Глава 5. Белый Генрич
К исходу вечери, так или иначе, случившемуся-таки до первых петухов, вопреки всем сумрачным предзнаменованиям и страшным посулам, вроде пространных здравиц и негаданных перемен блюд, скипидарный Эстэрварт сподобился отпотчевать примороженного гостя клятым мёдом, на поверку оказавшимся едва ли нежнее какой забористой сивухи.
Вступив в коалицию с выпитым «ставменским», ядрёная бражка раскалила нутро и объединёнными силами, не чинясь, так саданула по мозгам, что ростки ветвистого хмеля едва из ушей не поперли. Привычный Адалин поползновения те игнорировал. И отстранённо отметил приступ внеплановой благодати.
Генрич, заключив трапезу многословным благословением, скорее напоминавшим гвардейский наказ, отбыл восвояси. Родня, выдохнув, рассосалась следом.
Упырь, неожиданно ухваченный под локоток, обнаружил себя следующим подле хозяина по неузнаваемому в полумраке коридору среди гравированных жестянок доспехов, вооруженных заточенными орясинами. Позади размеренно топотали бдительные слуги, хоронясь в тенях крысиной стайкой. Белый Милэдон, топорща безупречные, за всё застолье ничего крепче воды так и не отведавшие усы, прочистил горло, предуготовляя к беседе замечтавшегося гостя. И упырь усилием воли отогнал пробрезжившую мысль о грядущем отдыхе. Отпускать сыновнего дружка на покой без прояснения, а то и внушения, заботливый папаша не собирался.
Чувства седого упыря Фладэрик понимал и уважал, но и поспать без угрозы внеочередного потрошения, удушения или обгрызания, не отказался бы. В Розе-то счастливой оказии не предвидится.
– Прости мне мою навязчивость, Адалин, – чинно изрёк Генрич, не поворачивая головы. Совсем не стариковская выправка внушала уважение. – Сейран наследует мне по праву рождения. И судьба его может определить судьбу Милэдона.
Выводы Фладэрик сделал закономерные и очевидные: отказываться от наследника ради сохранения дома Хозяин – добрая душа и старая закалка – не собирался. А о чём фантазировал, видимо, скрывать тоже не хотел.
Впечатлённый зачином, Упырь понятливо кивнул.
Но почтенный седоусый подданный счёл нужным выдержать приличную паузу. Коридор успел благополучно окончиться тупичком, избавленным от вездесущих доспехов и потому приятным глазу. Семенивший следом челядинец проворно отомкнул дверь, пропуская господ в одну из гостевых спален. Протопленную, нарядно убранную и зачем-то обильно заставленную цветами из крытого хозяйского сада.
Веникообразные охапки оглушительно благоухали, вышибая слезу.
Фладэрик с тоской помянул росные луговины озёрного края, раздольные пущи и свербящую каменную свежесть предгорий. Даже сдобный, луком и капустой приправленный аромат иных деревенских корчмёнок – тех, что почище – представлялся сейчас милее. Благовония, призванные разгонять затхлость, неизбежную спутницу местной архитектуры, напоминали сразу о западных, чуждых проискам ушлых инженеров, а потому неизменно отдающих нужниками хороминах, протравленных испарениями Ллакхарских лабораториях и, разумеется, нежной Айрин, щедро орошавшей пахучим безобразием всё, что подворачивалось под руку.
Генрич, чопорно испросив разрешения, прошёл внутрь следом за гостем. Придирчиво оглядел углы, отослал приволокших тазы с водой слуг и, наконец, распахнул окошко. Адалин мысленно возблагодарил догадливость соплеменника и остановился у каминной полки, притворно любуясь очередной оружейной композицией. На деле Фладэрик избегал чересчур ароматных букетов и подозрительных подносов с засахаренными ягодами и вином, что приволокли вместе с умыванием вышколенные челядинцы.
Раритетные сабли, судя по виду, помнили ещё Тернеград. А топоры могли застать и Свирепого41.
Фладэрик мрачно фыркнул: благодарные потомки суеверно законопатили неласковое прошлое, припорошив заковыристой выдумкой особо несговорчивые участки. Хорошо хоть, загребущие лапчонки бдительной коронной Канцелярии не дотянулись до проповеднических хранилищ и литературных сокровищниц Армандирна.
– Стэван пересказал мне ваш разговор, – объявил позабытый Милэдон, упрямо пялясь в ночь через окно.
Далёкие горы откликались протяжными стонами плутавших в каменюках сквозняков. Сосновый бор кряхтел поближе, подметая мохнатыми шапками смурные тучи. Пейзаж всеми силами способствовал меланхолии, закаляя характер подчёркнутой нелюбезностью. Упырь повернулся, скрестил руки на груди и привычно сощурился в ожидании.
– Я начинаю понимать, – престарелый подданный неодобрительно покачал головой.
Помолчали. Торопить Хозяина, тем паче помогать оному, самолично в петлю прыгая, Адалин не собирался. Балаган в трапезной и разыграть можно. Семья семьей, но каты с Башнями – перспектива не самая лучезарная.
За распахнутым окошком, в сонном шелесте кустов и древесном скрипе покаянно тявкнул одинокий кобелёк, отбившийся от трапезного полчища и оттого пронзительно кручинный.
– Кто бы мог подумать? – так ничего и не дождавшись, окромя собачьих трелей, Генрич отлип от окна. И даже соблаговолил обернуться, смерив гостя долгим взглядом потомственного командира. – Выходит, слухи врут?
Фладэрик пожал плечами. Откровенность его давно не смущала. Тем паче упрёком тут отчего-то и не пахло. Белый Милэдон решил отложить моральную оценку до лучших времен.
– Слухи? – симулировал твердолобость поднаторевший в светском лукавстве Адалин.
– Твоя роль при дворе, – предложил навскидку подданный, дрогнув роскошными усами. – Или причина размолвки с отцом. Я, как ты понимаешь, не частый гость в Розе. Мог и не разобраться. Однако мне казалось, наследник Тайдэрика пользовался… благосклонностью Её Величества. Неожиданно долго. Теперь по всему выходит, молва очернила того мессира?
– Не слишком, – ухмыльнулся означенный наследник, позволив себе чуть больше искренности. Но Адалин сегодня не собирался откровенничать сверх необходимого.
Кустистые брови Хозяина насупились. Дублёная, ветрами просоленная физиономия древнего кровососа сложилась в мину непонимающую и одновременно проницательную. Старший Милэдон не спешил с излишним красноречием. Выдерживал паузы с должным терпением, а главное, своевременностью. И состязаться в выдержке эти двое могли бы до утра.
Упырь, вздохнув, помахал метафорической ручкой метафорическим же перинам, невольно покосившись на притаившуюся за резной деревянной ширмой кровать. Генрич, в полумраке скорее бусый, чем белый, окинул гостя долгим, оценивающим прищуром, вдругорядь дрогнул усами, задумчиво пожевал, надеясь распробовать впечатление. И неожиданно сварливо осчастливил:
– Ладно, Адалин. Надеюсь, хоть сообразительность твоя – не плод фантазии злопыхателей.
Упырь подавил невольный смешок. Знавал он, как ту «сообразительность» на деле за глаза честили.
– Прости старику излишнюю прямолинейность и не сочти за оскорбление. Час поздний. Я устал, – говорил командир отрывисто и чётко. Фладэрик понятливо кивал. – А завтра ехать на дальнюю лядину. Так что не обессудь. Скажу, как есть, без ваших придворных околичностей: тебя мнят прелагатаем и королевиным полюбовником. И то истинно, как видно. О том же Сейран зубоскалил, про то же на женской половине судачат, почитай, с твоего утреннего появления…
Адалин усмехнулся. На этот счёт иллюзий он никогда и не питал. Женская половина неизменно обсуждала именно этот аспект его биографии. Впрочем, как и мужская.
– Однако сыну ты сказал, что жаждешь шибеницы Канцлеру. А то и, Жрица упаси, Её Величеству, – Милэдон задумчиво поскрёб синеватую щеку. Фладэрик смотрел на статного ратника с долей интереса, слегка отдающего вивисекцией. Продолжение не замедлило обрадовать: – По чести, я с тобой солидарен. Видать, поистрепалась за годы моя преданность, хоть клятвы гоминиума42 я, пожалуй, не нарушу. – Усы топорщились, брови хмурились. Выглядел старый Генрич победоносно. – Владычица Розы, великолепная миледи Айрин, безусловно, князепосланная госпожа и повелительница. Хотя решения Её и Совета, порой, удивляют. А методы настораживают…
Упырь солидарно искривил горькие от «мёда» губы.
– Как бы то ни было, от долга Высшего я уклониться не смею. И «слово» с нарочными отправляю регулярно. Как и подати в казну. Потому хочу понять происходящее. – Помолчав, Белый Генрич фыркнул в усы и сделал ладонью неопределённо приглашающий жест: – Я высказался, Адалин. Теперь твой черед.
– Хорошо, – пожал плечами Фладэрик с калёной, за годы выдрессированной невозмутимостью, способной доконать не одного дознавателя.
Просочившийся в неприметный лаз горностай, успевший обшнырять поместье вплоть до благословенных кухонь, сочувственно тявкнул, чутким столбиком обмерев подле камина. Хозяин, не иначе, от скуки, затеялся толковать по душам с провонявшим псинами владетелем столь глянувшихся зверьку закромов. И тот хотел послушать.
– Как я и сказал Стэвану, хоть непосредственно к злоключениям Сейрана я непричастен, вину свою сознаю и принимаю, – степенно начал Адалин. – А потому, как умею, помогу наследнику Милэдона. – Генрич нахмурился. – Мы обо всём договорились. Сейран покинет долину Олвадарани в ближайшую седмицу. Законных претензий у Канцелярии к почтенному семейству по отречении быть не может. Однако тебе, Генрич, до поры придётся от крови, себя дискредитировавшей, откреститься. Сумеешь при необходимости?
Физиономия старого вампира посквернела. Подданный сморщился, ровно палец калиткой прищемил, но всё же кивнул. Нехотя, через силу.
– До поры? – уточнил папаша, скрежеща клыками. Упырь прикрыл глаза, усмехаясь. Седой Хозяин умело выцеживал из речи существенное, а там, скрепя сердце, определял главное. – Ужель, прав Эстэрварт?
– Про молодость? – хмыкнул Адалин.
– Про… несогласие.
– А ты со всем согласен? – с деланным удивлением развёл руками Фладэрик. И перечислил навскидку: – Со спытками, к Благородному без зазрения применёнными, с приглядом бдительным, с доменами, по оговору отчуждаемыми. С монаршим произволом и благоглупостью. С растратами на двор и полным небрежением войсками. С тем, что наследников властительных семей то катам, то колдунам тишком скармливают. А «князепосланная госпожа», головушкой прихворав, отчизну радостно изнутри холерными нововведениями разрушает…
И всё же, мёд давал о себе знать. Фладэрик сердито скривил физиономию, растирая лоб, но продолжал:
– Пёс с ней, с «князепосланной». Тэрглофф – больная тварь, взалкавшая богатств, а пуще того, чужих мучений, что лично по Звонкой Лестнице вприпрыжку к узникам бегает да пытками упивается. Не удивлюсь, если удовлетворение от того получая. Как и Госпожа. – Лицо престарелого кровососа заметно вытянулось. А Упырь, не удержавшись, сплюнул. Развивать тему дальше не стоило.
Милэдон, и без того впечатлённый, выругался сквозь плотно стиснутые челюсти:
– Про то болтали прежде, но быстро сплетню задушили.
– Так я и душил, – припомнив, с ненавистью рассмеялся захмелевший Фладэрик.
Прелагатаю нежданно, при памятной скаредности судьбы на всякую милость, свезло нарваться в лице престарелого соплеменника на слушателя не только внимательного, но и, что немаловажно, солидарного. А заодно, уж совсем сказочный подарок, благородного.
Генрич неторопливо подошёл к ожесточённо вытаращившемуся в стену гостю. Важно поклонился, выразительно и веско супя брови да топорща фамильные усы:
– Благодарю за откровенность, Адалин. Я того не забуду. И сожалеть не заставлю. Твои намерения мне симпатичны, – старый вояка выглядел крайне серьёзно.
Упырь постарался не рассмеяться, понимая, что непрошенным, здорово смахивавшим на хмельную оплошность чистосердечием, обыкновенно не позволяемым, добился большего, чем смел бы рассчитывать, затевай беседу с умыслом. Если на то пошло, Белый Милэдон, со всем его бессчётным семейством, ордами гончаков и верных ленников, представлялся союзником не просто сносным, а даже неплохим. Если бы Упырь, конечно, намеревался втравить ни в чём не повинных хозяйчиков в сочиняемую мерзопакость.
– Доблесть старшего сына Тайдэрика отрадна и примечательна. И делает честь батюшке, да осияет благодатью посмертные пути его великая Жрица и милостивые Князья, – благословение упало в пустоту. Единственные Князья, в которых верил Фладэрик, указывали путешественникам дорогу на ночном небосклоне, а к путям посмертным не имели никакого отношения. – Милэдон к твоим услугам, Адалин. Но… – Старик чопорно пожевал губами, ещё взъерошив и без того густые брови. – Скажи по сердцу, правильно ли я понял твои намерения. Не хочешь ли ты, и впрямь, учинить смуту?
Фладэрик негромко фыркнул, вовремя смирив неподобающую моменту весёлость:
– Скажи по сердцу, Генрич, действительно ли ты хочешь знать ответ?
Милэдон понимающе кивнул:
– Разумная предосторожность. И достойная похвалы, – одобрил старый командир. – Но смута, буде таковая среди твоих замыслов, не станет ли для долины Олвадарани проклятьем бо́льшим, чем «благоглупости» и алчность вельмож? И думал ли ты об ужасах междоусобицы? О кровной мести Благородных? О том, как на руку война в Олвадарани Семи Ветрам?
Адалин, на протяжении всего степенного рассуждения сохранявший неподвижное выражение послушной физиономии, кивнул. Но, как выяснилось, Белый Милэдон ещё не закончил.
– И как ты надеешься уйти из-под печати клятв гоминиума? Ведь тебе, должно статься, известен этот механизм?
Практическая сметка и тут не подвела Хозяина.
– О, да, – кивнул Упырь, поморщившись. – Гоминиум.
Обязательный ритуал, что проходили знатные вельможи, нерушимая печать преданности хозяйке Чёрного Трона, сакральное тавро, удерживавшее в повиновении помимо воли.
– Тогда… крамола твоя, Адалин, обречена?
– Посмотрим, – мягко, но вполне убеждённо ухмыльнулся тот.
Генрич всё качал посеребрённой головой:
– Подумай, мальчик, хорошо подумай, стоит ли затеваемая тобой смута той крови, что затопит… склоны этих гор.
Глава 6. Призраки и миражи
После ухода старика, с достоинством пожелавшего мрачному гостю «покойного сна» на оставшиеся до зари смехотворных три лучины, Фладэрик отодвинул ширму, уселся на кровати, аккуратно застеленной тяжёлым, узорно вышитым покрывалом, и уставился на терзаемые сквозняком занавеси у распахнутого узкого окна.
Цветочный натиск слабел, хотя удушающее присутствие не желало сдавать позиций. Одинокая псина, придержав рулады, изредка лениво потявкивала. Владение затаилось, боясь потревожить господ.
Спать Упырь, чудом не одуревший от скипидарных «медков», по зрелом размышлении раздумал. Рассеянно приласкал юркнувшего под бок Спутника. До третьих петухов оставалось всего ничего. Внизу, наверняка, вовсю трудились недрёманые слуги. Наготовить на эдакую ораву представлялось легендарным подвигом, тем паче, с учётом вынужденной регулярности. Упырь проникся к местной челяди невольным уважением.
Оставшийся безвестным Лучистый гвардеец, свежеиспечённый командир Прихоти, не погрешил против истины: Адалин действительно долго отсутствовал. Даже в сравнении с обычными своими отлучками. Самочинно прогулялся не только через всю озёрную равнину, петляя в перелесках промеж городищ да обомшелых деревень, но и за Белые Горы заглянуть сподобился.
Тамошняя обстановка предполагала некоторое любопытство не страдавших излишней близорукостью соседей. И Адалин, иллюзий не питая, предпочёл симулировать коронную дальновидность во избежание последствий, пока окрестные хозяйчики не догадались.
То, что действовал Упырь по собственному почину, безо всякого высочайшего соизволения, соплеменников уже не удивляло. Фладэрик, не без ехидства игнорируя придворные порядки, за компанию отринул и здравый смысл. В донесениях мотивировал нездоровое усердие врождённой подозрительностью да выпестованным недоверием. Гуинхаррэн благоразумно помалкивал, притворяясь недогадливым. Дивноокая Айрин пока не возражала. Грызла локти втихомолку, да ещё изредка незадачливых подданных подъедала. Ну, да и пёс бы с ней, холерой венценосной. Кабы не Ллакхар и стёршие его с лица земли колдовские знаки.
Стылый горный сквозняк, попетляв промеж осанистых хвойных великанов Олвадарани, набрался аромата и сменил ледниковую, порывистую злость на освежающую резвость. И, проникая в протопленные исполнительной дворней покои, вовсе делался желанным да ласковым.
Фладэрик, вздохнув, поднялся на ноги, подошёл к окну, задумчиво покручивая серёжку в ухе. Пахло близким дождём. Весна, вплоть до самого Бовтуня43, а то и Лита44, в долине теплом не радовала. Скреблась под дверью вымороженным ветром, звенела грозами навзрыд, охаживала колючим градом. И нравом паскудным от хозяйки коронных владений мало чем отличалась. Разве, в койку не лезла.
Упырь, разглядывая жутенькую во мраке, иссиня-чёрную округу, предавался воспоминаниям. Пакостным, как скисшая похлёбка.
Во вскипевших тучами, скороспелым ненастьем окутавшихся небесах над зубастым частоколом ёлок сновали мутные тени не то ночных птиц, не то залётного демонья. Полночных страстей в окрестных соснах заблудилось предостаточно. Ещё и с гор ползли, корыстные мечты лелея. Бродяжники, гарцуки45, лошоличи46, полурехнутые змеехвосты. Случилось Упырю и босоркуху47 словить в предгорьях, аккурат у выпотрошенной деревеньки, явно не в одиночку в том краю промышлявшую.
Адалин сердито растёр шею под волосами. Кромка, взбаламученная божевольными выдумками тирана Миридика, облизнулась клятым калейдоскопом, как заманчивому лакомству. Затаилась, выжидая. Фладэрик загривком чуял пристальный, плотоядный интерес тамошних обитателей.
Тех, что ждут…
И, словно в подтверждение, пегие небеса полоснула зарница. Багряная, как маска палача. Первые тяжёлые капли веско зашлёпали по стене, ветром заносимые аж на скос окна. Хвойный аромат, приправленный металлом и – невзначай – хлевом, сделался отчётливее. Ворчавший давеча кобель, за неизвестные провинности не допущенный на псарню, протяжно возопил в промозглый мрак. Хлопнуло, а там и забранилось. Огрёбший певун оскорблённо смолк. Зато припустил ливень, серой оглушительной стеной укрыв околоток.
Упырь пожал плечами, разглядывая сплошной, отчаянный поток: в лиловой кисее воображение вырисовывало престранные видения.
Ваа-Лтар терзал отобранную у хмельного трубадура лютню, умело подкручивая колки в чадном сумраке таверны. Лихо летели по рыжей стерне гривастые кони, гикали, свистели выжлятники, смеялся, откидываясь на высоком седле, отец. Доверчиво моргал длиннющими ресницами Радэрик, пристроившись на шкурах у камина да совсем по-детски обхватив острые коленки. Галдели дружки-Свободные, кропя бражкой очередной стол в очередной корчме. Крутил рыжий ус, девицу в монистах обнимая, весельчак-оборотень. Тонкогубо, по-змеиному ухмылялся Второй Советник, вороша тлеющие в жаровне угли раскаляемым тавром. Горела окружённая деревня. Трепетали на ветру пёстрые флажки, клеймленые фамильной Лилией Ллакхара. Катились в обагрённый ров безглавые тела. Подолом заметала госпожа в мерцающем венце, изящно и величественно выступая по каменным плитам изукрашенного цветочными гирляндами двора. Хлопали Высшие. Завороженно таращились гвардейцы. Цвёл чубушник и пышная гортензия. Королева стройным, зыбким силуэтом замерла у Чёрного Трона.
Адалин сердито потряс головой.
Ведьма в короне, небрежно придержав на груди полупрозрачный шёлк, расхохоталась, игриво пятясь в полумрак. Зазвенел упущенный стилет. Дёрнулся, кривя обезображенное лицо, залитый кровью лазутчик, насаженный на оленьи рога.
Так ведь не было лазутчика, не было покушения. Был молодой егерь Эварэлей. Были многие. Невиновные.
Фладэрик растёр вмиг окаменевшую физиономию. Если б не Ллакхар! Родство душ, кружок по интересам. Трепетная госпожа коронного замка, смущённо прячущая холёное личико в охапке пёстрых лилий. И колдун-златовласка о голубых очах, народ с балкона приветствовавший, пока его слуги монетами да самоцветами в толпу швыряются. Достойная парочка. Артистизм и ловкость об руку с гаденькими привычками. Секретики подлые. Хитроумно выворачиваемая наизнанку низость.
Осиянное багряными зарницами ненастье, кликушей завывая и погромыхивая, с рассветом откатилось вглубь Долины терзать коронные засеки. Щербатая кромка Лунного кряжа, видимая из окна, полыхнула позолотой всползавшего за Эреттурном солнца, чахлого, что ёрник48 на болотине.
Фладэрик, благополучно завершивший язвительное «покаяние Милэдона», потянулся, перечёл сквозящие ядом строки, будто бы чужой рукой выведенные, удовлетворённо присыпал песком и, собрав прибор, задумчиво поглядел на разомлевшего поперёк роскошной койки горностая.
Позёмыш растопырился на покрывале, только что из шкурки не выпрыгивая от сытого блаженства. Кончик лоснящегося хвоста экстатично подрагивал во сне. Вывернутая вострая мордочка как будто улыбалась. Упырь фыркнул. Учёное зверьё отличалось завидным здравомыслием и ненароком улучённой возможностью покоя не пренебрегало. В отличие от беспутного – и безголового, по мнению проныры – хозяина. Покивав неутешительным выводам, Адалин размял затёкшие плечи, разделся и приступил к омовению.
Привести себя в порядок следовало если не в преддверье придворной свиданки, то из уважения к Милэдонам. Оскорблять чопорных усачей не хотелось. Поливаться студеной водицей тоже, но Адалин по долгу службы уже примирился. А содержимое бадьи хотя бы тиной не воняло и стадом головастиков отходить по загривку не норовило.
Встряхнув мокрой шевелюрой, Упырь почёл себя достаточно облагороженным, натянул свежую рубаху, нехотя влез в чужую тунику, отважно игнорируя прелый аромат.
Мрачные Холмы с одёжки оттирались пеплом и щёлоком, а лучше бы ритуальным костром. Болотина и конский пот смердели того гаже.
Проснувшийся Позёмыш, окинув хозяина намётанным взглядом, смекнул, к чему всё идёт и, выразительно чихнув, ретировался. Сметливый горностай вознамерился, чем Князь не шутит, уворовать до отъезда хоть колесо колбасы, из тех, что наивные стряпки без надлежащего присмотру развешивали в погребах, а то и зайчатинки про запас в хозяйской сумке притихорить. Не ровен час, опять по буеракам тот хозяин ломанётся, а ему, зверю-Спутнику, мыкайся средь репейников, с вурдалаками взапуски состязаясь.
***
Покинув пределы гостеприимного домена, Упырь направил-таки воронка к замку Её Величества.
Прощание получилось скомканным по вине самого Адалина, на дух не переносившего куртуазного балагана. Напоследок проговорив ключевые пункты грядущего побега с опальным Сейраном, Фладэрик предпочёл ретироваться с расторопностью, достойной лучшего применения. А несметные Милэдоны и не возражали.
Откинувшись в седле, Упырь придался праздному любованию, отпустил повод и поигрывал фамильной печаткой, что напялил на палец, преодолев Пост. Родовой герб не думал истираться с резной поверхности, вопреки всем стараниям беспечного наследника. Древние гравёры приложили массу усилий, чтобы достойно изобразить невнятную зверушку, поднявшуюся на дыбы с флагштоком. Статусными побрякушками, кроме обязательных ременных цепей, Упырь пренебрегал. Но в долине Олвадарани приходилось хоть иногда считаться с заведёнными порядками.
На глаза всё чаще, по мере углубления в коронные владения, попадались каменные стены отдельно стоящих крепостей, черепичные крыши, сполохами рдевшие в лучах молодого солнца, и высаженные полосой деревья. Деревянные и каменные постройки хозяйственных дворов и обиталищ слуг, поросшие травой и мхом, обветренные стены. Сколько мрачных тайн за ними хоронилось… Упырь по долгу службы имел представление и иллюзий не питал, а вера в добро и справедливость, порядочность и стакан воды от благодарных потомков, желательно, без яда, на той почве околела, прихватив с собой и сострадание. И заменили их горький цинизм и насмешка.
Адалин оглядывал с высокого седла окрестности, по ранней весне – не больно пышные, и размышлял о покровителях. В Озаровом царстве люди неласковую пору мстительно обозвали Борзнем и старательно в неё своим идолам поклонялись, ибо верили, что в пробуждавшуюся землицу да умытые истаявшими снегами небеса быстрее ввинчиваются их славословия, до тугоухих кумиров проворнее доходят. Потому, полотном обмотавшись и зубы сажей зачернив, поклоны били, покуда чело не треснет. Хозяин Солнца, Ярун, Судьба-Куделя… Бой, ибо куда без него? Великий, ведь простой столько жрать не сможет. Набралось кумиров на небольшое селище. И только попробуй кого забыть, подношением обнести. Сразу волхиты батогами ум на место вправят, нужные подати соберут.
А вот у проповедников с Белых гор кумир один и без мутаций, зато с иными причудами. Ревнивый, мнительный и кровожадный, точно еретник, пережравший лыка. Падкий до истерик, сезонных вспышек бешенства и произвольной пиромании. Так что, нет-нет, да полыхнёт особо отличившееся горное капище, что почиталось знаком высочайшего расположения. Потому проповедники гордо расхаживали в подкопчённой мешковине, порой самостоятельно полы поджигая. Вдруг-де всемилостивый пропустил по недогляду.
В долине Окуня, и вовсе поклонялись всему без разбора. Зверушкам странным, чудам да дивам, что без мандрагоровых настоев, тинктур мухоморных и не пригрезятся. Встают те зачарованными миражами промеж дерев, людей пугают, так что рыцарство от храбрости косеет и впереди коня по полю чешет, из доспехов от усердия выпрыгивает.
У мореходов из Имтиля сочинен целый Эпос, для пущей важности в стихах и прозе, а заодно и песнях. Про жуть заморскую, припадочных, до безобразия кровожадных донных баб, что в волну моряков сманивают да зверьём оборачиваются, древних Князей-колдунов и жирного водяного змея, всей той кодлой не то заправлявшего, не то полонённого.
Среди этого великолепия ещё князепоклонцы бродят: светлые, тёмные и смешанные. От «нежных» почитателей Всемилостивой Жрицы, жалостливых и сердобольных, что оголодавшая ведьмища, знаками суеверными отмахиваются, в ордена да ватажки по интересам сбиваются. А там и набеги грабительские, религиозным пафосом осиянные, учиняют.
Развлекается народ, как умеет.
Впереди, над зыбким бархатом курчавых сосен и сизых королевских елей, что карабкались даже по склонам гор, засеребрились стены замка. Каменная Роза, сложенные из местных крапчатых базальтов; в лучах перевалившего за зенит солнца белела полированным мрамором стен, будто из снега вылепленная, сказочная крепость. Под сенью замка хоронился разросшийся посад – отчасти каменный, отчасти деревянный – с резными прапорицами крыш, гульбищем, лавками купцов и ремесленного люда. Темнели частым парапетом дозорные башни и крепостные стены.
Розу высекали в одной из самых долгих скал Ветряного Кряжа, над быстриной Багрянки и разрушенным старинным акведуком, где навий молодняк безнадзорно коротал голопузое детство, покуда мамки с няньками не спохватились. Даже сейчас по выбеленным руинам кто-то прыгал.
Высокие куртины изобиловали резьбой и мхом. На шпилях реяли знамёна и гнездилось вороньё. Подвядшим струпом пламенела черепица кровли, а льстивые сюжеты витражей могли запудрить самый трезвый разум.
Мощёный тесно пригнанными плитами неубиваемого камня Королевский тракт отсюда забирал на юг, прошивая долину сквозной стёжкой вдоль реки. Багрянка, или, как называли её здесь, Олвадарани, стылая и резвая в глубоком русле, разверстым сабельным следом рыжела в солнечных лучах. Послеполуденное солнце высверкивало алым по стремнине.
Причина давшего реке название окраса залегала мягкими, обильно размываемыми пластами в верховьях, где испокон веку ковырялись рудокопы. И всё же, где ещё селиться навьему племени, как не вдоль такой реки?
Фладэрик придержал заплясавшего коня, смиряя раздражение.
Волшебная картинка прикорнувшего на склоне замка, хорошенькая, как со шпалеры, вводила в заблуждение. Лиричное очарование рассыпалось миражом по приближении к оплоту. Изысканные башни, украшенные вымпелами и резьбой, превращались в сонные громады, орнамент домиков предградья свивался запылённой кисеёй без ритма и системы, а акведук крошился буквально на глазах. И пахло преотвратно. Как и в любом другом селении озёрного ли края, долины Окуня или Миридика. Едкий запах не перебивала даже хвоя.
Четырехугольные надвратные столпы с зубчатыми вершинами угрюмо пялились поверх долины на стену и Лунный Кряж. С боевого хода просматривался островерхий Клык, а с боковых бойниц бергфрида49 – скошенный Стилет и склоны Ветряного. Но в цитадели, за внутренней стеной, отгородившей форбург50, почти все башни серпантином обвивали мостки и переходы, балкончики и изобильная скульптура, плескались на ветру полотнища с шипастыми цветами и коронованными во́ронами над рекой, блестели ленты гирлянд и пёстрых вымпелов.
Фладэрик пустил коня рысцой: воображение рисовало Розу в убранстве из совсем других знамён.