– Они… Если честно, я помню плохо, – она подняла глаза вверх, – Вроде, они были под крылом Сире, он изначально занимался их продвижением. Но Лима они вдвоём поддержали. И спустя какое-то время присоседились к Совету. В общем, об этом спрашивай у них самих.

– Ясно. И что же было дальше?

– Дальше, – Ирэ вновь опустила голову, – Приближались выборы, и мы понимали, что победить Сире на них честно не получится при всём желании. Уж слишком большим любимцем он был у народа. И тогда…

– И тогда вы решили что-нибудь о нём раскопать, – закончил он за неё.

Ирэ вскинула взгляд, и едва не закричала, но вовремя остановила себя:

– Это было по необходимости! Так не могло больше продолжаться, мы боялись за страну. Сире с каждым годом всё больше слетал с катушек, мы должны были что-то сделать! А в политике дурные средства ради благой цели – вполне в порядке вещей.

– Ладно, я тебя не осуждаю. Ни тебя, ни всех вас, – Мейд выставил вперёд руку, – Думаю, вы поступили сообразно ситуации. К тому же раскопать что-то на соперника перед выборами – это не мошенничество, а уже стратегия.

Он улыбнулся. Женщина подхватила его улыбку. Было заметно, что сейчас ей стало в разы проще говорить, и она продолжила уже свободнее:

– Да. Мы действительно решили копнуть глубже в его проекты. Надо сказать, долго искать не пришлось. Уже на поверхности всплыли финансовые махинации, кража денег из бюджета, якобы на строительство города. Ну и так далее… Этого было вполне достаточно, чтобы снять его кандидатуру с выборов, и под натиском Лима и Света предыдущий министр внутренней безопасности сдался. Сире арестовали, и, кажется, через год он скончался на плантациях. Тогда же вся его «группировка» начала разбегаться. В махинациях было замешано много людей, начались повальные аресты.

– А почему ты решила связать те события с нынешней ситуацией?

Она замялась, неосознанно прикусила губу в задумчивости:

– Не могу тебе чётко ответить. Понимаешь… Мне всегда казалась подозрительной эта увлечённость Сире вирусами. А ещё… Эту информацию о махинациях нашел Свет Уоррен. Собственно, именно он и руководил, так сказать, поисками. И когда он предоставил нам результаты, мне показалось… Что он рассказал не всё. Далеко не всё. Словно было что-то ещё, куда более страшное, чего мир не должен был узнать. И он скрыл эту тайну.

Она ещё немного помолчала. Повисшая тишина в кабинете отдавала чем-то таинственным и опасным, словно её окрасили последние слова министра. Но она решила её разбить:

– Или я ошибаюсь. Всё это могло мне привидеться, причудиться – я тогда была, мягко говоря, не в себе.

– Не в себе?

Тут Ирэ запнулась, словно только поняла, что сболтнула нечто очень-очень лишнее. Мейд увидел это по едва заметному изменению в её лице, и решил пока не давить. Она сама всё расскажет, нужно лишь дать время.

Макнагенн он предложил уже вина. Извечная, но беспроигрышная тактика душевных посиделок часто развязывает языки, особенно, когда человек сам хочет что-то тебе рассказать. Или не обязательно тебе… Просто рассказать.

Они ещё немного поговорили о Сире, и о времени после него. Предавший бывшего председателя министр внутренней безопасности вскоре после окончания арестов по неволе вынужден был подать в отставку. За ним и следующий долго не удержался, и вот семь лет назад один умудрённый жизнью генерал предложил на этот пост Мейда Йовича.

– Представь, несколько лет, как закончилась война. Я только привык к мирной жизни, смог как-то вернуться, как вдруг меня почти силой притаскивают в политику, – рассмеялся министр, а сам всё смотрел за реакцией Ирэ.

Подействует или не подействует… Подействовало. Откровенность пробуждает откровенность:

– Мне знакомо это чувство, – женщина с улыбкой обнимала фужер двумя руками, – Меня тоже притащили в Совет насильно, но… Мне это помогло выбраться.

Тут она вновь остановилась. Резко вскинула взгляд на Мейда, наткнулась на его обезоруживающую улыбку. Она разгадала его приём… Но теперь сама хотела попасться в эту ловушку:

«Ах ты хитрый лис, – улыбалась она повержено, – Но я сама виновата, что так тут… Расслабилась». Вино горячило, голова становилась опасно пустой. И Ирэ чувствовала, как внутри, глубоко под кожей начинает разгораться настоящий пожар. Что ж… Пора. Слишком долго она хранила это в секрете. Теперь просто устала скрывать. Хотелось рассказать хоть кому-то.

– Шестнадцать лет назад умер мой муж. Разбился на треке.

Говорят, когда вспоминаешь нечто ужасное, события встают у тебя перед глазами. Но у Ирэ перед взглядом ничего не проносилось. Она вообще ничего не видела, лишь полосы паркета врезались в сознание, как алые линии на гоночной трассе.

– Мы поженились, как только мне исполнилось восемнадцать. До этого встречались два года… Разумеется, все были против. И родители, и друзья, ведь он был на десять лет меня старше. Но я его любила… Любила так, как никого и никогда больше. Он тогда только начинал своё дело. Слишком авантюрный бизнес – курорты у самого моря. Он был проводником людей на землю… Тогда это вызывало у всех большие сомнения. Как это так, люди всю жизнь живут в небе, считают землю – тюрьмой для преступников, и тут вдруг кто-то предлагает им провести на ней свой отпуск. Мы летали туда как-то раз… У него был небольшой домик на побережье моря – остался от отца – и когда я первый раз увидела всю эту бескрайнюю синеву, то была… Так счастлива. Я до сих пор помню это ощущение восторга и свободы, когда впервые полетела над самой кромкой ласковой, лазурной воды. Побывав там, я поверила в него. И мне захотелось изменить само сознание людей, чтобы другие тоже могли почувствовать это счастье. Странная мотивация для того, чтобы пойти в политику, правда?

Она усмехнулась, но ответа совершенно не требовала.

– В восемнадцать родители выгнали меня из дома. Прямо в день рождения. Из-за того, что я отказалась его бросить. Сказать, что они очень сильно меня не понимали – это вообще ничего не сказать. Я прилетела к нему, заплаканная, отчаявшаяся, а он… Надел на меня платье, которое купил на последние деньги, и повёл в ЗАГС. Как-то договорился с работниками, и нас зарегистрировали прямо в тот же вечер. Когда подписывала свидетельство, плакала я уже от счастья.

Мейд с удивлением заметил, как из уголка идеального разреза глаз, скатилась одинокая слеза. Странно было видеть это… Такая холодная, такая колючая Ирэ ещё способна плакать. Подобные слёзы порой возвращают их свидетелям веру во всё человечество.

– У нас не было ни гроша, но мы были вместе. Позже его бизнес пошел в гору. Деньги потекли, и я смогла начать карьеру политика, а он продолжил своё дело. В Высотном совете я всячески продвигала идеи путешествий на землю – на море, в горы. Люди осваивали новые хобби – ловили волны, катались на лыжах и коньках. Или участвовали в гонках… Тогда это направление в спорте было широко развито в воздухе, но с подачи моего мужа стали устраивать гонки у самой земли. Как было раньше, много сотен лет назад. Трассы для таких гонок возводят на высотах не больше одного километра. Там могут быть разные препятствия – горы, деревья, птицы. Но он считал, что это только добавляет остроты.

Женщина откинулась на спинку дивана. И в какой-то момент потерялась. Во времени, в пространстве… Пальцы её совсем ослабели, приходилось совершать усилие, чтобы не отпустить тонкую ножку фужера.

Мейд заметил, что Ирэ ещё ни разу не назвала своего мужа по имени. Должно быть, оно было для неё самым священным. Она берегла его, как икону в храме своей памяти. И не могла показать никому…

– Я часто летала с ним туда, болела за него. У него были такие мощные крылья, и я не могла даже подумать, что они могут его подвести. А ещё у него были тёмные, зелёные глаза. Цвета такого… Знаешь, на гоночных трассах часто продают в жару лимонад или пиво на разлив, в высоких бутылках зелёного стекла. И когда солнце попадает на пустую бутылку, кажется, что в ней спрятался целый мир. Такие у него были глаза… В них тоже мир был необъятным, прекрасным и зелёным.

Потом она резко села. Вернулась, посмотрела на Мейда, но взгляд её всё ещё был далёким, будто возвратилась она не до конца:

– Всё кончилось в один момент. Это должна была быть его лучшая гонка. Он легко обходил на повороте всех противников, мчался на такой бешеной скорости… И вдруг. Ему в голову влетела птица. Небольшая, лёгкая птичка – ласточка. Я подумала, что он потерял сознание, и теперь скорость тащит его к земле – помчалась с трибуны его спасать. И многие полетели. Организаторы, работники трассы… Но никто не успел. Он так любил землю, и эта земля убила его, – короткий вдох, тяжелый и шумный, – Конечно, позже, по тем останкам, что удалось собрать, выяснилось, что умер он ещё в воздухе, сломав шею. Должно быть от удара, я так и не поняла. Главное… Его больше не было в моей жизни. Просто не было. Вообще. Тогда я и заболела… Депрессия.

Именно сейчас она наконец увидела своего собеседника. Смогла посмотреть ему в лицо:

– Знаете ли Вы, Мейд Йович, что такое настоящая депрессия? Не та ванильная дребедень, которой подростки пытаются создать себе ореол особенности. А настоящая депрессия… Я больше, чем уверена, что Вы – слишком сильный человек для такой болезни, но вот я нет. И меня она поразила. Моему сыну – Марку было тогда всего четырнадцать лет, и я не представляю, как он смог это пережить. Я чувствовала себя разрезанной на тысячи кусочков. Пытаешься читать отчёт, а просто не получается. От еды выворачивает, потому что каждый день думаешь о том, что он больше её не попробует. И целый мир говорит тебе: «Он больше этого не увидит. И ты не увидишь его». Каждый день воображаешь себе всё новый и новый способ самоубийства, и только на это у тебя есть силы. А в остальном… Мозг таскает по привычному маршруту твой мешок с костями, и молит лишь о том, чтобы ему кто-то дал смертельную дозу морфия. И ни плакать уже не хочется, ни кричать… Ничего не осталось, одна холодная, высасывающая пустота. Я ходила к психологу, потом к психиатру, лежала в больнице, но мне ничего не могло помочь. Лишь Лим насильно втащил меня в свою шайку заговорщиков, когда я уже думала подать в отставку и повеситься в зале заседаний. Но он меня спас.

Ирэ залпом допила остатки вина.

– Потом я вспомнила о том, что у меня есть сын, и что он взял на себя всю огромную компанию отца сразу после его смерти. И справился ведь… Ещё позже я получила пост министра финансов, и всё более или менее устаканилось. Я и сейчас периодически обращаюсь к таблетке антидепрессантов, когда совсем уже накатывает хандра. Но стараюсь избавиться от этой привычки. Ведь сейчас я уже бабушка… Не тяну внешне на бабушку, правда?

Мейд согласно кивнул.

– Но да… Двое сорванцов близняшек, которым я периодически пеку шоколадное печенье. Сейчас они за границей. Сын полетел по делам, открывать новый туристический комплекс в горах. Белль, его жена, представляет там свою коллекцию модной одежды – она дизайнер-модельер. Близняшки временно на домашнем обучении. А я…

– А ты скучаешь по ним? – подсказал он мягко.

– Да… Чертовски скучаю. Скорее бы уже всё это закончилось. Сейчас я просто хочу их увидеть.

Глава 10. 13 сентября.

– Сколько раз я просила тебя не переворачивать мой шампунь с крышки на дно. Он и так заканчивается!

– Да? А сколько раз я просил тебя переключать воду в душе на кран. Я устал постоянно обливаться!

– Так чуть-чуть внимательнее надо быть!

– Так чуть-чуть памяти надо иметь!

И так уже второй день. То ли сказывалось общее напряжение, то ли просто находиться рядом было уже невыносимо, но Макс и Лия ругались на пустом месте вот уже два дня подряд.

А ссорится в однокомнатной квартире – это очень плохая идея. У тебя нет возможности даже уйти куда-то и обидеться. И вот вы вдвоём сидите и дуетесь по разным углам комнаты, как два ребёнка в детском садике.

Причём, у каждой ссоры есть общая динамика. Сначала вы показательно обижаетесь друг на друга, и всем видом стараетесь дать понять, как сильно «тот другой, нехороший» вас оскорбил. Потом опять же показательно делаете вид, что вам всё равно. Как можно непринуждённее занимаетесь какой-то бесполезной деятельностью – чаще всего листаете ленту социальных сетей или смотрите ролики в интернете. Позже вам обоим надоедает и это. Начинается этап «надумывания»: «Да, может я и не права, но вот он мог бы и догадаться…», «Да, я может и виноват, но вот она могла бы меня и не провоцировать…» и всё в подобном контексте. Лишь после этого начинается реальное осмысление проблемы.

Макс и Лия могли проходить все этапы по нескольку часов. За эти пару дней они оба осознали, что дуться они умеют мастерски, а уж творить скандалы из воздуха – тем более. В пору открывать новый вид спорта – «скандализм».

Тем же манером у них в доме появился Стол перемирия. Раньше это был обычный кухонный стол, притулившийся у двери в ванную, но теперь, если кто-то из ребят садился за него, это означало, что он готов был к диалогу. Причём, если садился на своё место. Когда оппонент занимал за столом место противника, это значило, что он ещё очень сильно дуется.

Место Лии было сбоку, на широкой стороне, спиной к выходу из кухни. Место Макса на узкой, спиной к двери в ванную. И не всегда он первым за него садился. Чаще всего, кто начинал ссору, тот её и заканчивал.

Но вот сегодня они разошлись не на шутку. Из-за бурных эмоций никто уже не помнил, с чего всё началось.

– Ты хоть пытаешься вообще меня слушать?!

– Ой, да тебе словами ничего не объяснишь!

– А ты попробуй, может пойму!

– А я вот пробую – не понимаешь!

Макс зарычал от ярости. Несколько раз сильно сжал и разжал кулак.

– Всё, не могу больше с тобой. Достало, – он порывисто схватил с дивана толстовку и стал натягивать её через голову.

– Ну и куда это ты намылился? – девушка демонстративно сложила руки на груди.

– Читай по губам, – парень вытащил голову из ворота кофты и произнёс по слогам, – За-дол-ба-ла. Ухожу.

– Куда ты пойдёшь, совсем сбрендил?! Думаешь хоть немного? Ты вообще-то в розыске!

– Без тебя знаю! – вложив руки в карманы, он направился к дверце мусоропровода.

У Лии расширились глаза:

– Ты с головой дружишь?

– Да не кипятись ты! – парень резко распахнул дверцу тумбочки, – Проветрюсь и вернусь. Никто меня в маске не узнает.

И он полез в узкий проём, едва протаскивая в него свои плечи и крылья.

Да, это и близко не походило на «гордо ушел из дома, громко хлопнув дверью». Что за жизнь? На середине проёма парень ещё и застрял. Уже сейчас хотелось провалиться сквозь землю, а когда Макс услышал на той стороне злобный смешок, провалиться хотелось уже через землю, как минимум насквозь. Чтобы выскочить с другой стороны.

– Хе-хе, помочь? – едко усмехнулась девушка.

– Сам как-нибудь справлюсь, – огрызнулся он в ответ.

Выбравшись, Макс всё-таки хлопнул дверью. Правда не мусоропровода, а коридора для персонала. Потом сам же подумал, как это глупо, ведь они не должны привлекать внимание… Стало ещё больше стыдно. И, с остервенением нацепив маску, Макс полетел куда глаза глядели.

Из-за непосредственного отсутствия агрессора в зоне досягаемости фазу показательного равнодушия парень прошел быстро. Фаза «надумывания» застала его близ магазина, ведь только туда он мог полететь просто так, не привлекая чьего-либо внимания.

«Она, вообще-то, могла бы быть и не такой эгоисткой. Вечно думает только о себе. А я что? А я побоку…» – тут он всё-таки немного запнулся.

Вечно незатыкающаяся совесть недвусмысленно говорила ему посмотреть на самого себя. Вообще-то девушка о нём заботилась. Вот, откопала даже где-то мужские вещи, а то ему так и пришлось бы ходить в больничной униформе. Она сказала, что они собирали эту одежду студсоветом, как благотворительность, да вот отдали не всю.

А ещё она сегодня с утра заморочилась и приготовила блинчики. А он… Нет, он вообще-то тоже много чего для неё сделал. Навёл порядок в её компьютере, удалил кучу ненужных файлов. Приготовил ей средство, чтобы отмыть белые крылья от пыли, что забивается между перьями. Ведь это не всегда удается легко, городская пыль – самая въедливая вещь в мире. А ещё…

Он перебирал в уме, что они сделали друг для друга хорошего, и никак не мог перетянуть на себя. Всё время получалось поровну… Выходит, они оба заботятся друг о друге, так почему ссорятся? И так глупо, на пустом месте.

Максу подумалось, что они просто устали. Устали бояться, устали прятаться. Их жизни резко перевернулись с ног на голову: то, что было домом – стало укрытием, то, что было привычным городом – стало вражеским тылом. И линия фронта проходила ровно сквозь узенькую дверцу мусоропровода.

Парень подлетел к магазину. Ещё сам не понял, как опустился на бетонное крыльцо, а стеклянные двери уже разъехались перед ним. Прежде, чем войти, он оглянулся и бросил взгляд на столицу, словно видел её впервые.

Город был пуст… Эту его часть, полную жилых домов, можно было бы назвать спальными районами. Но даже здесь в обычное время гуляют парочки, летают из квартиры в квартиру старушки, чтобы попить с подругой чайку у окна, или вместе посидеть на лавочке, ввинченной в стену дома, и поназывать наркоманами и проститутками всех, кто пролетает и не здоровается. Даже не из природной вредности… А просто для порядка.

Да, обязательно для порядка должны быть… И мамочки с маленькими детьми в рюкзаках на груди, и старушки на лавочке под козырьком чьей-нибудь квартиры, и собачники, несущие своих питомцев на руках погулять в ближайший парк. Пёстро одетые промоутеры, мчащиеся на эвей студенты, толпа школьников, отправляющихся на экскурсию, и солнце-солнце-солнце-солнце. И где? Где это всё? Ни тебе старушек, ни студентов, ни собачников. Город пуст и угрюм, и даже солнце спряталось.

Это бывало крайне редко. Макс огляделся, и увиденное всей мощью пригвоздило его к внезапно такому хрупкому бетонному крыльцу. Столица было объята облаками. Везде, куда ни брось взгляд, на горизонте можно было наткнуться на серо-белую громаду, что тянула хищные лапы между домами. Конечно, в сам город облака проникнуть не могли. Отопительные станции, накопившие солнечный свет, обеспечивали в городе средние для начала сентября +15°С, а облака не терпели такой температуры. Столица была под защитой… И всё же, сегодня невидимый бой прогресса и природы могли увидеть все случайные пролетающие. От плотной, непроглядной стены становилось не по себе. Будто неведомая сила сжимала город в кольцо всё больше и больше. И всё удушливее становились её объятья. А город сопротивлялся, трепыхался, как раненая птица, бился из последних сил, и всё естество внутри боялось и ждало того момента, когда же эти силы… Иссякнут.

Не вынося больше давления, парень нырнул в тень магазина. Стеклянные двери закрылись, не чувствуя движения, но порывисто распахнулись вновь. В магазине было холодно и чуть влажно, будто облака уже проникли сюда. И совершенно ни души… Кассы одиноко оставлены, лишь из приоткрытой двери охранки доносились разговоры и женский смех.

Услышав чужие голоса, парень поправил и без того натянутую на нос по самые глаза маску. Он только сейчас подумал, как Лие удалось их достать. Ведь она не смогла бы выйти без маски из дома, да и в аптеку без маски уже не пускают. На ум просилось самое логичное объяснение – она просто закрыла лицо шарфом или воротом кофты, но фантазия уже рисовала красочные образы. Как Лия крадёт её у зазевавшегося пролетающего, покупает у барыги в темном переулке втридорога, или отнимает в бою.

Он улыбнулся. Всё это так фаталистично, что даже забавно. А полки в магазине были пусты, как после самой большой распродажи, и парень решил не тревожить лишний раз милую, рабочую идиллию кассирш и охранников. Все уже устали, всем нужен отдых.

Это было удивительно, но он начинал скучать по работе. Раньше парень думал, что будет несказанно счастлив прожить всю жизнь без этих больничных уток и мелочных пациентов, но сейчас… Что-то тянуло назад. Он и сам не понимал, что именно.

Вылетев из магазина, Макс так задумался, что обнаружил себя уже далеко от дома Лии. Он летел к больнице. По здравому рассуждению он решил, что одинокий парень, летящий через весь город, вызовет подозрение, и потому свернул к эвею. Уставшие от долгого сидения взаперти крылья легко несли его к полупустой станции.

На мелочь, что валялась в кармане, Макс купил поездку туда и обратно. Встал у самого края платформы, и взглянул наверх. Облака всё ещё атаковали город. Ему вспомнилась недавняя, и уже такая далекая ночь у печи на восьмом уровне. Парень поёжился. Сейчас было не многим легче чем тогда.

Вагон прикочевал к станции таким же полупустым. И те весьма и весьма немногочисленные люди, что стояли на Небесном парке, не сильно его загрузили. Макс переступил с платформы в вагон, и устроился на сиденье с краю, подальше от всех.

В вагонах эвея два ряда сидений, стоящих спинка к спинке, на таком расстоянии, чтобы в проём поместились крылья. Это очень удобно. Можно откинуться спиной на синее сиденье, пристроить крылья в специально сделанные для них проёмы и ехать, не думая о том, что они будут кому-то мешать. Конечно, когда народу много, людям, стоящим по краям вагона, приходится едва ли не заворачиваться в крылья, чтобы занимать меньше места. Может, Лия именно поэтому не любит эвей? С её размахом любая поездка в час пик станет настоящим кошмаром.

Парень ехал, и не понимал, зачем. По здравому размышлению больница для него сейчас – самое опасное место. Если его поймают… Да даже если просто остановят проверить документы – он пропал. Но он всё же надеялся, что пронесёт.

– Станция Академический театр, – объявил нежный компьютерный голос.

Широкие двери разъехались. Макс приложил транспортную карту к желтому кругу на датчике, и световые полоски по бокам дверей загорелись зелёным. Давно привычный жест, ставший вдруг таким приятным.

Выйдя из вагона, парень сразу взлетел.

Он пролетал мимо фешенебельного здания Академического театра – его мягкие выступы, статуи и завитушки, всё было выстроено поверх основной конструкции дома. Создавалось ощущение, что вся эта прелесть нарастала на нем, как грибы на стволе дерева.

Раньше Макс видел этот театр каждый день. И лишь сегодня удивился тому, какой же он красивый. Где раньше были его глаза?

Больница располагалась на несколько метров ниже, но спускаться отсюда было куда проще, чем подниматься с другой станции. Парень спускался медленно… Ногами вниз, чуть сложив крылья, как на приземление. Привычка… Спускаться по этим кварталам головой вниз не всегда безопасно из-за огромного количества людей.

Правда сейчас здесь не было ни души. Даже исполинский торговый центр, располагавшийся чуть ниже, был закрыт и неприветлив. Из-за меньшего расстояния между зданиями, здесь казалось, что стало ещё темнее. И облака серели со временем, словно всё больше злились.

Макс коротко поёжился. Его терзало смутное чувство тревоги, словно что-то вот-вот должно случиться. Вот именно сейчас, уже, почти…

– Эй, парень! – раздалось вдруг за спиной.

Макс инстинктивно обернулся, отлетая от звука подальше. Прикрыл лицо рукой.

Да-да, со стороны театра к нему летел наряд полиции.

– Нарушаете режим самоизоляции? Ваши документы будьте добры.

«Я пропал… Пропал! Кто-то сегодня получит звёздочку на погоны за поимку особо опасного преступника!» – думал он лихорадочно. И тут сквозь отчаяние пробилась одна здравая мысль:

– Нет, не приближайтесь, не приближайтесь! – парень выставил вперёд руку, и как мог, отвернул голову. Закрыл маску ещё и ладонью, – Мне кажется, я болен. Я лечу в больницу, и стараюсь никого не заразить.

Полицейские резко остановились. Двое мужчин, достаточно молодые, но это все, что можно было о них сказать. За масками не разглядеть их лиц.

– Врача на дом вызывать надо было, – растерянно сказал один.

– Я не мог полететь домой. У меня там родители, сестрёнка маленькая. Я в магазине работаю, тут недалеко. Как почувствовал, полетел сразу в больницу.

Полицейские переглянулись между собой. По идее они должны были его сейчас задержать и увести, или взыскать с него штраф сразу, но… Контактировать с заболевшим или принимать от него что-либо никому не хотелось.

– Не надо, не подлетайте. Кхе-кхе, – Макс понадеялся, что покашлял убедительно, – Не прощу себе, если заражу кого-то. Там ведь сейчас крылья рубят…

– Ладно, что с тобой делать, – пожал плечами патрульный, – Лети.

Макс уже собирался сорваться с места, как вдруг второй спросил:

– А в какую больницу летишь-то?

– В двадцать третью Небесно-парковую. Она тут, ниже по улице.

– Да. Ну хорошо.

И только пролетев уже порядком этажей, парень понял, почему полицейский задал ему этот вопрос – проверял. Повезло, что Макс успел сообразить. Он широко улыбнулся под маской. Да… Повезло.

Но всё же если его кто-то ещё узнает – ему крышка. По здравому размышлению, надо было вот сейчас уже повернуть назад, но… Парень упорно летел к больнице. Хотелось посмотреть, что там творится.

Пролетая мимо больших окон, он видел переполненные палаты. Да, там действительно аншлаг. Инфекционное отделение разрослось ещё шире, и теперь занимало половину терапии, пациенты жаловались, ругались с персоналом. Те, кому крылья уже отрубили, были на разных стадиях принятия горя – кто-то лежал в депрессии, кто-то рыдал навзрыд, кто-то орал на врачей.

Сейчас парню показалось удачей, что он не там. И скука по работе пропала. Он думал уже улетать, но всё-таки задержался ещё не на долго, улыбнувшись, пролетая мимо окна, из которого они с Лией вылетели. Потом сложил руки в карманы, и уже собирался рвануть наверх, как вдруг… Соседнее окно распахнулась, и кто-то удивлённым голосом воскликнул:

– Макс?!

***

Астар Претович засыпал над огромной кипой бумаг. Его голову от падения удерживал только кулак, плотно врезавшийся в щеку. Мозг не просто отказывался работать, он выключался. Все бескрайние небеса, сколько же может продолжаться этот ад? Прошло чуть больше недели с того момента, как зараза проникла на пятый уровень, а кажется, что устал доктор уже на долгие года.

В ординаторской было тихо, лишь неистово тикали часы. Там, за дверью в коридоре – творится настоящие дурдом, но стены надёжно оберегают врача даже от звуков. Нужно было поспать… И спать хотелось, но Астар Претович уже не мог заснуть. Это было то самое отвратительное состояние, когда ты устал настолько, что спать просто не можешь, и от каждой секунды бодрствования ещё больше тошнит. И всё болит… Просто всё.

Буквы расплывались. Свой почерк уже стал чужим. Сложно работать на двух работах, ведь он брал разработки из НИИ вирусологии в больницу. Нужно найти хоть что-то… Хоть как-то остановить весь этот бред.

А комната стекала по сознанию, наваливаясь на него своими стенами, шкафами, папками, и казалось, что весь их вес внезапно переместили к доктору на голову. Но вдруг из стройной картины выбился один образ. В первую секунду показалось, что это зрительная галлюцинация. Мимо окна пролетел Макс… Он, конечно, был в маске, и в другой одежде, но Астар его узнал.

Подорвавшись в ту же секунду, доктор Гести встал коленом на стол, отодвинул шторку жалюзи и открыл окно.

– Макс?!

Парень по ту сторону оказался не глюком. Он резко остановился, словно его стегнули хлыстом промеж крыльев.

– Макс, это ты?

По его напряжённой спине было видно, что парень в размышлении – то ли обернуться и полететь к окну, то ли сорваться с места и мчаться прочь со всех крыльев.

Наконец, он выбрал первый вариант. Развернулся, подлетел совсем близко и аккуратно стянул маску на подбородок:

– Да, я это, я. Зачем так пугать?

– Извини, – врач огляделся в поисках окна получше, – Подожди, я тебе соседнее окно открою.

Задёргивая жалюзи и спускаясь со стола, Астар Претович уже знал, что сейчас произойдет что-то судьбоносное. Это было то самое провидение, что сопровождает его на протяжении всей жизни. Вот сейчас реальность творилась по его усмотрению.

Макс протиснулся в узкую створку и опасливо оглядел ординаторскую. В комнате никого не было, лишь тусклый свет настольной лампы лениво боролся с сумерками.

– Я думал, что вы с Лией уже очень далеко от города, – доктор заметался, в поисках того, что можно было предложить гостю.

Чай или кофе. Но, как назло, электрический чайник был пуст, и в коробке от чая валялся последний пакетик.

– Мы и были… – усмехнулся санитар неуверенно, – Но потом смогли вернуться.

– Вы сейчас где-то недалеко?

Астар Претович почти насильно усадил парня на стул. Тот всё ещё смотрел на всё с подозрением, будто дикий зверь, впервые вышедший на волю из клетки.

– Да, мы… – но тут он осёкся, и доктор понял, что спросил зря.

– Извини-извини, я сдавать вас властям не собираюсь. Я просто рад, что вы оба живы. Или…

Неловкая пауза не затянулась:

– Нет, нет, мы оба живы, – поспешил сказать парень, – И всё хорошо. Что у меня, что у Лии.

– Странно, – Астар Претович опустился на соседний стул задумчиво, но тут же опомнился, – То есть, это конечно прекрасно! Я невероятно рад, хоть и не могу поверить. Что же с вами случилось?

– Ну, мы… Простите меня, я всё-таки дурак. Это я помог Лие сбежать… Понимаете, Вы ведь сказали, что ей осталось всего пара часов, и я пошел попрощаться. А тут она мне заявляет, что не больна, и что не может потерять крылья. Она просила помочь ей бежать – ну как я мог отказать умирающей? Я думал, что она всё равно не доживёт до своего побега, потому оставил ей пульт от бокса, а она…

– А она дожила, – закончил за него доктор Гести.

– Да, – парень потёр виски пальцами, – Когда я увидел её в ординаторской, то просто онемел. Потом, ну… Она начала падать, не могла развязать ремешки на крыльях, и я полетел за ней. А когда за нами погналась полиция, я понял, что поворачивать назад уже поздно. Как-то само собой всё получилось.

На этот раз неловкое молчание затянулось. От парня пыхало напряжением, словно он пробрался во вражеский тыл, один, раненый и безоружный. А доктор лихорадочно соображал. Как это могло быть? Ведь по всем данным Лия должна была уже умереть, да и Макс, как заразившийся, должен быть близок к этому.

– Астар Претович, я тут подумал… – начал санитар неуверенно, – А может, Лия права? Она вовсе не была больна. Иначе как можно объяснить то, что сейчас она жива, а я не заражён?

Размышления оборвались. Доктор перевёл внимание на своего неожиданного гостя, и со вздохом положил ему руку на плечо: