– Мы имеем симфонический оркестр, состоящий из роботов, при этом лишены возможности полноценно питаться, и существуем, из года в год, выпрашивая для себя одолжение. – печально произнесла Людовик. – Именно это вы должны вспомнить, как только окажетесь лицом к лицу с Паундспотом.
– Кто это? – удивился Уинстон.
– Глава Союза и человек, на котором лежит ответственность за разрушенную судьбу Эшененда. Старая бактерия. Цепляется за жизнь всеми доступными способами. Даже будучи полной развалиной и завтрашней пищей для червей, он опаснее всякого человека на этой странной планете.
Вы встретитесь с ним, как мой представитель. «Пушечное мясо отравлено чумой», – все, что нужно сказать, как только он спросит о моем решении. Это послание следует передать дословно. После этого Уинстон Темптон будет волен распоряжаться собственной жизнью на свое усмотрение, и, разумеется, насколько это ему будет позволено на территории Союза. Вам некуда будет возвращаться, ибо к тому времени Эшенленд прекратит свое существование.
4
Как и было условлено, Уинстон без сожаления навсегда покинул Эшенленд. Для него все было ново: самолет, преодоление огромного расстояния, далекие и весьма причудливые виды чужих стран по ту сторону иллюминатора.
В его голове крутилась странная фраза, которую он обязался дословно передать. Истинное значение послания: «Пушечное мясо отравлено чумой», было известно только Людовик и Паундспоту.
На самом деле, послание было буквальным. 22 марта, в день, когда все беспилотники Союза собрались в Обелиске, военные Третьей Империи ровными колоннами вышли из тоннеля. В обход столицы, они направились к границе с Союзом и заняли заброшенные поселения. Тем временем, в изъятые у поверженных эшенлендцев органы вводилось токсическое вещество под кодовым названием «Черный карбункул», специально разработанное учеными Третьей Империи. Действие вещества активировалось через 48 часов с момента впрыскивания – как раз столько времени требовалось для доставки донорских образцов из Эшенленда в Союз.
Предполагалось, что шумиха, вызванная токсической эпидемией, предоставит возможность военным Третьей Империи разрушить границы государств-колоний, в число которых входил Эшенленд, ввести туда свою военную технику и прочно занять оккупированные территории. Это означало, что борьба за ресурсы неизбежна, только на этот раз у Союза Лидеров возник сильный соперник.
Пока же ничто не предвещало беды. Уинстона принимали в главенствующем государстве Союза. Это был другой, фантастический и пугающий неведомыми Уинстону возможностями мир. Его встречали обескураженные взгляды людей – этот иностранец и в правду бросался в глаза. Благодаря беспилотникам и видеофиксации жизни Эшенленда, в любой стране, на любом континенте, а особенно в странах Союза люди знали, что все до одного эшенлендцы ходят с чудовищными железными протезами вместо выбитых зубов, а на их лицах практически не сохранилось истинное изображение облика, данного им при рождении. Впервые в своей жизни Уинстон оказался в эпицентре внимания, и это ему нравилось.
По пути к Паундспоту Уинстон успел увидеть многое. Просторные улицы, которые компаньон Уинстона назвал «умными», поражали своей чистотой и лаконичным обустройством. Уинстон долго не мог поверить в то, что каждый встреченный им человек находился в абсолютной безопасности и имел возможность получить желаемую услугу в любой точке города. Лица людей были ухожены, их кожа – без малейших изъянов. Они носили яркие, красивые одежды и их походка говорила о том, что им не о чем беспокоиться. Скопления народа носили явно мирный характер. Благополучие, которое оказалось прямо перед лицом Уинстона, сбивало его с толку. Он искренне не мог себе представить, как обычный человек может справиться с вызовом жизни в таких прекрасных условиях. «Слишком поздно для всего этого», – подумал он.
Прекрасные виды быстро утомили Уинстона. Опустив голову, он задумчиво стал крутить золотой шарик, который Людовик вновь вернула ему во владение. Нервно сжав пальцы в случайном месте, он запустил механизм, о котором не знали ни он, ни Фокса и даже Фейт. Внутри Уинстон нашел маленькую капсулу. Держа необычную находку в ладони, он еще раз посмотрел в окно. «Я больше не могу на это смотреть», – подумал он и бросил капсулу себе в рот.
По задумке Паундспота, золотой шарик был создан специально для одного критического момента. Ампула имела решающее предназначение, как инструмент самоустранения и сохранялась до того случая, когда все возможности и ресурсы считались бы исчерпанными. Отдав свой шарик Фейту, через полгода Паундспот дал приказ о создании второго. На всякий случай.
Часть третья. Огненная голова
Глава 1. Обратимость апокалипсиса
Доктор Преображенский в несвойственной ему манере незаметно прокрался в девятую лабораторию. Входя в избыточно освещенное холодное помещение, Преображенский, как часто с ним бывало до этого, на несколько секунд потерял прочную связь с пространством. Чуть слышный разговор профессора Борменталя с неизвестным вернул рассеянное внимание Преображенского на свое место. Профессор Борменталь, не шевелясь, стоял у одного из своих «Иллюзионов».
– Надеюсь, вам повезет больше, и вы угаснете, оставив после себя неординарный, хоть и призрачный след. – с трепетом в голосе произнес Борменталь, обращаясь к человеческому мозгу, обретающему по уверениям профессора вторую жизнь.
–Вы так чисты в своих чаяниях, профессор. – сказал Преображенский.
Борменталь вздрогнул, поскольку надеялся разделить этот момент исключительно с самим собой, но не растерялся. В ответ незваному младшему коллеге он подарил свою коронную «улыбку Будды».
–Я отдаю должное прогрессивности вашей идеи. Наша работа с аппаратами сулит немало принципиально важных научных открытий. Но рассчитывать на то, что «Иллюзион» предоставляет мозгу возможность окунуться в альтернативную реальность и проиграть собственный сценарий, сотканный сообразно прижизненным наиболее ярким эмоциональным импульсам человека, как минимум лженаучно. Комплекс мессии убивает гения, профессор.
– Дорогой мой, вы все верно говорите. С привычной точки зрения. Привычная точка зрения – первый звоночек, оповещающий нас об обыденности вашего мышления. Отвергая необъяснимое, вы подписываетесь под тем, что не готовы к новым открытиям. Ваша точка никогда не перейдет на уникальные координаты.
– Как много фантастических сериалов вы пересмотрели за последнее время? – съязвил Преображенский. – Из каких источников вам стало известно, что «Иллюзион» – это устройство с характеристиками всевышнего? Ваша теория почище самой изощренной в своем невежестве религии мира.
Борменталь промолчал. Он не считал обязательным и разумным раскрывать Преображенскому свои источники. Теория альтернативной реальности внутри «Иллюзиона» явилась ему во сне – такое иногда бывает с истинными гениями. Профессор Борменталь сохранял «улыбку Будды» и Преображенского стойкость наставника начала серьезно раздражать.
– Хорошо, профессор. Давайте посмотрим на это с другой стороны. Я принимаю вашу позицию. Только есть одна маленькая деталь, которая лежит в основе всего. Деталь непрочная и даже опасная. – Преображенский, стараясь одержать победу над профессором, стал смаковать свои факты. – Нам доставляют материал – живой человеческий мозг. Вы облачаетесь в воображаемые белоснежные одежды самого творца и даруете мозгу просмотр кинофильма со спецэффектами, преподнося все это как дополнительную, кажущуюся вполне реальной, жизнь. «Иллюзион» действует безупречно. Однако…есть одно «но»! Наиболее яркие прижизненные импульсы человека, мозг которого оказывается в наших руках, могут быть исключительно ужасными. Нас окружают люди с трагическими судьбами. Тяжелые болезни, многолетнее насилие, сексуальное рабство – это стало обыденностью задолго до появления нашего поколения. При всех ужасах положения, мы сняли с этих явлений термин давиантности и это ужасно. Даже мне, и вам тоже, вряд ли удастся вспомнить хоть что-нибудь прекрасное, оставленное в ушедших годах. Выходит, вы как творец устраиваете настоящие пытки «живому сознанию». Выходит, это апокалипсис внутри апокалипсиса.
Борменталь молчал, но после слов Преображенского ему не удалось защитить себя «улыбкой Будды». Они стояли у самого нового «Иллюзиона». Каждый из них задавался вопросом «На что способен «Иллюзион» и способен ли он хотя бы на что-то?».
Борменталь и Преображенский не могли себе даже представить, что внутри «Иллюзиона», поддерживающего жизнь мозга №34, нашлось место для вселенной. Все космические объекты, галактика Млечный путь и планеты Солнечной системы имели свои размеры и очертания. Единственным отличием являлось время, не имеющее постоянной величины. То, что казалось вечностью, длилось секунду. Секунда нередко напоминала вечность.
В одну из вечных секунд космическое пространство породило сверхмощную энергетическую волну, удар которой приняла Земля. Все радости и горести, прелести и ужасы, счастливые перспективы и угрозы Земли исчезли незаметно, как и сама планета, превратившаяся в разрозненные куски, разбросанные по всему пространству между Венерой и Марсом. Место Земли занял абсолютно идентичный энергетический шар, в центре которого с началом новой вечности произошел второй взрыв, запустивший обратный отсчет. Разрозненные куски Земли стали притягиваться к месту своего прежнего положения. За неустановленное время Земля вернула свою внешнюю целостность.
В момент первого взрыва энергия считала фактическую информацию планеты и ментальные характеристики человечества. Воссозданная Земля внешне ничем не отличалась от той, которой была до разрушения, но человечество вынуждено было существовать не фактическими реалиями, а исключительно помыслами тех людей, которых уже невозможно было вернуть. Отсчет новой жизни начинался с момента, когда сварливый старик по кличке Штурман Джордж, выглянул в замощенное вековой грязью окно и куда-то вверх бросил преисполненный ненавистью взгляд.
Глава 2. Она отнимает твое
Мозг №34 хранился внутри «Иллюзиона» дольше, чем все предыдущие образцы и не подавал характерных в подобных случаях признаков угасания. Напротив, профессор Борменталь отметил, что запрашиваемая мозгом №34 энергия в разы превышает возможности текущего устройства. Все «Иллюзионы» в равных долях питались из общего источника энергии. Для поддержания №34 требовалось отключить один или сразу несколько «Иллюзионов» с другими образцами. Закрыв глаза на уныние совести, профессор Борменталь досрочно прекратил вторую жизнь образцов № 38 и №41, подающих первичные признаки угасания и задался целью узнать всю информацию о человеке, у которого был извлечен мозг №34.
Борменталю были доступны скудные факты: мозг принадлежал женщине 25-27 лет, извлечен 5 августа 2087 года в Национальном институте нейрохирургии профессором Вудвольфом.
Вудвольф неохотно передал личные данные женщины. Халатность, с которой был составлен протокол изъятия мозга, возмутила Борменталя. Забыв где-то на своей территории славно известную «улыбку Будды» и подобающее ей состояние духа, Борменталь серьезно разругался с Вудвольфом, твердо заявив, что их дальнейшее сотрудничество невозможно.
– Я знаю лучше вас, Борменталь, как мне делать свою работу. Я знаю лучше вас, Борменталь, что, как и когда мне записывать в протоколе. Я знаю лучше вас, Борменталь, что лежит у меня на операционном столе, и что потом попадает в вашу лабораторию. – истерично и чрезвычайно быстро проговорил Вудвольф.
– Вы лучше любого из ныне живущих людей осведомлены о всех аспектах жизни и я даже не берусь доказывать обратное, но по вашей вине мы ничего о ней не знаем! Почему нет данных о вскрытии? Информация о динамике ее поражения могла бы открыть для нас новые двери! Дальнейшее исследование нужно проводить согласно вашим выводам? Вы же лучше знаете, что есть сегодня и что будет завтра!
Борменталь и Вудвольф распрощались в надежде, что ближайшие несколько лет их линии жизни не пересекутся, но вечером того же дня Борменталь получил два электронных сообщения от некоего психоаналитика Паундспота.
#1.
«Ув. профессор Борменталь! Сегодня ко мне обратился ваш коллега – профессор Вудвольф с просьбой сообщить вам все, что мне известно о моей пациентке, которую окончательное поражение настигло во время нашего психотерапевтического сеанса.
Это был первый случай в моей практике. Если учесть то, что к этой женщине у меня сложилось особое отношение и необъяснимая мне самому привязанность, ее смерть стала для меня ударом.
Однозначно, Ф.Т. обладала уникальным умением врезаться в память. Уверяю вас, даже маразм не рассосет тот шрам в моих воспоминаниях, который она оставила после себя. Поразительно тонкое, изящное, гибкое тело. При этом все движения ее были резки и внезапны. Она была стремительна во всем, начиная с движения длинных пальцев во время пламенных жестикуляций, заканчивая разрушительным потоком ее мыслей. Ее лицо не соответствовало ни одному из справедливо принятых стандартов красоты, но было многократно прекраснее и выразительнее. В глаза сразу же бросалась асимметрия и явное различие между правой и левой стороной. Взглянешь на нее слева и увидишь вселенскую скорбь, взглянешь справа – порочную хитрость. Ее лик словно сошел из демонических полотен Врубеля (я постараюсь отправить вам во вкладышах те картины Врубеля, где персонаж внешне очень походит на Ф.Т, чтобы вы поняли эту мою увлеченность). Увы, я не располагаю ее фотографиями.
Все это время в ней мучительно умирали душа поэта и сознание философа. Она прекрасно знала себе цену и четко понимала опасность своего положения. В ее арсенале было множество талантов и способностей, что говорит о гениальном складе ее ума и шатком состоянии психики. Ф.Т. умела многое, но не могла этим распорядиться. В сущности, при наличии очевидно весомых прелестей она не была хорошим человеком. Любой, кто решался связаться с ней надолго, явно рисковал. Такие люди не забываются, в том числе и потому, что после них приходится долго восстанавливать разрушенное до основания эмоциональное равновесие.
Она жаловалась на сильную головную боль с первых дней нашего общения. Во время последней встречи Ф.Т. была молчалива и рассеяна. Я не заметил внешних признаков ее плохого самочувствия – выглядела она как всегда хорошо.
В последний раз мы оба молчали практически до окончания времени, отведенного на сеанс. Я не видел отклика с ее стороны и остановился. В таких случаях не стоит затрагивать человека. Молчание имеет терапевтическое свойство не меньшей силы, чем глубокий доверительный разговор.
Признаюсь честно, мне было не по себе. Я привычно опасался подвоха с ее стороны. Она была непредсказуема и мои уловки редко срабатывали. Ее уход меня уничтожил.
Вначале от нее послышались странные гортанные звуки, прерывистые и достаточно неприятные на слух. Знаете, такое бывает, когда человек испытывает трудности с глотанием. Затем ее лицо исказилось до такой степени, словно ее лицевые мышцы, нервы и связки мгновенно расплавились под воздействием неведомых и жутких процессов. Я решил, что ее хватил апоплексический удар и нажал на кнопку экстренного спасения. К моменту приезда медиков Ф.Т.была мертва. Однако, Вудвольф сказал, что она была еще жива и сейчас ее нельзя считать мертвой, пока ее мозг находится внутри вашей чудо машины. Я слышал об «отторженцах» и не удивлен, что Ф.Т. оказалась в их числе. Удивительно, что она не была одной из первых.
На мой взгляд, таких людей, как Ф.Т. нужно оставить в покое и дать им умереть. Этот мир вынуждает их жить в противоестественных для них условиях. Вы убеждены в том, что поступаете гуманно по отношению к ней, но я вам уверенно заявляю – ваши действия аморальны и антигуманны. Той удивительной и восхитительной женщины больше нет. Если ее мозг отторгнул тело, значит, так было нужно. Это биологический либо психосоматический суицид. Держать ее мозг в вашем шаре, значит, искусственно поддерживать жизнь органа, но не человека. Этот орган был ее самым слабым местом и разрушил жизнь, которая была по своей сути прекрасной.
Надеюсь, моя информация вам хоть как-нибудь помогла. Не обижайтесь, если некоторые мои слова задели вас за живое – я не ставил цели оскорбить вас.
С ув. Пэрри Паундспот».
#2.
«Считаю важным отправить вам сохранившиеся аудиозаписи сеансов Ф.Т. Это разрозненные фрагменты, в которых все же сохраняется общая линия нашей терапии. По стандартам и принципам своей работы я обязан удалить этот архив. Настоятельно рекомендую вам сделать это, как только вы изучите материал.
Моя супруга в последнее время неадекватно относится ко мне и всему, что составляет мою жизнь, в т.ч. профессиональную деятельность. В порыве необъяснимой и неоправданной ревности она «натворила дел» в моих архивах. Именно по этой причине у меня не сохранились все аудиофайлы наших бесед с Ф.Т, а только считанные записи. Возможно, вы столкнетесь с вредительством моей супруги в процессе изучения материала. У меня нет времени слушать записи от начала до конца и исправлять досадные «погрешности». Знаю, что в других архивах такое имеет место быть.
С ув. Пэрри Паундспот».
Глава 3. Она ничего не поймет
Сохранившийся архив Паундспота включал в себя 7 аудиозаписей. Пребывая в особом нетерпении, Борменталь всю ночь прослушивал беседы Ф.Т. и Паундспота, восторженно открывая личность, именуемую в его лаборатории «№34».
Запись первая.
Профессор Паундспот: Итак, миссис…
Пациентка: Мисс.
Профессор Паундспот: Мисс Темптон…
Пациентка: Фейт. Называйте меня Фейт. Просто Фейт.
Профессор Паундспот: Фейт – судьба. Парадоксально, ведь вы пришли сюда, очевидно, будучи в большой претензии на свою судьбу.
Пациентка: С первых секунд вы точно и полно выразили суть моего кризиса. Вам нет равных среди лучших, профессор.
Профессор Паундспот: Главное, не быть равным среди тех, кто достиг дна, ведь в этих рядах всегда найдется свободное местечко.
Пациентка: Надеюсь, в таком случае, наши места будут рядом. Мне было бы гораздо спокойнее оказаться на дне именно в вашей компании.
Профессор Паундспот: Я приложу все усилия, чтобы мое место пустовало. А вы?
Пациентка: Я не доверяю планам и всегда нахожусь в сомнении. Сомнения меня убивают, профессор.
Профессор Паундспот: Вы не разбирали природу сомнений с профессором Штроссом?
Пациентка: Нет. Мне кажется, профессор Штросс ограничен в познании природы многих явлений. Природа тщеславия и жажды наживы – то единственное, в чем он преуспел.
Профессор Паундспот: Вы находите?
Пациентка: Мне выпала уникальная возможность в этом убедиться. Вам неприятен мой оскорбительный тон в отношении вашего коллеги?
Профессор Паундспот: Я не даю оценок людям.
Пациентка: Пытаетесь подчеркнуть свое превосходство над остальными?
Профессор Паундспот: Вы считаете, я имею на это право?
Пациентка: Свое право нужно не иметь, а добывать. А уже потом иметь чужие права. Пока вы нежитесь в удобной позиции «не давать оценок», на вашей спине красуется многочисленное количество оценочных ярлыков и далеко не все из них правдивы.
Профессор Паундспот: Вы сами указали, что эти ярлыки находятся позади меня. Не в моих правилах оглядываться.
Пациентка: А что с вами будет, когда какой-нибудь праздный маргинал приклеит оценочный ярлык прямо на ваше лицо? Скажем, на лоб. И этот огромный ярлык лишит вас зрения.
Профессор Паундспот: Этим маргиналом будете вы?
Пациентка: Как вариант.
Профессор Паундспот: Вы слабее меня.
Пациентка: Потому, что я женщина?
Профессор Паундспот: Будучи уязвимой, вы пришли за помощью именно ко мне. Помощь требуется от того, кто сильнее.
Пациентка: Мне кажется, или только что вы дали мне оценку?
Профессор Паундспот: Это не более чем констатация факта.
Пациентка: Я не нуждаюсь в вашей помощи. Вы интересуете меня исключительно в качестве собеседника. Мой разум нуждается в своеобразной зарядке. У меня нет достойного партнера для интеллектуальных баталий. Раньше бездействие мозга порождало проблемы с памятью и концентрацией, а сейчас меня мучают невыносимые головные боли.
Профессор Паундспот: Как давно они у вас появились?
Пациентка: В ноябре. Уже пошел четвертый месяц.
Профессор Паундспот: Вы можете объяснить характер боли?
Пациентка: Сила боли не поддается достойному описанию. Во время припадков мне кажется, что я умираю, затем воскресаю и вновь умираю. Такие метаморфозы длятся около получаса, иногда дольше. Знаете, раньше я мысленно искала спасения в смерти. Теперь и жизнь, и смерть кажутся мне равносильно обременительными.
Профессор Паундспот: Вы обращались за квалифицированной помощью?
Пациентка: У меня нет денег на квалифицированную помощь.
Профессор Паундспот: Вы пришли ко мне.
Пациентка: И?
Профессор Паундспот: У вас есть на это деньги.
Пациентка: Вы дешевле даже в сравнении с минимальной квалифицированной помощью. С вами у нас получится что-то интересное. Возможно, вы меня исцелите.
Неизвестный экзальтированный женский голос: Подлая тварь и бабник! Пока ты ИСЦЕЛЯЕШЬ своих шлюх, я берегу уют в нашем с тобой доме и сохраняю верность нашему браку! Я отдала тебе 23 года своей жизни! Чтоб ты сдох! И шлюхи твои тоже пускай все до одной передохнут! Урод!
Конец записи
Запись вторая (отрывок)
Фейт Темптон: Как вы относитесь к доверию?
Профессор Паундспот: Уважительно.
Фейт Темптон: Доверие нас губит.
Профессор Паундспот: Почему?
Фейт Темптон: Человек обнаруживает негативную сторону доверия слишком поздно. Когда невозможно что-либо изменить. Нельзя бездумно доверять даже самому себе. Я погибаю из-за того, что доверилась своим мыслям и идеям. Все мои поступки – это череда грубых ошибок. Непоправимых промашек. Унизительные, душеранимые, ненавистные ошибки. Я продолжаю идти по тому же пути, не усвоив урока. Даже в эту минуту. Одну из самых тоскливых минут сегодняшнего дня.
Профессор Паундспот: Человек склонен преувеличивать свои ошибки…
Фейт Темптон:…и упиваться страданием. Наивысшее удовольствие констатировать обременительные обстоятельства собственной жизни. В таком случае, бессмысленное по умолчанию существование обретает истину. В своих бедах мы не видим себе равных. Это низкий и весьма действенный способ сомнительного самоутверждения. В счастье и несчастье равных людей нет.
После небольшой паузы:
Профессор Паундспот: Человеку несведущему может показаться что, находясь в его компании, вы не нуждаетесь в собеседнике.
Фейт Темптон: Находясь у вас на приеме, я нуждаюсь в собеседнике, но не в человеке. Вы совершаете ошибку, навязывая мне обратное.
Профессор Паундспот: Я…
Фейт Темптон: Мне не важно, кто вы и что думаете. Сегодня вы меня раздражаете, и я не в силах заставить себя досидеть до конца сеанса. До встречи, профессор!
Профессор Паундспот: До свидания, Фейт.
Конец записи
Запись третья
Профессор Паундспот: Итак, вы пришли.
Фейт Темптон: Да.
Профессор Паундспот: Я вас слушаю.
Фейт Темптон: Мне стыдно. Стыжусь себя и всего, что после меня остается. Во время нашей последней встречи я вела себя как всегда отвратительно. Каждый раз, выходя из этого кабинета, я оставляю вас глубоко оскорбленным. Мне с детства известны, наверное, все способы оскорбления личности и я умею ими ловко распоряжаться. Знаю, общение с человеком, не проявляющим к тебе уважения, приводит к глухому отчаянию. Знаю, что очень часто причиняю боль тому, кто этого не заслуживает. Знаю, и не пытаюсь себя остановить.
Профессор Паундспот: Когда вы впервые столкнулись с подобной моделью отношений?
Фейт Темптон: Я не могу ответить на ваш вопрос. С этим мне приходится свыкаться всю жизнь. Окончательно привыкнуть невозможно. Оскорбления, которым я подвергалась, имеют огромную силу надо мной. Очевидно, оскорбляя других, я пытаюсь создать силу, более мощную и разрушительную, чем та, которая продолжает меня уничтожать.
Профессор Паундспот: Кто это был?
Фейт Темптон: Все прозаично и слишком скучно. Я не могу впечатлить вас, профессор, уникальной историей о своей детской травме. Как и миллионы таких же моральных скитальцев, я родилась, будучи нежеланным ребенком в семье. Мой брат ни разу не назвал меня по имени. За все 25 лет моей жизни. «Оно» – все, что он мог сказать обо мне. Так воспринимал меня человек, с которым я жила в одном доме и которого любила просто потому, что он есть в моей жизни. По умолчанию я чувствовала себя лишним членом среднего пола в семье и никак не могла понять, за что меня можно настолько презирать. Безымянное «оно» с лапами вместо рук, копытами вместо ног, пастью вместо рта. Окончательно переиначить мою физиологию он, видимо, поленился. Со временем «оно» трансформировалось в серию глупых, не менее оскорбительных, прозвищ. Оскорбительным считаю отношение не только со стороны брата, но и родителей, занимавших пассивную позицию в вопросе его ненависти ко мне. Я не знаю, что такое защита. Они давали мне кров и еду, давали свое внимание и даже ласку. Но можно ли это считать заботой? Бывали дни, которые растягивались в долгие месяцы, когда мысли о смерти меня успокаивали. Мне не удавалось уснуть, пока в голове не прокручивался сценарий того дня, в котором я должна была достойно и красиво умереть. Сейчас я считаю себя в праве ненавидеть свою семью.
Профессор Паундспот: И чем вы лучше их?
Фейт Темптон: Передо мной не стоит цель превзойти хоть кого-нибудь из славного семейства Темптон. Мы иллюстрируем то, что в нас вложено. Я не могу….
Конец записи
«Наверняка, села батарея. Как всегда – на самом интересном месте», – подумал Борменталь.
Подойдя к «Иллюзиону» с мозгом №34, профессор тихо произнес:
– Что же творилось у тебя в голове, милая девочка? Даровано ли мною тебе счастье или все же мука? Как узнать это?