Крылов не видит кругом себя ничего сложного; жизнь рисуется ему в общих, прямых и скудных очертаниях, и для него жизненные ларчики открываются просто; незаметны и непонятны ему загадочные и запутанные сплетения. Если жизнь проста и не нужны для нее мудрецы механики, то средний человек, а вслед за ним и баснописец, его покровитель, его певец, не может не относиться к науке и философии с большою долей недоверия. Они представляются ему в свете педантическом и смешном. Здравый смысл – самое надежное руководство, высший трибунал, который удовлетворяет все потребности бытия. Следуйте ему, как это делал огородник, и вам будет хорошо и выгодно; философ же останется без огурцов – а хуже такого жребия, конечно, ничего не может и вообразить себе поклонник здравой рассудительности. Он признает умеренную пользу и скромную цену просвещения; однако пучина знаний для него страшна, и дерзкий ум отважного водолаза находит себе погибельный, но и поучительный конец. Уже с юных дней надо следить за тем, чтобы не напитаться ученьем вредным. Червонец души теряет свой блеск и ценность от чрезмерной культуры; о некоторых приходится даже, в шутку, сказать: «они же грамоте, к несчастью, знали». Несчастье знания расшатывает привычные устои жизни. Мысль, предоставленная самой себе, способна зажечь пожар, в котором погибнут и ее зачинатель, и его последователи. Поэтому не снимайте узды с ретивого коня; упоенный свободой, он сбросит седока и убьется сам, – «как ни приманчива свобода, но для народа не меньше гибельна она, когда разумная ей мера не дана». Вот почему сочинитель – это супостат, худший разбойника; он вселяет безверие, отравляет ум и сердце детей и, что для обывателя особенно страшно, осмеивает супружество, начальства, власти. Он величает безверие просвещением, и если теперь целая страна полна убийствами и грабежами, раздорами и мятежами, то этому виною не кто другой, как именно сочинитель. Вольтеру в аду придется горше, чем разбойнику.