– Ты какая-то бледная… В солярий что ли сходи, – он выдавил из себя первую мысль. Почему-то страшно не хотелось спрашивать о шрамах. Хотелось спросить о том, что за вонь в квартире, но сил просто не было.
В коридоре на Олега опять злобно рыкнул бесхвостый Джек, он тихо сматерился на собаку, и двинулся дальше, в комнату сына. Только бы сейчас этот разбойник не прыгнул с диким воплем, подобно заправскому вождю краснокожих. На самом деле, открыв детскую дверь, это Олег подпрыгнул до потолка, и орал, что боли в голове завихрились кровавыми смерчами и плеснулись огнём в грудь. Сердце билось в горле до тех пор, пока он как безумец таращился на ужас, распластавшийся на полу – в детской, наполненной плотным, как кисель, смрадом, лежало мёртвое тело. Олегу потребовалось несколько долгих, очень долгих секунд, чтобы осознать, что это не Серёжка. Сморщенная кожа обтягивала острые кости лица, седой пух покрывал пятнистую голову, подобно перепелиному яйцу. Под одеялом торчали хрупкие плечи, тонкий палец вцепился в ткань, и дрожал мелко-мелко… Из-под тёмных век виднелись блестящие белые полукружья… Тело живое, только смотрелось и воняло, как будто лежало в могиле не менее недели.
В кровати сына было пусто, а он сам стоял рядом с отцом и с непонятным страхом вглядывался в лицо Олега.
– Папочка, ночью я перелез в гостиную, на диван. Я могу тихонько? А то спать тяжело, дедушка сильно воняет.
Олег вытер холодный пот со лба, сделал глубокий вдох через рот для восстановления сердечного ритма. Череп изнутри ломался, будто там установлена адская наковальня.
Ирина вышла из кухни, как и была, голой. На пару с сыном, который нисколько не смущался от наготы матери. Она взглянула на мужа, с осторожным вопросом в глазах и с затаённым страхом, который почему-то взбесил мужчину больше, чем весь дурдом, творившийся до сих пор…
– Чёрт возьми, Ира, – оглушая пульсирующий огонь в висках, Олег рявкнул. – Что это такое? Что, спрашиваю тебя? Что за херня? Что происходит здесь?
– Олег, что это такое? У тебя голова опять болит, – тихо, опасаясь, спросила супруга.
– Да… Ира! Какая разница, что у меня болит?! Я спрашиваю, что здесь происходит? Что за чучело в детской?!
– Это дедушка, – Серёжка ответила вместо матери. – Он болен.
– Это папа, – Ира спокойно подтвердила.
Глупо было спрашивать, чей это папа. Зловонная мумия на полу не могла быть отцом Олега. Значит, тесть. В голове не укладывается… Как будто он капитан дальнего плавания… Что ещё пропустил всего за сутки? Какие ещё сюрпризы ждут?
– Папа. Хорошо. Почему папа не в больнице, если он болеет? – Олег со всеми возможными спокойствиями спросил. – Зачем он, чёрт возьми, лежит в детской и гнёт?
– Пап, ты так сказал, – Сергей вновь подал голос.
Олегу расхотелось задавать вопросы. Он почему-то уже знал, что ответ не добавит никакой ясности, но вызывает ещё больше раздражения своей абсурдностью. Что он вчера выпил, что голова так раскалывается? Или что-то подмешали в пойло?
– Ирина, прикрой уже стыд, – словно сдавшись, Олег пошёл обратно в комнату и ввалился в кровать. Ему хотелось хоть как-то унять головную боль, но заснуть не удавалось. Хотя в квартире была открытая форточка, противный и гнилой дух стоял в квартире.
Тут вдруг Олег вспомнил обещание сводить сына на горку… Хотя какая горка – всё тает, скользит и дрянь на улице. Пасмурно, противно. Впрочем, дома лучше не будет. Нужно выйти, Джека выгулять, что ли. Может голова пройдёт на воздухе. И Сергея взять, а то тут задыхается.
Олег полез в шкаф за свитером и чистыми носками, потянул на себя ворох, скрученных в большой бугристый узел детских колготок, и тут ему на ногу упало что-то увесистое, больно прибив пальцы, вызывая в голове очередной микровзрыв. Обязательная матерщина в подобном случае прозвучала несколько совсем жалко, едва ли не вслипнув. Олег обессиленно уселся прямо на пол и без малейшего интереса, чисто машинально вытащил из синих колготок Серёжки тяжёлую продолговатую вещь. Это был кожаный нож, рукоятка из гладкой светлой древесины. Он был большой и весьма острый, но всё равно какой-то несерьёзный, сувенирный. Брутально изогнутое лезвия украшал с одной стороны выгравированный снежный барс, с другой – схематическая карта (точки с названиями северокавказских городов, соединенных змейками дорог). Такие ножи дарят рыбакам, охотникам и рыбакам 23 февраля… Пока Олег его вертел так и так, удивляясь ощущениям, как рука сжимает деревянную ручку, в коридоре послышалось спешное шлёпанье детских ног и испуганный Серёжкин шепот:
– Мам, папа нашёл нож!
И это слово… «Нож»… прозвучало, как будто это не просто нож, а конкретный, знакомый всем Нож. Нож, с которым все семейные воспоминания связаны. Которых у главы семьи не было. Нож, который прятали. Нож, которого боялись.
Олег швырнул найденную под шкафом вещь и снова залез в кровать. Боль в голове уже перетекла по всему телу, желудок скручивали спазмы, в кишечник как будто ворочались мокрые камни. Тошнота росла по пищеводу густой кислотой. После нескольких минут моральной подготовки мужчина зажмурился и позвал свою жену максимально громко, очень надеясь, что она с первого раза отзовётся, и не придётся снова видеть ослепительную, пульсирующую радугу на изнанке собственных век. Олег в ответ услышал какое-то тихое движение за дверью, шёпот и тихий детский плач. Потом всё стихло, и в спальню вошла Ира, уже причёсанная и одетая в растянутую домашнюю футболку и цветастые трикотажные лосины с дырками на коленках.
– Что, Олежка? – дрожащим, каким-то овечьим голосом спросила она.
– Дай мне таблетку. Лучше две. И сходи с Серёгой, собаку выгуляйте. Я не могу сегодня. Мне что-то хреново.
Жена в полминуты посмотрела на своего мужа круглыми, бесцветными, глазами и прямо напоминала тупую овцу, а затем бесшумно выскользнула за дверь.
Приняв таблетку, Олег натянул на лицо одеяло и закрыл глазами. Постель ему казалась безопасной гаванью среди того, что выходит из берега абсурда, маленьким остеклением здравого разума. С детства Олег привык прятаться под одеяло от того, что боялся – ползущих по потолку и клубящихся по углам теней, стыдных воспоминаний про стычки с дворовыми пацанами, пьяную ругань отца, тихие, беспомощные, наполненные болью вспышки матери. Однако полностью укрыться не всегда удавалось, теперь боль в его висках словно рвало тёплой пододеяльной темнотой, а вокруг неё кружили странные и расплывчатые картины: отражение его в осколках разбитого зеркала, пустая призрачная поездка в сонном подземелье, живой мертвец на полу детской, сумасшедшая старуха, окружённая мяукающими кошачьими трупами, серебристый барс с острыми, как ножом, когтями… Вялое сознание не сопротивлялось, переливало этот мутный, мрачный хоровод в безбрежное море боли и стирала память. Присваивала бредовые мысли формы, утекало в черную, бездонную воронку… Темно. Душно. Похоже, Олег весь день проспал. В комнате плавал разбавленный лунным светом поздний вечер. На улицу проникли приглушённые, будто опущенные ватой звуки, либо настойчивые, не по меру оригинальные клаксоны, либо гармошка в руках спящего музыканта, либо гармошка в руке пьяного музыканта. Олег вышел из опустевшей спальни и пошёл в туалет. На кухне горел свет, слышался бубнёж телевизора … Головная боль исчезла, сменившись несильным тупым нытьём в области затылка и зверский голод – он помнил, что сегодня, помимо таблеток, воды ничего не употреблял в пищу.