Незнакомка спровоцировала маленькую смерть в сознании Джуна. Она стояла перед ним и с вызовом смотрела ему прямо в глаза. Джун больше не мог находиться с ней рядом. Не сказав ни слова, он убежал. Убежал от человека, которого он был не в силах понять.

В тот вечер Джун обрел хрупкую надежду. Его голову не покидали мысли о рыжеволосой незнакомке, такой недосягаемой и одновременно самой близкой во всем мире. Каждый день он старался как можно раньше приходить к мосту и как можно позднее уходить домой. В нем стало преобладать желание жить, решительно оттесняя все доводы в пользу смерти, которую еще совсем недавно он считал единственно возможным решением всех непреодолимых задач, ниспосланных его судьбой.

Она появлялась нечасто, объясняя их редкие встречи обязанностями, которыми она не могла пренебрегать. Им остро не хватало времени, отведенного для встречи – она всегда спешила домой. Расходясь в разные стороны, они испытывали глухое разочарование, но дни, проведенные в разлуке, были для обоих самыми мрачными и казались несправедливо долгими.

Только друг перед другом они могли не притворяться. Их покидали любые сомнения, внутренние ограничения и даже комплексы, когда они обсуждали все волнующие их вопросы и пытались вместе понять суть многих вещей. Во многом они заблуждались, но именно общие ошибки сближали их больше всего.

В один из самых холодных вечеров, по дороге домой Джун встретил мужчину, которого не раз видел на улицах своего района. Он стоял возле покосившейся загородки, явно поджидая свою жертву. Его лицо было свирепым, а частое дыхание подтверждало доминирующее в нем состояние звериной агрессии. В надежде пройти опасный отрезок пути без потерь, Джун постарался выровнять свой темп и не показывать незнакомцу свою тревогу. У себя на родине именно благодаря этой тактике он избегал опасной встречи со всеми яростными собаками, которые блуждали по его округе.

– Ты кто такой? – вызывающе спросил мужчина.

Тактика, которая никогда не подводила Джуна, в этот раз понесла поражение.

– Свой. – невозмутимо ответил Джун.

– Я знаю всех своих. Тебя тут не было. Зато после славной резни ты появился в доме тех интеллигентишек-заморышей из четвертого тупика.

Джун был застигнут врасплох. Обстоятельства складывались таким образом, что драка между ним и свирепым незнакомцем была предрешена. Ни на минуту не забывая о своих рисках, Джун практически с первых же самостоятельных недель в Обелиске имел при себе походный нож и пистолет, которые по счастливому случаю были найдены им под мостом.

Глядя в сумасшедшие глаза свирепого незнакомца, Джун медленно нащупал свое оружие. И только после того, как мужчина, олицетворяющий образ врага, крикнул: «Я тебя прикончу за минуту!», Джун стал действовать на опережение, приставив пистолет к нижней челюсти противника.

«Только попробуй дернуться или пискнуть – убью суку! Меньше чем за минуту прикончу мразь!», – процедил сквозь зубы Джун. Действуя иррационально, о чем он прекрасно понимал, Джун повел своего врага в случайно выбранном направлении. Всю ночь они блуждали по чужим переулкам, не раз попадая в тупики. То ли страх смерти, то ли кромешная темнота и незнакомые места, что-то определенно повлияло на незнакомого мужчину. Его свирепость рассеялась, обнажив громадный страх в чистом виде. Он послушно шел, куда его направлял Джун и с надеждой ожидал конец пути.

На рассвете они оказались в чужом районе. Странное путешествие утомило обоих, но незнакомец явно недооценивал Джуна. В отличие от всех эшенлендцев, агрессивно демонстрирующих свою силу, Джун имел опыт выживания вопреки всем законам здравого смысла. Напряженный путь в кромешной тьме утомил его не меньше, чем противника, но он был готов расправиться с врагом, не давая себе передышки.

Он бил врага остервенело, представляя события, которые пережил в поле под Обелиском. Джун дал себе второй шанс и одержал победу. Враг сдался еще тогда, когда к его челюсти приставили оружие. Однако, победа даже над таким противником даровала сладостное ощущение внутренней свободы и торжества справедливости. Не зная определенно, жив мужчина или забит им до смерти, Джун вновь достал отлично наточенный им нож и прорезал глубокую борозду через все лицо своего врага – от линии роста волос до подбородка. Таким образом, он поставил свою метку.

После расправы Джун оглянулся и увидел несколько десятков людей, собравшихся вокруг. Не задумываясь о последствиях, он громко объявил: «Это южанин! Он охотился на меня! Делайте с ним все, что хотите! Я устал!».

Он уходил, не боясь прицельных взглядов людей, которые могли жестоко убить его на месте. Его успокаивала гробовая тишина, которую прерывали редкие звуки из соседних улиц. Ему не пришлось оглядываться, чтобы понять – люди, словно токсические отходы, сбрасывали накопленную ярость на поверженную им жертву. Сам того не подозревая, Джун предоставил эшенлендцам очередную возможность поглумиться над человеческим телом и достоинством, а так же стал родоначальником тенденции ставить ужасную отметку на лице «чужаков». За считанные месяцы город был разделен на маргиналов с изуродованным лицом и обычных моральных уродов.

Таинственное исчезновение президента эшенлендцы приняли как неизбежное. Они перестали нуждаться в подробностях личной жизни элиты государства, едва ли поспевая следить за собой. Никто не знал, кроме верного соратника Сильверстайна, как и чем живет некогда славный, обожаемый нацией Фейт.

То ли от полного бессилия, или в результате логического стечения обстоятельств, Фейт окончательно лишился личного контроля над сменой реальности и галлюцинаций, именуемых им самим «сакральными сновидениями». Большую часть времени он проводил в дреме, а просыпаясь оказывался не в силах демонстрировать прежнюю жизнедеятельность. Сильверстейн позаботился, чтобы организм Фейта своевременно получал необходимое питание, но с каждым месяцем он все чаще сомневался в необходимости поддерживать жизнь человека, который предпочитал существовать в другом мире.

Фейт упорно продолжал свое движение к истине. Мучительно преодолев долгий путь по бесконечной пустыне, он оказался в месте, где ровными рядами, тянувшимися за горизонт, стояли люди. Подойдя к старику, стоявшему в самом конце, Фейт смущенно спросил:

– Это конец?

– Конец? – удивился старик. – Думаю, это начало!

– Начало чего?

И тут, к дикому изумлению Фейта, старик ответил ему голосом Фоксы:

– Начало моей новой жизни!

Вынужденно возвратившись в реальность, он увидел свою дочь. Фейт не скучал по ней, за все время разлуки не желал встречи с нею, но в этот раз был отчасти рад ее появлению. Фокса не подозревала, что перемены в ее облике, а именно чарующее сияние, обретенное благодаря любви, было замечено отцом, которого она давно удалила из линии своей жизни. Фейт заинтересованно смотрел на дочь как на незнакомого человека. Фокса была испугана и разочарована – ее прежний кумир слишком рано утратил разум.

– Если ты забыл, я – твоя дочь. – нервно сказала Фокса.

– У меня нет проблем. – хрипло ответил Фейт.

– Да, понятно. Хорошо. – спешила Фокса. – Значит так, я ухожу… как я уже сказала, у меня новая жизнь. Я беременна… через полгода рожу. Даже не знаю, как рожать в таких условиях… Эшенленд не пригоден для жизни.

– Сделай аборт.

Фокса начала узнавать прежнего отца. Несмотря на то, что предложение Фейта было оскорбительным, ей стало спокойнее.

– Понимаю, что в этих чувствах мы, к счастью, не похожи, но с радостью говорю тебе – я умею любить и люблю свое дитя. У меня зарождается семья, и я не упущу свой шанс на простое человеческое счастье!

– Кто он?

– Южанин. Чудом выжил в той страшной мясорубке, которую устроили подонки, желающие один прежде другого поцеловать твой властный зад.

– Южанин…

Фейт не стал завязывать конфликт, к которому заранее готовилась Фокса. Перестав слушать дочь, он упоенно погрузился в забытье. Перед ним опять появился старик, но Фейт не мог к нему обратиться. Безмолвные и бледные, люди стояли друг за другом, словно памятники и очень медленно продвигались вперед. Фейт ощущал себя таким же бледным и пустым. От него требовалось решение встать за стариком, либо пойти дальше, но он не желал никуда идти.

Фокса не могла покинуть родительский дом, оставив брата. В вынужденной заботе за ним она заставила себя привязаться к мальчику. Понимая, что отец оставался равнодушным к сыну, Фокса решила, что в ее новой семье найдется место еще для одного ребенка.

Ее возлюбленным был Джун. Она доверила ему свою жизнь и приютила в своем доме, который достался ей по наследству от богатого дедушки. Вместе они стали неумело налаживать быт. Фоксе предстояла тяжелая адаптация к реальной жизни в Эшенленде. Джун адаптацию фактически провалил, но старался внушить любимой, что он эмоционально стабилен и готов оказать ей необходимую поддержку в трудный час. Единственное, чего не мог скрыть Джун, было неприятие младшего брата Фоксы. Мальчик олицетворял собой дополнительные трудности на пути становления их семьи. Но и в этом случае судьба подбросила Джуну сомнительную возможность, которой он поспешил воспользоваться.

Поздно ночью в их с Фоксой дом постучался Темптон-старший. С дрожью в голосе он сообщил, что умер его младший сын Уинстон. Темптон-старший попросил денег на наркотики. Он спешно оставил убитую горем жену, не желая находиться в тревожной обстановке, а на успешный промысел по преследованию обессиленных наркоманов с дозой у него не было моральных и физических сил. Джун дал ему необходимую сумму безвозмездно, однако с условием, что Уинстон воскреснет, а место умершего мальчика займет младший брат Фоксы.

Ему сыграла на руку тотальная растерянность Фоксы. Она не стала противиться решению, которое устраивало всех. Уинстон воскрес. Мальчик обрел мать, которой у него никогда не было. Ее любовь была осторожной, а ласка – печальной, но и этого было слишком много в сравнении с тем, что он получал раньше.

Глава 4. 2065

Фейт навсегда ушел в свое фантастическое паломничество к истине. Он тихо умер за день до рождения внучки, которую нарекли единственным в Эшенленде именем – Людовик. Так и не получивший от него даже имени сын рос в чужой семье и откликался на имя Уинстон. Темптоны не смогли полюбить, но мирно терпели мальчика, удерживающего на своих маленьких плечиках груз памяти об их умершем сыне.

Эшенленд остался без единственной опоры. Народ внутренне полагался на то, что президент переживет каждого из них и никому не придется мучительно переживать времена смены власти. Сильверстейн получил реальную возможность выйти из тени, открыто занять место президента и править Эшенлендом уже под своей ответственностью. Этого не случилось. Сильверстейн не умел действовать без мощной фигуры Фейта за спиной. Уловив неоднозначность времени, в политику государства ворвалась Фокса. Под молчаливое одобрение правительства и радостное согласие народа она легитимно заняла место своего отца. Народ не знал, что в принятии решений, Фокса будет доверяться единственному человеку – Джуну, который все сильнее и глубже погружался в себя, доставая наружу опасные плоды своей психологической травмы.

Четыре года стабильности успокоили эшенлендцев. Люди жили плохо, но больше не ждали перемен пострашнее. Их агрессия не рассосалась сама собой. Наоборот, люди резали друг друга без разбора, продолжая варварскими методами отнимать у тех, кто слабее жилье и ценности. Те, на чьем лице имелись страшные шрамы, автоматически считались отбросами общества. Вопреки унизительному статусу, «меченные» набирали силы, обживали отдельные районы города и сбивались в опасные группировки. Обелиск ревел от регулярных стычек между «чистыми» и «грязными» районами.

Темптоны жили в «чистом» районе, но не раз становились свидетелями побоищ, не принимая в них активного участия. К ужасу Темптона-старшего, его удачный промысел по добыче наркотиков был возможен только в «грязном» районе, куда дорога для него была навсегда закрыта. Утратив смысл существования, мужчина устроил себе добровольную передозировку из оставшихся доз. Его жена стойко пережила утрату, замостив очевидное горе усердной заботой о маленьком сыне.

Юный Темптон полностью отдался романтике опасных улиц. Наблюдая за одной из самых кровавых драк, он столкнулся с девушкой, сразившей его своим скверным характером. Ее звали Санни. Она была некрасива, неумна, и невоспитанна, но агрессивно пыталась доказать обратное. Юный Темптон жаждал завоевать ее любой ценой. Санни завоевала юного Темптона без усилий и начала вести с ним сомнительную игру, выманивая для себя все, что ей было нужно.

Не выдерживая давления матери, каждую среду после полудня маленький Уинстон тайно посещал соседа Энтони, который жил двумя этажами выше. Это был одинокий старик. Полный, но не безобразный. Неряшливый, но чистый. Он всегда надевал одни и те же растянутые в коленях сизые брюки, не менял рубашку и неизменно носил пеструю жилетку с рисунком разноцветных дирижаблей. Старик был маниакальным книгочеем и большую часть его квартиры занимали настоящие бумажные книги. В его доме позволялось не только читать книги, но и сидеть, спать, опираться на них, замащивать ими солнечный свет, гонять мух, в общем – делать все, что человеку считалось полезным. Энтони разглядел в своем юном соседе крошечный ручеек сознания, который следовало бы расчистить. В семье Уинстона даже не подозревали, что он, без их на то позволения, очень быстро научился читать и мало-мальски грамотно писать.

Ничуть не меньше книг Энтони любил своего молодого кота Линча. Рыжий наглец буквально поработил своего хозяина и полностью подчинил того своей воле. Энтони прекрасно понимал свое положение и добровольно позволял Линчу безраздельно властвовать в их «домике». Энтони и Линч всегда встречали Уинстона вместе. К приходу Уинстона дверь в квартиру Энтони никогда не была заперта. Заходя в «домик» мальчик всегда видел одну и ту же картину: старик, расслабленно сидящий в пышном кресле и рыжий кот, дремлющий у его опухших ног. «Заходи, дружочек! И забудь все, что было за дверью нашего с Линчем домика!», – живо говорил Энтони. Это приветствие, порядок слов, паузы, интонации Уинстон знал наизусть, но это ему никогда не надоедало и приносило чистую, ничем необъяснимую радость.

Нередко они делили неказистый обед на троих, и мальчику это нравилось гораздо больше, чем традиционные семейные встречи за столом. В один из дней, когда Уинстон буквально сбегал из дома, Энтони рассказал ему свою историю:

– Мне тоже было не просто с родителями. В свои выходные дни, отец угрюмо сидел у телевизора и постоянно переключал каналы. Спроси я его, что он собирается смотреть, ответа не было. Он не смотрел телевизор. Он безуспешно пытался найти что-то интересное. Мать постоянно болела неизвестно чем. Будучи совсем маленьким, я осознавал ее беду. Она устала от жизни. Молодая и очень красивая женщина, моя мама…угасала на моих глазах. До сих пор я чувствую за собой вину в том, что не знал, как можно было помочь ей тогда. Я был бессилен. Даже сейчас я не знаю, что могло бы облегчить ее муку.

Как и я, папа видел, что происходило с мамой. От этого он становился еще угрюмее, и все меньше времени проводил у телевизора. Я все думал, где он. Почему его нет рядом. Он просто струсил. Ушел от проблемы, оставив меня, считай одного. Маме становилось все хуже и хуже. Она перестала говорить. Ходила из комнаты в комнату, как привидение и все плакала. Мы перестали с ней говорить. Когда мне стало совсем горько, мама положила мне в руки первое письмо. Так мы и стали с ней переписываться. Ни ей, ни мне не становилось от этого легче, но так мы хотя бы не теряли связь друг с другом. Будучи недальновидным в силу своего возраста, я выбрасывал ее письма. Осталось только одно. Последнее письмо. Я перечитывал его более пятидесяти лет и только два месяца назад понял, что хотела сказать моя мама.

Представь себя на моем месте. Вообрази, как твоя мама в один миг превращается в отстраненного, незнакомого тебе человека. Ее молчание ранило бы тебя не меньше, чем меня. Прежде чем отвергать родных людей важно пережить хотя бы в своих мыслях их отсутствие. Тогда все становится на свои места. И совершенно ясно, мы готовы отказаться от всего, что, как нам кажется, будет с нами всегда, только на словах.

Слова старика растрогали чувствительного мальчишку и поселили в его сознании первые ростки страха. Он явственно ощутил, каким ужасным может быть одиночество. Вернувшись домой Уинстон сквозь слезы спросил у мамы:

– Ты никогда не замолкнешь навсегда?

– Нет, не говори глупостей! – сердито ответила мать, затем ее сердце смягчилось, и она ласково взяла сына на руки. – Не бойся, я не оставлю тебя одного.

Не имея на то формального права, Джун жил стабильно и был богат, чего нельзя было сказать о других эшенлендцах. Но мирный дом, любовь и достаток не помогли ему справиться с пережитой трагедией. Он искал покоя своему разуму, но, будучи не в силах совладать с мыслями, в своих поисках Джун всегда заходил в тупик. Его постоянно тянуло к бетонному мосту, где они когда-то познакомились с Фоксой. Это место было единственным, где Джун чувствовал себя поистине хорошо.

Джун не знал, что бетонный мост над исчезнувшей рекой стал излюбленным местом сборищ молодежной группировки из «чистого» района. Он не подозревал, что попадет в окружение опьяненных агрессией и вседозволенностью молодчиков. Ему и в голову не могло прийти, что грязный нож самого громкого и неадекватного юнца искромсает его лицо под восторженное одобрение невменяемой толпы. По своей доброй воле, полагаясь исключительно на внутренний импульс, Джун двигался к точке, где его жестоко настиг эффект бумеранга. После случившегося, он задавался одним вопросом: почему его оставили в живых?

Пережив несколько бессонных ночей, Джун покорно освободил свое сумасшествие. С доскональной подробностью он вспоминал свои детские годы, жадные поиски самого себя в недавней юности, потерю дома, резню под Обелиском, спасительный приют у Темптонов. Воспоминания были чрезвычайно утомительны, однако Джун дорожил ими как единственной своей ценной собственностью. Находя свободную минуту, он подносил к своему лицу зеркало и подолгу всматривался в безобразный шрам, из которого нередко сочилась кровь. Таким способом Джун пытался свыкнуться со своим новым статусом.

Он не принимал помощи Фоксы. Ее участие вызывало в нем раздражение и желание обидеть ее как можно сильнее. В его глазах с каждым новым размышлением о себе и своей судьбе любимая им женщина все чаще представала в образе проклятия.

Ему показалось, что он пробудился от тягучего сна, услышав веселый голос Людовик. Она беззастенчиво вбежала к нему в кабинет, чтобы рассказать свою очередную шутку. В отличие от матери, Людовик не подавала вида, что обезображенное лицо ее отца смущает или даже пугает ее. Она была необыкновенно любящей дочерью и старалась не задавать отцу лишних вопросов.

– Я приготовила маме веселый подарочек. Хочешь посмотреть? – весело прощебетала Людовик.

Незримое присутствие Фоксы в этот момент запустило в психике Джуна неведомые ему самому механизмы. В ту самую минуту Людовик потеряла отца.

– Видишь это? – вкрадчиво спросил Джун, показывая на свои раны.

Девочка растерянно кивнула.

– У тебя должно быть точно так же. Ты же моя дочь.

– Я не хочу! – испугалась Людовик, – Это больно и некрасиво!

– Да, больно и некрасиво. И опасно. – добавил Джун, – Носители такой метки перестают быть людьми.

– Но ты же человек! Я вижу это! Все это не правда!

– Правда-правда. Я теперь не человек. И ты будешь вместе со мной. Подойди ко мне ближе, доченька.

Джун раскинул руки, ожидая, что дочь бросится к нему в объятия, как это было раньше. Людовик посмотрела на него испуганными глазами и бросилась к выходу. Разъяренный Джун догнал ее и дал ей сильную пощечину. Затем, крепко схватив девочку, он взял со своего рабочего стола коллекционный нож и дрожащей рукой стал наносить ей надрез на лбу.

Поспешив на детский крик, в кабинет ворвалась Фокса. Выражение ужаса на лице матери – последнее, что запомнила о том случае маленькая Людовик. В мановение ока, Фокса сорвала со стены ружье и что есть сил, ударила прикладом Джуну по голове.

Медицина Эшенленда переживала необратимый упадок. Меченым людям, по законам страны, не предоставлялась медицинская помощь. Их раны затягивались дольше обычного, и нередко этот мучительный процесс сопровождался серьезными осложнениями. Ситуация Людовик требовала незамедлительного вмешательства. В порыве сумасшествия Джун нанес девочке дополнительные увечия. Согласно общепринятым стандартам, двери клиники были закрыты для маленькой Людовик, но в тот день статус ее семьи впервые послужил ей во благо. Врачи не пренебрегали своими способностями, но были вынуждены опираться на возможности государственной медицины. Жизни Людовик ничто не угрожало, но ее некогда прелестное личико было навсегда обезображено.

Оказавшись в холодной палате наедине с дочерью, Фокса уверенно произнесла:

– Он больше не приблизится к тебе. То, что с тобой произошло – самое страшное, что могло быть в твоей жизни и это уже позади.

В государственную программу тотальной экономии были экстренно внесены поправки. Пункт «Устранение животных ради спасения людей» разъяснял эшенлендцам план, состоящий из двух версий.

Согласно первой версии хозяева домашних животных в добровольном порядке обязывались прибыть со своими питомцами к ближайшему ветеринару. Мирная сдача животных на усыпление давала хозяину возможность быть рядом со своим верным другом на момент смертельного укола и разрешение на отдельную могилу в месте, специально отведенном для захоронения домашних животных. В первые дни возле ветеринарных клиник образовались длинные тихие очереди. Люди печально смотрели на своих любимцев, стараясь растянуть момент прощания как можно сильнее. Те, чья очередь подходила к моменту закрытия клиники, радовались словно дети – им давался счастливый шанс побыть с дорогими сердцу питомцами еще один день.

Вторая версия носила принудительный характер. Квартальные патрульные совершали рейд по квартирам, жестоко изымая животных у хозяев, которых хозяева всеми силами пытались спасти. Животные, изъятые патрульными, умирали в одиночестве и захоранивались в одной большой яме.

Устранение бродячих животных так же возлагалось на квартальных патрульных. Они разбрасывали отраву по районам и отстреливали всех кошек и собак, попадавшихся на их пути. Запах разлагающихся в подвалах и чердаках животных отравлял людям и без того невыносимое существование, в котором больше не было места для любви.

В один из первых дней действия специальных полномочий, квартальная гвардия пришла за Линчем. Государственная программа «Устранение животных ради спасения людей» шла полным ходом, но старик Энтони ничего о ней не знал, а Уинстон забыл ему рассказать все, что услышал об этом у себя дома.

Старик был слишком стар, слишком слаб и слишком добр для того, чтобы дать отпор квартальным патрульным. Трое молодых парней жестко повалили Энтони на пол, три раза ударили дубинкой, строго соблюдая протокол, после чего закрыли фактического нарушителя закона в туалете, чтобы тот не мешал ловить кота. Уинстон стал невольным свидетелем поимки Линча. Рыжий наглец искал глазами своего хозяина. В самом конце мальчик встретился взглядом с котом, который уже был помещен в тесную клетку. Тогда он впервые увидел как выглядит страх и отчаяние животного.

Энтони долго не выходил. В его «домике» воцарилась мёртвая тишина. Понимая, что мальчик в этот самый момент испытывает болезненное смятение, старик все же решил не оставлять Уинстона одного.

–У меня было много котов. – сдерживая слезы произнес Энтони. – Каждого нового котенка я называл в честь персонажа из книги, которую к тому моменту перечитывал. Их поведение было абсолютно противоположным моим ожиданиям, и я сделал вывод, что имя не влияет на жизнь животного.

Когда я был совсем мал, даже припомнить не могу, сколько мне тогда было лет, мама принесла в наш дом чёрного котенка. Это было летом, кажется в июле. Отец наотрез отказывался заводить кошку – только кот, по его глубокому убеждению, мог оставаться в нашем доме. А коты-то у нас совсем не приживались, но что можно доказать зрелому мужчине, который собственное упрямство слишком часто направлял против себя. Старые приятели уверяли, что отдают пушистого мальчишку. Он был последним из помета, и по непонятным для меня причинам никто не хотел его забирать. Это был маленький чёрный комочек безобидного страха. Через пару дней кто-то высмотрел, что пушистого мальчика тут и близко не было. Нам нагло подсунули пушистую девчонку, которая никому не нравилась. Стоит отметить, моя мама знала, кого берет, и целесообразно умалчивала об этом. Отец сразу же смирился с фактическим положением дел и напомни я ему спустя годик-другой о том, как он противился кошкам, меня точно подняли бы на смех. Да, дружочек, такой итог можно назвать счастливым. Мы назвали ее Блэйки.

Она была беспощадно агрессивна ко всем и ласково заботлива исключительно по отношению ко мне. Ее мало кто любил и каждый чувствовал, находясь с ней поблизости, что-то вроде противненького страха и унизительной опаски. Действительно, Блэйки можно назвать опасной кошкой – мне есть с чем сравнить. Даже немного странно, что такой адски стервозный характер сформировался в нашей мирной и спокойной семье.

Блэйки всегда спала со мной. Я научил ее обниматься, поэтому она всегда ловко умащивалась слева от меня. Это был живой, теплый и душистый пушистик, с которым даже в самую темную жуткую ночь не было страшно. Помню, когда я не ложился спать вовремя, она громко мяукала и требовала от меня строгого соблюдения правильного режима. Стоило ей замурлыкать рядышком, как горькая обида, жуткая головная боль и просто дурное настроение мгновенно исчезали. Так и росли мы с ней вместе, сохраняя преданную дружбу. Это было больше, чем дружба.

Большую часть жизни Блэйки отличалась крепким здоровьем, силой и выносливостью. Ее ярко черная шерсть буквально сияла удивительным перламутром. Мы даже не помышляли о том, что она может резко постареть и смертельно заболеть. Кошки болеют так же страшно, как и люди. Их онкология ничем не отличается и посылает не меньше страданий. Больше года мы боролись с болезнью Блэйки. Она буквально гнила заживо, а я дважды в день делал ей, пожалуй, бесполезные перевязки, стирал пропитанные гноем попоны и шил новые. Помню дни звонкой детской радости после того, как Блэйки сделали операцию и удалили жуткие опухоли. К сожалению, прекрасно помню и тот день, когда я увидел, что рак вернулся. Помню тот запах. Помню, как я плакал от невозможности ей помочь. После ее смерти я жил с чувством вины и очевидно по этой причине у меня появился псориаз. До сих пор не могу постигнуть смысла тех мук, которые возложены на животных. Пожалуй, я и умру с этим. Хотелось бы на пути в рай или ад выйти на остановке, где свой покой находят зверушки. Хотелось бы, чтобы там меня ждали.

– Эти люди нарочно тебя обидели. – сообразил Уинстон. – У них не было причины тебя бить.

–Мы живем в обществе, где достойных людей, на которых не принято делать ставки, называют только по имени, а выскочек, тщетно пытающихся казаться кем-то достойным – исключительно по фамилии. Так вот, дружочек, я – Энтони Толлок! Полноценный человек! Квартальные патрульные не видели здесь человека. Они видели только приказ. Теперь мне пора раскрываться, дружочек. Можешь остаться, если тебе не страшно.

Подойдя совсем близко к своему отражению в зеркале, старик Энтони начал расстегивать причудливые пуговицы пестрой жилетки, которую он ни разу не менял за все то время, что они с Уинстоном были знакомы. Под пестрой жилеткой оказалась такая же пестрая жилетка, и всего таких жилеток было около семи. Как оказалось, Энтони был не таким упитанным, как думал Уинстон. Три последние жилетки оказались испорченными странными бурыми пятнами. Размер и насыщенность пятен была неодинаковой, в зависимости от того, насколько близко та или иная жилетка прилегала к телу. Грязная рубашка непонятного цвета являла собой и вовсе неприятное зрелище. В зеркальном отражении перед Уинстоном возникла страшная картина. Расстегнув рубашку, Энтони открыл грудь. Это была огромная сочащаяся кровью язва. Уинстон никогда не видел ничего подобного.

–Это жизнь, дружочек. Бытовая жизнь, без прикрас. – задумчиво сказал Энтони.

–Давно у тебя эта рана? – спросил Уинстон.

– Мне кажется, что я живу с ней всю свою жизнь. Веришь или нет, но я не помню, когда она появилась. Теперь я не буду ее прятать. Пусть делает со мной все, что угодно. А тебе пора, дружочек. Вдруг это заразно. Ступай домой и не приходи ко мне.

– Никогда? – обиженно спросил Уинстон.

– Давай мы не будем видеться хотя бы недельку, договорились? – заискивающе спросил Энтони.

– Я приду в следующую среду! Утром и вечером мама будет дома и у меня не получится выбраться, а как только она пойдет за покупками – я сразу же буду у тебя!

– Ладно. Чтобы тебе было не так скучно в эти дни, я разрешаю взять у меня любую книгу. Это будет мой подарок. Выбирай, дружочек.

Уинстон выбрал тоненькую книжицу «Бешеный шарик», повествующую о том, как в руках одного задиристого мальчишки безобидный оловянный шарик превратился в орудие, причиняющее вред остальным. Это была первая книга, которую ему когда-то прочел Энтони.

Они не прощались. Уинстон ушел неохотно. Так покидают единственное место, где имеется угол для живого существа. В родном доме мальчик не имел ничего своего, а в квартире Энтони ему был дарован целый мир.

В слепящем сиянии первых солнечных лучшей нового дня на кровать одинокого книгочея запрыгнула очень красивая черная кошка, а следом за ней – около дюжины котов. Увидев их, Энтони заплакал и стал задыхаться от нежданного счастья.

– Блэйки! Джерри-проказник! Фауст! Джоконда! – кричал старик, шуточно сопротивляясь массированной кошачьей атаке. Он искал Линча и уже подумал, что тот умудрился сбежать от мучителей в форме, но Линч запрыгнул на кровать с другой стороны, как он привык еще при своей недавней жизни.

Это была лучшая компания, в окружении которой одинокий Энтони Толлок мог уснуть навсегда. В это время Уинстон перелистывал подаренную ему книгу и нашел то самое письмо матери, о котором рассказывал старик. В глубине души мальчишка понимал, что Энтони разрешит ему прочесть письмо. Во всяком случае, он на это надеялся.