Приближаясь к месту схватки, они слышали злобные выкрики, унижающие их достоинство. Жители Обелиска демонстрировали непоколебимую уверенность в собственном превосходстве. Их руки были заняты увесистыми предметами, предназначенными для убийства противника: самодельные биты с гвоздями, куски арматуры, ножи, переделанное огнестрельное оружие, пневматические пистолеты. Отдельные личности захватили с собой мощные электрошокеры. Одинокие домохозяйки предпочли бороться с противником, орудуя топориками для отбивных.
«Назад, паскуды!», – единодушно кричали эшенлендцы из Обелиска. Вслед за выкриками в сторону южан полетели камни, один из которых попал в цель, выбив глаз девятилетнему сорвиголове. Мальчик рухнул навзничь, не подавая признаков жизни. В тот момент ни у кого не было возможности прийти ему на помощь. Ни у кого не возникло даже мысли об этом. Никто так и не узнал, от чего погиб сорвиголова: от камня или сотни ног, истоптавших его пухлое тельце.
Силы были неравны. Обе стороны знали об этом. Официальные и бывшие эшенлендцы полностью отдавались борьбе, забывая в те жуткие моменты самих себя. Они были обильно забрызганы чужой кровью, слюной, выделениями из носа, в редких случаях на людей попадали крохотные капельки чужих слез, которые принимали за пот.
Из безоружных людей толпа жестоко выбивала жизнь. Обезображенных тел становилось все больше и больше. Схватка переросла в животные терзания. Из яростных клубков борьбы вылетали зубы, волосы, куски мяса и мозги. Крики превратились в истошный рев. Никто не желал останавливаться.
Сами для себя, эшенлендцы стали открытием. Их жажда к насилию и изощренные умения причинять вред себе подобным относились к ранее сокрытой от них информации. Пробужденная тяга к группкам таких же садистов, вызывала желание изведать границы дозволенной жестокости, а затем, по возможности, стереть их раз и навсегда. Стариков и детей они воспринимали как неинтересную добычу. При этом ни старики, ни дети не оставались в живых после встречи с ними. Девушек терзали и насиловали. Для мужчин устраивали любые пытки, на которые был способен их коллективный разум.
На рассвете стало ясно, что убивать больше было некого. Эшенлендцы не спешили униматься. Их программа переключилась на истребление друг друга. Плечом к плечу уничтожавшие южан, они стали действовать на опережение и нападать, не позволив своей жертве прийти в себя. Жестокое побоище у Обелиска удалось остановить военизированным отрядом, который стоял на рубеже города, выполняя приказ следить за ночными событиями, не вмешиваясь до тех пор, пока им не поступит соответствующее распоряжение.
Нежное васильковое поле у Обелиска превратилось в пейзаж ада. Останки людей перемешались в страшную желеобразную массу. Над ними уже кружили стаи ворон, высматривая лакомую добычу. Рассвет на редкость для той местности осветил землю багровым сиянием.
6
– Ты многое пропустила. – вяло, но с довольным голосом обратился к матери юный Темптон. – Никогда не видел ничего подобного. Мы в буквальном смысле искупались в крови и топтались по грудам человеческого мяса. Это совсем не страшно, ма. Папа и вовсе вошел во вкус, так мы потеряли друг друга. Мы встретились уже по пути домой.
Они с отцом покинули поле под Обелиском одними из первых. Ни отец, ни сын не могли похвастаться победоносными схватками и отвоеванными трофеями, но факт одного лишь их присутствия в эпицентре исторического момента, позволял им представлять себя на недоступной ранее высоте.
– Я не могла оставить Уинстона. – холодно ответила мать.
– Считаю унизительным прикрывать свое малодушие Уинстоном. – Тысячи матерей брали в охапку своих детей, клали им в руки камни или дубинки, и шли в бой. Те, у кого были совсем малыши, стояли у тылов и поддерживали своих.
– Он слаб. С ним и вправду стоило остаться дома. – вмешался отец.
– А я и вправду проявила малодушие. – вмешалась мать.
– Уинстон создает сплошь неприятные хлопоты. – подвел итог сын.
– Будь Уинстон взрослее и крепче, я все равно осталась бы дома. Это была кровавая ночь. Торжество зла. Падение человека. И мне искренне жаль, что вы причастны ко всему этому.
У матери не оставалось сил смотреть сыну в лицо. Она с ужасом осознала, что, за все те годы, которые она посвятила своему первенцу, ей не удалось выявить самые мрачные и пугающие стороны его натуры и вовремя остановить их развитие. Поступок мужа не стал для нее открытием. Темптон-старший был для жены открытой и с некоторых пор неинтересной книгой. Вне всякого сомнения, он не принимал активного участия в битве под Обелиском, а спрятался в ближайшем темном местечке. Она была спокойна и чувствовала парадоксальную гордость за супруга, ведь тот, пусть и со страху, но не испачкал руки и всего себя полностью чужой невинной кровью.
Тихо подкравшись к младшему сыну, мирно спящему в своей кроватке, она надолго застыла на месте, с любовью глядя на худенькое и бледненькое тельце больного малыша. «Если ты станешь таким же, как и все они, лучше тихо умри сейчас и не пытай мое сердце», – мысленно обратилась к собственному ребенку самая милосердная из Темптонов.
Тем временем, отец и сын Темптоны вели оживленный разговор, суливший им немалую выгоду в будущем.
– На поле должны остаться ценности! – живо говорил отец, – Не многие рискнут рыться в зловонных кучах ради жалкой груды безделушек. А мы рискнем! И найдем не только безделушки! Таким способом мы сможем обогатиться! Да, дело грязное, с какой стороны не посмотри, но нас заставляет нужда, а у этих вещей уже нет хозяев. С точки зрения нынешних условностей, это честный заработок.
– Как мы это сделаем?
– Возьмем коляску Уинстона и одолжим на ночь коляску Порков. Они достойно боролись всей семьей и на восстановление им понадобиться несколько дней. Пропажу коляски они не заметят, даю гарантию. Отправимся на поиски глубокой ночью, чтобы мать не знала, да и лишние свидетели нам явно не нужны. Найденные вещи будем бросать в мешки, а мешки – компактно укладывать в коляски. Если потребуется, мы вернемся на поле и продолжим поиски. Будем заниматься этим, пока есть возможность.
7
Фейт вынужденно констатировал, что яркое путешествие по бесконечной пустыне маниакально преследовало его. При любых обстоятельствах, он неизменно проваливался в беспамятство, теряя в эти минуты и даже часы контроль над текущей ситуацией. Спутанные мысли мешали ему действовать, лишали отдыха, не впускали в его сознание покой. Бесконечный путь к истине изнурял его дух, но он не мог остановиться. Упав ниц перед сложившимися обстоятельствами, он решил побороть несносную муку самым обычным образом. Он начал пить.
Дни и ночи президент находился в своем кабинете. Многие могли бы наивно подумать, что он пытается спасти Эшенленд, не жалея себя. А президент просто вливал в себя все элитное спиртное, которое скопил за годы своего успеха. Он никого к себе не подпускал. Он не хотел, чтобы его видели, о нем думали, к нему обращались, от него чего-то ждали. Его логово долго оставалось закрытым от внешнего мира. Все указания и распоряжения давались по сети. Сильверстейн был великолепным исполнителем, беспрекословно следуя всем инструкциям. Парламент оставался парализованным еще с момента распада «Могучего Эшенленда» и не представлял угрозы.
Никто и понятия не имел, что некогда писаный красавчик, мечта многих женщин, теперь Фейт напоминал непримечательного, зловонного пьянчугу с уродующей его лицо, короткой и неопрятной бородой и растрепанной одеждой. Стоило ему уйти в легкое забытье, как слух начинали резать фразы, которые он силился забыть:
«Юг поддерживает молодого президента!»
«Господин Фейт, большинство голосов за вас отдали жители Юга. Самый большой регион на нашей стороне! Мы победили!»
«Дорогие друзья! Для меня большая честь находиться перед вами! Ваша поддержка – это гарантия того, что вместе мы воссоздадим наше государство! Превратим пустошь в рай! Возродимся из пепла! Вы забудете о нужде и лишениях! Плечом к плечу, мы преодолеем невзгоды и в самом ближайшем будущем станем гордыми представителями нашей прекрасной страны! С нами мир!»
«Чёрт с вами!», – злобно буркнул Фейт.
Ему постоянно приходила свежая информация о последствиях битвы под Обелиском. Прочти он внимательно сообщения от верного Сильверстейна, в которых крылся крик о помощи, Фейт включился бы в дело с полной самоотдачей и вернул себе себя прежнего. Но Фейт доверил все человеку, который имел самые скромные понятия, как действовать дальше.
«Пока остальной мир утопал в вязкой смуте, Эшенленд оставался островом свободы, где каждый человек имел права, несоизмеримо большие, чем у жителей других держав. Никто не думал, что настанет тот день, когда наши права и свободы будут поруганы. Это случилось. Но мы не должны думать, что наше положение безвыходно!
Мы многое потеряли и все же сохранили свое достоинство. Наша сила и воля к борьбе послужат нам в будущем. Плечом к плечу, мы будем отстаивать Эшенленд и вернем нашу прежнюю жизнь! Мы знаем, за что боремся!
Жители Юга, совершившие предательство во время референдума, оказались лишними на некогда своей территории. Они идут к нам, чтобы занять наши места и бороться с нами за наши блага. Все мы знаем и чтим негласный постулат «Эшенленд для эшенлендцев», но разве можно назвать эшенлендцами тех, кто по своей доброй воле отрекся от Эшенленда?! Имеют ли они моральное право на место рядом с нами?! Вы уверены в том, что потенциальные предатели будут бороться с нами за Эшенленд?!
Я призываю вас к первой серьезной борьбе за Эшенленд для эшенлендцев!»
Вздрогнув от приступа тахикардии, Фейт стал успокаивать себя, громко проговаривая более десятка раз: «Я себя простил!».
8
Колючий ветер зловеще проносился над васильковым полем. Вместо ночной свежести Темптоны вдыхали головокружительные зловония, исходящие из тысячи изувеченных трупов, лежащих под их ногами. Полная луна, прячась за быстро бегущие облака, освещала их путь подобно маяку. Их ноги погрязали в вязких выделениях и нередко скользили, ступая на органы, выпотрошенные из лежащего поблизости тела.
В отдаленных уголках василькового поля виднелись силуэты таких же черных искателей, но ни Темптоны, ни остальные, кто был там тогда, солидарно предпочитали не замечать друг друга.
Найденные ценности не представляли интереса для юного Темптона. Драгоценные украшения, наличные деньги либо карточки, если и были при покойниках, то кто-то более дальновидный обнаружил их гораздо раньше. Приличные вещи, которыми Темптоны могли бы воспользоваться в быту или личных интересах, были испорчены еще во время битвы. Ценность сохранившихся безделушек была смехотворной. Коляска Порков не пригодилась Темптонам. Они могли бы обойтись и без коляски Уинстона.
– Нужно было приходить сюда через пару-тройку часов после битвы! Мы часами нюхали страшную вонь и копошились в ядовитых человеческих соках ради этой позорной мелочевки! Даже смотреть на это не хочется! – визжал сын.
– Это все нам пригодится. – растерянно ответил отец.
– Как?! Как нам может это пригодиться?! Мы даже названия практически всех этих гадостей не знаем! Давай оставим это здесь, иначе нам будет стыдно за это до конца наших дней!
Понимая, что сына не остановить, Темптон-старший молча повез коляску со своей добычей. Во второй раз они покидали поле под Обелиском, не имея ни малейшего шанса собою гордиться. Впервые за долгое время юный Темптон сдался. Он шел и плакал навзрыд. Это напомнило его отцу эпизоды, когда, будучи маленьким, его сын плелся позади него и устраивал истерики при любом удобном случае. «А мне казалось, что это дерьмо уже давно позади», – подумал Темптон-старший, молчаливо продолжая свой путь. Ему было горько как никогда. Он испытывал физические муки, вызванные долгим пребыванием среди разлагающихся трупов и омерзительным, как ему тогда казалось, голосом собственного сына. Внезапно остановившись, Темптон-старший испугался тому, что услышал. «Капитан Лажа!», – тихо доносилось откуда-то поблизости.
– Не иначе, у меня галлюцинации. – с тревогой обратился к сыну Темпон-старший.
Юный Темптон, казалось, не слышал отца. Он затаился и испуганно к чему-то прислушивался.
– Тут не все дохлые! – закричал юноша. – Добьем паскуду!
– Мы не будем этого делать. – медленно проговорил отец. – Это Джун. Мы должны его найти.
Юный Темптон не подозревал, что не он, а именно неизвестный ему Джун пробудил в отце чувства, которые принято считать отеческими. Будучи подростком, Темптон-старший подолгу жил на Юге у своей тетки Тильды. В тот момент, когда Тильда впервые положила в руки племяннику своего маленького сына Джуна, оба мальчика прониклись друг к другу трепетной любовью, а их дружба была самым ценным, что они имели в то славное время. Разница в возрасте не стала для них помехой. Они резвились на равных и стояли друг за друга горой, когда кого-нибудь из них отчитывала строгая Тильда.
Им пришлось заново обследовать труп за трупом. Поиски были чудовищно долгими. Голос Джуна с каждым разом звучал намного слабее. Когда Темптона-старшего покинула последняя надежда, он с дрожью в голосе вскрикнул: «Джун, дружище! Джун! Я не могу!». Словно чудо, луна надолго вышла из-за облаков, ярко освещая все вокруг. Словно чудо, луна указала на робкое шевеление вдали, ближе к черте города.
Джун безжизненно лежал под двумя вспухшими телами. Он напоминал выходца из ада: черные разводы грязи и непонятной слизи на коже, окровавленная одежда. Темптоны аккуратно освободили Джуна, и, бросив все, что им удалось добыть ранее, поволокли его, словно набитый мешок, к себе домой, не зная, что с ним делать дальше.
Глава 3. 2061
1
Прошел ровно год после кровавой встречи под Обелиском. Поле битвы сияло восхитительной синевой расцветших васильков. От зловонных трупов, лежащих друг на друге до самого горизонта, сохранились только скомканные эпизоды в памяти да и то далеко не у всех эшенлендцев. Новый образ жизни никому не позволял опомниться.
Погибшие южане нашли свой последний приют в общей могиле. Их хоронили бесславно, быстро, бесчеловечно, грязно. Южане были истинно верующими людьми, но Верховный Святитель гневно отказался провести над ними необходимые религиозные ритуалы. Честь южан была попрана, память о них – переписана, а место их захоронения уже через полгода превратилось в свалку. Мусоросжигательный завод, вслед за десятками предприятий, вынужденно прекратил свое существование. Огромная площадь, куда могли свозить весь мусор, была одна.
Темптоны быстро выходили безнадежного Джуна, но не могли поправить здоровье Уинстону. Мальчик продолжал медленно чахнуть, вызывая сожаление только со стороны матери. Ей было горько и обидно, что совершенно чуждый ее сердцу Джун просто на глазах набирал жизненную силу, не имея на то никаких оснований. Она устала от всех, кто ее окружал. Больше всего от Уинстона. Остальные Темптоны не замечали ее состояния и пытались сохранить свои шансы получать от жизни все или почти все, что им нужно.
Отец судорожно блуждал по самым темным закоулкам Обелиска в поисках малейших следов, которые могли бы привести его к наркоторговцам. Некогда цари контролируемой зоны, наркоторговцы фактически исчезли как вид. Последнее время они сохраняли свой высокий статус, но уже в пределах самых отдаленных подворотен и воевали друг с другом, пытаясь добыть остатки наркотиков. Темптон-старший страдал от смертельного дефицита счастья в своем организме. Ради дозы коктейля, он без колебаний был готов отдать все, что ему принадлежало, включая собственные органы, которые давно были поражены различными болезнями. Конкуренция за последние коктейли была ошеломляюще высока. Несмотря на все увещевания, многие из частых посетителей контролируемой зоны, остались в живых и бескомпромиссно боролись за свою дозу, не жалея сил. Темптону-старшему не везло. Он никогда не умел бороться. Однако удача улыбнулась ему в конце. Один из самых бешеных наркоманов, очевидно бросив все свои силы на борьбу за коктейли, умер в темном углу подворотни. В его глубоких карманах было 12 доз. Темптон-старший знал, что нужно делать.
Осознавая, что в борьбе он не имеет ни малейших шансов на успех, Темптон стал следить за активными бойцами, рьяно выбивающими себе дозу. По окончанию торгов, он незаметно преследовал того, кто, по его мнению, отдал всего себя за дозу и ждал, когда тот замертво рухнет где-нибудь по пути. Благодаря своей находчивости Темптон-старший всегда имел желанные коктейли, не прикладывая к их добыче никаких физических усилий и сохранив при себе финансы.
Тем временем Темптон-младший пытался влюбиться. Он был уже в том возрасте, когда любой уважающий себя парень вел активную половую жизнь и неутолимо жаждал лишиться девственности как можно скорее. Юноша думал о сексе во время бодрствования, занимался им во сне и регулярно пополнял свои знания в этой области за просмотром порнографии.
На пути к реализации заветной цели его постигали одни неудачи. Он представал перед потенциальной невестой таким, каким являлся на самом деле, а это была самая неприглядная картина. Его чувство юмора было понятно и высоко ценилось только им самим. Считая себя в праве давать оценку другому человеку, юный Темптон регулярно распылялся оскорблениями, с оглашением сомнительных доказательств его правоты. Ему всегда казалось, что его бесконечная ложь всегда оставалась нераскрытой, чему он был чрезвычайно горд. Плен иллюзий был для него сладким и приятным.
С ним могла бы прекрасно себя чувствовать только глухая девушка, способная довольствоваться малым. Чтобы полюбить Темптона-младшего она должна была принять его характер, патологическое вранье, жадность, нечистоплотность. За свое смирение, в подарок она получила бы вполне симпатичного и очень умного парня. Но никто из встреченных юным Темптоном девушек не жаждал отношений любой ценой.
Не мог себя чувствовать спокойно и спасенный Темптонами Джун. Давно зажившие раны и сросшиеся переломы давали о себе знать все чаще и чаще. Мерзкая ноющая боль, словно фантом, блуждала по всему его телу, не давая спать. Он был уверен, что не доживет до следующего Рождества. Смерть казалась божественным спасением.
Глядя на Темптонов, Джун неминуемо вспоминал увиденную им картину в поле под Обелиском, когда отец и сын, словно стервятники, ковырялись среди трупов, лежащих рядом с ним. Юный Темптон не пропустил и Джуна, обыскивая его карманы особо тщательно. Эти бесцеремонные прикосновения живо ощущались по всему телу, словно все происходило наяву каждый раз, когда взгляды Джуна и Темптона-младшего пересекались за ужином. Семейные вечера Джун воспринимал, как самую невыносимую муку. Перед ним сидел лучший друг его детства, который стал совсем чужим. И неясно было, как отчаянный «Капитан Лажа» мог превратиться в столь жалкого человека.
Присутствие поблизости заносчивого племянника было невыносимо. Джун прекрасно понимал, что Темптон-младший ненавидит южан. Слушая очередные язвительные реплики из противоположного конца стола, он вспоминал своих знакомых, которые бесславно погибли от рук таких же юнцов. Его мать, строгую Тильду, при жизни умеющую любыми способами добиваться послушания от детей, мальчишки лет тринадцати за считанные секунды забили камнями. Было очевидно, что в доме Темптонов Джун находится незаслуженно, с какой стороны не посмотри на образовавшуюся ситуацию. Однако ему приходилось оставаться в плену обстоятельств и с тревогой смотреть на свое будущее, которое он никак не мог разглядеть.
Вечерами Джун подобно призраку блуждал по улицам Обелиска. Он внимательно рассматривал каждый уголок города, который его не принял. Сам факт своего нахождения в Обелиске Джун воспринимал как игру с огнем. Местные жители были равнодушны друг к другу. На улицах никто не смотрел в лицо встречному. Джун мог бы ощущать жизненно необходимое ему спокойствие, выдавая себя за одного из них, но Обелиск стал обрастать слухами, что по некогда безопасным улицам ходят выжившие южане.
Чужаками, замеченными в городе, были люди из других поселений Эшенленда. Их шансы на нормальную жизнь в своих домах были исчерпаны. Новые законы о добровольной сдаче ценностей государству и нормировании семьи стали для традиционных сельских семей неподъемными камнями, тянущими людей на дно. Единственной ценностью большинства эшенлендцев из периферии были богатый урожай и хозяйство. Государство, ссылаясь на бедственное положение, активно отнимало у них все до последнего куриного яйца. Не успев прийти в себя после хозяйственных потерь, почти в каждой семье беременные женщины получили принудительное направление на аборт. Холодным ноябрьским утром всех их, подобно изъятому у них ранее скоту, отвезли неизвестно куда, в маленьком и очень тесном автобусе, где не всем хватало места. Опешившие мужья, словно камни у дороги, часами стояли под холодным дождем, дожидаясь своих жен, но не всем из них повезло. Женщин, умерших во время аборта, не возвращали семьям и родные могли только надеяться на то, что прах их жен, дочерей и матерей покоится с миром.
Обелиск все так же обманчиво казался единственным местом, где люди могли продолжить достойное существование. Оставляя свои обедневшие дома, эшенлендцы из поселений стали стекаться в столицу. Они были озлоблены и решительны. Многие не гнушались убийством, добывая для себя кров. Среди ночи, крепкие мужчины вторгались в чужой дом, безжалостно убивали хозяев и выбрасывали поверженные трупы из окна. Такой прецедент сразу же пустил корни. Борьба за место в Обелиске набирала обороты и велась открыто, но жители столицы заблуждались, думая, что их противники – это южане.
2
– Сумасшедшие головорезы из богом забытых поселений не представляют для меня угрозы. – спокойно произнес Фейт. – Они удовлетворяют свои базовые потребности единственным доступным способом. Я их прекрасно понимаю. На наших глазах разворачивается естественный отбор, отвечающий всем запросам нынешнего времени.
Это был один из редких моментов, когда президент Эшенленда пребывал в трезвом сознании и общем физическом тонусе. Как только реальность отвоевывала внимание Фейта, он сразу же вызывал к себе Сильверстейна.
– Ситуация набирает опасные обороты. Я не в силах контролировать ход событий. – нервно вторил Сильверстейн.
– Да, ты упустил кое-что поважнее. Сегодня утром мне пришло письмо. Прочти его.
Опасаясь подвоха, Сильверствейн медленно подошел к экрану. Он боялся, что за его спиной все это время собирали компромат для Фейта. К счастью для него, это было короткое письмо от Верховного Святителя, в котором излагалось следующее послание:
«Спешу уведомить Вас, что как духовно-нравственный ориентир эшенлендцев, с этого дня я прекращаю всяческую поддержку президента и правительства. Принять столь тяжелое решение меня побудили последние события, на которые невозможно закрывать глаза.
По городу, словно чума, расползаются дикари! Ваше попустительство позволило им перейти все человеческие и духовные границы! Они считают себя в праве лишать людей жизни и не гнушаются надругательством над убиенными!
Жители Обелиска живут в страхе. Их сердца поражает ненависть и желание мести. Некогда дружный народ несет опасность для самого себя! Люди ведут себя подобно крысам в закрытой коробке! Власть дремлет! За все эти черные недели мы не видели действий со стороны правительства! О существовании президента мы и вовсе стали забывать!
Я не могу взять на себя грех и дальше потворствовать Вашим причудам! С полной ответственностью могу заявить – Фейт уже давно не глава Эшенленда! Вы с трудом смогли бы управлять своим личным кабинетом, дай вам такую возможность!
В Эшенленде есть человек, который готов взять на себя миссию по спасению государства. Его час скоро настанет и вы не вправе ему препятствовать!
Да благословит Вас Господь!»
– Пора с ним прощаться. – твердо заявил Фейт.
В тот же вечер семьи Эшенленда получили документальное разрешение от президента, позволяющее каждому эшенлендцу беспрепятственно войти в дом Верховного Святителя и изъять оттуда любые ценности. Из трансляторов то и дело звучала главная новость: «Верховный Святитель становится главным благотворителем». Стихийное движение обступило роскошный особняк человека, считающего себя духовно-нравственным ориентиром государства. Обезумевшие от уникальной возможности, люди бесцеремонно вторглись в его жилище, устроив смертельную давку для самых слабых.
Богатое убранство особняка, антикварная мебель, дивные произведения искусства и фантастическое количество драгоценностей сводили людей с ума. Все это с любовью создавалось только лишь для того, чтобы гости дома застывали от восхищения. У простых эшенлендцев и вправду захватывало дух, но это были совершенно иные ощущения. Их душила зависть, а дыхание жизни им возвращала первобытная дикая ненависть.
Эшенлендцы принялись восстанавливать справедливость уже привычным для них способом. Все, что они творили, живо напоминало сюжет египетской казни. Словно саранча, люди опустошили все, что принадлежало их духовному наставнику. Они были жестоки друг к другу, выгрызая сверкающую добычу из чужих рук. Когда все было кончено, среди пустых стен остались только растоптанные трупы тех, кому повезло меньше всего. Среди них лежало и бездыханное тело Верховного Святителя Эшенленда.
В связи с фактом смерти Верховного Святителя и вызванного в народе недоверия к представителям церкви, религия в любом ее проявлении была запрещена.
3
В тщетных попытках переварить события, диктуемые новым временем, Темптоны старались не замечать тревожные трансформации личности Джуна, в надежде не допускать в своих головах возникновения дополнительной ментальной нагрузки. Джун все чаще стал пропадать, облегчая этим быт и безрадостный образ жизни своих спасителей. Периоды его отсутствия даровали Темптонам возможность быть самими собой и отбросить тот самый образ спасителей, который был тяжким бременем, как для них, так и для самого Джуна.
Единственным местом, где Джун мог расправить свои тяжелые плечи и дышать полной грудью, был старый бетонный мост на северной окраине. Давным-давно, еще в те времена, когда Эшенленд назывался иначе, под этим мостом протекала маленькая речушка без названия. Речушка высохла, а бетонный мост выдержал разрушительное дыхание времени. Он стоял словно памятник призраку, привлекая к себе людей, испытывающих тревогу. Все они пытались в одиночку побороть мучительное и невообразимое ощущение в груди. Их ненадолго спасали порывы ветра, хаотично блуждающего по мосту. Как-то раз Джун стал свидетелем того, как один мужчина пытался уловить каждой клеточкой своего тела прохладу, способную остудить его выгорающую душу. Испытав на себе эффект «игры с ветром», Джун с ужасом констатировал, что на самом деле, он чувствовал себя гораздо хуже, чем предполагал.
Так и было. С каждым днем он все больше и больше погружался в тяжелые размышления. Безжалостные мысли постепенно выходили из-под его контроля, медленно и точно изнуряя его психику. Перелом сознания случился в тот момент, когда Джун осознал, что прошлое навсегда останется для него самым прекрасным и одновременно самым болезненным отрезком в жизни. В настоящем он испытывал унизительное разочарование. Будущее не сулило ничего хорошего. У Джуна не было и не могло быть собственного дома. Он и помышлять не мог хотя бы о каком-нибудь заработке. Джун не имел права на существование. Наблюдая за течением жизни Темптонов и остальных жителей Обелиска, он понимал, что даже в таких условиях его жизнь ничего не стоила. Жизни эшенлендцев были давно обесценены.
Внутренний голос агрессивно вопрошал Джуна: «Кто ты? Кто ты? Кто ты? Кто ты? Кто? Ты? Кто? Ты? Кто? Ты кто? Ты кто? Ты кто? Ты кто?». Эта пытка продолжалось часами. «Ты – трусливый мудак!», – ответил он самому себе, вспомнив, как молил о спасении Темптона-старшего в поле под Обелиском.
Однажды на мосту, он вновь услышал вопрос: «Кто ты?», но это был уже не знакомый ему голос. К нему впервые обратилась девушка. Джун сразу же увидел длинные огненно рыжие волосы. Ветер поднимал их, создавая завораживающую картину. Прекрасная девушка стояла перед ним, словно яркое солнце, о котором все давным-давно забыли.
Она обращалась к нему смело и открыто. Дожидаясь ответа, девушка не отводила взгляда, пристально вглядываясь Джуну в глаза.
– Человек. – ответил Джун.
– Кто ты?! – грубо переспросила девушка.
Этого напора было достаточно, чтобы Джун окончательно сдался:
– Я – южанин. Единственный, кто выжил после битвы. – обреченно произнес он. – А теперь беги и расскажи всем, что на мосту находится недобитая паскуда. Пускай все желающие приходят меня убивать, я подожду.
– Зачем мне это нужно?
– Почему в ту ночь вы пришли нас убивать?
– Это все механизм.
– Что?!
– Мы рождаемся для того, чтобы умереть и умираем, чтобы родиться вновь. Мы имеем слишком много шансов жить, жить, жить… но обделены знанием, как пройти каждый наш путь достойно, не разбив свои ноги. Наши пути переплетены, но мы не можем ступить на соседнюю, кажущуюся не такой безнадежной, тропу. Мы ничем не отличаемся от заурядных винтиков одного большого механизма, с одним отличием – нам оставили надежду на призрачные дивиденды будущего. Тот, кто смотрит в будущее без надежд, быстро ломается и суицидально выходит из общего строя. Что с ним, что без него – механизм продолжит свою работу. Тогда у людей оставалась последняя надежда. Их объединила общая цель. Они действовали как огромная машина смерти. Будь ты на этой стороне, то стоял бы в первых рядах, поражая своим оружием одного южанина за другим.
– Я не смог бы так поступить.
– Раньше точно так же ответили бы все те, кто вас бил и резал. Пять лет назад люди воспевали гуманность. Мы стараемся поддерживать стабильность, но это состояние противоестественно человеческой природе. Нас окружает все шаткое и неопределенное. Мы сами можем измениться до неузнаваемости в любой момент.
– Я не смог бы так поступить! Твои слова – это красивая и заумная ширма, за которой ты пытаешься скрыть свой позорный поступок! Сколько южан ты убила?! – закричал Джун.
– Нисколько. – спокойно ответила девушка. – Меня там не было.
Ее признание окончательно сразило Джуна. Все последние месяцы он не расставался с воспоминаниями о той страшной ночи. Ненависть отравляла его существование. Это страшное чувство закрыло ему глаза, и он перестал видеть мир. Оно плотно замостило его уши, и он не слышал тех, кто пытался к нему обратиться. Джун ощущал реальную боль, сковывающую его челюсть. Не желая поощрять невыносимую муку, он стал молчать. Его окружали люди, которые были по ту сторону борьбы. Он и подумать не мог, что кто-то мог не прийти на поле под Обелиском и не намеревался поднять руку с оружием против южан.