Герой

– Я не могу, – простонал он. – Не могу!

Глава 3

Утром после завтрака Джеймс отправился на прогулку. Хотел подумать о том, что ему делать. Он понимал, что должен скорее определиться с этим. Нерешительность могла стать роковой, и все-таки незамедлительное объяснение казалось таким жестоким, таким бессердечным.

Чтобы ему никто не помешал, Джеймс прошел через сад к небольшому буковому лесу, где обожал играть мальчишкой. После ночного апрельского дождя день выдался теплым и ласковым, над головой синело чистое небо.

Войдя в лес, Джеймс постоял, вдыхая запах влажной почвы, роскошные ароматы нашей матери-земли, живущей молчаливой жизнью. На мгновение его опьянил этот свежий зеленый рай. Буки поднимались высоко-высоко в небо, и их тонкие ветви чернели на фоне молодых весенних листочков, нежных и ярких. Зелень казалась пухом, более легким, чем солнечный дождь, более прозрачным, чем туман на закате солнца. Зрелище это изгоняло мысли о том, как уныла жизнь, и чувство горечи. Свежесть и нежность листвы очищала и Джеймса. Как дитя бродил он по мягкой неровной земле, изрытой ручейками талой воды.

Ее устилал слой опавших листьев, и Джеймс представил себе, как они шуршали осенью под лапами зайца или торопливо бегущей по ним белки. Длинные ветки вереска цепляли его за ноги, тут и там в укромных местах цвели примулы и фиалки. Он слушал пение птиц, такое радостное, что оно казалось невозможным в этом мире печали. Спрятавшись среди листвы высоко на буке, выводили свои трели коноплянки, черные и обычные скворцы. Где-то далеко загадочно куковала кукушка, а еще дальше, будто эхо, ей отвечала другая.

Вся природа радовалась яркому солнечному свету, и только на его сердце лежала тяжесть. Джейми встал около сосны, более высокой, чем другие деревья, и напоминавшей мачту корабля. Она была прямая, как безупречная жизнь, но безрадостная, холодная, молчаливая. «И моя жизнь тоже безупречна, – подумал Джеймс, – была безупречна до этого дня». Он любил Мэри Клибборн. Но что это: любовь или привязанность, привычка, уважение? Других девушек Джейми не знал, они выросли вместе. Приезжая на каникулы из школы или позже из Сандхерста, он все время проводил с Мэри и скучал бы без нее. Довольно сильная, она могла играть в мальчишеские игры, и часто они даже думали одинаково. Те немногие, кто жил в Литл-Примптоне, постоянно виделись друг с другом, и хотя Танбридж-Уэллс находился всего в четырех милях, это расстояние мешало наладить близкие отношения с тамошними обитателями. Вполне естественно, что Джеймс не представлял себе будущего без Мэри. Без этой спутницы лежащая впереди дорога казалось длинной и ужасной. Когда Джеймса определили в полк, базирующийся в Индии, его огорчила перспектива долгой разлуки с привычной жизнью, но именно расставание с Мэри далось ему труднее всего.

– Не знаю, что я буду делать без тебя, Мэри, – говорил он.

– Ты забудешь нас всех, проведя месяц в Индии, – ответила она.

Но ее губы дрогнули, и Джейми заметил, что такой твердый тон давался ей нелегко. Она замялась, потом заговорила вновь:

– Для нас все по-другому. Те, кто уезжает, – забывают, а те, кто остается, – помнят. Мы всегда будем делать то, что напоминает нам о тебе. Но ты не забудешь меня, Джейми?

Последние слова вырвались сами, против ее желания.

– Мэри! – воскликнул он.

Он обнял Мэри, а она, положив голову на его плечо, заплакала. Джейми поцеловал ее, пытаясь остановить слезы, прижал к сердцу. Он действительно думал, что любит ее всей душой.

– Мэри, – прошептал он, – я небезразличен тебе? Ты выйдешь за меня?

И тут же объяснил, почему для них обоих гораздо лучше обручиться.

– Я долго не смогу жениться на тебе. Но ты будешь ждать меня?

Она улыбнулась сквозь слезы:

– Я буду ждать тебя до конца жизни.

От первых двух лет в Индии у Джеймса остались только приятные воспоминания. Впечатления новой жизни целиком захватили его, и разлуку с Мэри он переносил более спокойно, чем предполагал. Джейми всегда радовался, получая ее письма: они передавали атмосферу английской сельской глубинки, а мысль о том, что его будущее предопределено, согревала душу. Помолвка в известном смысле придавала устойчивость жизни, и Джеймс чувствовал, что в своем путешествии не собьется с правильного курса. Он не спрашивал себя, есть ли оттенок страсти в его любви, ибо воспитание и образование убедили Джейми, что страсть не принадлежит к числу моральных ценностей. Правильную и надежную основу для брака составляли равное социальное положение и добрый характер, который поможет идти по жизни рука об руку. С ранней юности Джейми впитывал народную мудрость, слыша пословицы и поговорки о том, как важна осторожность, сколь бренны красота и желание и какую непреходящую ценность представляют собой честность, добродетель, семейная жизнь, покладистый нрав…

Но мы все знаем, что природа не признает приличий, считает, что у мужчин и женщин есть только один интерес, она присутствует везде и всюду, указывая каждому нужное ей направление. Все остальное вторично; природа не чувствительна к страданиям и смерти, безразлична к Десяти заповедям и к законам морали Добропорядочного общества.

В конце концов Джеймс свел знакомство с некой миссис Причард-Уоллес, женой офицера полка, в котором служили индусы, миниатюрной, черноволосой, смуглой, с большими карими глазами… довольно обыкновенной, но на редкость симпатичной. Португалка из Гоа родила ее от мастера верховой езды, и случился даже небольшой скандал, когда Причард-Уоллес, отличный парень, женился на ней вопреки советам полковых дам. Но если эти сострадательные люди по-прежнему относились к ней настороженно, для других остроумие и привлекательность миссис Причард-Уоллес вполне компенсировали ее предполагаемые недостатки. Очень скоро эту даму окружала свита младших офицеров и им подобных, которые постоянно вились у ее юбок. Поначалу миссис Причард-Уоллес только забавляла Джеймса. Ее фривольность, циничные выражения, легкомыслие стали глотком свежего воздуха после удушливой пуританской атмосферы, в которой прошли его детство и отрочество. Джеймса изумляло, с каким веселым презрением она говорит о том, что казалось ему наиболее священным, например, о лондонском Тауэре и британской конституции. Предубеждения и милые сердцу догмы рассыпались в прах от ее добродушных насмешек. Эта женщина обладала способностью смотреть на мир с иронией, природа наделила ее удивительным женским даром представлять то, что казалось незыблемым, абсурдом. Видя в Джеймсе чудо простодушия, миссис Причард-Уоллес постоянно подсмеивалась над ним, потом он начал ей нравиться, она всюду брала его с собой, и ему это льстило.

Джеймсу с юных лет внушали, будто женщины вылеплены не из той глины, что мужчины, они не так грубы и менее приземленные. Он всегда думал, что женщины – добродетельные, нежные и невинные – знать не знают о неприятностях, которые преподносит жизнь, поэтому первая обязанность мужчины – оберегать их от этих неприятностей. Джеймс считал их эфемерными созданиями с благородными принципами. Ему и в голову не приходило, что они тоже из плоти и крови, им не чужды чувства, они могут вспыхивать, и у них есть нервы… да, прежде всего нервы. Очень и очень многое, естественно, не обсуждалось в их присутствии. Если на то пошло, разговоры следовало вести только о погоде.

Но миссис Причард-Уоллес обожала откровенные беседы, – красивым женщинам это свойственно в меньшей мере, чем простушкам, – и без малейшего колебания обсуждала с Джеймсом темы, которые он считал запретными. Ее весьма забавляли смущение Джеймса, колебания, неумение найти слова и высказаться о том, что его учили всегда держать при себе. Иногда из чистого озорства миссис Причард-Уоллес рассказывала истории, которые должны были шокировать его, и наслаждалась натянутой вежливой улыбкой Джеймса, неодобрительным выражением его глаз.

– Вы такой забавный мальчик! – восклицала она. – Но вам необходимо проявлять осторожность. У вас явные задатки идеального ханжи.

– Вы так думаете?

– Вам надо попытаться хоть чуточку отступить от высоких нравственных принципов. Высоконравственный молодой человек – это довольно забавно для разнообразия, но со временем приедается.

– Если вам скучно со мной, только скажите, я больше не буду вам докучать.

– И высоконравственные молодые люди не должны сердиться. Это проявление дурных манер, – с улыбкой ответила она.

Не успев осознать, что произошло, Джеймс безумно влюбился в миссис Причард-Уоллес. Но эта любовь ничем не походила на то, что он питал к Мэри. Как он мог считать любовью жалкое чувство дружбы, управляемой здравомыслием, если теперь сгорал от неистовой страсти, иссушающей, как лихорадка? Эта женщина снилась ему по ночам. И жил он, казалось, только видя ее. При одном лишь упоминании ее имени сердце Джеймса трепетало, при встрече с ней он дрожал, словно от озноба. Оказавшись рядом, терял дар речи, в ее руках превращался в воск, воля и силы покидали его. От прикосновения ее пальцев кровь бросалась ему в голову, и, понимая это, она испытывала удовольствие. Ей нравилось видеть, как дрожь желания пробегает по его телу. Для человека сдержанного любовь – разрушающая сила. И теперь она сжигала Джеймса, пылая невидимым огнем. Джеймс сгорел бы дотла, обезумев от страсти, если бы внезапно, от случайно услышанного слова, не осознал, что происходит: он влюбился в жену своего друга Причард-Уоллеса. И Джеймс подумал о Мэри Клибборн.

Ни колебаний, ни сомнений Джеймс теперь не испытывал: он оказался в опасности, потому что не подозревал о ней. Джеймс и не помышлял предавать Мэри. Охваченный ужасом, он ненавидел себя. С обрыва он заглянул в пропасть, именуемую смертным грехом, и, содрогнувшись, отпрянул. Джеймс горько упрекал себя за легкомысленное поведение, которое едва не привело к катастрофе. Зато теперь он знал, что делать, знал, что должен убить в себе эту греховную любовь, чего бы это ему ни стоило.

Поклявшись себе никогда более не видеть миссис Причард-Уоллес, Джеймс подумал, что Бог на его стороне и помогает ему, поскольку через месяц она и ее муж отправлялись в Англию. Он подал прошение об отпуске. Решил уехать на несколько недель и вернуться уже после отъезда миссис Причард-Уоллес. Джеймсу удавалось избегать ее несколько дней, но однажды они случайно встретились, и он не успел ускользнуть незамеченным.

– Я не знала, что вы любите играть в прятки, – без обиняков заявила она. – По-моему, это довольно глупая игра.

– Не понимаю. – Джеймс побледнел.

– Почему вы избегаете меня, словно назойливого кредитора, и изобретаете жалкие предлоги, чтобы не приходить ко мне?

Джеймс не знал, что ответить. Колени его дрожали, лицо заливал пот. Его охватила злобная, яростная страсть. Ему хотелось схватить эту женщину за горло и задушить ее. Он едва сдерживался.

– Вам известно, что я обручен и намерен жениться? – наконец спросил он.

– Необрученные младшие офицеры мне еще не встречались. Это самая отвратительная из их вредных привычек. И что с того? – Она смотрела на Джеймса и улыбалась, прекрасно зная силу своих темных глаз, обрамленных длинными ресницами. – Давайте без глупостей, – добавила она. – Приходите ко мне, принесите ее фотографию и два часа поговорите со мной о ней. Придете?

– Вы очень добры. Едва ли смогу.

– Почему нет? Это выглядит грубо.

– Я очень занят.

– Ерунда! Вы должны прийти. И не смотрите на меня так, будто я прошу вас сделать что-то ужасное. Жду вас к чаю.

Она заставила его дать слово, и Джеймсу пришлось прийти. Когда он показал миссис Причард-Уоллес фотографию, на лице ее появилось странное выражение. Снимок сделал сельский фотограф, неумело и безыскусно: застывшее лицо, уставившиеся в одну точку глаза. Казалось, Мэри напрочь лишена обаяния. И конечно же, миссис Причард-Уоллес не преминула заметить, что одета Мэри по деревенской моде.

– Просто удивительно, но все младшие офицеры обручаются с такими похожими друг на друга девушками.

Джеймс покраснел.

– Фотография не очень хорошая.

– Их всегда плохо фотографируют, – пробормотала миссис Причард-Уоллес.

– Она самая лучшая девушка в мире. Вы представить себе не можете, какая она хорошая, добрая и скромная. Она напоминает мне английский бриз.

– Не люблю восточные ветра, – покачала головой миссис Причард-Уоллес. – Но вижу, что у нее масса достоинств.

– Вы знаете, почему я пришел к вам сегодня?

– Потому что я заставила вас, – рассмеялась миссис Причард-Уоллес.

– Я пришел попрощаться. На месяц уезжаю в отпуск.

– Ох, но я уже уеду, когда вы вернетесь.

– Знаю. В этом-то и причина.

Миссис Причард-Уоллес быстро взглянула на него, замялась и отвела взгляд.

– Неужто все так плохо?

– Разве вы не понимаете? – внезапно воскликнул Джеймс, уже не в силах сдерживаться. – Я должен вам сказать. Больше я не увижу вас, поэтому мои слова не имеют значения. Я люблю вас всем сердцем и душой. Я не знал, что такое любовь, пока не встретил вас. Бог свидетель, с Мэри нас связывала только дружба! Тут совсем другое. Как же я ненавижу себя! Ничего не могу с собой поделать. Одно прикосновение вашей руки сводит меня с ума. Я не решусь увидеть вас вновь… я не подлец! Знаю, это безнадежно. И я дал слово Мэри.

Ее взгляд, голос, и половины его благородных намерений как не бывало. Он потерял контроль над собой… но лишь на мгновение, от укоренившихся привычек было не так легко избавиться.

– Простите меня! Не следовало мне этого говорить. Не сердитесь за то, что я сказал. Ничего не мог поделать с собой. Вы сочтете меня дураком, потому что я убегаю от вас. Но это все, что мне остается. Я не в силах преодолеть любовь к вам. Вы понимаете меня. Правда? Я знаю, вы больше никогда не захотите видеть меня, и это лучше для нас обоих. Прощайте.

Он протянул руку.

– Я не догадывалась, что все так плохо. – Она сочувственно смотрела на него.

– Разве вы не видели, как я дрожал, когда случайно касались меня? Не замечали, что я не мог говорить и слова застревали у меня в горле? – Джеймс тяжело опустился на стул, но тут же вскочил. – Прощайте! Позвольте мне уйти.

Она дала ему руку, а потом, то ли сочувствуя ему, то ли дразня его, подалась вперед и легонько поцеловала в губы. Джеймс вскрикнул, из груди его вырвалось рыдание, и он потерял контроль над собой. Неистово прижав ее к себе, он целовал ее губы, глаза, волосы. Напуганная его страстью, миссис Причард-Уоллес попыталась высвободиться, но Джеймс еще крепче прижал ее к себе и впился в губы.

– Что вы делаете? Отпустите меня! – Она оттолкнула его.

Осторожная миссис Причард-Уоллес, флиртуя, никогда не заходила слишком далеко, она привыкла к более безобидным ухаживаниям.

– Вы испортили мне прическу, глупый мальчишка! – Подойдя к зеркалу, она поправила волосы, а когда повернулась, Джеймса уже не было. – Что за странный тип! – тихо воскликнула она.

Для миссис Причард-Уоллес этот эпизод, в сущности, ничего не значил. Так, вероятно, отнеслась бы к своей любви и Федра, если бы страсть овладела ею в те времена, когда уже научились искусству жить, то есть не принимать ничего слишком близко к сердцу. Но Ипполит и в таком случае не избежал бы трагических последствий. Джеймс трудно сходился с людьми. К новым знакомым поначалу испытывал скорее враждебность, чем дружелюбное любопытство. Он был застенчив, даже общаясь с друзьями. Некоторые люди удивительно быстро находят подход к любому, но Джеймс словно отгораживался от всех невидимым барьером. Он не представлял себе, как может внезапно возникнуть глубокая взаимная симпатия, и относился к этому с недоверием. Знакомым Джеймс казался колодным и даже высокомерным, и он действительно так держался, чтобы скрывать свои чувства. И когда Джеймс влюбился, неизведанное чувство захватило его сильнее, чем обычных людей. Он обрел свободу. Так заключенный, выйдя из тюрьмы, словно впервые в жизни смотрит на деревья, на плывущие облака, на все, что окружает нас в этом мире. Какое-то время Джеймс наслаждался этой удивительной свободой, этим неописуемым блаженством, благодаря которым вселенная обретала новые странные цвета. Но потом, узнав, что счастье – грех и ничего, кроме греха, добровольно вернулся в холодную тюрьму… До того как Джеймс попытался разрушить ее, он не подозревал, сколь сильна его страсть, не осознавал, что она превратила его в другого человека. Все, кроме этого чувства, стало бессмысленным. И он безжалостно терзал себя, подвергаясь душевным пыткам, чтобы очиститься от смертного греха.

Когда образ миссис Причард-Уоллес все же возникал перед мысленным взором Джеймса, он говорил себе, что она вульгарна, невоспитанна, злоупотребляет духами. Она же играла с Джеймсом, ничуть не задумываясь о том, как это отразится на нем. Стремилась получить удовольствие, не компрометируя себя. Из обрывков разговоров Джеймс понял, что он далеко не первый неопытный юноша, которого она завлекла нежными взглядами и лукавыми словами. Офицеры дали ей прозвище не слишком деликатное, но точно отражающее ее сущность. Все это Джеймс повторял себе сотню раз, убеждал себя, что миссис Причард-Уоллес и в подметки не годится Мэри, вспоминал многочисленные достоинства своей невесты: ее искреннюю веру, мягкий характер, доброе сердце. Она обладала всем, что мужчина хочет видеть в жене. И однако… однако во сне Джеймс видел, как говорит с другой, и дни напролет ее голос звучал в его ушах, а оживленная улыбка мелькала перед глазами. Он помнил каждое слово миссис Причард-Уоллес, обращенное к нему, помнил страстные поцелуи, которыми покрывал ее лицо. Разве он мог забыть все это? Джеймс проклинал себя, пытался изгнать назойливый образ, но ничто не помогало.

И время не лечило. С тех пор он больше не видел миссис Причард-Уоллес, но вспыхивал при одной мысли о ней. Джеймс сделал все, чтобы убить эту безумную, бессмысленную страсть, но она, как сорная трава, возникала вновь. Джеймс знал: его долг – жениться на Мэри Клибборн, но при этом чувствовал, что скорее умрет. По мере того как месяц проходил за месяцем и миг встречи приближался, нарастала жгучая тревога. Сомнения поселились в нем, и Джеймс не мог избавиться от них. Образ Мэри затуманился, стал далеким, бесформенным. Оставалось лишь надеяться, что его любовь вспыхнет вновь, когда он увидит ее, и убьет страсть, за которую он презирал себя. Война стала для Джеймса желанной отсрочкой, он даже подумал, что она дает ему шанс легко разрешить трудности. Потом последовали месяцы тяжелых испытаний и боев. Образ миссис Причард-Уоллес уже не так настойчиво преследовал его, и Джеймс решил, что обрел свободу. Когда он лежал, раненный и слабый, у него появилось желание увидеть близких людей, вновь проснулась любовь к ним. Вспыхнула надежда, что встреча с Мэри пробудит прежнее чувство. Джеймс хотел этого всем сердцем.

Но, увидев Мэри, он почувствовал, что надеяться не на что. Она оставила его равнодушным. Джеймс услышал насмешливые слова миссис Причард-Уоллес: «Просто удивительно, но все младшие офицеры обручаются с такими похожими друг на друга девушками».

И теперь он не знал, что делать. Воспоминания только усиливали нерешительность. Внутренний голос говорил ему: «Подожди, подожди! Что-нибудь может случиться!» Действительно, стоило пустить все на самотек. Возможно – кому ведомо? – через день или два давняя привычка возьмет свое, и Мэри покажется ему такой же желанной, как и в лесу, когда он гулял с ней в последний раз. Джеймс вздохнул, огляделся… Птицы по-прежнему весело щебетали, белка прыгала с ветки на ветку, трава жадно тянулась к солнцу, и легкий ветерок шелестел в кронах деревьев. В солнечный день все живое наслаждалось жизнью, со всех сторон Джеймса окружали радостные, пестрые, разнообразные и беззаботные творения природы. И только печаль не отпускала его.

Глава 4

Вернувшись домой, Джеймс обнаружил, что викарий Литл-Примптона и его жена уже прибыли. Оба маленькие, высохшие, целеустремленные, но совершенно лишенные чувства юмора, – безусловно, прекрасные люди, но чем-то отталкивающие, похожие друг на друга, как две горошины. Никто не знал, чем обусловлено это сходство: двадцатилетней совместной жизнью или именно оно и соединило их. Уверенные до глубины души в своем божественном призвании, – миссис Джексон никогда не признавала, что жена викария стоит несколько ниже самого викария, – эти люди убеждали всех: весь мир принадлежит Богу, а они – его доверенные помощники, поэтому их первейшая обязанность – заботиться о делах ближних. Следует отметить, что они никогда не отлынивали от своих обязанностей. Ни он, ни она не получили хорошего образования, не обладали ни житейским опытом, ни тактом, но, даже не подозревая о том, что у них есть недостатки, они руководили паствой, направляя ее морализаторскими окриками и своим примером. Пусть и неуклюже, они показывали прихожанам, сколь труден путь к вечной жизни. Безусловно, достойные люди, они считали, что беспечность непристойна, постоянно творили добро, даже когда их не просили об этом. В своем рвении эти благочестивые люди не только взваливали на себя лишнюю ношу, но и перекладывали ее на других, полагая, что лишь те, кто несет эту ношу, попадут в рай.

Преподобного Арчибальда Джексона назначили в приход Литл-Примптон, когда Джеймс уже служил в Индии, поэтому он никогда не видел викария.

– Я говорила вашему отцу, – начала миссис Джексон, пожимая Джеймсу руку, – что вы, конечно же, благодарны за все, что даровано вам.

Джеймс бросил на нее взгляд.

– Говорили?

Джеймс не выносил, когда обсуждали вопросы, которые он считал глубоко личными.

– Мистер Джексон спросил, не захочешь ли ты произнести в следующее воскресенье короткую молитву, – уточнила его мать.

– Не захочу.

– Почему же? – удивился викарий. – Думаю, ваш долг – поблагодарить Создателя за благополучное возвращение, и уверен, что в этой благодарности к вам присоединятся ваши родители.

– Наша благодарность не уменьшится, – возразил Джеймс, – если мы не выразим свои чувства перед всей паствой.

Родители Джеймса с облегчением посмотрели на него: они думали точно так же, но, считая викария и его жену своими духовными наставниками, не решились бы отклонить их предложение. Лицо миссис Джексон выразило страдальческое изумление. Она повернулась к мужу, но появление супругов Клибборн и Мэри прервало разговор.

Полковник Клибборн, высокий, с блестящими волосами и кустистыми бровями, никому не позволял забыть о том, что он – кадровый военный. Помимо всего прочего, в этом убеждали его походка и манеры. Служил он в кавалерии и там пришел к выводу, что все, кто принадлежит к этому роду войск, представляют собой высшую ценность. Поэтому в отваге пехотинца Джеймса не было ничего исключительного. Считая себя непререкаемым авторитетом в вопросах ведения войны, он мог рассказать любому, какие ошибки допускались в Южной Африке и каким образом армии удалось бы избежать их. На службе полковник познакомился с английской знатью и называл ее представителей только по имени. Каждый сезон он три недели проводил в Лондоне, обедал поздно, в семь часов, то есть имел все основания причислять себя к тем, кто шагает в ногу со временем.

– Не знаю, что бы они без нас делали в Литл-Примптоне, – говорил он. – Только мы и поддерживаем здесь жизнь.

Но миссис Клибборн не хватало светского общества.

– Здесь я могу общаться только с Парсонсами, – объясняла она мужу. – Они очень хорошие люди… но всего лишь пехота, Реджи.

– Разумеется, всего лишь пехота, – соглашался полковник Клибборн.

Миссис Клибборн считалась полковой красавицей. В пятьдесят лет она слегка располнела, но это ничуть не мешало этой даме использовать оружие, дарованное ей природой, против естественных врагов ее пола. Общение с несколькими поколениями воздыхателей привело к тому, что томные взгляды вошли у нее в привычку, и она уже подсознательно пользовалась ими, даже заказывая товар у мясника или разговаривая с мистером Джексоном. При этом ее тон и выражение лица намекали на то, что речь идет о чем-то нежном и волнующем. У сослуживцев мужа она пользовалась необычайным успехом, потому что относилась к тем любительницам флирта, с которыми не нужно ходить вокруг да около. Сосед за обеденным столом, даже никогда не видевший ее раньше, уже за супом без колебаний говорил ей, что она самое очаровательное создание, а за entrée^[6] – обожает ее.

Войдя, миссис Клибборн бросила взгляд на Джеймса и на несколько мгновений застыла, не произнося ни слова и склонив голову набок.

– Ох, как чудесно! – наконец воскликнула она. – Наверное, теперь мне негоже называть тебя Джейми. – Миссис Клибборн говорила очень медленно, ее голос ласкал слух. Она вновь посмотрела на Джеймса в молчаливом восторге. – Полковник Парсонс, как вы, должно быть, горды! И когда я думаю, что скоро он будет моим сыном! Какой ты худой, Джеймс!

– И как хорошо выглядите вы, дорогая миссис Клибборн!

Все понимали, что ей положено говорить комплименты. Не слыша их, она злилась и портила всем настроение.

Она улыбнулась, чтобы продемонстрировать действительно великолепные зубы.

– Мне хочется поцеловать тебя, Джеймс. Вы позволите, миссис Парсонс?

– Конечно, – ответила мать Джейми, которой совсем не нравилась миссис Клибборн.

Подставив щеку Джеймсу, миссис Клибборн изобразила неземное блаженство, когда он коснулся ее губами.

– Я всего лишь старая женщина, – шепотом сообщила она всем.

Миссис Клибборн редко произносила больше одной фразы кряду, и после каждой на ее лице появлялось соответствующее выражение: игривое, мечтательное, смиренное, как того требовали обстоятельства. Мистер Джексон подошел, чтобы пожать ей руку, и она устремила томный взгляд на него.

– Ах, мистер Джексон, какую прекрасную вы прочитали проповедь!

Они сели за стол и съели суп из бычьих хвостов. Страшно подумать, на какие ухищрения пускается сатана, чтобы подобраться к истинно верующим; и суп посреди дня – одна из его наиболее опасных уловок, на которую так легко попадаются простодушные селяне и жители пригородов: среди них грех этот наиболее распространен.

Джеймс сидел рядом с миссис Клибборн, и вскоре она повернулась к нему с меланхолической улыбкой, всегда казавшейся ей самой действенной.

– Расскажите нам, как вы заслужили крест Виктории.

Другим тоже хотелось услышать этот рассказ из уст героя, но деликатность не позволяла задать этот вопрос. К счастью, миссис Клибборн таким недостатком не страдала, и теперь все желали воспользоваться столь благоприятными обстоятельствами.

– Мы все ждали этого с нетерпением, – поддержал миссис Клибборн викарий.

– Едва ли здесь есть о чем рассказывать, – ответил Джеймс.

Отец и мать смотрели на него счастливыми глазами, и полковник кивнул Мэри.

– Пожалуйста, Джейми, расскажи нам, – попросила она. – Мы видели только короткую статью в газетах, и ты ничего не писал об этом в своих письмах.

– Думаете, мне самому уместно рассказывать об этом? – Джеймс мрачно улыбнулся.

– Здесь ваши друзья, – заметил викарий.

А полковник Клибборн добавил, с восхищением глядя на жену:

– Ты не можешь отказать даме!

– Я старая женщина, – скорбно вздохнула миссис Клибборн. – И не жду, что он сделает это для меня.

Миссис Клибборн принадлежало лишь одно разумное изречение: она говорила, что старость начинается в тридцать лет, но, впрочем, не относилась к этому серьезно. Должно быть, она повторяла сотням молодых офицеров, что годится им в матери, и печально смотрела в потолок, когда они сжимали ее руку.

– Ничего удивительного я не сделал, – наконец сказал Джеймс, – да и пользы это не принесло.

– Любое доброе деяние приносит пользу, – назидательно вставил викарий.

Джеймс посмотрел на него и продолжил:

– Я лишь попытался спасти жизнь младшему офицеру, который только-только приехал в полк… но мне не удалось.

– Вы не передадите мне соль? – попросила миссис Клибборн.

– Мама! – воскликнула Мэри и посмотрела на миссис Клибборн с легким раздражением, ей не свойственным.

– Продолжай, Джейми, мой мальчик, – приободрила сына миссис Парсонс.

И Джейми, заметив, какую гордость выразило осунувшееся лицо отца, продолжил, обращаясь только к нему одному. Другие не понимали, какую боль доставляют их восхищенные восклицания, а отец трогательно сочувствовал ему.

– Этот Ларчер, восемнадцатилетний юноша со светлыми волосами и синими глазами, выглядел совсем мальчиком. Его родители живут где-то неподалеку, около Эшфорда.

– Ты говоришь, Ларчер? – переспросила миссис Клибборн. – Никогда не слышала этой фамилии. Они не из нашего графства.

– Продолжай, Джейми. – В голосе Мэри слышалось нетерпение.

– Он пробыл с нами три или четыре недели, но я довольно много от него узнал. Странно, конечно, но он очень привязался ко мне. Отличный парнишка, умный, увлеченный, искренний. Я не раз говорил ему, что его место в школе, а не на войне.

Миссис Клибборн глупо улыбалась, и лицо ее выражало девическую невинность.

– Мы знали, что через день или два произойдет сражение. Вечером перед битвой мы разговорились с молодым Ларчером. «Как ты себя чувствуешь?» – спросил я. Он ответил не так быстро, как обычно. «Знаешь, я ужасно боюсь, что струшу». «В этом нет ничего страшного, – рассмеялся я. – В первом бою почти все трусят. Вначале приходится изо всех сил сдерживаться, чтобы не убежать, но потом все встает на свои места, и это кажется тебе чем-то вроде охоты». «Я предчувствую, что меня убьют», – признался он. «Глупости, – возразил я. – Когда мы впервые попадаем под огонь, всех охватывает такое предчувствие. Если бы погибали все, у кого такое предчувствие, наша армия давно бы отправилась на небеса».

– Вам следовало сказать ему, что он должен вверить себя Господу, которому под силу отвести пулю и сломать меч, – вставила миссис Джексон.

– Он был не из таких, – сухо ответил Джеймс. – Я подтрунивал над ним, думая, что это лучший способ поднять ему настроение. На следующий день мы действительно вступили в бой. Нам приказали занять пустующий холм. Мы полагали, что холм пустует, пока с него не начали стрелять. На холме окопались буры. Они выждали, пока мы подойдем на расстояние выстрела из детского пистолета, а потом открыли шквальный огонь. Мы делали все, что могли. Попытались взять вершину штурмом, но шансов не было. Люди падали, как кегли. Я никогда не видел такого. Мы получили приказ стрелять, но какой смысл стрелять по голым камням, за которыми попрятались буры? Нам пришлось отойти, не оставалось ничего другого, и тут выяснилось, что юный Ларчер ранен. Подумав, что нельзя оставлять его там, где он упал, я вернулся к нему и спросил, может ли он идти. «Нет, – ответил он. – Меня ранило в ногу». Я опустился на колени и перетянул ему ногу выше раны, чтобы он не истек кровью. Все это время братья-буры непрерывно палили по нам. «Как ты?» – спросил я. «Немного кружится голова, а так – ничего, – ответил он. – Я не струсил, правда?» – «Нет, конечно, нет, не говори глупостей. Как по-твоему, сможешь идти?» – «Попытаюсь». Я поднял его на ноги, обнял, и мы немного прошли, а потом он сильно побледнел и простонал: «Мне так плохо, Парсонс», – и потерял сознание. Пришлось нести его, мы отошли от буров, и тут меня ранило в руку. «Слушай, я больше не могу тебя нести, – сказал я ему. – Ради Бога, очнись». Он открыл глаза, одной рукой я поддерживал его, не давая упасть. «Думаю, я смогу идти…» И когда он произносил эти слова, пуля попала ему в шею, и его кровь брызнула мне в лицо. Он ахнул и умер.