите?

– Нахожу. Я её и заказывал, – улыбнулся он весело. – Пойдем, куда? Туда? Сюда?

– Пойдёмте туда, она махнула рукой в сторону Политеха.

– Давайте туда. Берите меня под руку. Скользко. А у меня на полиуретане, не скользят совсем.

–Почему Вы не остались в городе?

– В каком городе? Здесь, в Челябинске?

– Да.

–Так сложилось. Хотел ближе к заповеднику. Вот и нашел. Там у меня родственники жили. Так что, собственно, я ничего и не выбирал. Так получилось.

– А как Вы оказались на такой должности?

– Случайно. Когда-то занимался музыкой. В юности.

– Ну, то есть, Вы вынуждены были уехать из-за здоровья. Я правильно понимаю?

– Предположим. Вы же наверняка моё личное досье перешерстили., – Леон ухмыльнулся про себя. – Я – как все. Хотите мороженого? С ума сойти, киоск работает так поздно, семь часов уже.

– А это дали распоряжение перед праздником, чтобы мороженое было на площади до одиннадцати часов. Указ вступил в силу. Не успевают подвозить. Давайте поедим. Сто лет мороженого на улице не ела.

Они шли, слизывая эскимо, и ощущали себя скрытыми от всех снежной пеленой и болтали, как нанайцы, о том, что сейчас видели перед глазами. Леон искоса взглядывал на свою спутницу, скрывавшуюся от него под пушистой шапкой. Но и не видя её, он её чувствовал. Она немного нервно смеялась, как и все женщины на первой встрече. Она была очень напряжена, он чувствовал это по её руке почти не опирающейся на его руку – значит давно уже не была с мужчиной. И она боялась прямо смотреть ему в лицо. Она явно робела.

– Глупая ты глупая, хоть и начальница. И совсем не умеешь себя вести с мужиками. Ладно, справимся как-нибудь. А номер в гостинице так и пропадёт, и кто-то пойдёт на вокзал, чтобы перекантоваться там ночь, – с сожалением подумал о ком-то Воротов. А потом с сожалением подумал и о себе. Дома так хорошо свистит в трубе ветер и под это завыванье приятно засыпать в мягкой пуховой, собранной для него бабушкой, перине, «перышко к перышку подбирали – сто лет не износится» – хвасталась когда-то бабушка.

– Вы меня не слушаете? Леонард?

– Да, задумался немного, извините.

– Вот и мой дом, – Ольга Павловна показала на противоположную сторону, где темнели темные с высокими окнами серые глыбы домов сталинской застройки.

– Удобно, в самом центре, всё под боком. Мавзолейчик настроение не портит? – он улыбнулся, кивнув на стоящий за чугунной решеткой сквера мрачный памятник из серого гранита.

– Да нисколько он на мавзолей не похож. Почему все называют его мавзолейчиком? Люди последние копейки несли, чтобы его поставить.

– Да я пошутил, что Вы так всё серьёзно воспринимаете? Но мне он тоже что-то такое напоминает. Странная скульптура, – и, чтобы перевести неловко начатый разговор, спросил: « Вы одна живёте, Ольга Павловна?»

– Разумеется, – она удивленно посмотрела на него.

– Нет, я вижу, что кольца нет. Может быть с родителями, я имел в виду?

– Родители в другом городе. Я живу одна со студенческих лет. Чаю хотите?

– Конечно, хочу. У меня целый портфель вяленых бананов пропадает и ещё конфеты есть, – и Леон рассмеялся теплым располагающим смехом.

Подъезд встретил их замком на входной двери, консьерж, лифт – все статусные прибамбасы, как в любом, очень сильно уважающем себя, государстве. Леон молчал, пока они не вошли в квартиру. С порога было заметно, что тут не знают проблем с деньгами и связями. Всё было дорогим, основательным и стильным, начиная с крючков встроенного гардероба в прихожей и кончая люстрами на потолках.