Русская сага. Выбор. Книга первая

Братья

Нам песня строй пережить помогает…

(Народный юмор)

Итак, вернёмся туда, в колхоз «Заветы Ильича», его вольным рабам, пока живым и, вопреки всему, сохранившим способность быть счастливыми. Родители Ины были ещё совсем молодыми и любили повеселиться. После приезда в деревню их часто приглашали в компании, состоящие из колхозной верхушки, кроме этого отец играл роль «свадебного генерала» почти на каждом деревенском торжестве, а праздничные дни отмечали с семьями братьев: Васи, Гриши и Миши.

Вася был ниже младших братьев, зато в плечах – косая сажень, кудри русые, глаза голубые. Очень добрый и совершенно бесхитростный, он обожал свою жену Женю. Было у них четверо детей, Иван, Валя, Витя и Миша.

Младший брат Михаил, высокий и красивый, знал много фокусов и пел песни на концертах. У него и жены Нины было два ребёнка, Зина и Коля. Семейная жизнь у них состояла из сплошных ссор и примирений. Характер у Нины был жёстким и требовательным, после ссор она могла молчать неделю, две. Ничего страшнее этого молчания для Михаила не было. Ни одна жена в деревне так строго не наказывала своего мужа, поэтому Нину осуждали, а Мишу жалели.

Средний брат Григорий был высок, худощав. Одно лицо с актёром Александром Лазаревым старшим, которого Ина увидит на экране лет через десять. Она помнит дядю Гришу добрым и весёлым, но с годами характер его изменился, стал взрывным и непредсказуемым. К этому времени старшая дочь Вера уедет учиться в Москву, сын Анатолий уйдёт в армию, а тётя Таня с оставшейся дочкой Валей будут стоически переносить всплески его мрачного настроения.

Братьев на селе уважали. Только однажды найдёт коса на камень, и братья Макаренко поссорятся с братьями другого уважаемого рода. Случилось это во время одного из продолжительных праздников, когда пьяный мужик задирист и всемогущ. Всю ночь шла суматошная погоня одних за другими. С топорами!

С чего началось, никто толком не знал, но в кромешной тьме Григорий и Василий, будучи без опознавательных знаков, отдубасили друг друга и разругались на долгие годы. Григорий будет заходить к Ивану и Марии в гости, а Василий, по этой причине, перестанет это делать. Только дети и жёны будут общаться, как ни в чём не бывало. Ине тогда было лет семь, и она продолжала бегать к дочке дяди Гриши Вере в гости, чтобы вместе нянчить её младшую сестричку, а чуть позже у Веры появится братик Толя.

Иван Ильич не уступал по красоте Мише: высокий стройный русоволосый с правильными чертами лица и голубыми, как небо, глазами. Отличался он от братьев очень ранимой душой, не способной на пустячные для деревни зверства: отрубить петуху голову, убить колотушкой кролика. Натуральное хозяйство требовало этого, а у отца рука не поднималась. Просить о такой малости соседа было стыдно.

И вот отец берёт в одну руку топор, в другую руку мама даёт ему трепыхающуюся и орущую дурниной птицу, и ему ничего не остаётся делать, как взмахнуть орудием убийства! Обезглавленная тушка сначала падает на землю, потом вскакивает и бежит по двору. Ина с ужасом наблюдает за этой картиной из окна. Потрясение сознания до самых основ, увы, не первое…

Обычно до или после Нового года приходила пора резать свинку. На такое действо не каждый деревенский мужик был способен, тем более Иван Ильич. Зато прекрасным специалистом этого дела оказался Григорий, который встречался на Финской войне с врагом лицом к лицу, поэтому рука у него была твёрдая.

Первого поросёночка папа с мамой купили на рынке весной, когда Ине было лет восемь, и она его очень полюбила. Поросёночка часто выпускали из сарая во двор побегать. Он носился, как заведённый, восторженно хрюкая, а Ина бегала за ним и от счастья тоже повизгивала.

Прошло лето, осень, наступила зима. Скоро Новый год. В один из этих предновогодних дней уже большого поросёнка выпустили во двор, а ей запретили выходить из дома. Ина ничего не поняла, а потом услышала душераздирающий визг любимого друга, от которого у неё чуть не остановилось сердце. Она, вопреки запрету, выскочила во двор и увидела его мёртвого, лежащего на снегу, и кровь…

Это трудно было осознать, поэтому Ина впала в прострацию. Кстати, отец и мать тоже выглядели очень бледными, но маме хватило сил похвалить деверя за то, что у него сильный характер и твёрдая рука. Ина стояла над убитым другом без слёз, она словно умерла вместе с ним.

Второго выращенного поросёнка лишили жизни без неё, мама всё-таки заметила её психологический шок в первом случае. Но в деревне к таким вещам быстро привыкаешь. Ина уже спокойно наблюдала, как опаливали соломой тушу, как разделывали её, укладывая куски сала в ящик просаливаться, а куски мяса заливали в банки растопленным нутряным жиром и ставили в печь. Потом их, остывшие, хранили до праздников. И мама уже просила её помочь: принести – подать.

Вот только к разделке потрохов она никак не могла привыкнуть, даже мама бледнела перед такой работой и сначала приглашала помощниц, чтобы вместе очистить кишки и начинить их мясом, салом, чесноком и сделать колбасу.

Для любой деревенской семьи весь этот процесс сначала был трудным и хлопотным, но потом заканчивался праздником, потому что можно было насладиться не только запахом жареного свежего мяса, но и его вкусом. Итак, все садились за стол, и начинался пир, после которого провожали «киллера», отблагодарив его парой кусков сала и мяса. Так повелось.

До ссоры все четыре брата собирались у них дома и, выпив по паре стопок самогона, начинали петь так, что содрогались стены. Песня «Ревела буря, гром гремел…» запомнилась лучше остальных, потому что это было великолепное исполнение на четыре голоса. Пели «Вечер на рейде», «Бродяга».

Малопьющего брата Ивана брали на «слабо», и он стал пить наравне со всеми, постепенно находя в этом всё, что просила его душа – свободы. Свободы от обид, нищеты, непосильной и грязной работы, невыносимой тоски в этом богом забытом месте, где поначалу не было даже электричества. Остановил его первый инфаркт, случившийся после шестидесяти лет. А мог и умереть, подтверждая ужасную статистику: в России мужчины умирали, не доживая до пенсии.

Ина помнит братьев молодыми, красивыми и добрыми. Жизнь постепенно изменяла их, иногда до неузнаваемости. Так случится и с Михаилом, когда его дети вырастут и уедут, а жена умрёт от рака. Он тосковал, но справлялся с хозяйством сам. Потом ему выделили дополнительный участок земли рядом с огородом родителей, на котором он выращивал картошку. Мама Ины, как ни билась, не могла достичь такого большого урожая, как у него, а Михаил только посмеивался, но тайну хранил. Потом выяснилось, что он подкармливает картошку химическими удобрениями. В нем ещё жил фокусник, желающий удивить всех, а потом и он в нём умрёт.

В один из её приездов к родителям в гости Михаил зайдёт в дом, и она его едва узнает: лицо тёмное, заросшее щетиной, взгляд отрешённый. Он поздоровается и попросит позвать маму. Она выйдет к маме на огород, а когда вернётся, его уже не будет. Только на другой день они обнаружат, что с комода исчез одеколон.

Вскоре после этого Михаил забросит выделенный участок, он начнёт зарастать травой, и мама попросит обменять его на свой дальний земельный надел: всё равно пропадает. Михаил откажет.

Чувство братства сыграет не последнюю роль в решении отца поселиться в родной деревне, но это чувство лет через десять куда-то исчезнет. Возраст ли, беды, подкосившие сначала семью Василия, потом Григория и Михаила, станут причиной отчуждения? Кто знает… Но перед глазами Ины так и стоят, обнявшись, четыре богатыря и поют так слаженно и красиво, что душа радуется.

Праздники и торжества

Праздник без выпивки —

что человек без праздника.

(Минченков А.)

Праздники остались там, в голодной жизни. Они были настоящими, едва ли не единственным чудом нищей деревни. Гуляли по неделе, выпивая и поедая то, что собиралось на протяжении года и хранилось исключительно для них.

В конце 60-х годов праздничный стол стал богаче, потому что колхозникам разрешили, наконец, сдавать государству молоко и яйца на добровольных началах. К залитым жиром колбасам и мясу, добавились самодельная лапша и блинчики с творогом, политые сливочным маслом или сметаной, у некоторых – копчёные окорока, приготовленные в самодельных коптильнях. Это уже был деликатес.

В те далёкие времена Рождество официально игнорировалось, поэтому дети ходили колядовать на Новый год. Баба Ольга детей на порог не пускала, поэтому колядки Ина впервые увидит после переезда в свой дом. В Новогоднюю ночь раздался стук в дверь, мама её открыла, и в избу с мороза ввалилась кучка детей с песенкой: «Сею, сею, посеваю, с Новым годом поздравляю. В поле ведром, в доме добром». Дети пели и одновременно разбрасывали по полу зерно. Мама с улыбкой одарила их семечками из тыквы, печеньем и даже конфетами. В детстве отец Ину на «колядки» не пускал, а взрослыми они, было дело, дурачились.

Настоящая жизнь в деревне начиналась весной. Ждали Пасху и Троицу. Пасха в деревне была незабываема, и подготовка к ней начиналась загодя. Сначала снимались все занавески, рушники и стирались. Стены, потолок и печь, почерневшие и закоптившиеся за зиму, покрывались свежей побелкой. В чистый четверг шли в баню.

В их семье тоже появилось это страшилище. Таковым она осталась для Ины до самого конца пребывания в деревне. Вечером по тропинке, заросшей тыквами с огромными колючими листьями, надо было брести в конец огорода, где в бане мама с папой уже ждали её. Экзекуция начиналась. Ину заставляли залезать на полок, где совершенно нечем было дышать от жары, и начинали хлестать веником. Она задыхалась и орала, ор переходил в истерику. Оздоровительной процедуры, каковой папа считал баню, не получалось. Кое-как вымыв и обдав на прощание холодной водой, мама передавала её отцу, который уносил домой полумёртвую строптивую дочь. Чуть бы меньше фанатизма, меньше раскалённого пара и, может быть, дочке понравилась бы эта русская чёрная банька. Ина долго просила родителей, чтобы ей разрешили просто мыться после всех в почти остывшей бане. И они ей позволили, скорее – смирились. «После всех» означало, что в истопленную баньку приглашались родственники или соседи, которые потом приглашали попариться в свою. Итак, последний гость уходит домой и обязательно стучит в окно с криком: «Баня свободна!» На дворе совсем уже поздняя ночь, но она готова была перенести даже ужас самостоятельного похода в баню и возвращения из неё в абсолютной темноте, лишь бы не умереть от невыносимого пекла этой преисподней.

К этому времени в деревню провели электричество, но до бань его не дотягивали, поэтому её встречал мрак, освещённый керосинкой. Её тусклый трепещущий свет отбрасывал на стены причудливые тени, и воображение начинало нагнетать ужас появления привидений, ведьм и леших. В пятидесяти метрах за баней тревожно и устрашающе вздыхал лес, незаметно выросший из тщедушных саженцев, во тьме которого иногда блуждали пары светящихся точек – глаз лис ли, кошек ли, лешаков… До самой старости ей снилась эта первая банька, которую позже перенесли во двор. И в этих снах снова брал в плен мистический страх.

Итак, помывка перед пасхой заканчивалась. В пятницу вешали чистые занавески и рушники, святой угол с образами украшался накрахмаленным тюлем. Потом в обновлённой избе начинали печь куличи. Запах ванили просачивался через трубы и обволакивал предпраздничным счастьем всю деревню. Последними красились яйца. Некоторые ребята исхитрялись и делали «смолянки»: через маленькую дырочку высасывалось содержимое яйца, а потом внутрь заливалась смола.

Пасхальное утро начиналось разговением, вкушением всего, что было недоступно после последнего праздника. Со словами «Христос воскресе – Воистину воскресе» начинался первый день. Потом взрослые наряжались и чинно выходили из дома в гости или начинали накрывать стол для приёма гостей у себя.

Молодняк высыпал на улицу. Возле каждого двора сооружались маленькие горки, с которых катались яйца. Чьё яйцо разбивалось, то становилось добычей. Бились яйцами в ладошках попкой и носиком. Иногда секрет «смолянок» раскрывался, и тогда доходило до драки. Детворы было очень много, ведь в каждой семье рожали от трёх до шести деток. Иногда женщина рожала последнего ребёнка одновременно с первым ребёнком старшей дочери.

Потом молодёжь шла на самое сухое место деревни: в небольшой лесок Гай на песчаном холме. Вокруг шумел паводок, а на холме, прикрытом со всех сторон лесом и кустарником, была настоящая весна. Здесь можно было бегать босиком и даже снять телогрейки. Здесь начиналась большая игра в лапту. Набирались две команды, остальные сидели вокруг поля и наблюдали. Было счастьем бегать за далеко улетевшим мячиком или вдруг заменить тех, кто уходил домой.

Раз в неделю привозили в клуб кино. Индийские фильмы запомнились больше всех: слезы лились из глаз героев, у женщин и детей в зале, даже у мужиков. Старенький клуб трещал по швам. Дети воровали яйца прямо из-под кур и бежали в лавку сдавать. Два яйца стоили десять копеек, которых хватало на две серии. После начала сеанса дети, у которых не было и этой мелочи, лезли в окно, выходящее на сцену и закрытое занавесом, предварительно вынув стекло в форточке. К середине сеанса весь пол был заполнен подростками.

На Красную горку начинался сезон свадеб, и дети бегали посмотреть на них даже в другие деревни. Ритуал был длинным. Невеста в белом платье, в венке из бумажных цветов и множеством ниспадающих с него атласных ленточек должна была обязательно плакать, и они плакали, иногда очень горько. Так было на свадьбе дяди Миши, когда они, племянницы, впервые находились рядом с невестой.

Троица, самый оригинальный праздник, потому что внутри дома все стены украшались ветками берёзы, калины, а пол устилался явором-аиром, росшим вдоль реки тропическими зарослями. Впервые открывались окна, потому что от пряного аромата внутри дома кружилась голова. Дворы, ворота, скамейки возле домов украшались срубленными берёзками.

К этому времени уже подсыхала вся весенняя грязь, и по дорожкам можно было ходить в туфлях. Чаще всего это были страшненькие дерматиновые полуботинки, но даже их берегли только для школы, а с самой ранней весны детвора предпочитала бегать босиком. На праздники все выходили в обуви, девочки ещё и в белых носочках.

Чаще всего застолье на праздник собиралось у них. Заходили кумовья, братья с жёнами или друзья. Это происходило обычно к обеду. Раздвигали и накрывали праздничной скатертью стол, на него ставилась посуда из сервиза, но стопки для вина были уже деревенские. Первые тосты, тихий говор, и уже после третьей рюмки кто-нибудь предлагал спеть.

– Михаил, запевай!

– Какую? – спрашивал дядя Миша.

– Давай «Бродягу», она у тебя хорошо получается.

– Пусть тогда поможет Михайловна, – просил дядя и начинал сначала тихо, как бы пробуя голос, запевать: «По диким степям Закавказья, где золото моют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащится с сумой на плечах…» Потом его баритон набирал мощь, который поддерживал более высокий голос кумы. Запев заканчивался и – «Бродяга, судьбу проклиная…» – взрывался в повторе хор.

Ина пела вместе со всеми, и душа её скорбела по бродяге, по замёрзшему ямщику или радостно мчалась с казаком на горячем коне к своей возлюбленной. Что ни песня, то история и чаще жалобная. Какими бы ни были эти застольные песни, но они преображали лица поющих гостей: глаза оживали, щеки покрывались румянцем, спины распрямлялись: – Эх, полным полна коробушка! Если совсем расходились, то начинались пляски с выходом, добавляя, с выходом из-за печки, – пространства для плясок не хватало. Тут уж перепляс сопровождался частушками, иногда такими залихватскими, только уши затыкай.

К вечеру все шли в клуб, где гармонист уже вырывал из инструмента развесёлые плясовые. Как узнать здесь тех замотанных в серые платки баб? Все – молодухи! В своих цветастых шалях они кружатся в танцах, и, кажется, что если они ещё поддадут жару, то улетят.

Для Ины праздники, их ожидание, подготовка к ним, потом пиршество и веселье, остались навсегда в том далёком деревенском детстве. Больше никогда в последующей жизни они не приносили столько радости и счастья.

Деревня и её обитатели

За горами, за морями, за дремучими лесами…

(Русские сказки)

В Брянской области недалеко от районного центра Новозыбков берёт своё начало река Снов и течёт на юг через село Истопки, далее её русло проходит по болотистому лугу между деревней Шамовка и селом Чернооково, далее – через село Брахлов и уж совсем далеко на Украине впадает в реку Десна.

Вопреки заболоченной пойме, дно реки оставалось песчаным. За деревней Шамовка Снов наполняется водами реки Солова, которая течёт через торфяные болота, вся в зарослях камыша, аира, с тихими заводями, украшенными жёлтыми кувшинками и белыми лилиями.

Деревенька Шамовка расположилась главной своей улицей вдоль реки Снов, на возвышенности, которая южнее деревни переходила уже в торфяную пойму речушки Солова.

Дом Ивана Ильича Макаренко находился в конце главной улицы в левом переулке в три дома, за которыми, после огородов и лесочка, начинались торфяные карьеры в пойме Соловы. От середины деревни, ближе к реке Снов шла старая улица, дома которой смотрели сверху на реку. Она своей параллелью доходила почти до самой поймы Соловы и заканчивалась хвойным лесочком Гаем, с которого было видно слияние двух рек. Лесочку было лет десять, самый прекрасный пушистый возраст для сосен.

Возвышенность вдоль торфяной поймы реки Соловы – сплошной песок. Сначала на этом песке колхоз сеял люпин, картошку, но урожай никуда не годился. Решили засадить поле соснами и елями, которые росли вместе с Иной. В восьмом классе они были с неё ростом, а уже в десятом – намного её переросли.

Со стороны Истопок главная улица под прямым углом разветвлялась направо к кладбищу, налево – к хозяйственному двору с конюшней, овчарней, коровником, свинарником – и шла дальше. В конце её в семидесятых годах построили новую дорогу до Истопок и назвали её БАМ. На этой улице находился дом Василия и Григория Макаренко, только первый – в начале её, а второй – в самом конце. Ина обычно забегала в гости к двоюродной сестре Вале, а потом – к Вере.

Шамовская начальная школа стояла в самом начале идущей вдоль реки улицы. Школа даст название главному пляжу – «Школьный». Вскоре построят новый магазинчик спиной к школьному садику, окнами на главную улицу, прямо напротив дома подружки Нины. Это место станет самым людным в деревне, как и скамейка у дома.

В двух километрах на другом берегу реки Снов устроилась деревня Брахлов, одним своим краем почти срастаясь с деревенькой Полхов (на холмах), сразу за которым начиналось село Чернооково, славившееся чистейшей криницей с удивительно красивой мельницей. В это село вышла замуж тётя Шура, и Ина часто бегала к ней в гости мимо уже заброшенной мельницы, и её завораживало огромное замшелое деревянное колесо с лопастями, словно из волшебных сказок.

Жители деревни Шамовка состояли из семейных кланов, поскольку до середины пятидесятых годов прошлого века большинство молодёжи оставалось в деревне, женилось и плодилось дальше. Все семьи имели прозвища. Были даже такие, как Князи и Графы-Грахи. Ина сначала думала, что эти прозвища остались ещё от крепостнических времён, хотя о знаменитых родовых дворянских гнёздах их края мало кто знал, особенно из молодёжи.

Ина вспомнила казус, случившийся с ней много лет спустя. После смерти бабушки Ольги их семье досталась старинная икона на почерневшей от времени доске. Она тогда жила в Подмосковье и, пытаясь оценить наследство, привезла её в Москву. Оценщик рассмеялся: «Это самоделка написана даже не маслом, дорогая. Из какого края? Граница трёх республик Украины, Белоруссии и России? Там сроду не было ничего ценного». Но она до сих пор хранит эту икону, намоленную родом Ильи и Ольги, в чём и была её главная ценность.

Чтобы лучше разобраться в происхождения таких оригинальных прозвищ, Ина обратилась за помощью к историку Александру Лепшееву, который после окончания института обосновался в Петербурге, но очень хорошо знал всех деревенских жителей. Много интересного она услышала от него.

Оказалось, что своё «звание» Грах (ф) дед многочисленного семейства получил за то, что до революции семнадцатого года служил лакеем у киевского графа. А с прозвищем Князь и того проще: по поговорке «из грязи в князи». Долго не мыл, не чесал свою шевелюру ещё-не-князь, да так долго, что в ней проросло зёрнышко овса! Посмеялся над ним народ и обозвал Князем. Каких только прозвищ не было! Балабаны, Питюки, Прусы (ещё с гражданской войны знал немецкий язык), Коршуны, Солохины, Вушкуны.

Род Макаренко считался на деревне пришлым, его обозвали Вушкунами от слова ушкуйники. Ушкуйник – вольный человек, входивший в вооружённую дружину, снаряжавшуюся новгородскими купцами и боярами, разъезжавшую на ушкуях (лодках с вёслами) и занимавшуюся торговым промыслом и набегами на Волге и Каме. Может быть, её прадед прибыл оттуда, может быть, промышлял там, как и многие крестьяне их края в разных городах: Риге, Петербурге, Киеве и Одессе. Откуда корни её рода, Ина так и не узнала. Прапрадед умер, а его жена Фёкла жила в семье сына Ильи, который взял в жёны Ольгу из дальнего села Плавна из семьи якобы колдуна. Они родили семеро детей и жили очень бедно. Жители деревни помнят, как Фёкла даже ходила попрошайничать по богатым домам. Значит, были и такие… Были, подтвердит Александр, были кулаки и зажиточные крестьяне, некоторые из них вошли в колхоз только после войны. Один из них до последнего считал праздник Октябрьской революции бандитским и в этот день работал.

О каждом семейном клане деревни можно было написать много интересного. Александр знал историю чуть ли не каждой семьи, и очень удивлялся, что Ина не помнит многих или забыла:

– Как?! Ты не помнишь Ковеньку и её сына Спутника? А Андреевых, у них было восемь детей, одного сына прозвали Король, а последний три года ходил в первый класс?

О деревне и её жителях он мог говорить часами, переходя от смешных к горьким историям.

– Саша, напиши книгу! Кому, как не тебе…

– Не люблю писать! А ты напиши ещё про этих…

И начинал рассказывать о них, начиная со времён царя Гороха, до тех пор, пока у Ины не поднималось давление. Уникальный человек и историк!

Личное Ине запомнился невысокий, но юркий и весёлый Вася Рыжий, который лихо водил колёсный трактор «Беларусь», не пропускал ни одной юбки, учил вождению трактора даже их, малолеток, лихо плясал на свадьбах, пытался это делать и на похоронах. Именно дети Василия утащат её брата после армии в Киев, где первыми устроятся рабочими на завод.

Запомнилась ещё невестка семейства Князей, прозванную Княгиней. Мужа убили на войне, так она в неполных тридцать лет осталась одна с двумя сыновьями, потом уже родила дочь… кто-то зашёл и пригрел вдовушку. Главный шутник деревни Кучко-Шаряй имел пять детей. Именно в их породе из поколения в поколение передавался ген остроумия. Оно легко выплёскивалось из них при любом разговоре. Очень жаль, что Ина не записывала эти перлы. В последний раз, уезжая на автобусе к поезду, она была свидетелем такой картины: в автобус зашёл уже старый Николай Шаряй, и смех не смолкал до конца пути. Таких смачных шуток она больше нигде и никогда не услышит. Сколько бы Ина не напрягала память, но не смогла вспомнить ни темы простого разговора, ни подковырок и приколов, вызвавших у всех пассажиров гомерический хохот.

Зимой в пургу дома, смотревшие прямо на реку, заносило снегом по самые крыши. Какие же снежные и морозные зимы были в те времена! И вьюги выли в печной трубе… После окончания пурги дети бежали смотреть, как хозяева ходят от дома до сарая по глубоким снежным тоннелям, а потом начинали кататься с образовавшейся горки на санках.

В самом конце улицы, у лесочка Гай, жила Нина Кучко с мужем, первая подруга мамы. У неё была толстая коса до пояса, которую мама расплетала и расчёсывала, не уставая любоваться густыми длинными волосами. А Нина жаловалась на трудности ухода за ними и просила маму подрезать их хоть наполовину. Как давно это было, и как цепка детская память! Судьба Нины – сплошная трагедия… Однажды, спустя четверть века, когда отца и мать одновременно положат в больницу, Ина приедет в деревню почти на месяц, чтобы следить за уже не большим, но хозяйством. К ней в гости зайдёт совсем опустившаяся женщина, в которой она с трудом узнает тётю Нину, бывшую красавицу с чудной косой.

Интересна была семья Коршуновых. Старшая их дочь вырвется в Киев, удачно выйдет замуж и будет приезжать в гости на «Победе» с мужем-карапузом и двумя детками. К ней уедет средняя дочь Нина. Кто-то из них под конец жизни осядет аж в Греции. Самая младшая дочь Люба была необычайно простодушной и доступной для любовных утех, поэтому патриархальная деревня присвоила ей заслуженное звание первой древней профессии. О Любе особый рассказ. Две дочери её очень серьёзного брата Егора после школы уедут в Киев.

Семья Жака-Куста жила через три дома от них. Во второго их сына Ина влюбилась в шесть лет, старший сын хорошо устроится в далёком городе Красноярске, его огромную библиотеку, которую он переправит к матери в деревню, Ина будет перечитывать во время каникул. Дочь Эмма захватит её обожаемую сестрёнку Валю в подружки, потом уедет к старшему брату и поступит в институт. Она была авторитетом, экстремалкой и авантюристкой, которая первой сядет на мотоцикл без глушителя и будет носиться на нём по округе.

Чубченко Шура с мужем жили напротив Жаков. Здесь заканчивалась главная улица, стоял колодец и висел на столбе фонарь. Шура работала учителем начальных классов в школе другой деревни. Её муж был плотником, построил красивый дом. Три сына и дочка радовали трудолюбием. Старший сын Миша дружил с Иной с первого класса, носил её портфель. Он станет заместителем начальника милиции в районном центре Климово, заведёт идеальное хозяйство, а после смерти матери вернётся доживать жизнь в родную деревню и ещё крепкую хату. Однажды он поможет ей достать билет на поезд: во все советские времена они были жутким дефицитом. Шура будет гордиться своим семейством, пока не застанет мужа в постели вдовушки. Муж вынужден будет уйти из дома и умрёт не прощённым.

Одной из самых уважаемых была семья Захаренко Анны Михайловны, очень долгое время проработавшей агрономом. Она станет крёстной её братика и всегда будет помогать ему в трудную минуту. Две дочки и сын, все младше Ины, устроятся в Москве. Для них в хлеве ежегодно выращивали до трёх поросят.

Начиная с семидесятых годов, каждая деревенская семья будет тянуться из последних сил, помогая своим городским деткам. Существовал своеобразный рейтинг достигнутых высот их положения. Деревня жила молвой: «кто как устроился». Уже в восьмидесятые годы кто-то купит с помощью родителей машину, кто-то сподобится приобрести такую роскошь сам, чаще всего это были дети, уехавшие работать на шахты. Ина уедет с мужем в далёкую Индию, что до основ потрясёт земляков.

Было время, когда десятилетняя Ина подружилась с Катей, дочкой Княгини, которой тогда было лет четырнадцать. Домик их, вросший в землю, состоял из одной маленькой комнаты. Два старших брата-красавца после армии пристроились в далёких городах. До электрической эры Княгиня с дочкой выходили на порог своего жилища и на ярком солнышке перебирали друг другу длинные и густые волосы, уничтожая гнид. Вшивость для тех времён была обычным делом. Катя была добрейшим человеком, она очень любила звать Ину в гости и слушать истории из книг.

Запомнился приезд её брата с потрясающей женой. Это было нечто яркое, в летних бриджах, с зонтиком и очками от солнца. Брат отбыл на работу, а её оставил на лето у матери. Спала она на чердаке, который был виден сразу при входе в сени. В это лето приехал к матери старший сын, и между невесткой и ним случилась страстная любовь прямо на этом чердаке, чему Ина с Катей стали невольными свидетелями.

Кустодиевская красота Кати сначала была невостребованной, потом судьба подарит ей в мужья красавца Ивана. Он работал как трактористом, так и помощником комбайнёра. Работа не из лёгких, особенно в посевную и уборочную пору, но она позволила им построить новую хату и зажить счастливо. Но на этом их история не оканчивается, удивительным образом переплетаясь с историей Любы Коршуновой, простодушной «давалки». Иван с другом, пьяные, приедут прямо с работы на гусеничном тракторе к Любаше гульнуть. Она холостого друга примет, а Ивана отошлёт к жене. Тот заведёт трактор и упадёт под движущуюся махину. Через девять месяцев Катя родит мальчика, а через год-полтора родит мальчика Люба… И один погубит другого…

Одарку Сидорову не забудешь. Яркая личность – прокурор среди баб. Она со своим тишайшим мужем Отрохом настрогают кучу детишек: Григория, Николая, Ивана, Нину, Василия и Михаила. Сидором был давно почивший дед. Все братья и сестра вырастут коренастыми самоуверенными оптимистами. Откуда всё это? Примером служила Одарка. Все бабские ссоры на своём участке деревни она разрешала круто и весело, и сама не забивала голову пустяками. Выбрал старший сын-красавец самую бедную невесту, и ладненько – им жить. Коля оставит руку в веялке, так слава богу, что жив остался, а это несчастье заставит учиться. Именно с Колей случится анекдот или скорее притча.

Летним вечером по деревне, как обычно, движется с выпаса стадо коров во главе с быком-производителем. Бык огромный, с кольцом в ноздрях и пеной на морде, угрожающе пыхтит «бум, бум, бум». Все сидящие на скамейках возле домов спешат спрятаться за забором. Коля зазевался, и бык пошёл прямо на него. Коля оторопел, замер. Бык рядом – и поставлен рекорд деревни по прыжкам через полутораметровый забор с помощью одной руки, за доли секунды! Третьего сына Ивана Ина сделает прототипом героя в одном из романов, потому что была немного влюблена в него. С Ниной, единственной дочкой Одарки, она будет дружить.

Связь со своей маленькой родиной Ина будет поддерживать через Марию и её мужа Виктора Кучко по скайпу. Начиная писать свои воспоминания, Ина столкнулась с проблемой множества одинаковых имён. Некоторые из них, исключая имена близких и родных людей, она вынуждена была изменить, за что заранее просит прощения. Так Мария стала Графиней, будучи дочкой Ивана, сына Графа. У её деда было три сына: Иван, Василий и Степан. Иван был очень маленького роста, но зато два раза женился. Сыновья Василия, Анатолий и Виктор живут в Пушкино, Ина была у них в гостях. Дети Степана осядут в столице, о сыне Василии Ина расскажет позже.