На изнанке чудес

– Кто бы меня так вылечил! – задрав голову, крикнула она.

Пелагея перегнулась через парапет и засияла дружелюбием.

– Всегда пожалуйста!

– Больно ты мне нужна! – с наигранной обидой отозвалась Юлиана.

Киприан не удержался от улыбки. Тонкой, завораживающей. Той самой, за которую иные барышни отдали бы полцарства. О том, сколько за этой улыбкой скрывалось чувств, оставалось лишь гадать.

Когда в окно выпустили первую арнию, дождь сбавил обороты. Теперь он лил уже не так уверенно, а из-за туч нет-нет да и выныривал краешек солнца. Когда же одежда порядком испачкалась кровью покалеченных птиц, а исцелены были все до единой, тучи убрались восвояси.

Подкрепившись стряпней кота Обормота, все трое вместе с черно-белой собачьей компанией отправились в поле. Там ворочали колесами нагруженные повозки с впряженными лошадьми да горбатились наемные рабочие. Неподалеку бродили аисты, чинно и осторожно выискивая в стерне зерна.

– Ну и что мы здесь забыли? – въедливо поинтересовалась Юлиана.

– Надо бы узнать прогноз погоды, – сказала Пелагея. – Саженцы на подоконнике в рост пошли, пора высадить их на клумбу, а барометр застрял на отметке «великая сушь».

– Но как ты собираешься узнавать прогноз? – тявкнул Кекс.

– По лягушкам или мухам? – предположил Пирог.

– Или по ласточкам? – ввернула Юлиана, просто чтобы не молчать. Ответ уже был ей известен.

Пелагея с аистами на короткой ноге. Они, почитай, друг в друге души не чают. Когда Пелагея подзывает аиста, он без промедления летит к ней, а потом исполняет любое ее поручение. Вот и сейчас захлопали широкие крылья, два угольно-черных глаза преданно взглянули на «царицу природы», а острый клюв раскрылся, чтобы начать беседу на неразборчивом птичьем языке.

– Не грядут ли обложные дожди? – поинтересовалась Пелагея. – Или, например, потопы? Когда ждать нового набега туч?

Аист запрокинул голову далеко на спину, медленно передвигая суставчатыми красными ногами.

– Чтобы узнать, мне понадобится слетать на разведку, – ответил он. Юлиана услышала лишь частое «щёлк-щёлк-щёлк» и припомнила, как общались между собой аисты в деревнях.

«Ну да, клювом щёлкает. Они же только так и умеют».

Пелагея тем временем протянула аисту на ладони пластиковую катушку. Судя по всему, нитки были израсходованы давным-давно, и катушка валялась в кармане без дела. Только вот зачем кусок пластика птице? Проглотит, подавится – тут-то ей и крышка. Но Пелагея вовсе не собиралась скормить аисту катушку.

– Здесь невидимая бечевка, – сообщила она. – Обвяжи какую-нибудь тучку и принеси мне. Хочу убедиться, что серьезного ненастья не предвидится.

Аист покорно взял катушку в клюв, взмахнул крыльями и стремительно, точно воздушный змей, поднялся в небо. Через четверть часа он вернулся и привел с собой синюю, очень хмурую тучку. Она собиралась разрастись до гигантской тучи, и ей жутко не понравилось, что ее отвлекают по пустякам.

– Дождь будет, – заключила Пелагея. – Но саженцам не навредит. Очень хорошо.

Юлиана хмыкнула. Фокусы с аистами и тучами ей были уже не в новинку. Зато работник – один из тех, что без роздыху горбатились в полях, – стоял огорошенный, словно на него только что свалился мешок с мукой. Вначале от потрясения он не мог и слова вымолвить. Но после того как аист улетел, в него точно болтун вселился.

– Вот так чудеса! – говорит. – А меня научите? Тоже хочу птичий язык понимать, и чтобы мне облака с неба приносили. Или лучше сразу звёзды!

– А ты, паренёк, вообще кто? – подозрительно щурится Юлиана.

Юноша глядит из-под пшеничной чёлки дымчато-серыми глазами, утирает со лба пот грязным кулаком. Совсем еще мальчишка.

– Меня Пересветом звать. Я книгу пишу.

– Странно же ты ее пишешь. Лучше просто признайся, что батрачишь с утра до ночи. Эдак тебе быстрее поверят.

– Работа у меня не только в полях. Еще я на полставки в редакции. Может, слыхали, «Южный Ветер». Вчера вышла моя статья о вредителях кукурузы. Но это неважно. Кроме статей я пишу книгу. Мне нужны необычные знакомые. Как вот вы, например, тётенька. – Пересвет глядит на Пелагею, сам чумазый, а так и светится добротой.

«Тётенька, – улыбается про себя Пелагея. – Стареем».

– А зачем пашешь, как вол? – не унимается Юлиана. – Нет бы себе отдыхал.

– Так у меня мечта. Заработать побольше, уехать в горы и писать книги. Много книг!

– Чтобы красиво писать, стоит взяться за чтение, – говорит Пелагея. – Приходи в лесной дом с двускатной крышей. Туда, где подсолнухи. У меня первоклассная библиотека.

– Что, тот самый дом?! – не верит Пересвет. – Приду! Обязательно приду!

Он бросает восхищенный взгляд на перевернутый вверх дном цилиндр Пелагеи, ниспадающие одежды Киприана и замечает смирно сидящих Кекса с Пирогом.

– Ух ты! Пёсики!

За повозкой ругается и размахивает вилами седой краснощекий фермер. Пересвет подскакивает. Видно, по его душу.

– Ну, сейчас влетит, – злоехидно ухмыляется Юлиана.

Пирог пыхтит, как маленький паровоз, и недовольно возится у хозяйкиных ног. Вот так всегда. Стоит укусить ее за лодыжку раз в какие-нибудь две недели, и характер непоправимо портится. А едва он портится, снова тянет укусить. Не жизнь – замкнутый круг.

Пересвет поспешно отвешивает поклон, обещает заскочить в гости и убегает, шурша золотистыми колосьями. Жатва – пора ответственная.

***

Город задыхался в тумане. Дым из кирпичных труб и выхлопы самоходных экипажей мешались с серо-молочным киселем. Затворяй окна, не затворяй – он проникнет в любую щель. Осядет на красках нищего художника, чьи глаза слиплись от усталости, а холст чернеет скелетами домов и улиц. Незаметно заползёт в спальню к продрогшей, осунувшейся служанке. Скроет имя, выведенное на запотевшем стекле. Такое простое, ничем не примечательное имя Рина.

В ее комнате не прибрано, форточка – нараспашку. Дорогие натюрморты, ковры и гобелены, шкаф с одеждой от лучших мастеров – да чтоб оно всё провалилось! И кровать, мягкая, с навороченным, каким-то там сверхпрочным матрасом, до смерти надоела. Для разнообразия Рина поспала бы на деревянной доске.

Она в который раз слушает на проигрывателе запись с концерта. Не помогает. Здесь нужна не грампластинка, а живой звук. Голос отчима – самый ненавистный голос на свете. И в то же время пение Грандиоза отгоняет тоску.

Интересно, сколько таких, как Рина, впало в зависимость от его таланта? Сколько их, отчаянно ждущих вечера и осаждающих театральные кассы? Ей-то хоть билеты достаются бесплатно. Присутствовать на концерте ее долг. Этот долг тяготит, но вместе с тем приносит радость. Радость дозированную, радость по крупицам. Вот, что правда невыносимо.

В городе шум, пыль, грязь. На окраине дымит завод, в домах чадят лампы, изнутри разрывает душу безысходность. Утром бесцветные фигуры понуро бредут на работу, задерживаются допоздна и возвращаются, только чтобы без сил рухнуть на диван. Они опустошены, вывернуты наизнанку. Они забывают себя, и это им не на пользу.

Куда подевалась природа? Где сладкое пение птиц? Сельпелон зовется городом земли, но почему земля – сплошь камни? Сельпелон именуют городом полей, но почему поля лежат за его пределами?

А лес? Люди отгородились от него, словно там вместо деревьев растут чудовища. И кажется, будто лес от города отделен не трактом, а бездонной пропастью.

Рина резко села на кровати, свесила ноги и втянула воздух с частицами тумана. За распахнутым окном мутно белели очертания квартала. Не теряя ни минуты, девушка облачилась в костюм наездника, достала хлыст и в один прыжок очутилась на улице. Когда боишься разбудить домашних, нет ничего лучше, чем выйти через окно. В особенности если твоя комната находится на первом этаже.

Садовники еще спят. Спят горничные и камердинеры. Конюшня на засове, но Рине ничего не стоит ее отпереть. В сумраке, за перегородкой, лошадь по кличке Уска-Кала хохочет с закрытым ртом. Когда она только успела проголодаться? Рина дает ей морковку и отвязывает поводья. Сейчас самое время для прогулки верхом.

Но что это за звуки? На секунду девушке почудилось, будто проскрипела и отворилась тяжёлая дверь в подземелье. Уска-Кала настороженно повела ушами. Нет, там определенно что-то происходит. Спустя несколько мгновений до слуха Рины донеслись приглушенные крики – не то звериные, не то человечьи. Обычно ранним утром слуги Грандиоза волокут на задний двор и режут диких свиней, которых поймали в лесу.

Но не на этот раз. Что-то тоскливое, до мурашек пронзительное было в криках неведомых существ. Вновь визгливо пропели петли, лязгнула дверная защёлка, и вокруг особняка установилась привычная тишина.

***

Среди карликовых подсолнухов, берез и сосен дом стоял молчаливой громадиной. Внутри всё замерло. Беззубая пасть камина зияла пустотой, не точил когти черный кот. Только бабочка-лимонница, опрометчиво залетев в форточку, шелестела крыльями и билась о стекло.

Юлиана раздобыла ящик с инструментами, спустила на пол летучую кровать с прикроватным столиком, и сама уселась туда же. В длинной юбке, конечно, неудобно, но что поделать? Имидж прежде всего.

Когда в гостиную вошёл Киприан, работа была в самом разгаре. Юлиана в положении лёжа, со зверским выражением лица орудовала отвёрткой и тихо ругалась. Проклятущий винт третьего порядка не желал вертеться, из-за чего кровать и прикроватный столик парили на разной высоте.

Киприан прилёг рядом и присмотрелся.

– А что если так? – предложил он. Протянул руку, покрутил какую-то ось. Юлиана чуть не стукнулась лбом о днище кровати.

– Тьфу ты! Напугал!

Она взяла в зубы отвертку, отпихнула Киприана и нашарила на полу плоскогубцы.

– Зачем тебе? – удивился тот.

– Лучше ползи отсюда, пока цел, – сказала Юлиана сквозь зубы. Киприан издал короткий смешок, обворожительно улыбнулся и потрепал ее по волосам. Юлиана грозно прорычала в ответ.

– Ухожу, ухожу, – предупредительно отозвался человек-клён. – Но если вдруг не починишь кровать к ночи, мой гамак в твоем распоряжении.

Юлиана исподлобья посмотрела ему в спину, словно он был виновником всех ее неудач. Выронила отвертку, больно ударила палец плоскогубцами, села и расплакалась. Благо, Киприана уже и след простыл.

…Он вернулся и накрыл ее пледом – неожиданно и с нежностью. В общем, как всегда.

– Замерзнешь на голом полу лежать, – сказал он, проведя пальцем по ее щеке. – А отчего смола? То есть, я имел в виду, отчего слёзы? Что-то случилось?

Прежде Юлиана в жизни бы не призналась, что психует вовсе не из-за летучей кровати. Что на самом деле она соскучилась по балам, концертам и огням большого города. Но тут ее прорвало.

– Хочу, как раньше! – сказала она и громко высморкалась в тряпку для чистки инструментов. – Чтобы каждый день королевский приём, пышные платья, магазинчики и изысканная кухня. Чтобы оркестры и танцы, игра в гольф на идеально подстриженных полях и звон бокалов, от содержимого которых теплеет внутри. Уже неделю кисну в этой глуши, понимаешь? Я одна почти круглые сутки. Вы с Пелагеей вечно то в лесу пропадаете, то арний лечите. Кекс с Пирогом тоже постоянно убегают, затеяли какое-то расследование. – Юлиана шмыгнула носом. – А мне тут на пару с котом Обормотом мхом покрываться. Да по мне скоро стороны света можно будет определять!

Киприан мягко похлопал ее по плечу.

– Хочешь, вечером выберемся в город? Наденешь своё любимое платье, сходишь на концерт. Кажется, Грандиоз каждый день выступает.

Она подняла на него заплаканные глаза.

– Что, правда? И ты составишь мне компанию?

– Само собой, – улыбнулся тот.

Юлиана не могла отделаться от чувства, будто только что ей сделали огромное одолжение.

Вечерний город, несмотря на сутолоку и квакающий хор клаксонов, был по-своему прекрасен. Над черепичными крышами и плафонами газовых фонарей низко нависали тучи. Они плыли, задевая флюгеры, напарывались на шпиль ратуши и проливались редким дождем. Юлиана вышагивала в нарядном платье с красными маками, любовалась отражением в витринах и ловила восхищенные взгляды.

Киприан шёл чуть поодаль. В своем неизменно длинном пурпурном одеянии он выглядел так, словно сбежал из костюмерной оперного театра. Юлиана изо всех сил делала вид, будто не имеет с ним ничего общего. Но после того как Киприана задержал жандарм, поневоле пришлось вмешаться.

– Нет, он не похититель реквизита.

– Нет, его не объявляли в розыск по делу ограбления музеев.

– Дяденька жандарм, мы, вообще-то, в театр торопимся. Не укажете дорогу? А то мы тут впервые.

Поручившись, что Киприан не состоит на учете в психиатрической клинике, Юлиана попросила жандарма как следует запомнить его внешность. После чего потащила своего кленового друга прочь.

– Право же, странная парочка, – пробормотал сквозь усы блюститель порядка и решил на всякий случай доложить в центральное управление.

Юлиана считала, что им несказанно повезло. Во-первых, удалось ухватить последние билеты. А во-вторых, места оказались практически рядом со сценой. Грандиоз пел волшебно. Его чудодейственный голос и звучание оркестра уносили в сверкающую даль под белыми парусами. Юлиана плыла по только что сотворенному морю, крепко держась за поручни и откинувшись на спинку кресла. Киприан ее восторга не разделял. Да и что с него возьмешь? Дерево деревом, пускай и в человеческом обличье.

Едва концерт подошел к концу, зрители захлопали так яро, что Юлиана всерьез обеспокоилась, как бы они не отбили себе ладони. Не теряя времени даром, она метнулась за кулисы – искать гримерную певца. Нужно было любой ценой добыть его автограф. Правда, рьяных энтузиастов хватало и без нее.

Рядом с комнатой Грандиоза они устроили настоящую облаву. Но их натиск успешно сдерживали неподкупные «столбы» из личной охраны. Личная охрана оттесняла поклонников к стене. Поклонники напирали, отчаянно работая локтями. Когда речь заходит о встрече с кумиром, правила приличия не для них.

«Глупость какая, – подумала Юлиана. – Запри Грандиоз дверь на замок, толпа рассосалась бы сама собой». Но потом она увидела, что по одному за дверь всё-таки пропускают. Когда она приблизилась к толпе, ее платье с маками произвело предсказуемый эффект. Господа во фраках зазевались, напудренные лица дам повытягивались, как по команде. И Юлиана улучила момент, чтобы пробраться в начало запутанной очереди. Ее почти сразу же пригласили к Великому.

Отчего-то вспомнился недавний визит к врачу за рецептом от мигрени. Затаив дыхание, Юлиана следила, как доктор строчил на бумажке неразборчивое название препарата. То же волнение возникло и теперь.

Пока Грандиоз выводил автограф на листке с концертной программой, мир на минуту перестал существовать, а сердце несколько раз ухнуло в пятки. Если бы оно было сейфом с сокровищами, то именно сейчас сейф профессионально вскрыли и обчистили, оставив одну-единственную улику. Программу с автографом.

Ее Юлиана благоговейно сложила в сумочку, непроизвольно отметив некоторые детали: синие пуговицы на жилете Грандиоза; толстые пальцы, которыми невозможно без запинки сыграть гамму на пианино; ботинки с позолоченными пряжками. А еще Грандиоз был обвешан кулонами, как рождественская ёлка – игрушками.

«Ага! – подумала Юлиана. – Так значит, и у него имеется слабость!»

Либо он суеверен, либо одержим тягой к украшениям. Так или иначе, почему бы не закрыть на это глаза? В конце концов, сейф-то давно пуст.

– Пойдем на следующий концерт! – приставала она к Киприану, пока зрители расходились в вечерней тишине. – Ну пойдем, а?

– Боюсь, сбережений Пелагеи не хватит. А твои уже на исходе, – безрадостно отвечал тот. – Тем более, есть дела поважнее развлечений.

Ну что за назидательный тон!

Юлиана едва сдержалась, чтобы не влепить ему затрещину. Когда счастлива она, другие тоже обязаны ходить счастливыми. Да и разве может быть по-другому после такого знаменательного выступления?!

Ее радужное настроение как в воду кануло, и Киприан сразу уловил перемены.

– Итак, что там дальше по списку? Танцы? – Он резко повернулся и схватил ее за руку.

6. Спящая на чердаке

– Эй! Куда?! – вскричала Юлиана.

У фонтанов, в кафе на открытом воздухе, скрипки и ударные исполняли довольно бойкую мелодию. Ощущение беспечного праздника вскружило голову. Или это был Киприан?

Он крутанул Юлиану еще раз, после чего ноги сами принялись танцевать фокстрот. Площадь, смоченная слабым дождем, разделилась на тьму и свет. Перед глазами мелькали оранжевые пятна фонарей, зеленые, голубые и красные пятна настольных ламп из разноцветного стекла. Посетители кафе смекнули, что такого представления может больше и не повториться, заказали еще напитков и давай аплодировать в такт. А те, кто посмелее, тоже пустились в пляс.

В огненной шевелюре Киприана заблудился северо-восточный ветер, удивительно глубокие глаза из лучистого янтаря не давали свободно вздохнуть. Юлиана начисто позабыла о концерте, автографе Грандиоза и прочей чепухе.

Ее пестрое платье взметалось волнами крепдешина, а сейф – тот самый, что выдавал сейчас сто двадцать ударов в минуту, – был полон новых сокровищ, гораздо более ценных, чем прежние.

Протанцевав без передышки добрых два часа, они сидели за столиком под широким куполом зонта и приходили в себя. По куполу неугомонно стучал дождь, лился ручейками на брусчатку. Юлиана сонно бормотала и клонила голову Киприану на плечо.

– Ну что, твоя душенька теперь довольна? – спросил он, крепко стиснув ее в объятии. Юлиана встрепенулась. – Ночь уже. Музыканты разошлись. Пора бы и нам домой.

Он встал, вывел ее из-за стола и, нисколько не ослабив хватку, сорвал с ближайшей туи веточку. Веточка моментально вытянулась, дала побеги и принялась так быстро и густо разрастаться над их головами, что скоро ничем не отличалась от зонтика.

– Чудеса! – сказала Юлиана и зевнула. – Сон или явь, какая теперь разница?

Киприан только усмехнулся. По пустынным улочкам они добрались до Сезерского тракта, даже не замочив ног.

– Устала?

Юлиана помотала головой.

– Не-а! Горы могу свернуть. Честное слово!

Но вместо того, чтобы свернуть горы, она подвернула ногу на скользком камне. И если бы не сильная рука Киприана, лежать бы ей в грязной луже.

– Когда-то ты был деревом, но по тебе не скажешь, – заметила она, упершись щекой ему в грудь. – Такой тёплый!

– Еще раньше я был Незримым, – ответил тот. И внезапно нахмурился.

Тьма страшная, что вблизи – не разобрать. Лес по ту сторону ухает совами, предостерегающе шуршит и стонет, как старик. Деревья советуют беречься. Деревья знают, о чём говорят.

Киприан различил всего одно слово – «Мерда». Для этого не понадобилось пользоваться шестым чувством. Язык растений был слишком хорошо ему знаком.

– Как нога?

– Болит, – пожаловалась Юлиана.

– Нужно убираться отсюда. Сейчас я тебя немного удивлю.

С такими словами Киприан перебросил ее через плечо, словно огромный букет полевых трав. Или увесистый мешок картошки. Юлиане на ум пришло именно второе сравнение, и она взбунтовалась.

– Эй! Ты что себе позволяешь, клён безмозглый?!

Но «безмозглый клён» позволил себе еще больше – рванул в лес с такой скоростью, что и на колесах не угнаться.

Едва путники пересекли тракт, как во мраке зажглись лиловые глаза. Заколыхались метелки придорожных трав, дважды испуганно ухнул филин, а стая летучих мышей сделала в воздухе здоровенный крюк, лишь бы только держаться подальше от злого лилового взгляда. Любая зверушка в здравом уме предпочитала обходить Мерду стороной.

***

Пока Киприан и Юлиана прохлаждались в городе, к Пелагее на огонек заглянул Пересвет. Явился опрятный, умытый, в чистенькой одежде – и сразу полез по веревочной лестнице в библиотеку. Кекс с Пирогом на него рычали, а потом даже собрались укусить. Но к тому времени Пересвет был уже высоко.

Он обещал, что посидит совсем недолго. Но в итоге сжег несколько свечей, умял, не заметив, целое решето брусники и вскоре художественно храпел под раскрытой книжкой с названием «Зоопланктон равнинных рек».

Ночные странники ворвались без стука. У Киприана в волосах застряли какие-то листочки, а к венку прилепилась паутина с рассерженным пауком. Не менее сердитую Юлиану заботливо спустили и поставили на ноги.

– Скорее всего, у нее растяжение, – пояснил Киприан. Пелагея тотчас бросилась за аптечкой. А виновница переполоха принялась ожесточенно отряхиваться.

– Нет, ну правда! Что я тебе, пугало огородное? Взвалил на спину и понёс! – возмущалась она.

– И близко не пугало! – возразил Киприан. И тут оба услыхали храп.

– Это Пересвет, – просеменив к хозяйке, сказал Пирог. – Он бы у меня узнал, почем фунт лиха. Но, как назло, затаился в библиотеке, – удрученно добавил он. – А вы почему так поздно?

Юлиана сложила на груди руки. Не хватало еще перед всякими козявками отчитываться.

– Зубастый вредитель, вот ты кто! – сказала она Пирогу.

Подоспела Пелагея с эластичным бинтом. Усадила Юлиану на диван, замотала ногу, как попало.

– Нет уж, давай, я, – вмешался Киприан и опустился перед Юлианой на колени.

От смущения она не знала, куда себя деть. Чтобы Вековечный Клён (можно сказать, почтенных лет существо), обладающий вдобавок суперспособностями, оказывал тебе первую медицинскую помощь? Юлиана нашла, что это слишком.

– Уйди, без тебя справлюсь, – отстранив Киприана, сказала она.

Пелагея между тем занималась странными подсчетами.

– Раз одеяло, два одеяло, третье для Пересвета, – загибала пальцы она. – Плюс четвертое для меня. Раз подушка, два подушка, три подушка. Плюс два коврика для собак.

– Что это ты считаешь? – поинтересовалась Юлиана. – Моим мохнатым злодеям коврики ни к чему.

Но Пелагея пребывала в приподнятом настроении и заявила, что даже злодею иногда полагается коврик.

– Барометр перестал показывать «Великую сушь», – с довольным видом сообщила она. – Похоже, он наконец-то образумился и теперь предвещает шторм. Нам грозит похолодание.

– Час от часу не легче, – вздохнула Юлиана. – И что, ты собираешься забраться на свой усыпляющий чердак?

Пелагея радостно кивнула. Кроме разного рода потайных комнат, библиотек с веревочными лестницами и котов, склонных к сверхъестественным проделкам, у нее в доме имелся чердак. Если вас ненароком занесёт на чердак, через пять минут вы заснете беспробудным сном, вне зависимости от времени суток. Но прежде на вас предупредительно свалится подушка и пара тёплых одеял, чтобы спалось с комфортом. Пелагея была единственной, на кого ухищрения чердака не действовали. Он мог сколько угодно метать одеяла, посыпать ее подушками и градом снотворных чар. Бодрость и жизнерадостность никуда не девались.

Когда Пелагея принялась греметь ящиками в поисках шкатулки, оглушительный храп Пересвета прервался на кульминации – и паренек вскочил, словно фермер только что вызвал его на бой с сорняками. Книжка, мирно дремавшая у него на лице, полетела вниз, шелестя страницами.

К чердаку не вело ни единой лестницы. А из библиотеки до него мог добраться лишь акробат с непревзойденной техникой прыжков и лазанья по канатам. Там, где заканчивались книжные полки, с потолка обрубком свисал канат, похожий на туго затянутую девичью косу.

Чтобы залезть на чердак, нормальному человеку требовалась лестница. Разыскав шкатулку, Пелагея зачерпнула из нее горсть лунной пыли, развеяла пыль по воздуху – и посреди гостиной вырос сияющий вихрь.

Юлиана восприняла это как само собой разумеющееся. Киприан усмехнулся со знанием дела. Кажется, их обоих было уже ничем не пронять. А вот Пересвет выпучил глаза.

Он резво спустился по веревочной лестнице и собрался пристать к Пелагее с расспросами. Но та приложила палец к губам. Ей предстояло составить из вихрящихся частиц широкую лестницу от пола до потолка. Лестницу до блеска навощенную, с перилами, держаться за которые не побрезгует и сам король. По ступенькам такой лестницы идешь как по гладкому, прочному стеклу.

Когда вихревой обряд завершился, Пелагея поднялась к чердаку и вжалась плечами в крышку люка.

– Странное дело, – проговорила она. – Обычно открывался легко. А теперь будто что-то мешает.

– Наверняка там скопилось море одеял, – предположила Юлиана. – Если тайный ход на чердаке по-прежнему открыт, представляю, сколько чужаков туда-сюда шастает. Хорошо бы, Обормот отправил их всех в иное измерение.

Киприан без лишних слов взлетел по лестнице, чтобы прийти Пелагее на подмогу. Он уже засучил рукава и приготовился открыть этот злосчастный люк. Но Пелагея его остановила.

– Давай, я лучше по старинке. Через окно.

Она распрямила спину, трижды повернулась вокруг своей оси и превратилась в белую горлицу. И лишь после того как горлица упорхнула в окно, Пересвет обнаружил, что стоит разинув рот.

На чердаке послышалась возня. Со скрежетом ездили по доскам не то стулья, не то ящики. Пелагея падала и кувыркалась, пытаясь высвободиться из плена многочисленных одеял. Наконец она издала возглас, который мог означать что угодно, и открыла люк изнутри. На ничего не подозревающего Киприана тут же хлопнулась перьевая подушка. Венок из золотых кленовых листьев соскочил с головы и со звоном покатился по ступенькам. Внизу его подобрала Юлиана.

– А что за тяжесть мешала с той стороны? – спросила она.

Тяжестью оказалась спящая девушка с черными, как смоль, короткими волосами и измученным лицом. Лицо покрывала смертельная бледность, черты опасно заострились. Было видно, что она долго не ела и не пила.

– Нужно вынести ее отсюда, – сказала Пелагея. Киприан вызвался помочь, но Юлиане это не понравилось.

– Что ворон считаешь? – зашипела она на Пересвета. – Раз уж заявился на ночь глядя, сделай хоть что-нибудь полезное.

Пересвет дёрнулся, словно ему отвесили оплеуху, и сломя голову бросился наверх по сияющей лестнице. Но всё равно опоздал. Киприан уже нёс девушку на руках.

Совсем не так, как носят мешки с картошкой.

Поручив спящую заботам друзей, Пелагея встала во весь рост и огляделась. Чердак, в отличие от остального дома, не впитал в себя запахи чабреца, шалфея и прочих трав, что сушились на окнах. Он ломился от самых невероятных подушек и одеял: шелковых с искусной вышивкой, из грубого льна и скромного ситца в горошек. И пахло от них, как от очень старых, повидавших виды бабушкиных вещей.

Пелагея вдруг почувствовала себя тысячелетней старухой. Но потом быстро глянула в зеркальце. Нет, ее красота с годами не вянет. Всё те же каштановые кудряшки, тот же нос с горбинкой и кожа, гладкая, как у ребенка. Пелагея давно потеряла счет времени. Она успела побывать там, где время не ценят, и там, где ему придают слишком большое значение.

– Эй, Киприан, на одежду наступаешь! – Вывел из задумчивости голос Юлианы. – Сейчас как загремишь с трехэтажной лестницы!

– Это предостережение или угроза? – усмехнулся тот.

– Я могла бы подобрать ему другой фасон! – крикнула с чердака Пелагея. – Такое в городе уже лет двадцать не носят.

– Бесполезно, – ответила Юлиана. – На нем вся одежда становится длинной и ниспадающей. Не человек, сплошное расстройство!

***

Пыль, зной, духота. От кровавых укусов чешется и ноет тело. Насекомые жалят без остановки, словно в этом цель всего их короткого существования. Едкий запах мужского пота, ругань и хлысты, охаживающие спины сестер.

Марта помнит себя шестилетней. Именно в этом возрасте ее продали в рабство. Ее, обеих сестер и мать. Незадолго до того как семью постигло горе, отец ушел в дальнее плаванье и пропал без вести. Если бы он вернулся, то непременно бы их отыскал, отдал какой угодно выкуп и освободил от пут. Не такой он, чтобы бросить родных в нищете и страхе.

Война застала приморский городок врасплох. Часть жителей поубивали, часть увели силой, чтобы продать подороже. Нет, не стоит сейчас вспоминать. Воспоминания еще более мучительны, чем реальность.

Желудок сводит от голода и жажды. Марта стоит под раскаленным небом на раскаленной земле. Она – смола, горящая в печи. Сталь, которую без конца плавят в кузнице ада. Слёзы давно высохли, химеры испарились под солнцем.

Когда-то она мечтала открыть собственное ателье и шить наряды для знатных дам. Но война отобрала желания, загаданные в звездопад, и отучила надеяться.

Если Марта выживет после рабства, ее единственной целью будет месть. За мать, которую прямо сейчас куда-то волокут по песку и острым камням. За сестёр – их избили до полусмерти. За отца, которого проглотила ненасытная пучина.

Теперь чувства Марты – камень. Его бьют киркой, откалывая по кусочку. Незачем сопротивляться. Удары не отрезвляют, не приносят боли. За каждым ударом следует безнадежная, звенящая пустота.

Дорога среди холмов ползет за горизонт ядовитой змеёй в стремлении поглотить солнце. Ее клыки вонзаются в ступни, ноги саднят и кровоточат. Во рту пересохло. Руки связаны грубой веревкой. Грубые окрики, грубый воздух. Марта валится на бок и начинает кашлять. Ее почти не кормят. Воду берегут, словно лишняя капля способна придать пленнице сил.

Ветер приносит издалека листок ароматного лавра, и Марта хватает его огрубевшими пальцами, словно именно в нем заключена свобода.

Свобода. Так вот, что это такое! Это желанный оазис посреди пустыни, жадный глоток воды. Южный ветер в волосах и возможность пойти, куда позовет душа. Сначала Марта решила умереть, но потом выбрала свободу. Она выбрала не сдаваться. Ее выбором стала жизнь.

И однажды шанс представился. Во время очередного привала, улучив момент, она перерезала путы осколком глиняного кувшина и нырнула в заросли колючего кустарника. Ее хватились не сразу. А когда поняли, что добыча ускользнула, Марта была уже далеко.

Когда-то мать говорила, что в лесах стоит дом, и в том доме, на чердаке, хранится шкатулка с блуждающими огнями. Как откроешь шкатулку, перейдет к тебе вся заключенная в ней сила. И не согнут тебя ни ураганы, ни злая людская воля.

Мысли Марты обрели вполне четкое направление. Она заберется на чердак, заполучит шкатулку и станет такой сильной, что уже никто не сможет навредить ни ей, ни тем, кто ей дорог.

Неизвестно, сколько бы она бродила по лесу в поисках заповедного дома – и в особенности, заповедного чердака – если бы чердак не отыскал ее сам. Она попала туда неведомо как. Темень окутала с головой, а запах залежалого тряпья возвестил о том, что хозяин отбыл и убирать в ближайшем времени не собирается.

Томясь в тесноте резных стенок, блуждающие огни учуяли присутствие Марты и буквально подтолкнули шкатулку к ее руке. Но в следующий миг гостью погребло под собой неподъемное одеяло. Устала. Как же смертельно она устала! У нее даже нет сил бороться с монотонным звучанием в голове.

… «Вяжи-вяжи, завязывай туже. В наших краях не бывать стуже, никогда в меже не замерзнут лужи. Завязывай туже, не то будет хуже». Гадкий голос шепчет на ухо, обволакивает, топит в неясных, липких, как патока, сновидениях.