– Денег? И много же у вас денег, Даша?
– Нет, не много… Но мы можем квартиру продать! Мы достанем, вы только скажите, сколько?
– Квартиру. А где же вы будете жить?
– Найдем съемную. Да это разве важно, главное же лекарство!
– А ваш папа сможет платить за жилье?
– Нет у меня папы.., – осеклась Даша.
– Так-так. А вы, Даша, работаете? Вы сами сможете платить за съем квартиры?
– Я учусь. Но я могу устроиться на работу, если будет нужно.
– Послушайте меня, Даша, очень внимательно. Я не знаю, как именно ваша мама заработала эту свою квартиру, которой вы так лихо распоряжаетесь, но думаю, она не обрадовалась бы, узнав, что после смерти ее дочь останется с голым задом на улице! – тон у него был шутливый, но глаза уже не улыбались. Он так и замер, держа на весу вилку с кусочком мяса.
– Смерти?! Но у вас же лекарство! Вы же ученый! Любава сказала…
– Да что знает эта твоя Любава! – воскликнул Роман Юрьевич и от возмущения перешел на “ты”.
– Мне не нужны твои деньги! И квартира не нужна. Я просто не могу дать тебе то, что ты просишь!
– Но почему?
Он внимательно посмотрел на свои не по-мужски красивые руки с длинными пальцами и аккуратными полукружиями ногтей. Помолчал немного. Затем заговорил так, как обычно разговаривают с малым, несмышленым ребенком.
– Девочка моя. Пойми, это не лекарство, не средство, не панацея. Это всего лишь разработка. Причем, разработка не запатентованная, не опробованная. Ее эффективность не доказана. Да, мы получили хорошие результаты на крысах. Но в то же время, очень большой процент не выживших. Да и человек – это совсем другое! У нас нет добровольцев, понимаешь?! Поэтому нет и результатов…
Даша кивнула. Она боялась признаться самой себе, что эта хрупкая, призрачная надежда, может растаять в одночасье. Гораздо больше ей хотелось верить в то, что экспериментальная разработка без названия подарит ее маме то, в чем она так отчаянно нуждалась последние месяцы – билет в жизнь.
– Мы можем быть вашими добровольцами. Пожалуйста…
– Девочка, да как же ты не понимаешь. Это может быть опасно. Если организм твоей матери воспримет лекарство не так, это может стоить ей жизни!
– Ей все равно умирать… С вашей помощью или без нее, – тихо проговорила Даша, – пожалуйста…
Роман Юрьевич откинулся на спинку стула и долго молчал, погруженный в свои мысли. Можно было подумать, что он больше ничего не ответит и Даше придется уйти ни с чем, как внезапно он произнес:
– Я сказал, что мне не нужны ваши деньги. Но тем не менее я ничего не делаю бесплатно. Мое время и услуги стоят дорого.
– Что же вы хотите? – вскинула голову Даша.
– Тебя.
– Меня? В каком смысле?
– Моя жена уже давно не вдохновляет. А ты молода и симпатична. То, что нужно, чтобы хорошенько взбодрить такого старика, как я. Решать тебе.
И он поднялся, шумно отодвинув стул, надел пальто и стремительно вышел из столовой. Даша осталась сидеть одна, переваривая услышанное.
Несколько секунд она сидела совершенно неподвижно, а потом вскочила и побежала следом, задевая плечом входящих студентов и на ходу бросая извинения. И в конце длинного, гулкого коридора догнала профессора:
– Роман Юрьевич, подождите! Роман Юрьевич!
Он остановился и всем корпусом повернулся к ней, так, что Даша едва не налетела на него.
– Роман Юрьевич, я… Я согласна!
Он улыбнулся какой-то странной перекошенной улыбкой и сказал:
– Что же, тогда не будем откладывать в долгий ящик. Сейчас самое удобное время. Пошли.
И он, не оборачиваясь, широко и размашисто зашагал, словно не считал нужным убедиться, успевает ли Даша семенить следом. Они вышли на улицу, на стоянку перед корпусом, и возле огромного черного Лендкрузера Роман Юрьевич выудил из кармана брюк брелок сигнализации и открыл машину.
– Посиди пока здесь.
Он достал телефон и кому-то позвонил, и еще несколько минут стоял на улице, видимо решая какие-то вопросы. Сквозь стекло Даше не было слышно, что он говорил. Она внезапно почувствовала себя маленькой рыбкой в аквариуме.
Когда они тронулись с места, пошел снег – белый, густой, празднично-новогодний, и от этого ощущение нереальности происходящего стало еще сильнее.
– Пристегнись, – коротко бросил профессор, крепко сжимая руками руль и глядя на дорогу.
Чтобы не оглядываться на остающийся позади корпус университета, Даша прислонилась лбом к прохладному стеклу, смотрела на проносящиеся мимо темные деревья и дома, и пыталась представить себе, что ждет там, куда они едут. Она сидела совершенно неподвижно, потому что только с застывшим телом ее не трясло. Профессор щелкнул зажигалкой и закурил. Салон немедленно наполнился едким дымом. От запаха Даша будто очнулась, с силой дернула кнопку стеклоподъемника, и пассажирское окошко опустилось до предела. Это было почти невежливо, и она почувствовала, как он смотрит на нее, убрала палец с кнопки и оставила все, как есть.
Спустя минуту Роман Юрьевич припарковал машину у обочины и, ни слова не говоря, вышел и скрылся в здании под вывеской «Аптека».
Остаток пути прошел в такой же гнетущей тишине. Даша почти ничего не запомнила: ни района, ни голубого панельного дома, куда он ее привез; ни того, как они поднимались в лифте, как он возился с ключами, а отперев дверь, бросил их на полку к зеркалу; ни того, как он шумел водой в ванной, а она механически, как робот, снимала пальто и вешала на крючок у входа.
Он провел ее по длинному извилистому коридору – «Сколько же здесь комнат?» – промелькнула мысль, прежде чем он распахнул перед ней дверь маленькой спальни. Она стояла посреди комнаты в напряженной позе, будто кто-то заменил позвоночник металлическим стержнем. Сердце билось так сильно, что она почти ничего больше не чувствовала. Все мысли сжались в точку и пульсировали в едином ритме.
Роман Юрьевич подошел совсем близко. Так близко, что она отчетливо видела красные ниточки-сосуды у него на носу и мелкие бисеринки пота на лысине. Ей казалось, что воздух в комнате словно стал тяжелее и давил на нее. Он взял ее ладонь в руки и провел большим пальцем по костяшкам. Даша посмотрела на их соединенные руки.
– Ну что же ты? Боишься меня? – кажется, это были его первые слова за долгое время.
Даша отрицательно замотала головой.
– Не бойся. Порадуй старика и больно не будет.
Он наклонился к ее лицу и обхватил пальцами подбородок. От его ладони пахло мылом. Там, где прикасались его пальцы, кожу покалывало, как будто через него текло электричество.
– Роман Юрьевич, я… – Даша с трудом сглотнула, – я никогда не была раньше с мужчиной.
– Мать честная! Что ж ты раньше не сказала? – он отшатнулся от нее, словно обжегся. Помолчал немного, а потом сказал, – Если ты передумала, то можешь уйти. Тебе ни к чему дарить мне свою девственность.
– Но… Тогда ведь вы не поможете мне?
– Нет. Но я не хочу давить на тебя. Это решение ты должна принять сама.
Даша подняла на него темные глаза.
– Я остаюсь.
– Замечательно, – он положил руку ей на затылок, запустив теплые пальцы в волосы, – Ты боишься. Я вижу твой страх. Завораживающее зрелище.
В его глазах появилось какое-то новое выражение и от этого Даша напряглась еще больше. Она почти забыла как дышать.
– И мне хочется видеть твой страх снова и снова. – Он отпустил ее, но не отстранился, погладил по подбородку, по шее, – Но я борюсь с этим.
Он положил ладони ей на талию, потом его пальцы заскользили по спине, нащупали застежку бюстгальтера, переместились вперед и стали расстегивать мелкие пуговки на блузке. Его лицо было совсем близко. От него пахло табаком и мятой. И он принялся ее целовать – жадно, настойчиво, будто хотел выпить. Руки его продолжали раздевать Дашу. Он справился наконец с блузкой и швырнул ее на пол, следом стянул юбку и черные, теплые колготки.
Оставшись перед ним в одном белье, Даша вдруг подумала, что трусы и бюстгальтер у нее из разных комплектов и не подходят друг к другу. Но профессор не обратил на это никакого внимания. Он отстранился от нее и быстро разделся сам. Даша зажмурилась. Еще никогда в жизни она не видела так близко обнаженного мужчину. И если лицо его выглядело старым, то тело было гладким и подтянутым. Он снова шагнул к Даше и быстро избавил ее от последней хрупкой защиты белья. Потом заставил сделать два шага назад так, что она уперлась ногами в кровать, надавил руками на плечи и ей пришлось лечь.
Она лежала, глядя в глянцевый натяжной потолок, в котором отражалась ее тоненькая фигурка и профессорская спина, пыталась проглотить комок страха, хотя горло не желало смыкаться, и чувствовала на себе его горячие руки и дыхание. Он с силой гладил ее, сжимал ладонями маленькую грудь, а потом переместился ниже.
– Ну же, давай. Раздвинь ножки, я хочу видеть тебя всю. Если не будешь сопротивляться, больно не будет.
Даша судорожно вздохнула и позволила ему развести ноги в стороны. Она ожидала, что вот сейчас-то он и сделает то, к чему так стремятся все мужчины, но вместо он принялся ласкать ее языком.
«Боже, что он делает?! Господи, стыд-то какой!» – пронеслось в голове у Даши и она сжала ладонями покрывало на кровати. Одно дело видеть постельные сцены в кино и совсем другое – допустить к самому сокровенному чужого, едва знакомого мужчину. «Расслабься! Расслабься, черт побери, сама на это пошла!»
Профессор неутомимо работал языком. Мало-помалу напряжение отступило и Даша смогла расслабиться. Роман Юрьевич поднял голову и продолжил начатое пальцами, нежно и аккуратно запустил один внутрь. Даша прислушалась к своим ощущениям: боли не было. Было даже странно приятно. Он приподнялся на руках, заглянул Даше в лицо и хрипло спросил:
– Тебе нравится?
Даша ничего не ответила, только едва заметно кивнула.
– Тебе нравится. Я хочу, чтобы ты получила удовольствие от первого секса. Радуйся, что это случится не с неопытным мальчишкой, а со мной. Я знаю, что нравится женщинам.
И он снова опустился вниз. На этот раз ласкал ее быстро, неистово. В какой-то момент она сдалась окончательно и у нее в животе рос, увеличивался, зрел комок тепла. Наконец он достиг небывалых размеров и взорвался, парализовал ноги, спину и всю ее волю. Даша не издала ни звука, она только судорожно дышала, пока оргазм не стих.
– Ты хорошая девочка. Теперь иди сюда.
Он притянул ее голову к животу, заставляя взять мягкий вялый член в рот. От запаха рот мгновенно наполнился слюной и к горлу подкатила тошнота. Она сглотнула, обхватила его рукой, закрыла глаза и пересилила себя. Он держал ее за голову крепко, не давая шанса отстраниться, двигался быстрыми толчками. Из глаз выступили слезы. Она вырвалась из его рук, сглотнула дурноту и задышала медленно, глубоко.
Профессор встал с кровати, пошарил в кармане брюк и выудил оттуда презерватив. «Экий джентльмен, – пронеслось в голове у Даши, – а я об этом даже не подумала»
Он снова подошел к ней, обхватил обеими руками и перевернул на живот и поднял на четвереньки. Задержался на доли секунды, провел пальцами по ягодицам, а затем приступил. Ее моментально наполнила боль, тягучая, ноющая. Брови сошлись на переносице и она прикусила палец, чтобы не застонать. Она чувствовала, как из нее струится стыд, заполняя собой все пространство комнаты. Она позволила ему делать все, что он хочет, хотя каждое его движение отзывалось болью. Пока Бекк исступленно впечатывался в нее, какая-то часть Даши отделилась от ее сознания, покинула спальню и побрела по квартире. Из крана в ванной капало, на кухне гудел холодильник, на пафосных узорчатых обоях тихо тикали дизайнерские часы. Она заглянула в мельком увиденную гостиную, рассматривала массивный светлый диван и огромный плоский телевизор на стене. Стоя у окна, отколовшаяся часть Даши отодвинула прозрачную вуалевую занавеску, потрогала колючие массивные ветки стоявшего на подоконнике алоэ, и посмотрела на улицу. Снег все еще шел, наряжая грязные улицы в белые одежды. Проспект шумел, но стеклопакеты не пропускали звуков с улицы. Машины, сверкая разноцветными боками, сновали по нему, словно туча мошкары в летний полдень. Время от времени отколовшаяся часть Даши задерживала дыхание, прислушивалась, чтобы понять, по-прежнему ли это происходит. Услышав глухой стук остова кровати, хлопки кожи по коже, она снова поворачивалась к окну и смотрела на падающие хлопья снега.
Наконец все закончилось. Профессор дернулся в последний раз и затих, лег на нее сверху и придавил всей своей тяжестью.
Потом он сполз с нее, больно шлепнул ладонью по заду:
– Хорошая девочка! – и скрылся за дверью.
Она продолжала лежать, оглядываясь, прислушиваясь и поглядывая на дверь. Наконец он появился снова, улыбающийся, посвежевший и сказал:
– Ванная там. Чистое полотенце в шкафчике.
Даша встала и, едва переставляя ноги, ощущая в промежности мерзкую жгучую резь, пошла к двери, взялась за ручку и, прежде чем открыть ее, обернулась назад. На взбитой зефирной белизне покрывала алели две капельки крови.
Напряженная сосредоточенность, крепко державшая ее с того самого момента, как они отъехали от университета, слетела одним махом – как будто ее и не было. С облегчением Даша почувствовала, что с этого момента все – и протокол маминого лечения, и новое, не испробованное лекарство, – больше не ее забота; что она подпишет сейчас договор, пойдет домой, сядет на автобусное сиденье, закроет глаза, и все это перестанет существовать, а когда она откроет их в следующий раз, ее жизнь будет прежней, без страха за маму, без пропусков лекций, а весь этот нереальный кошмар останется так далеко, словно его и нет вовсе.
Глава 8
Вечер был колючим. Таким же колючим, как и Любин свитер, который она второпях натягивала поверх тонкого кружевного белья, серым и кусачим. Все не так складывалось этим вечером. Отец зло хлопал дверями и по мелочам ко всем цеплялся. Мать гремела посудой на кухне и огрызалась в ответ. Ленька заперся в комнате, врубил «Раммштайн» и отказывался сделать потише. И в довершение всего ее срочно вызвал в лабораторию Роман Юрьевич.
Любава шла и пинала перед собой пустую пластиковую бутылку. В голове все еще перекатывались возмущенные родительские голоса:
– Какая лаборатория, придумала тоже!
– Да о чем ты вообще думаешь, кто затевает опыты на ночь глядя? Вы что там делать собрались с этим профессором?
– Никуда ты не пойдешь, это опасно!
И любимое мамино:
– Вот будут свои дети, поймешь!
От очередного пинка бутылка подпрыгнула и улетела на дорогу. Любава убрала дурацкие волосинки, прилипшие у губам, и огляделась в поисках новой жертвы. Обычно спокойная, она и не подозревала, что может так злиться. Ситуацию спас бы любой маленький камушек. Главное твердый. Чтобы выдержать весь запас обиды и раздражения.
– Опаздываем!
Роман Юрьевич вынырнул слева из темноты, как черт из табакерки. Любава вздрогнула.
– Вы меня, Роман Юрьевич, так заикой сделаете! – буркнула она под нос, но профессор расслышал.
– Прощаю тебе твою грубость, – снисходительно ответил он. И уже совсем другим тоном спросил, – Что-то случилось?
Любава вздохнула и рассказала про инцидент с родителями. В другой день она бы удивилась собственной откровенности и накатывающим без повода слезам, но сейчас думала, что это просто сказывается усталость и недосып. Профессор слушал, не перебивал, закатывал глаза в нужных местах.
– Ну да, – сказал он, когда Любава замолчала, – так и бывает. Ради науки приходится жертвовать многим. Люди, увлеченные работой часто имеют проблемы в семье. Не понимают их, не разделяют творческих порывов… Говорят, надо жить, как они живут, зачем что-то выдумывать, менять, дерзать! Но как можно просто жить, когда знаешь, что в твоих руках такие возможности! А вдруг именно ты, представь, Чкалова, ты изменишь мир и жизни многих людей! А ведь я нашел добровольца!
– Да?! – воскликнула Любава от неожиданности.
– Ну… вернее сказать, ты нашла, подружка твоя звонила, я с девушкой переговорил и именно поэтому я и потревожил тебя сегодня.
Они зашли в полутемный холл корпуса. Кое-где горел еще свет, группками расходились в разные стороны последние студенты и задержавшиеся преподаватели. Через минуту Роман Юрьевич загремел ключами и они осторожно вошли в темную лабораторию. Он нашарил рукой выключатель на стене и в помещении одна за другой, помаргивая, зажглись яркие лампы дневного света. Любава подумала, что ей почему-то как-то не по себе. Мама дома наверное сходит с ума. Но глядя на веселого, улыбающегося преподавателя, который уже торопливо снимал верхнюю одежду и мыл руки, она поняла, что беспокоиться не о чем. Давно она его таким не видела.
Через несколько минут посерьезневший и облаченный в белый защитный костюм, перчатки и шапочку Роман Юрьевич сел за стол.
– Вы должны понимать, что о сегодняшнем эксперименте ни в коем случае не должна знать ни одна живая душа. Потому что мы с вами нарушаем все мыслимые и немыслимые протоколы. По закону после успешных испытаний на животных я должен сделать запрос на апробацию действующего вещества на здоровых добровольцах. Это мы конечно сделаем, но в данном случае времени у нас нет. И сейчас мы вынуждены играть в рулетку соотношения пользы и риска.
– Конечно, я все понимаю, Роман Юрич! – пробубнила из-под маски Любава, лихорадочно вспоминая, кому успела разболтать.
Все шло по плану: надеть насадку на дозатор, набрать жидкость, вылить жидкость, снять насадку. Любава чуть дыша следила за точными медитативными движениями рук Романа Юрича. Через тридцать минут состав был готов. Профессор легко поднялся со своего места, передал Любаве емкости с жидкостью, стянул плотные латексные перчатки, бросил их на стол, нащупал в кармане пустую сигаретную пачку, смял ее, бросил в мусорную корзину и вышел за дверь.
Любава посмотрела на его неширокую спину, «Какой-то он сегодня подозрительно веселый. Чем же Даша его подкупила, как уговорила? Неужели он … она… про него и раньше говорили, что он своих студенток трогал… Надо будет спросить у Даши при случае», достала из стеклянного шкафчика стеклянные флаконы, «Нет, нет, я не смогу, у меня язык не повернется, если только она сама расскажет», надела на дозатор чистую насадку, «А фиг она мне что расскажет, она будет хранить свою тайну молча, чтобы об этом не узнала ни я, ни Сашка, ведь она все еще на что-то надеется! Как же это глупо и нелепо, ведь это я знаю его три года, я три года вижу его каждый день, я знаю, какое у него лицо, когда сердится, знаю, как заставить его улыбнуться, знаю, как он пыхтит и дышит во время секса, знаю каждый санетиметр его кожи!», набрала в дозатор темную, вонючую жидкость и сглотнула подступившую к горлу дурноту, «Это я, я, я буду его женой и Даша не посмеет, будь она мне хоть трижды подруга, помешать нам!», плотно укупорила флаконы пробками и убрала в холодильник.
У нее засосало под ложечкой от странного предчувствия, но она загнала ощущение поглубже внутрь, хотя оно и оттуда продолжало свербить. Тошнота не отступала, во рту противно скапливалась слюна и ее приходилось постоянно сглатывать. Когда вернулся Роман Юрьевич, Любава поспешила отпроситься домой, сославшись на плохое самочувствие. Но сразу уйти не получилось, какое-то обязательное время пришлось потратить на разговоры и прощание. Выйдя за дверь, Любава почти побежала домой, предчувствуя снова крики и упреки от матери.
Глава 9
«Как же так получилось?», – думала Даша, медленно поднимаясь по ступенькам подъезда, – «Почему в моей жизни нет ни одного человека, с которым я на самом деле хотела бы поделиться, которому я могла бы рассказать то, что меня на самом деле волнует? Мама не поймет, она всегда говорила, что я должна думать об учебе, а любовь и чувства – это все глупости, и Любава, моя Любава, разве могу я сказать ей о своих чувствах, и все остальные, кто мне дорог, кого я люблю, с кем могла бы сейчас поговорить откровенно, да хотя бы просто переглянуться – они бы решили, что у меня поехала крыша, что все эти видения – это просто галлюцинации от переживаний. Я запрещаю себе думать о них – хотя бы на время, хотя бы до тех пор, пока не поправится мама, пока я не избавлюсь от видений, пока не будет можно будет вздохнуть свободно».
Даша вспорола дверной замок ключом, но дверь не поддалась, не клацнул метал. Закрыто на задвижку. Она приникла к двери ухом, пытаясь уловить хоть что-то. Из квартиры доносился еле слышный, но какой-то невыносимо знакомый, напоминающий что-то звук, и потому она нажала на кнопку звонка и убрала ключи в сумку. Звук стал громче, металлическая задвижка стукнула и дверь распахнулась навстречу Даше. На пороге стояла тетя Лена.
– Дашенька, здравствуй! А я зашла в гости к вам, мама-то твоя позвонила, что совсем плохая стала, да на больничном тяжко ей, все одна да одна, ты все время пропадаешь где-то, не дождешься тебя, а она в как сыч в квартире…
– Здравствуйте, тетя Лена, – перебил ее Даша.
Тетушка приобняла Дашу за плечо и широко, радостно улыбнулась – пожалуй, она никогда еще не видела на ее лице ни подобной радости, ни такого волнения. Она помнила ее как высокомерную, мрачноватую женщину, которая всегда говорила гораздо много слов и часто была недовольна. Особенная ирония заключалась в том, что ни она, ни мама никогда не были с ней близки. Тетя Лена всю жизнь строила карьеру, сумела сколотить приличное состояние, купила квартиру в центре, и никогда не была замужем. Мужчин она считала напрасной тратой времени и пустыми, никчемными созданиями.
В редкие дни да по праздникам приглашала мама ее в гости, а после смерти брата так и вовсе перестала звать. Что между ними произошло, мама никогда Даше не рассказывала, ни слова, она просто знала, что между ними было что-то не так. Она хотела бы знать, что осталось за кадром, сколько их еще – важных вещей и незначительных мелочей, которые случились много лет назад. Мало-помалу образ сердитой, недружелюбной женщины съежился и превратился всего-навсего в одно из незначительных детских воспоминаний Даши. А сейчас она стояла на пороге их дома и улыбалась так, как будто и не было этих лет отчуждения.
Даша вошла в квартиру. Каждый раз, когда к ним кто-нибудь приходил, она терзалась от того, как тесно в их крошечном узком коридорчике, как уныло и неуютно в квартире. В комнате было темно – свет не включен и вечер наступал по-зимнему рано, а синеватые всполохи экрана телевизора давали мало света. Мама лежала на своем диване, а рядом на столике стояли чашки с недопитым чаем и порезанный на кусочки магазинный торт. Да, давненько тетя не была в гостях, раз уж решила, что мама будет есть выпечку с пальмовым маслом.
– Дашенька, вскипяти-ка нам еще чаю, – по-хозяйски распорядилась тетя Лена и глазами, как на рога, подкинула Дашу, – да и сама с нами садись, попей, я вот тортика купила, вкусный очень, попробуй, вы же наверное таких не покупаете, он недешевый, а у вас, я знаю, денег нет.
– Сейчас, теть Лен.
Даша наклонилась к маме, приобняла и поцеловала, потом пошла на кухню и набрала воды в чайник, думая о том, почему в детстве никогда не замечала этой тетушкиной особенности: говорить речитативом без остановки и подкидывать глазами. Когда чайник закипел, она взяла чистые чашки и свежие пакетики, отнесла все это в комнату, разлила кипяток по кружками, подкатила кресло к столику и села. Глядя на торт, внезапно вспомнила, что с утра ничего не ела и отхватила ножом себе увесистый кусок.
– Ну рассказывай, как дела у тебя? Учишься? Ты ведь на кого у нас учишься, на программиста, кажется? Все по этим, компьютерам? – и снова глазами как на рога. – Надо было идти на экономический, закончила бы бухгалтером, сидела бы себе в тепле, дебет с кредитом сводила да зарплату хорошую получала, как я.
Даша вздохнула, дотянулась до чашки с горячим чаем, отхлебнула.
– Нет. Не хочу я быть бухгалтером, мне моя специальность нравится, она интереснее.
– Интереснее! Да кто в наше время думает об интересе, Даша! О деньгах надо думать, о будущем!
Тетя воинственно потрясла чайной ложечкой, потом ковырнула торт, отправила кусочек в рот, облизала ложку. Даша рассматривала ее аккуратную стрижку и крупные, качающиеся серьги, жировой валик на животе, обтянутый синим платьем. Спорить бесполезно. Даша перевела взгляд на маму. До сих пор она молчала, а теперь задала свой извечный вопрос:
– Где ты была так долго?
– Я нашла способ тебя вылечить, мама. Есть новое лекарство.
– Как это – нашла, где нашла? Что за лекарство? – мамины брови сошлись на переносице, как всегда, когда она чего-нибудь не понимала.
– У Любы на кафедре один профессор занимается разработкой противоракового препарата. Я сумела договориться. Завтра утром нас ждут в клинике. Сейчас, подожди!
Она несколько поспешно поднялась со своего кресла и бросилась в коридор, к оставленной у зеркала сумки. Там, в глубине она нащупала мультифору с пачкой бумаг, распечатанных на принтере. Кровь прилила к лицу, когда Даша вспомнила, как час назад Роман Юрьевич печатал, скреплял степлером, пытался что-то втолковать. Но главное было то, что они были, эти бумаги. Она прочла «Информированное добровольное согласие» два раза подряд, медленно, пытаясь понять каждое предложение, а потом, перегнув страницы вокруг скобы, сунула их под мышку и пошла обратно, в комнату. Когда она появилась в арке, тетя Лена и мама посмотрели на нее так, будто ждали каких-то особенных слов, будто оттого, что согласие было у нее в руках, она одна знала, что делать.
– Здесь нужно заполнить и подписать, мам. И завтра утром ехать в клинику.
– Ты так в этом уверена? Я что, буду подопытным кроликом?
– Мама, я каждый день, уходя из дома, думаю, что сегодня я может быть вижу тебя в последний раз. Нам определенно стоит попробовать. Другого шанса уже не будет.
– Сколько же это стоит?
– Нисколько. Бесплатно.
– Как так? – удивилась мама, – Она протянула руку и взяла согласие, аккуратно потрогала бумагу пальцами. – Разве бывает в нашей медицине еще что-то бесплатное?
– Марина, ты заслуживаешь жизни, – неожиданно вставила тетя Лена, – поэтому определенно стоит попробовать.
– Я так устала… Я каждый день проживаю через боль. Вдруг мне станет хуже?
– Да, рак штука такая, – тетя улыбнулась, – порой нужна боль, чтобы прочувствовать жизнь. А ты отдохни. Поздно уже.
И она засобиралась домой. Пока она вылезала со своего насиженного кресла, бормоча что-то про то, что придется возвращаться домой затемно, Даша посмотрела в сторону окна – снаружи возле балконной двери, на уровне пятого этажа, на фоне звездного неба отчетливо темнела человеческая фигура.
– Что это за хрень?! Вы тоже ее видите? Или у меня одной крыша протекает?
Воздух делался плотнее и плотнее, и Даша уже прижималась к стене, чувствуя, как набегающий страх парализует волю и выжимает из головы обрывки мыслей.
– Ты о чем, Дашенька?
Она с трудом отвела взгляд от балконной двери и повернула голову к тете Лене. У той брови недоуменно взлетели вверх, да так и застыли.
– А… да показалось. Устала наверное, вот и мерещится всякое.
– Это все от нервов. Ну ладненько, я позвоню завтра.
– Значит, от нервов. До свидания, тетя Лена.
От нервов, значит. Докатилась, нервы уже не в порядке. Даша закрыла за теткой дверь и прислонилась спиной к двери. Она была прохладная, чуть шершавая. Постояла так с минуту, дышала носом, медленно, приводя растрепанные мысли и чувства в порядок. Нужно вести себя как обычно, чтобы не дать маме ни малейшего повода догадаться, каким путем она заполучила завтрашний визит в клинику.
Потом нашла в себе силы и вернулась в комнату. Силуэта в окне больше не было. Мама уже успела уснуть: она была все еще очень слаба после химиотерапии. Платок на голове нелепо сполз, открывая одно ухо и закрывая половину щеки. Потом она вдруг завозилась, и попробовала было поудобнее устроить руку, но она только беспомощно скользила по одеялу, и после нескольких бесплодных попыток замерла, с рукой, безвольно повисшей с дивана вниз.
Даша подошла и поправила руку, чтобы она не затекла, прижалась губами к чуть прохладному лбу:
– Выкарабкайся, милая… Только не сдавайся!
Этот полный событиями день и вчерашняя бессонная ночь одновременно навалились на нее, и Даша вдруг поняла, что комната плывет перед глазами, потому что она устала, смертельно устала, и у нее было сил даже помыть посуду. Она разделась, свалив одежду неряшливой кучкой, и, не умываясь, уснула.
***
В этот раз она не проснулась мгновенно – бывают такие пробуждения, когда уши уже невозможно защитить от звуков, а глаза – от света, но она изо всех сил пыталась нырнуть обратно – не хотелось ничего слышать, не хотелось открывать веки. Она сопротивлялась бы и дольше, если бы звуки вдруг не ворвались прямо в сон, разорвав его на части, – за стеной соседи сверлили стену перфоратором так, словно целились прямо ей в мозг, и тогда она открыла глаза и села в постели. Сквозь окно заглядывало тусклое бессолнечное зимнее утро, освещая пыльную, давно не убранную комнату.
Даша встала и поплелась в туалет. Дверь закрыта. Только тут она увидела, что мамина постель пуста – видимо соседи разбудили и ее. Тогда она повернула на кухню, открыла кран и набрала воды, и принялась ее пить – жадно, словно с похмелья. Голова болела. Пока еще не сильно, но неприятное ощущение, словно под кожу забрались маленькие металлические жучки и царапают изнутри своими лапками, мешало, свирбело, хотелось стряхнуть его, как встряхивают пыльный коврик. Она пошарила в аптечке, выпила парацетамол и прижалась лбом к прохладному оконному стеклу.
Двор как двор. Ленивое субботнее утро, пустота и тишина. Ни машин, ни людей. Соседский перфоратор умолк, нигде ни единого звука – ни шороха автомобильных шин, ни собачьего лая, даже вороны – и те притихли.
Зима в этот раз была особенно нарядная. Зиму она любила больше всего, особенно декабрь. В декабре можно закрыть сессию и поехать в деревню к бабушке, чистить большой лопатой дорожки, стряхивать у порога налипший снег, колоть звонкие дрова, топить печь и ждать Новый год и чудо. Настоящая зима – декабрь – только через месяц, но в Сибири снежно уже в конце октября.
Сегодня. Сегодня решающий день. Сейчас, этим тихим и пустынным утром ей было легко представить, что все не так уж плохо: достаточно дать тонкую соломинку, за которую можно ухватиться и она не порвется, не сломается, а вопреки всему вытащит их из болота безнадежности, и не пройдет и нескольких часов, как тревога и страх отступят, словно их никогда и не было, словно болезнь мамы – не более, чем эксперимент, испытание на прочность, и вот-вот вдруг вспыхнет яркий свет и из-за декораций выйдут люди и поздравят с успешным прохождением.
Позади послышались тихие шаркающие шаги.