Научный материализм

Что совсем печально, мнения вредят не только своим носителям, но и окружающим их людям. Дело в том, что большинство людей склонны произносить свои необоснованные тезисы уверенным, безапелляционным тоном, как будто озвучивают нечто известное и доказанное. Все, кто считает этих людей авторитетными и не обладает при этом грамотным мышлением, сразу же перенимают эти случайные тезисы, которые чаще всего являются ложными. Если усомниться в правоте рассказчика, он будет всячески защищать свою позицию, как будто она действительно ценна; если не довести такого спора до конца, окружающие люди лишь сильнее уверятся в состоятельности идей, которые они только что переняли. Лишь будучи загнанным в угол силой непреодолимых аргументов и часто только в том случае, когда это было сделано публично, такой рассказчик приводит своё финальное оправдание: «Это просто моё мнение» – и искренне считает себя освобождённым с этого момента от какой бы то ни было ответственности. Между тем такие люди постоянно уклоняются от признания, что когда они презентуют свои идеи миру, они не маркируют их как мнения, а выдают за истину или знание; что они не берут на себя труд проверять информацию; что они не думают о последствиях, когда вводят в заблуждение других.

Забавно, что очередной пример такого поведения случился в то самое время, когда я набирал эти строки. На одном из интернет-сервисов, где я дублирую свою рукопись, возникла нетипичная ошибка: при просмотре содержимого файла перестала корректно отображаться та его часть, которая следовала после первых пятисот двенадцати тысяч символов. Я опубликовал в социальной сети пост с описанием этой проблемы и попросил помощи. По ответам, коих я вскоре получил множество, было заметно, что только один из советчиков понял смысл написанного, и его ответ был максимально скромным и осторожным; другие пользователи предлагали мне целые комплексы действий, не понимая, насколько нелепо выглядели некоторые их предложения по решению моей проблемы. Они утверждали, что это временная проблема и нужно лишь подождать; что части одного файла могут быть сохранены в разных форматах и кодировках без моего знания об этом; что сервер не поддерживает такой тип файлов, как у меня; и всякий раз их слова ни на что не опирались. Когда я указывал им на противоречия в их подходе, они спорили и защищали свою позицию, хотя не проводили проверки своих методов и потому не имели оснований считать их эффективными, а излагаемые ими идеи – верными. Аналогичные случаи происходят ежедневно повсюду.

Отношение к гипотезам, теориям, сомнениям. Люди с грамотным мышлением различают гипотезы и теории, потому что умеют выстраивать из имеющихся вводных данных непротиворечивые рассуждения. Чем больше таких данных имеется, тем больше закономерностей среди них можно выявить, тем стройнее получаются рассуждения и тем больше появляется оснований для выдвижения новой теории. Когда же исходных данных мало, такие люди знают, что в подобной ситуации можно только гадать и что полагаться на результат этих гаданий нельзя. Люди без специальной подготовки не умеют правильно выделять зависимости из большого количества данных, зато среди ничтожно малого их количества им часто видятся очень замысловатые и богатые подробностями паттерны. Кроме того, они дополнительно компенсируют малое количество данных или полное отсутствие таковых личным мнением. Такие люди не имеют интеллектуальной возможности понять смысл и ценность теории, поэтому отождествляют её и с мнением, и с догадкой, и с гипотезой – всё в их голове смешивается в кучу равноценного мусора. Сомнения у них бывают в основном между собственными предпочтениями и мнением авторитета и редко бывают спровоцированы анализом данных. Также, поскольку они не умеют выстраивать связные рассуждения, дающие надёжный полезный вывод, они привыкают жить в мире, где почти никакая информация не бывает для них более важной, чем их собственные сиюминутные мнения и желания. Это приводит к тому, что люди без грамотного мышления часто становятся развязными, безответственными и корректируют своё поведение только перед лицом явной угрозы.

В результате такого состояния вещей для большинства людей стадии познания выглядят следующим образом:

1. Мнения, догадки, гипотезы – независимо от наличия или отсутствия у человека проверенных данных по интересующему вопросу; суждения он выдаёт безответственно, как взбредёт в голову.

2. Уверенность – комфортное и желаемое состояние для человека, когда он впечатлён информацией от авторитетного источника или придумал версию, которая ему очень нравится, и потому отказывается от дальнейшего познания.

Миллиарды людей увязли в этих двух стадиях, мало задумываясь как о невежестве, так и о знании. Бытие для них – необъяснимый магический мир, с которым они вынуждены взаимодействовать, в основном полагаясь на интуицию. У них это плохо получается, причём часть своих неудач они видят и признают, а другой части неспособны увидеть и яростно доказывают, что в этих вопросах они очень эффективны. Хочется проиллюстрировать эту ситуацию забавной историей с философским окрасом, которую рассказал один известный человек. История была о том, как один экстрасенс несколько десятилетий назад был недоволен, что его фото опубликовали в популярной газете. Он распространил информацию, что его изображение наполнено живительной энергией и что если его вырезать, измельчить и съесть, то это укрепит духовные силы организма. Десятки или сотни тысяч газет были изрезаны ножницами, и фото целителя вновь стало не найти. «И вот эти, которые газету добровольно ели, потом жалуются, что их на выборах обманули», – заключил рассказчик.

Однако давайте вернёмся к знанию и попытаемся точнее разобраться, что мы будем называть этим словом. Как вы уже поняли, есть идеальное желаемое представление о знании, где знанием является непогрешимая полезная информация в сознании субъекта, которая всегда будет актуальна; такое состояние пока недостижимо для нас, за исключением несложных математических и логических построений, которые полностью абстрактны. История помнит бесчисленное множество случаев, когда в том, что считалось знанием, находили ошибку, и версию, которая приходила на смену прежней, через время постигала та же участь. В качестве примера здесь напрашивается история математического вопроса о числе разных многоугольников, которые годятся для того, чтобы копиями единственной исходной фигуры можно было замостить бесконечную плоскость без промежутков. Если мне не изменяет память, вначале математики вывели доказательство, что таких фигур существует всего пять, затем домохозяйка с математическим образованием из США открыла шестую подходящую фигуру, и доказательство пришлось пересмотреть. Вскоре та же женщина открыла седьмую фигуру, компрометируя уже новое доказательство, затем восьмую, и это создало в математике весьма неловкую ситуацию. На сегодняшний день таких фигур открыто, кажется, пятнадцать, для этого числа написано свежее доказательство, но большинству математиков уже попросту неинтересно его проверять.

Как бы то ни было, термин «знание» используется постоянно, и нам будет полезно определиться с его значением, даже хотя оно будет отличаться от желаемого. Знанием называют информацию очень разных видов – не только сведения о направлении ветра, размере здания или о форме планеты, но и логические, математические, физические, философские и многие другие правила и законы, которые являются не реальными объектами, а идеями. Внимательные исследования позволяют сделать вывод, что под словом «знание» традиционно подразумевается наиболее точное и наименее противоречивое описание свойств бытия или идей, к которому обращаются за неимением лучшего, чтобы упростить решение некоторой задачи. При этом есть аспект, в котором отношение людей к знанию принципиально различается. Религиозные и суеверные люди обычно считают веру источником истины и знания и поэтому могут называть знанием весьма неожиданные вещи, не заботясь об их экспериментальной проверке и статистике результатов. Из-за этого в категорию «знание» часто попадает информация, которая при внимательном рассмотрении не помогает человеку действовать эффективнее, а иногда и вовсе имеет противоположный эффект. Поскольку мы здесь гонимся за эффективностью, для нас такое представление о знании является неприемлемым. В свою очередь, люди науки считают что-либо знанием, только если эта информация имеет веские основания. При таком подходе закон Ома для участка электрической цепи³⁵ и результат деления ста одиннадцати на три квалифицируются как знание, а рассказ, что Харон перевозит мёртвых через реку Стикс³⁶, – как верование. Практика показала, что такой способ мышления приносит больше полезных результатов, чем если бы мы последнее также считали знанием, поэтому он единственно приемлем для научного материализма.

Очередная особенность знания, которую мне удалось выявить, заключается в том, что в каждом конкретном случае оно обязательно должно быть единственным непротиворечивым описанием устройства рассматриваемого предмета. Когда существует несколько таких описаний, то, во-первых, они вступают в противоречие друг с другом, а во-вторых, невозможно определить, какое из них правильно отображает действительное состояние вещей, и поэтому все имеющиеся версии являются лишь неподтверждёнными догадками. Представим себе две идеи: «дождь идёт потому, что облака живые и иногда они плачут» и «дождь идёт потому, что облака – это глыбы льда и иногда солнце их растапливает». Если также представить, что имеющиеся у нас знания о природе не противоречат никакой из этих версий, всё же остаётся неясным, происходит ли дождь в самом деле от того, что облака живые и плачут, или это просто тающий лёд, поэтому ни одну из этих версий не будет уместно назвать знанием. Таким образом, когда о знании говорят, что оно должно быть непротиворечивым, это неизбежно означает наличие только одной такой модели в каждом случае.

На данном этапе у меня сформировалось следующее определение:

знание – это непротиворечивый упорядоченный набор информации, связи в котором обусловлены достаточными основаниями и который верно отражает устройство бытия, идей, абстрактных многообразий, реальных и абстрактных предметов, их свойства, поведение или отношения между ними.

В этом определении есть два пока не вполне ясных термина: «информация» и «достаточное основание». С достаточным основанием всё просто: здесь под этими словами имеется в виду то же, что и в четвёртом законе логики. В нём говорится, что всякое высказывание, чтобы принимать его как состоятельное и использовать для построения полезного рассуждения, должно быть доказано; подробнее об этом будет сказано в следующей главе. Знание устроено так же: если связи в рассматриваемом наборе информации не подтверждены надёжным способом, то исчезают основания возводить эту информацию в статус знания – она может совпасть с действительностью лишь иногда и случайно. Что же касается термина «информация», мне пришлось изрядно поразмыслить о том, что же мы называем этим словом. Я пришёл к выводу, что информацией люди называют любой объект, о котором только могут мыслить. Вообразите, например, чёрную пустоту. Кто-то может сказать, что это то же самое, что не вообразить ничего, но всегда найдутся люди, которые скажут, что всё-таки чёрная пустота – это не полное неведение, а уже некоторая информация. Попробуйте мыслить о влажности воздуха. Это чистая идея, её нельзя нарисовать, но это не останавливает тех многих, которые утверждают, что и абстрактное представление данной физической величины – это также информация. Представляя различные сущности, их отношения, процессы, происходящие с ними, я не смог найти ничего, что большинство людей убеждённо назвали бы отсутствием информации. Поэтому, видимо, действительно

информация – это любой объект мышления.

Когда информация не упорядочена, в ней нет распознаваемого нами смысла и мы считаем её бесполезной, как это бывает, например, с фоновым шумом в радиоэфире. В иных случаях, как, например, со звуками речи, отдельные сигналы складываются в узнаваемые паттерны, из которых мы можем воспринять некие идеи. При этом следует понимать, что полезность сигналов, наличие или отсутствие в них паттернов есть субъективная оценка, которая не всегда передаёт полноту ситуации. В истории технического прогресса был недолгий период, когда программы загружались в компьютер с ферромагнитной ленты при помощи бытового аудиопроигрывателя, а также когда через телефонные линии происходило сообщение с интернетом и содержание отсканированных документов передавалось на удалённые устройства. Прослушивая запись на ленте в первом случае и позвонив на активное передающее устройство во втором, пользователь слышал продолжительные и, как ему казалось, хаотичные наборы звуков, не несущие никакого смысла, в то время как они передавали важную и чётко структурированную зашифрованную информацию. Таким образом, мы не всегда можем распознать знание: оно может быть передано в формах, недоступных для нашего сиюминутного осмысленного восприятия. Но гораздо большая проблема скрывается в другой части определения знания – в достаточном основании. В то время как технические приспособления помогают переводить непонятные для нас наборы информации в удобные для восприятия формы, проверить основания связей, которые содержатся в некотором наборе информации, обычно является непростой задачей. Например, ваш друг сообщил вам, что он занял первое место в некотором конкурсе. Он подразумевает, что для него это является знанием, но если вы захотите проверить эту информацию, чтобы это стало знанием также и для вас, то даже отправившись в предполагаемое место проведения этого конкурса, вы не сможете очевидно установить, что конкурс вообще состоялся, что ваш друг в нём участвовал и что он занял первое место. Даже опросив множество людей, вы сможете положиться на правдивость полученных от них подтверждений лишь условно, ибо существует ненулевая вероятность коллективного сговора. В пустяковых делах этой вероятностью обычно можно пренебречь, хотя даже по пустякам коллективные сговоры случаются регулярно, например ради шутки над кем-нибудь. Но когда дело касается значительных материальных ресурсов или власти, в мире низкоразвитых людей, выполняющих биологическую задачу исключительно с эгоистических позиций, ложь и сговоры являются повседневной нормой. В итоге, является сообщение о конкурсе важным или нет, оно всегда может оказаться неправдивым. Чтобы надёжнее установить достоверность истории с конкурсом, потребуется исследование материальных доказательств, но и в этом случае может иметь место розыгрыш или мошенничество: предполагаемый конкурс может оказаться спланированной имитацией. В связи с такой высокой сложностью обретения знаний, близких к непогрешимым,

самый эффективный способ получения знаний – это придирчиво исследовать связи в поступающей информации и её связь с накопленным знанием, по возможности использовать для проверки этих связей множество разных методов, включать в модель в своём сознании только те сведения, которые приводят к наименьшему числу противоречий; но даже после полного устранения противоречий в модели следует периодически подвергать её ревизии с целью обнаружить возможные ошибки.

Если так относиться к знанию, ваша эффективность будет постоянно расти и через некоторое время достигнет очень хорошего уровня. Но даже с таким подходом, когда действительный мир взаимодействует с вашими органами чувств и вы получаете информацию, которая претендует на изменение реального мира в вашем сознании, почти всегда в формирующейся модели будут такие части, которые не удалось надёжно проверить. Чтобы эффективность не страдала, следует для любого набора информации, который предполагает быть знанием, отмечать и сохранять в памяти число его непроверенных аспектов, чтобы адекватно оценивать имеющийся в этой модели потенциал для ошибок. Например, я считаю, что знаю, кто сейчас является президентом моей страны, потому что средства массовой информации донесли это до меня бесчисленное множество раз, но при этом я понимаю, что не видел своими глазами ни этого человека лично, ни церемонию принятия им президентской присяги, ни его повседневную работу в президентском офисе. Поэтому я осознаю, что моё знание условно и содержит некоторый потенциал для ошибки.

Кто-то, возможно, спросит: если знание никогда не бывает совершенным и может содержать ошибку, то какая от него польза и каким образом оно может быть лучше простого мнения? Хороший ответ есть в теории карточных игр. Предположим, что происходит игра на деньги, где каждый игрок делает только по одной ставке размером сто долларов. Предположим далее, что у двух оппонентов будут такие наборы карт, что математическая вероятность победы для одного из них составит тридцать процентов, а для другого – семьдесят процентов, и игра затем будет доведена до конца. Если повторять такую же игру снова и снова, то первый игрок в среднем за десять случаев будет трижды выигрывать по сто долларов у своего противника и семь раз проигрывать ему по сто долларов из собственного кармана. Его общий финансовый баланс составит минус четыреста долларов, то есть за каждый такой раунд он будет в среднем проигрывать по сорок долларов. Его оппонент, соответственно, будет в среднем выигрывать всякий раз по сорок долларов и останется очень довольным. При этом очевидно, что в каждом конкретном раунде игры нельзя определить, сможет ли удачливый игрок победить, ведь вероятность его победы только семьдесят процентов, и он просто обязан проигрывать в трёх случаях из десяти. Более того, три случая из десяти при длительных повторениях часто оборачиваются сериями из шести или семи проигрышей подряд. Получается ситуация контролируемой неопределённости, когда игрок не знает, сможет ли он победить прямо сейчас, и не знает, сможет ли он хотя бы раз победить за следующие пять раундов, но совершенно точно знает, что он должен продолжать игру, потому что она ему выгодна при большом числе повторений. Так работает закон больших чисел.

Это очень хорошая аналогия применению знания. Знание добывается среди информационного мусора при помощи самых эффективных методов, изобретённых человечеством, и хотя оно всегда имеет шанс позднее оказаться заблуждением, противопоставленное ему мнение в лучшем случае имеет те же тридцать процентов вероятности выигрыша против семидесяти процентов, а часто и три процента против девяноста семи процентов. Человек, использующий знание, понимает, что в каждом конкретном случае любой глупец со своим необоснованным мнением потенциально может оказаться более правым, но всё же он не изменит своим методам и за долгий период покажет себя несоизмеримо более эффективным, чем все глупцы, которые с ним спорили. Люди, которые радуются своему праву высказывать любые мнения, просто не понимают, что они сильно проигрывают в эффективности людям, которые вооружены грамотным мышлением. Задача каждого разумного существа – находить самые эффективные методы мышления, тем самым повышая свою вероятность успеха в разных ситуациях, и постоянно использовать их себе во благо, даже если в отдельных случаях они не принесут желаемого результата.

Теперь, когда мы определились, чтó называть знанием, мы можем рассмотреть производное от него понятие, которое до этого момента было несколько раз упомянуто без разъяснений. Речь идёт об истине. Это ещё одно важное понятие, на которое люди обращают повышенное внимание и которое часто используется как аргумент в спорах, поэтому нам стоит рассмотреть и его.

На протяжении тысячелетий философы испытывали немало затруднений с этим понятием. Даже в новейшей истории развитие философской мысли не дошло до такого уровня, чтобы истина стала для широких масс людей понятным и однозначным термином. Если сегодня опросить людей, что такое, по их мнению, истина, то наиболее часто придётся услышать нечто, подобное следующему: «Истина – это мудрёное и замысловатое высказывание о чём-то важном и глубоком, почти всегда исходящее от очень известного и авторитетного человека». Отсюда нетрудно заметить, что люди склонны мистифицировать истину, представлять её как нечто сакральное, магическое, при этом верность высказывания не рассматривается как критерий его оценки. Неоднократно я встречал и такую отдалённо подобную версию: «Когда мы узнаем всё о природе, станем всесильными, вот тогда и узнаем истину, а пока истина нам недоступна». Такие люди отождествляют истину с разгадкой тайны бытия и на меньшее не размениваются; если следующим вопросом поинтересоваться у них, какое слово является антонимом лжи, они иногда отвечают «правда», но гораздо чаще оказываются сбитыми с толку и долго думают.

Давайте поэтапно разбираться с этим понятием. Спросите себя: когда люди называют что-либо истиной, к чему обращён этот термин? Приходилось ли вам указывать на некий предмет и говорить, что это истина? Осмелюсь предположить, что для большинства читателей ответ будет «нет». Возможно, истиной называют некий процесс, как, например, движение, рождение, полёт, обучение, восхождение? По-видимому, снова нет. Локальное явление природы? Событие? И ещё раз нет. Если вы проведёте исследование, то обнаружите: когда кто-либо говорит, что видит перед собой истину, это почти всегда будет текст, в котором изложен некий тезис. То есть истина – это всё-таки не что иное, как высказывание. Разумеется, высказывание может существовать в разных формах: устной речи, аудиозаписи, печатного и рукописного текста, шифрованной записи в виде цифр или произвольных изображений; при этом запись может быть произведена практически на любом твёрдом материале, а иногда и не только. Общее во всех этих случаях то, что

высказывание – это множество идей, выраженных материальным способом.

Строго говоря, множество может состоять из одного элемента, и поэтому в частном случае высказывание может состоять из одного слова и передавать одну идею. Но если под высказыванием подразумевать всегда только одну идею, выраженную материально, определение не будет работать правильно. Если вспомнить, что большинство слов в высказывании сами по себе выражают идеи, то получается, что даже в целом бессмысленное предложение из множества осмысленных слов содержит в себе несколько идей, выраженных материальным способом, например: «ехать виноград прочность». Когда говорят, что высказывание бессмысленно, имеют в виду, что оно не содержит генеральной идеи, которая объединяет все слова в нём, но это не значит, что в нём нет никакой узнаваемой информации. Таким образом, хотя высказывание обычно имеет целью передать одну генеральную идею, наиболее часто оно содержит именно множество идей, а не одну. И только если мы разрушим смысл также и отдельных слов и произнесём, к примеру, «фалтррх знумрк», эти сочетания звуков не будут нести узнаваемого смысла и будут восприняты как простой шум. Для некоторых людей нормально считать высказыванием даже такие звуки, потому что, будучи произнесены человеком, они субъективно напоминают настоящие слова и спонтанно вызывают похожее отношение к ним, но всё же не стоит относить такую бессмыслицу к высказываниям, подобно тому как в языковой морфологии имитацию природных звуков не принято считать частью речи.

Итак, истина – это высказывание. Наши интуиция и опыт легко подскажут нам, что, по всей видимости, далеко не все высказывания являются истиной, а лишь некоторые из них. Какими же чертами должно обладать высказывание, чтобы квалифицировать его как истину? Прежде чем ответить на этот вопрос, нужно определиться с базовым отношением к этому понятию. Моя позиция состоит в том, чтобы не отводить понятию «истина» роль чего-то огромного, пугающего и сакрального: для качественного обмена информацией нам необходимо понятие «истина» в более приземлённом повседневном смысле, как антоним лжи и синоним правды. Если рассматривать истину в таком ключе, то, помимо прочего, обязательным её свойством должно быть верное отражение настоящего, действительного состояния вещей. В самом деле, было бы странным называть истиной высказывание, сообщающее, что вы находитесь на дне океана, в то время как вы находитесь у себя дома, на поверхности суши. Следовательно, истина – это обязательно верное высказывание.

Давайте задумаемся, как понять, что значит «верное», то есть какое состояние вещей является действительным. Здесь мы подходим к пониманию важного необходимого условия, которое должно выполняться, чтобы работало любое из понятий «истина», «правда» или «верное». Это условие – проверяемость сведений. Если кто-либо скажет нам, что позади звезды Сириус, если смотреть с Земли, на расстоянии миллиарда километров от неё витает облако золотой пыли, мы не сможем немедленно заключить, что это высказывание верно или неверно, потому что пока не можем заглянуть в указанную область космоса и осмотреть её; если же кто-то сделает такое заключение, то вряд ли он сможет убедительно его защитить. Но если кто-то скажет вам во время чтения этих строк, что у вас закрыты глаза, то вы сможете тут же возразить, что это неверно, так как вы хорошо чувствуете свой организм, осознаёте, чтó с вами происходит в данный момент, и знаете, что ваши глаза сейчас открыты.

Выходит, что понятие «истина» уместно там, где информация поддаётся проверке, и неуместно там, где её проверить нельзя. Зная это, мы можем сузить круг высказываний, которые смогут претендовать на то, чтобы быть истиной. Попробуйте представить сказочного персонажа Пиноккио. Как вы думаете, верно ли вы передали в своём воображении его внешний вид? Разумеется, кто-то сможет сослаться на то, что недавно перечитывал эту сказку и точно помнит, как выглядит Пиноккио по задумке автора – Карло Коллоди. Но даже оригинальное описание не может в точности передать подробности внешности персонажа, такие как черты лица, пропорции тела, состояние волос и детали одежды, – вам неизбежно придётся додумать многое из этого, чтобы представить или тем более нарисовать Пиноккио. Представим себе, что несколько художников изобразили его, следуя авторскому описанию, но дополнив рисунки различными деталями, которых автор не упоминал. Как теперь определить, какой из рисунков верен? Здесь мы столкнёмся с проблемой, ибо не существует эталона, с которым можно сверить рисунки и оценить их правдивость. Эта проблема усугубится, если однажды выяснится, что в разные годы у сказки бывали разные редакции и описания главного героя в них имели различия. В таком случае мы сможем выбирать, какой из версий придерживаться, но эталона для точной финальной сверки у нас по-прежнему не будет. Если же кто-то изобразит или словесно опишет пирамиду Хеопса, которая находится в Египте, то достаточно отправиться к ней, и можно будет очевидным образом убедиться, верно ли рисунок или рассказ передаёт действительность.

Внимательный читатель, вероятно, уже обратил внимание на ключевое слово здесь – «действительность». Если некий уникальный предмет явлен только в воображении индивида и не явлен в действительном мире, то никто другой не сможет сравнить с этим предметом идею, выраженную высказыванием, и потому не сможет заключить, является ли это высказывание верным. При этом первейшее назначение истины – это обмен информацией между субъектами мышления. Если выстраивать картину мира для одного изолированного человека, о котором предполагается, что он никогда не будет контактировать с другими мыслящими существами, для него истина в нашем сегодняшнем понимании не будет так актуальна, ибо высказывания попросту некому будет адресовать и никто другой не сможет проверить их истинность; если этот индивид будет заблуждаться в чём-либо, его возможность узнать о своей ошибке будет значительно снижена по сравнению с нами. И хотя истина всё же может быть полезна одному изолированному человеку для логических построений, всё же от неё гораздо больше пользы, когда она поддаётся проверке не только автором высказывания, но и другими людьми. Это возможно, когда предмет обсуждения является частью действительного мира. Отсюда напрашивается заключение, что высказывание о действительном мире может быть истиной, а называть истиной высказывания об уникальных воображаемых предметах неверно (почему именно уникальных, мы обсудим чуть погодя). Но здесь следует вспомнить, что мы не можем осознавать действительный мир непосредственно, и, следовательно, прямое использование действительного мира для проверки истинности высказываний нам недоступно. Лучшее, на что мы можем положиться при такой проверке, – это реальный мир в нашем сознании. Применяя критерий объективного существования, мы можем достаточно надёжно установить действительное происхождение обсуждаемого предмета и далее использовать образ этого предмета как необходимый эталон для проверки высказываний, хотя этот эталон и не передаёт наибольшей части свойств его действительного источника-прародителя.

Проиллюстрирую предлагаемое мной отношение к истине на примере, который я сегодня встретил на просторах интернета. Высказывание выглядело так: «Если ты движешься туда же, куда направлен твой страх, то ты выбрал правильный путь». Один из пользователей написал в комментарии, что считает это истиной; я, исходя из своего опыта общения с людьми, не сомневаюсь, что смогу найти ещё немало людей, которые посчитают так же. При этом ключевые слова, которые используются в этом высказывании, то есть «движение», «направление», «страх», «путь» и «правильность», являются общими идеями, а не описанием реальных предметов, и каждый мыслитель непроизвольно будет представлять каждую из этих идей уникальным способом или даже множеством способов, не вызывая тем самым противоречий. Если попросить множество людей как можно точнее передать, что означает «двигаться туда же, куда направлен твой страх», мы сразу же столкнёмся с проблемой размытых формулировок в ответах, потому что респонденты сами не будут уверены в том, как они представляют все эти идеи. Но если дать им время на обдумывание и добиться от них максимально чётких ответов, их описания будут различаться. Это означает, что данное высказывание целиком описывает бесконечное множество равновероятных моделей и не описывает никакой единой модели – ни реальной, ни абстрактной. Следовательно, для этого высказывания не существует единого эталона, с которым его можно было бы сверить, и, значит, нельзя надёжно определить его верность.