Говорит и показывает. Книга 3

Глава 5. Невозможное

Мы не увиделись завтра. Маюшка не вышла на работу, пришёл заведующий с огромной просьбой взять её первичных пациентов на себя. Я никогда не отказывался от работы, тем более для того, чтобы не создавать Маюшке трудностей с начальством, я, конечно, согласился. Поэтому оказался занят под завязку сегодня, так что времени даже остановиться и подумать, где она, Маюшка, почему не вышла на работу, не было. Но к концу работы, к четырём часам, я, оставленный в одиночестве, в моём обширном кабинете, откинулся на спинку услужливо прогнувшегося кресла, не в силах встать и переодевшись ехать домой. В мой одинокий дом. К моему старому коту и недавно обновлённому интерьеру.

Я долго гипнотизировал мой айфон, но он был нем. То есть писали и звонили кто угодно, пациентки, приятели-байкеры, даже какая-то из недавних женщин, где телефон взяла неясно, звонили, кажется, все, но только не она, не Маюшка. Никогда ещё не было такого, чтобы она ни разу не позвонила или не написала за весь день, если мы не встречались. Никогда, ни разу за тысячу лет…

Сидеть нет смысла, сюда она не придёт. Я встал, переоделся как автомат, и вышел, прощаясь походя, со встречными сотрудниками. Я не поеду домой. Я поеду в наш байкерский ресторан. Да-да, Неро и Новик-Новик организовали-таки ресторан. Поначалу это была забегаловка, подобная тем, в которых мы съедали пельмени и сосиски с хреном, запивая пивом. Но теперь, за прошедшие годы, пережив битвы с конкурентами, буквальные и коммерческие, даже политические за благоволение сильных города сего, забегаловка превратилась в своеобразное, но довольно модное и популярное место. Это не было чисто байкерское брутально-тестостероновое заведение, пропахшее потом и носками, отнюдь. Но с эдаким пикантным привкусом.

Большое помещение в три этажа, с биллиардом в цоколе, и даже отдельным стрип-залом, как говориться, для своих, туда был доступ только для своих, проверенных и адекватных, не пытающихся превратить танцовщиц в низких шлюх. На первом этаже был обширный зал, где с удовольствием камерно выступали рок-команды, презентуя или опробуя на местной публике новые песни или даже целые альбомы, что называется, обкатывая, чувствуя реакцию искушённых, неласковых, но справедливых зрителей.

Второй этаж весь отдан только ресторации. Отменная кухня, за этим следили в первую очередь, не отказываясь от продуктов лучшего качества даже при подъёме цен и прочих трудностях и не экономя на профессионализме поваров.

А вот в третьем был, можно сказать, vip-зал. Только для избранных, к которым относился и я, конечно. Надо сказать то, что часть денег на подъём и раскрутку, ребята получили и от меня. Впрочем, я был не единственный «спонсор». Чтобы подняться, ребятам пришлось в своё время и квартиры в М-ске продать и жить здесь же, в подсобках. И у меня ночевали, бывало. Но всё это стоило того. Теперь бизнес процветал и сами они стали тёртыми калачами.

Но «потёртость» не сделала их циниками, или бесчувственными акулами современного капитализма, каждый теперь обзавёлся семьёй, нарожали детей, у Неро подрастал и внук от старшего сына Вадима, с первой женой они не жили уже лет эдак пятнадцать, со второй он развёлся восемь лет назад. Но детей не бросал, общался и будто и не был в разводе, участвовал в их жизни каждый день. Я даже подшучивал над ним из-за этого. Но он только улыбался:

– Я теперь свободен, как в песне у Кипелова. От пилёжки, упрёков, претензий на моё постоянное внимание, даже от секса, когда у меня на душе тоска и сырость, без риска быть обвинённым в импотенции или изменах. А дети при мне, как и были. Только я ещё и свободен. Не понимаешь?

Я покачал головой. Я и правда не понимал: я всю жизнь стремлюсь к тому, от чего Неро бежит.

Он усмехнулся, хлопнув меня по плечу:

– У тебя… – он крякнул, и немного смущённо улыбнулся, – у тебя любовь, Туман, это другое. Придурковатая, правда на взгляд нормального человека. Но любовь, чё там. Иной мир. Поэтому ты эту нашу хреновую возню и не понимаешь.

Это было в прошлом году, как раз перед тем, как мы все поехали в Олимпийский на концерт «Металлики», уже не в первый раз посетившей Москву. Я ждал Маюшку тогда, сидя за нашим с ней любимым столиком у окна, откуда открывался чудный вид на Москва-реку, улицу, набережную на противоположном берегу. Маюшка появилась в проходе и Неро улыбнулся, обернувшись на меня:

– Она не меняется даже, – сказал Неро, опять посмотрев на Маюшку. – Впрочем, как и ты сам. Как вы это делаете?

– А мы не курим теперь! – сказал я, смеясь.

Неро качнул головой, будто говоря: «всё шутишь» и поднялся со стула.

– Ладно, сейчас вина принесут. Скоро выдвинемся… Привет, Малая!

Маюшка улыбнулась ему и поздоровалась тоже приветливо и мило, как всегда. Так здоровается со всеми, что невольно хочется поревновать.

А сегодня я один. И столик, освещаемый отражённым закатным солнцем одинокий и уют диванчика напротив сегодня напрасный, никто на него не усядется, почти по-домашнему откидываясь на мягкие подушки…

– Пока ждёте, принести чего-нибудь, Илья Леонидович?

Туманом меня называют только свои, мальчикам и девочкам официантам я представлен под именем-отчеством, как и положено дяденьке моего возраста. Мне хотелось дёрнуть девчонку за её тощую косу, за этот вопрос. Но я сдержался. Я бывал здесь один крайне редко, откуда ей знать, что как бы я не ждал сегодня, никто не придёт.

– Односолодовый принеси, двойную порцию. И… нет, ничего, иди пока.

Минут через пять Неро сам подошёл ко мне.

– Стейк готовят для тебя, я сам смотрел, – сказал он, садясь напротив вместо Маюшки. – С кровью. Что-то один и мрачен, как октябрьский вечер.

– Скорее ноябрьский. В октябре бывают вполне приятные вечера, – ухмыльнулся я.

– Тебе виднее.

Чем прекрасен Неро, никогда не лез в душу, даже, если очень хотел.

– Знаешь, у нас сегодня стриптиз эксклюзивный, – улыбнулся он, поняв всё без вопросов и объяснений.

– Что ж эксклюзивного может быть в стриптизе? – я никогда к стриптизу интереса не испытывал. Чего я не видел? Голых женщин я рассматриваю каждый день…

Поэтому я только посмотрел на него, усмехнувшись:

– Бабуси позапрошлого века рождения? В корсэтах? – я осушил свой хрустальный олд-фэшн с широкой золотой каймой, на посуде мы тоже не экономили, особенно для таких как я гостей, которые и не совсем гости. Я выпил виски, чувствуя соблазн набрать полный рот льда, оставшегося в бокале и разгрызть его, чувствуя, как слюна выступит на губы и потечёт с угла рта на подбородок…

Но Неро моего юмора не понял и сказал:

– Нет, не бабуси. Американки и наши решили устроить баттл. Это обещает быть… – Неро закатил глаза, показывая, что он верен, до чего фантастическое ожидается действо.

Я кивнул – отлично. И запрокинув голову, набрал полный рот льда…

Я приехала домой вчера вечером не сразу задумавшись, что же я скажу, почему пришла. Только входя в подъезд, я опомнилась и стала лихорадочно соображать, как же мне объяснить моё неожиданное возвращение…

Едва я вошла, Вальтер сразу выглянул в коридор и увидев меня, улыбнулся одной из самых симпатичных своих улыбок, как будто он ещё юноша, способный радоваться появлению милой девочки…

– Ты… Май, привет. Не… ничего не случилось?

– А… нет. Славка попросил поменяться. У него там… Честно говоря, не помню, что там у него, – обессиленно сказала я.

– Это… очень мило со стороны твоего Максимова, – сказал Вальтер. – Может романтический ужин организуем? Завтра суббота.

– У меня рабочий день, ты же знаешь, – устало проговорила я, второго романтического ужина за вечер я могу и не перенести.

– Прогуляй. Подумаешь, разочек.

Я остановилась возле него, босиком я намного его меньше, иногда мне кажется, что в два раза.

– Это… как? – вдруг мне подумалось: почему бы и нет? – Но… Ладно. Я… в ванную, а ты придумывай сценарий, раз так.

И Вальтер придумал. Удивительное вдохновение овладело им сегодня. Уже через полтора часа мы входили под своды какого-то загородного отельчика, сделанного в стиле какого-нибудь охотничьего домика или замка в миниатюре: своды, голые кирпичи, решётки, громадные камины, шкуры животных, и запах камня, дерева и отрытого огня, на котором готовилось мясо на вертелах.

Непохоже было, что Вальтер бывал здесь, он оглядывался по сторонам, как и я, заинтересованно и с удовольствием.

– Если у вас и мясо такое вкусное, как приятен вид, мы станем завсегдатаями, а, Маюш?

Я улыбнулась. Сегодня у меня сил только на покорность, весь заряд энергии я выпустила, выстрелив в Ю-Ю, переполненная его ревнивой пыткой.

Вальтер с удовольствием обнял меня за плечи.

– Седло барашка – наше лучшее блюдо. Будет готово за двадцать минут. Есть ещё колбаски на гриле, отбивные из лосятины… Вино французское, итальянское. Есть Чили и Грузия… Сомелье предложит вам. А пока я проведу небольшую экскурсию по нашему отелю. Вы сможете выбрать номер. У нас имеются в первом этаже с отдельным выходом прямо в лес, и во втором с прекрасным видом и балконом-террасой. Вам понравится с вашей дамой.

– Это не просто дама, это моя жена, молодой человек, – с удовольствием и даже гордостью, сказал Вальтер.

Вышколенный администратор улыбнулся, хотя удивление и мелькнуло на короткое мгновение в его лице. Да, жен, вероятно, только мириться сюда возят, должно быть…

– Лар, давай, хоть дяде Илье скажем?

– Отвали! Тебе больше всех надо что ль? Тест отрицательный.

Я вздохнул, это хорошо, конечно, но неточно…

– И потом, что говорить ему? Аборт что ли делать? Так он не делает, принципиально, говорил сто раз, помнишь? Наверное, потому что своих детей нет, а так бы делал направо-налево! – усмехаясь, сказала Лариса, подняв голову от книжки. Включенный экран ноутбука отбрасывал голубоватый свет на её лицо.

– Ерунду какую-то несёшь, – поморщился я.

– Не парься, братик, через пару-тройку дней всё ясно станет, вот и будем тогда напрягаться. Или, наоборот, расслабимся. Давай штундер-штундер! Монтаг на носу, и ЕГЭ. Это у предков обострение страсти опять, отправились веселиться… Я тоже уйду сегодня. Если всё же явятся, скажешь, ладно?

Похоже, меня её судьба волнует больше неё самой. Всю жизнь, с первого класса я чувствую себя старшим братом.

Я вышел, не закрывая дверь в её комнату. Наскучит зубрить, сама ко мне заглянет. Как обычно.

Я улыбнулся своим мыслям. Мы близки с Ларисой, хотя иногда она раздражает своей близорукостью на людей и легкомыслием, но даже за это я её люблю. Она, хоть и артачится привычно, но прислушивается. Это уже ценная черта, что она слышит мой голос. И даже яснее и лучше, чем родительский. Даже мамин.

Я вернулся в свою комнату. Пятнадцать минут отдыха не кончились, я могу ещё вздремнуть, тринадцати минут хватит, чтобы не клевать носом над книгами…

Девушки на подиуме, действительно, были хороши как на подбор. Хотя, почему, «как», подбор, разумеется, самый тщательный. Идеальные красотки, без жиринки, прокопчёные в соляриях или на пляжах Таиланда и Майами. С великолепной растяжкой, расчитанно страстные и горячие. Длинные ноги, кажущиеся гуттаперчевыми тела. Был такой рассказ в нашем детстве, о несчастном сироте, замученном садистом в цирке. Надеюсь, эти девушки далеко ушли от прежних времён и страшных историй… Но завести меня всей этой гимнастикой теперь стало невозможно, после того как я вдруг стал думать в эту сторону. Вот нормальный человек? Наслаждался бы красавицами, похожими на звенящие пружинки, тем более что они великолепны…

Я вздохнул своему несчастному сегодняшнему настроению и выпил ещё. А потом ещё… В результате я перебрал с выпивкой, от чего отяжелел и даже осовел. Поэтому, когда Неро позвал меня к себе, я жалел, что не успел уехать домой.

Мы расположились в креслах, на столике коньяк и водка, Неро виски не любит. Мы махнули по рюмке, и Неро, взглянув на меня из-под ставших с годами косматыми бровей сказал:

– Уезжаю послезавтра.

– Далеко? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать.

– В Донецк.

Я закурил, здесь курить можно. Неро тоже закурил.

– Подожди… ты… воевать собрался? – спросил я.

– Ну, типа того.

У меня заныл затылок. Я налил ещё по рюмке.

– Ты серьёзно, что ли? – спросил я. – Тебе сколько лет?

– Так… – засмеялся Неро, колыша обширным мощным телом. – Сколько и тебе, Туманыч!

– То-то и оно, вес песок из ж… высыпался уже, что за фантазии перед пенсией?

– Если бы это сказала моя жена, я бы не удивился, но от тебя… – он захохотал, запрокинув голову, обнажая большущие, как у коня зубы в заднем ряду. – Мне пенсия не светит, Туман, а если бы и была, так я хочу ещё живым быть.

– Поэтому ты к смерти поближе? Подожди, бред какой-то несёшь, Неро. Чего сейчас-то несёт тебя, в 14-м надо было ехать.

– Дозрел, должно быть.

Нет, в голове у меня не помещалось. Ссора с Маюшкой, впервые в жизни, Неро, собравшийся на войну. Что ещё произойдёт?!

Домой я приехал далеко за полночь, совершенно пьяный, усталый и опустошённый. И не имея сил даже переодеться, сел в кресло. Мы напились вместе с Неро. О чём только мы не переговорили за эти несколько часов, что провели вдвоём. Довольно давно мы не проводили столько времени вместе. Мы говорили обо всём, о детях, о семьях, о работе, и, конечно, о том, что вдруг подвигло его отправляться в Новороссию.

– Да сколько наших уже отправились туда, я не первый, – перед мысленным моим взором говорил Неро, шевеля жёсткой седоватой бородой.

Я знаю, что не первый, но никто из моих близких друзей ещё не принимал такого решения.

– Я видал войну, Туманыч, мне не впервой. И не могу я сидеть, письма наших читать спокойно и ничего не делать, пока нам на головы бомбы посылают. Если там нужны воины, я стану одним из них.

– Был на войне… – повторил я. – Это ж… сколько лет назад было, Неро!

– Что с того? Слава Богу ещё не совсем одряхлел, чтобы не полезть в драку. Справедливую драку. И почувствовать себя настоящим мужиком.

Я покачал головой, если так рассуждать, без войны, выходит, мужики не куются.

Неро усмехнулся на это довольный и даже помолодевший, даже мысли о том, куда он едет, похоже, радуют его.

– Не мне рассуждать об этом, Туман, я не философ и говорить много вообще не умею. Но где ещё и куются стальные люди, как не в битвах?

Странно было бы спорить. Всё так, конечно, но только и не совсем так. Вернее, не полностью так. Всё сложнее, Неро! Куда сложнее…

И вот я сидел тут сейчас один в темноте, даже Юрик не пришёл примоститься ко мне на колени. На кровати спит?

Неро отправляется воевать. А если погибнет там?.. Так мало близких людей. И становится всё меньше.

Поэтому у стариков такая грусть в глазах? Сегодня я впервые подумал о том, как много мне лет… Но я всегда считал, что старость не вязана с возрастом. Некоторые рождаются стариками.

Я снова набрал номер Маюшки, плевать, что четыре утра. Ответа никакого. Я написал сообщение, плохо попадая пальцами в буквы, что там наисравлялось… Но может поймёт, до чего мне тошно, может, откликнется…

Дверь на террасу и дальше в лес была распахнута, и ветер влетал в помещение, залетал в камин и раздувал почти потухшее пламя над посеревшими дровами. Вальтер спал, ровно и спокойно дыша во сне, даже не слишком сопя. Я чувствовала тепло его тела рядом, спокойствие его дыхания и сна, и думала, как я сделаю то, что пообещала Ю-Ю? Да и не в обещании дело. Как я сделаю то, чего хочу столько лет? К чему стремилась всю нашу совместную жизнь, будто все эти годы лишь ожидание?

А если Ю-Ю прав, и я не хочу уходить?

Да нет, хочу, хуже всего, что хочу! Все эти годы, всю нашу с Вальтером жизнь, я каждый день думала об этом. И не заметила, как крепко привязалась. И как я люблю этого большого мохнатого человека, который так любит меня. Непонятно за что, почему не возненавидел до сих пор и не вышвырнул. Но не только не выгоняет, дорожит мной…

Почему я не смогла отказаться от Ю-Ю? Почему за всю жизнь так и не оторвалась от него? Ничего без него не могу построить…

Я проснулся, как всегда просыпаюсь, если Майи нет со мной в постели. Всегда чувствую это, как бы глубоко ни спал. Оказывается, уже давно рассвело, солнце было высоко и светило ярко, заливая лучами, проходящими сквозь кружево листвы и сосновых лап, половину комнаты, ту часть, что возле террасы. Там золотится и светлый деревянный пол, и сами листья, чуть-чуть колышимые ветром, кажется, отбрасывают золотые блики. Я сел, оборачиваясь. Камин прогорел, дрова серыми призраками лежали в нём, уже не тлея.

Я умылся, хотя в ванную пошёл больше для того, чтобы поискать Майю. И стоя под упругими струями воды, думал, куда же она запропастилась и где её искать. Уехала? Это, конечно, возможно, но… Странно было бы, если бы она и правда уехала вот так, не говоря ни слова, после такого хорошего вечера и чудесной ночи.

И всё же я заволновался. И уже вытираясь, раздумывал, как я стану её искать. Но выйдя из ванной, я застал мою жену, входящей из леса с букетиком ландышей. Увидев меня, она улыбнулась, сверкая и благоухая как сама весна.

– Встал уже? Я так и думала, не ошиблась, значит. Давай позавтракаем и пойдём гулять?

Её милый голос звучит так высоко, так славно, так молодо, и сама она в утренних лучах, с небрежно сколотыми волосами, такая юная, светящаяся, будто солнце обняло её и снаружи и изнутри. Светится её кожа, её волосы, кажется, даже через платье проходит её внутренний свет. Ах, Майя, ты мой свет…

Часть 20

Глава 1. Брат?

Я не мог и предполагать, что Майка видит меня во сне, тем более что она видит меня именно так. Но если бы я узнал это, то удивился бы только тому, что она вообще думает обо мне и радуется и мыслям этим, и снам. Потому что, зная то, что я знаю теперь, я ни чего странного не нахожу, что такой сон мог прийти в её сознание.

Дело в том, что я действительно приходил. Я видел её и её детей, и это было в мае. Но я не подошёл к ней тогда…

Но чуть позднее об этом…

После того, как Майка сказала мне, что, став моей женой, она не может быть моей женой, я, будто подхваченный невиданным ураганом, умчался вон из М-ска. Почти без сознания, без слуха, без зрения, без памяти. И ещё долго я не помнил себя, не наблюдал даже времени. Значительно позднее я с удивлением заметил, что прошло несколько лет. Именно тогда я и разыскал Майку, чувствуя, что не могу больше существовать, если не увижу её… Даже так как существовал до сих пор – без жизни.

И я увидел. Её, всё такую же, всё ту же, не изменившуюся нисколько, только какую-то милую, с новым взглядом, какой-то незнакомой мягкостью в движениях, с новой улыбкой. И дети. Его дети. Похожие на него… особенно мальчишка.

Я стоял неподалёку, скрытый за ветвями и какими-то горками и каруселями, невидимый ею и понимал, что я потерял её навсегда. Если она с ним, если родила ему детей, она и правда любит его. Его. Не меня. Выбрала его из нас двоих.

Его…

Как я его возненавидел! Он притворялся моим другом, только чтобы быть ближе к ней. Чтобы отобрать её у меня. Лгал каждым взглядом, каждым рукопожатием. Все эти годы. Не она не лгала. Не лгала. Нет, она не обманывала меня. Я почувствовал бы. Я чувствовал каждое движение её души с самого первого дня, как увидел её, как сел с ней за парту. Поэтому я знал и знаю, что она любила меня. И я жил этим. Вся моя душа жила, потому что она меня любила. Что говорить обо мне самом, нельзя рассказать, как я любил и, увы, люблю её.

И поэтому я поверил, что она не может быть моей. Это правда. Это ей открылось неожиданно для неё самой, ошеломило её саму и заставило поступить так, как она поступила. И за это я тоже люблю её. За то, что не лгала, не стала жить с нами двумя, как могла бы. Как делали многие, как я убедился позднее, когда имел многочисленные связи с женщинами, которые были связаны узами браков или длительных отношений и не отказывали себе в том, чтобы развлекаться со мной. У меня даже появилось с годами ощущение, что женщины идут на подобные связи куда легче и охотнее, чем мужчины. Ведь никто даже не забеременеет от женщин и не предъявит, если что, требование заботиться или платить, полная свобода…

Мне оставалось или умереть, покончив с собой, что я почти произвёл той жизнью, которую вёл в первые месяцы и даже годы после нашего расставания.

Я приехал в Москву. Поначалу я просто пришёл в первый же, попавшийся мне на глаза магазин и спросил, не нужен ли здесь грузчик. Ко мне вышел мордатый мужик с бритой головой, с наколками на пальцах, толстыми перстнями, прикрывающими их, и оглядел меня с ног до головы, небрежно цыкнув зубом.

– Откуда ты, лимита? Что-то не похож на обычного бича, – сказал он, ухмыльнувшись. – Пересидеть надо?

– От жены сбежал, – сказал я.

Он хмыкнул:

– Ну-ну, допустим, – и ещё раз оглядел меня, будто оценивая, но уже как-то иначе. – Ладно, заваливай, в подсобке топчан есть, жить, небось, негде?

Сначала я удивился его доброте, на Деда Мороза он не был похож, но быстро стало ясно, что платить надо за всё. Днём я работал как положено, а по вечерам, а потом и по ночам стали появляться поручения вроде пойти и сказать тому-то то-то, передать пакет, никогда не стал бы заниматься этим, будь моя жизнь той, что была с Майкой, но не теперь, теперь мне стало всё равно… Но и это закончилось очень быстро, после того, как он застал меня за компьютером, где я страдая от безделья ночью играл в тупейшие «ходилки».

– Это какой же уровень у тебя? – он вылупил коричневые глаза, похожие на жучков.

Я удивился, слежу я что ли за этими дурацкими уровнями, очумел от безделья, от отсутствия книг и даже телевизора.

– Так ты… рубишь, что ль, в компьютерах?

– Ну… так.

С этого вечера я стал можно сказать «штатным программистом» сразу нескольких группировок. Это было хотя бы не так скучно. Даже увлекало взламывать программы, которые мне приносили. Мне выделили квартиру в Сокольниках на двенадцатом этаже большого серого дома, мне нравилось сидеть на подоконнике обложенный со всех сторон моим «железом», вдохновляясь видом из окна.

Через год или два, я всё же попал в поле зрения тех, кто оказался недоволен, что я вообще существую на свете и работаю, очевидно, с успехом на «конкурентов», и меня попытались вначале поджечь в той самой квартире в Сокольниках, а потом даже подстрелили и я лечил ранение плеча и бедра, несколько месяцев провалявшись в больнице и думая, что рукой мне уже нормально не двигать.

Но меня поставили на ноги, хотя хромал я довольно долго, а рука вскоре действовала вполне сносно. Будь я музыкант, к примеру, плохо было бы дело, но обычному человеку страшноватые рубцы и небольшие ограничения не мешали жить, а работали обе руки почти одинаково.

Но зато это ранение вывело меня из-под интереса моих «чудесных» покровителей. Решив, что я не жилец, они оставили меня без внимания, и воспользовавшись этом, я скрылся, умолив моего лечащего врача и заведующего по совпадению, скрыть, что я жив.

– Как же ты будешь? Без паспорта сейчас хреново в Москве.

– В Питер поеду. И… зато неженатый буду теперь, – невесело усмехнулся я. – А то штамп есть, а жены нет.

Доктор усмехнулся:

– Куда ж девал-то? Или сама? – разглядывая меня с интересом.

– Сама, – нехотя ответил я.

Добрый доктор решил подбодрить меня и сказал почти игриво:

– Ну и чёрт с ней, эти с…

– Нет, она не такая, – сказал я мрачно.

– Чего ж не живёшь, если «не такая»?

Я ничего не сказал больше, и он перестал расспрашивать. Так перевели меня в Питер в Военно-медицинскую академию под видом контрактника Иванова Андрея, детдомовского парня, погибшего в Чечне, и похороненного теперь под моим именем…

А я стал на год моложе, и получил вполне себе нормальное имя, хотя и скучал по-прежнему теперь. Только Иван Генрихович знал, что я жив. Но в Питере я не остался, хотя влюбился в этот город сразу, едва вышел из поезда и вдохнул холоднющего местного воздуха.

Но там, в Питере я встретил, не поверите, Глухаря, моего «закадыку» по летнему лагерю, в котором я встретил свои семнадцать лет, первый сексуальный и алкогольный и наркотический опыт, и триппер.

Он выглядел похуже меня, успел уже сделать пару ходок в «места не столь отдалённые», покрылся наколками, приобрёл бельмо и сломанный в лепёшку нос. Но надо сказать эти преобразования только добавили разбойничьей интересности его простецкой внешности.

Увидев меня в коридоре госпиталя, он радостно всплеснул руками:

– Метла!? Твою ж мать, ты, чёрт, патлатый, глазам не верю!

Мы даже обнялись, вообразите. И вполне искренне. Даже я. Я правда был рад видеть его, как ни странно. Он навещал в госпитале приятеля. Всё выспросил у меня за сигаретой во дворе больницы и сказал, что отсюда мы уедем вместе, как только я выздоровею. Увидев некоторое замешательство на моём лице, он сказал, усмехнувшись:

– Да не боись, Метла, в ту же говёную болоту я тебя не тяну, – он толкнул меня в плечо. – Ты ж у нас парень головастый, и с образованием, вот и… Короче, у меня брат есть, я ж рассказывал тебе когда-то, вон серьга его у тебя в ухе до сих пор… – он подмигнул. – Так вот, он в Дубне, в ядерном институте, этим… физиком-кибернетиком… хрен его знает… Словом, он говорил, у них «дефицит кадров», то есть нужны такие, как ты, ну ты понимаешь… Поглядишь. Всё лучше, чем под братвой, кончат так или иначе… Што скажешь?

Что я мог сказать? Мне и во сне не снилось, попасть в такое место как институт ядерной физики. Я думал, он почил, как почти всё остальное, оказалось, нет. И очень даже жив…

Вот так и попал я в Дубну. А немного позже перешёл в Курчатовский институт. И моя жизнь вступила в светлую полосу или встала на прекрасные, нормальные светлые рельсы, как ни скажи, но у меня появилось всё, о чём я даже не смел мечтать когда-то. И дело не в зарплате, квартире и чём-то в этом роде. Нет. Я обрёл осмысленность существования.

Но чем интереснее и насыщеннее становилась моя интеллектуальная жизнь, тем беднее, обездоленнее даже я чувствовал себя, едва отвлекался от работы.

Поэтому я почти каждый день думал о Майке, и каждый день останавливал себя, готового броситься искать её по Москве. Останавливал той картиной, что я увидел однажды майским днём сквозь ветви кустов и детские горки… Она теперь была не моя. Моя Майка стала чужой. Значит я должен забыть её и не думать, не представлять, как бы всё было, если бы…

Да, узнай я, что она видит навязчивый сон с той самой несостоявшейся встречей, что я вынашивал в своей душе и представлял в моей голове все эти годы, со всеми словами, что сказал бы, я бы не удивился, я многое узнал о природе волновых колебаний пространства, энергий, я узнал, какой колоссальной энергией обладает наш мозг, какая это невероятная, почти неправдоподобная вселенная, излучающая в пространство и время потоки ещё не расшифрованных и не понятых волн и возможностей. И обмена между этими вселенными, как между теми, что плохо поддаются воображению и по одной, из которых несётся песчинкой, как атом, наша Земля. И это ещё никто не сумел и даже не попытался исследовать душу…

Но я топил свою боль и одиночество в работе. В детстве и юности я только мечтал о том, чем занимался теперь. Мечтал и не думал, что это когда-нибудь осуществиться. Моя жизнь стала как фантастический фильм вперемешку с «Девятью днями одного года». Да-да, я тоже ходил в белом халате по бетонным и стальным коридорам, абсолютно отрешённый от окружающего мира.

Иван Генрихович бывал у меня в Дубне, а потом в Москве, я предпочитал не ездить в М-ск, вернув настоящие фамилию и имя, я всё же не хотел, чтобы меня увидели там. Хотя все те, кто когда-то пытался расправиться со мной, давно рассеялись на бескрайних полях кладбищ, а большинство по подмосковным лесам и канавам. Я просто не хотел в М-ск, где я всегда был только с Майкой…

А вне сердца я жил так полно, как мало кто на этой планете. Все двадцать четыре часа суток были посвящены вдохновенной науке. Я счастлив. Это поднимает меня над землёй, когда ловишь мысль, как птицу счастья за хвост. Это настоящее полное и ни от кого, кроме меня и, может быть, Бога, не зависящее счастье. А чем глубже я погружаюсь в физические тайны мироздания, тем прочнее становится мысль о Боге.

Но, бывало, мысль не давалась или утекала между пальцев, вот тогда наступала тоска, хватала за сердце, заставляла вспомнить, до чего я несчастлив, одинок и несовершенен. Появлялись те самые, готовые на любые приключения женщины, изредка Глухарь, с которым мы напивались время от времени. Но таких моментов было немного. К моему счастью.

И главную часть моей жизни составляла теперь жизнь моего мозга. Много этапов, тысячи неудачных опытов, сотни удачных, открывающих, кажется, новые перспективы, но за ними только убегающие вдаль горизонты, всегда манящие и всегда недостижимые.

Но кое-чего за неполных пятнадцать лет в «Курчатнике» я всё же достиг. Лаборатория биополимеров, где в сотрудничестве с биохимиками, биофизиками, гистологами, анатомами, биологами, иммунологами, а позднее и врачами, мы, математики и физики, придумали и осуществляли задуманное: синтез настоящих биополимеров. Чтобы возможно стало для любого человека вырастить искусственный орган, если нужно. Абсолютно любой орган.

Создать 3-D модель, подходящую только конкретному индивидууму, на особый биополимерный каркас напылить клетки того самого индивида и получить готовый орган, который можно пересадить вместо больного или утраченного.

Пока это вполне осуществимо для полых органов и кожи, с теми, что называют паренхиматозными, дела обстоят сложнее. Хотя продвигались тоже и очень даже успешно: на каркас напылял клетки, главное было заставить их не стареть раньше времени и функционировать как положено.

Всё кажется просто, но только в теории. Однако, на практике клетки, то не хотели прилипать к каркасу, то гибли, то начинали безудержно размножаться, то нападал неизвестный вирус и «поедал» всё. Так что мы выкручивались и так, и эдак, временами нападала хандра и безысходность, вот в такие дни я и погружался в разврат и пьянство, но это помогало, как ни странно: едва перестанешь думать неотступно, правильная мысль сама и придёт. И сразу оформленная, красивая, как невеста, будто нарочно скрывалась, причёсывалась, да платьишко выбирала.

Так и пролетели полтора десятка лет, каким-то образом я оказался почти женат, то есть по-настоящему, сожительствовал с Оксаной, которая умудрилась родить мне сына двенадцать лет назад, свою копию: брюнетистого, бровастенького коротконого парнишку, учившегося на «сплошные» пятёрки, даже поругать или расстроиться не из-за чего, хоть бы стекло какое-разбил или чей-нибудь нос, а то всё так спокойно и благополучно, что я порой забывал, что он у меня есть. Как и его мать. Она просто есть. А вместе с ней есть завтрак и ужин, теплая постель и готовая к моим ленивым ласкам женщина в ней. Надо сказать, я стал верным мужем, мне не для чего стало таскаться, ведь всё то же было у меня под боком, на всю эту бестолковую возню с изменами не было ни времени, ни желания. А если учесть, что я зарабатываю очень хорошо, очень редко пью и не лезу в Оксанины дела, то, думаю, моей «жене» не на что было жаловаться. О любви мы не говорили, то есть она говорила, я не спорил, чувствуя, что вся эта болтовня лишь сотрясание воздуха, не более, она уговаривает себя и меня заодно. Так, наверное, в её понимании всё было гармонично…