– Мать всю жизнь считала меня бестолочью! – прикрикнула женщина, убедившись, что ее внимательно слушают. – Она мне это говорила открыто, в лицо! Когда я встревала в беседы, вот даже за обеденным столом, она мне рот затыкала. И ее второй муж этим не брезговал. Благодаря ей все относились ко мне как к малограмотной дуре! Да, я не окончила школу! У меня только семилетка, заочно. Но у меня еще и училище, как бы там ни было! Да, нет дипломов, нет никаких подтверждений. Но я выучилась! Я читала много газет, журналов, книг! Язык, слава богу, хорошо подвешен… по-разному, но по-русски! – пошутила она, прищурив глаза и лукаво улыбаясь. – Вообще, находилась я у нее в доме всегда на правах приживалки! Как совсем посторонний человек! Она же старалась скрывать меня от людей, но деваться было некуда – кому-то же нужно присматривать за ее младшими детьми. И я стала им нянькой, и они меня любили! Это уже потом у нас разладилось… Мать постаралась…

– Тетя Женя, а почему Крым? Почему вы для жизни выбрали именно Евпаторию? Вы же много где бывали?!

– Ой, это правда! География моей биографии – о, как складно! – покрывает практически весь Советский Союз. Когда нас, детдомовских, привезли сюда в сорок пятом году, мне город жутко не понравился. Маленький, серый и меланхоличный. Я помню, как первые дни плакала, так мне хотелось обратно в Москву. Но пять лет, которые я здесь провела, можно назвать самыми счастливыми. Я до сих пор с трепетом и большой благодарностью вспоминаю то время и людей, которые меня окружали. Врачи и медсестры, воспитатели и учителя – все были так добры к нам. Они устраивали утренники и пионерские костры, привозили кино и приглашали артистов. У нас была своя черная радиотарелка! Чуть позже я осознала все прелести здешнего климата, близости моря… Кстати, мой переезд сюда тоже та еще авантюра! Незадолго до этого я как раз сделала операцию на ноги. Вся нижняя часть тела была закована в гипс, и я стала совсем беспомощной. Матери не было проку от меня в таком состоянии, и Галя, моя старшая сестра, приютила у себя, пока я не восстановлюсь. Жилось там, конечно, не сладко, и должного ухода я не получала, но все-таки не на улице! Галя днями пропадала на работе, вечера проводила с новоявленным мужем, который всячески пытался от меня избавиться, постоянно провоцируя скандалы. В целом, вел он себя по-хамски, никого и ничего не стеснялся. Весь такой из себя: красавец, спортсмен, почти знаменитость… Сестра его холила и лелеяла; кормила, одевала, в техникуме учила… Все за ее счет! А он королем ходил, свысока на всех смотрел! И вот однажды к нам приехала мать – я как раз только гипс сняла – и говорит мне: «Чего ты Гале мешаешь? У нее своя семья! Езжай в Евпаторию! Притрешься, подыщешь там себе жилье, работу!». В общем, наобещала золотые горы и спровадила. Я взяла с собой, сколько смогла утащить – одни летние вещи и пару новых комплектов постельного белья. Устроиться здесь долго не могла, не один месяц. Пришлось продать и то белье, и кое-что из одежды даже. Ну какая мне работа, какое жилье? Где, как я их искать буду? Да, до операции я работала на фабрике, – я умею шить, вязать, – но тут мои навыки сильно не пригождались. Мне кажется, что здешний люд просто боялся брать меня на работу… Мало того что на костылях, еще и бездомная. Ночевала же я где придется! Бывало, то на вокзале, то в здании центральной почты… Иногда, если была возможность, пускали в гостиницу, на раскладушку в коридоре. Так и осень пришла, потом зима… И сколько еще я должна мытариться? Я решила вернуться и написала об этом письмо сестре. Я не знала, что на тот момент она была в отпуске, у подруги в Риге! Это выяснилось позднее! А тогда я в ответ, якобы от нее, на малюсеньком клочке бумаги прочла: «Квартирантов не держим! Если воротишься, будешь жить в общежитии».

– Не вернулись?

– Я купила билет до Москвы и уехала к тетке Жене. Я подумала, что если уже и лезть в общежитие, то лучше в столице.

– А дальше?

– А дальше… Через какое-то время тетка сообщила сестре, что я нахожусь у нее. Мы встретились, во всем разобрались. Она уговорила меня снова попробовать эту затею с переездом в Крым, клятвенно обещая финансово помогать. Даже денег дала на первое время.

– Сдержала слово?

– Как тебе сказать… Ну если она четыре года не удосуживалась выслать мне теплые вещи, которые у нее хранились… О чем тут говорить? Меня здесь люди одели и обули, кто чем мог помогли. А она прислала посылку лишь после моего заявления в прокуратуру! Сразу все выслала! И одеяла, и подушки… Вместе с моей ручной электрической швейной машинкой, которую я покупала и на которую она глаз положила! И обижалась долго, что я так с ней поступила… Четыре года, Таня, четыре года по-доброму просила! Вот тебе и отношение родной сестры!

При данном положении дел… честно, я не удивилась ни поведению одной, ни ответному поступку другой. Разумеется, я об этом промолчала. Не потому, что боялась задеть чувства моей рассказчицы, – это даже нелепо звучит в сем контексте, – а потому, что не хотела и не могла себе позволить углубляться в научные дебри, осуждая или оправдывая человеческую природу. Я задумалась. Задумалась над отношениями в своей семье. Не в семье, которая ограничивается мамой и папой, а в более широком ее охвате – всех тех ветвей генеалогического древа, современником которых я являюсь. Конечно, отношения, держащиеся, на мой взгляд, на родственном этикете, далеки от идеала, но так ли все плохо, когда ты здоров и имеешь крышу над головой?

– За всю жизнь, – продолжила Евгения Степановна, прервав мои размышления, – сколько раз сестра ко мне приезжала, ни разу сама не поинтересовалась ни моим детдомовским детством, ни трудностями обустройства в чужом городе… Если я не затрону эту тему, то она и не спросит. А разве я в озлобленной форме излагала? Я старалась и где-то пошутить, и где-то добавить красок описанием пейзажей… Нет, ей это совершенно не интересно! Зато сейчас, последние годы, она настаивает на том, чтобы забрать меня к себе. Мол, ей не нравится, что я тут совсем одна, а ездить ко мне уже тяжело! Немолодые все-таки! А зачем? Я привыкла справляться в одиночку и прекрасно справляюсь по сей день! Как я все брошу? И что я там делать буду? На севере, в чужих четырех стенах… Здесь я сама себе хозяйка! Хочу – телевизор смотрю, хочу – читаю, захотела свежим воздухом подышать – на балкон выехала… Видела мои розы? Выйди посмотри!

Я поднялась и проследовала к балкону. За ним пандус. А вокруг небольшой, буквально в полсотки, палисадник, венцом которого являлся пышно цветущий на тот момент розовый куст. Он был высокий почти как деревце, а его крупные, я бы сказала, огромные, бело-желто-розовые – прямо как персики – уже распустившиеся бутоны щедро осыпали каждую веточку.

– Впечатляет! – заключила я, вернувшись к своей собеседнице. – А вы давно в этой квартире живете?

– Этот дом построился, по-моему, в шестьдесят четвертом году. Вот с шестьдесят четвертого года и живу. А перед этим я три года по съемным квартирам мыкалась… Да, я сюда вселилась, когда забеременела!

– Расскажите эту историю, пожалуйста!

– Ну… Я, как и все нормальные женщины, ребеночка очень хотела… Его не смогли спасти, как мне внушали… Правда, я до сих пор считаю, что там и спасать не нужно было! Не было необходимости! Во время беременности у меня с ногами опять плохо стало, – я толком не передвигалась, – поэтому делали кесарево. Но делали не под общим наркозом, а под местным. Я все видела, все слышала! Когда матку только открыли, она уже оттуда голос подала – заорала на всю операционную! Два двести была, такая кроха…

– Девочка, да?

– Девочка! Я ей даже имя дала! Эльвира, в память погибшей третьей сестренки… А вокруг меня студенты-практиканты стояли. Так они были поражены тем, какая она горластая! Правильно, вся в меня! – засмеялась Евгения. – Я тоже горластая! И пока ее обрабатывали, еще с полчаса, наверное, она безостановочно кричала! Все время я слышала ее голос… Но вечером ее в палату не принесли… На утро пришел врач. Я к нему, естественно. Говорю, так и так, у медсестры спрашивала, она разворачивается и молча уходит. В чем дело? Врач часа два выяснял. Приходит ко мне и сообщает, что мой ребенок умер. Как умер? Почему? А он мне так холодно, невозмутимо отвечает: «Сердечно-легочная недостаточность. Вы молодая, родите еще». Ага, при всем том, что днем ранее они убедили меня перевязать маточные трубы. Да, в моем состоянии это казалось разумным, но я же не думала, что у меня ребенка не будет!

– Думаете, вас обманули? – осторожно спросила я, предполагая, к чему она клонит.

– Даже не сомневаюсь! Моя дочь жива! Ее отдали кому-то другому! То бишь продали! Я это и тогда не скрывала! Я так и сказала: «Что вы мне за ахинею порете? Какая недостаточность? Она орала благим матом на всю операционную! Когда недостаточность, ребенка вытаскивают, как лягушонка, за ножку! Трусят и по попе бьют, пока он не издаст крик! А тут… Еще из матки не извлекли, уже голосила!». И почему мне не показали ее тело, если она умерла? А я этого требовала! Но ты разве что-то докажешь? У меня есть приятельница в Карелии. Гадать любит. И она мне все это подтвердила. И чего тем врачам бояться? Что я могла? У меня здесь из близких никого не было. Если бы у меня была нормальная мать, она бы приехала, помогла бы, поддержала! Я и сестру извещала, что беременна. Так та мне вообще петицию написала на несколько листов о том, что мне это не нужно, я только устроилась и должна жить в свое удовольствие. Советовала сделать аборт. Родня…

– А отец ребенка? Как же он?

– Не было никакого отца! Обычный женатый мужчина, без претензий… Нечего о нем говорить! Это было только мое дитя! – довольно грубо одернула меня женщина. Я видела, что она злится, но не понимала причину, однако развивать эту тему не стала и повела разговор в другую сторону.

– Так… Вы утверждаете, что у вас здесь родственников нет… А кто приходит выгуливать собаку? Разве не ваш племянник?

– Нет. Это средний сын моей приятельницы Таньки с Карелии. Ну той, что гадает! Да, он мне как племянник, но это же неформально! Вообще, они сами отсюда были. Таня к своим детям тоже с прохладой относилась… Вот и недосмотрела… Старший ее, Юрка, от первого брака, такой хороший парень был! Жалко так! Убили его тут… После этого они и переехали… Она там еще раз замуж вышла, третьего сына родила. Сейчас в Финляндии живет. А мой названный племянник – тоже, кстати, Женькой зовут – сюда перебрался. Точнее, как перебрался? Танька его переправила! Он умудрился влезть куда-то так, что полиция за ним гонялась. У него здесь, кроме меня, тоже никого не было. И я помогала ему с работой, жильем. Год назад приятельница приезжала, купила ему уже свою однокомнатную квартиру, недалеко от нас. Он и гуляет с моей собакой каждое утро и каждый вечер.

– Теперь все ясно. А я почему-то думала, что это ваш родственник… У вас их вон как много, оказывается…

– Да, было много, но не со всеми был контакт. У моего отца, например, помимо сестер, еще и брат был. Представляешь, семеро детей в семье!

– Ничего себе! – невольно вырвалось у меня.

– Но общались мы хоть как-то только с двумя его сестрами. Брат жил в Прибалтике, у него там семья была. Поэтому с ним я вообще не знакома. Только по фотографии. Старшую сестру, тетку Марию, я всего раз за жизнь видела… Самая знатная, самая хорошая была тетушка Фаня. Я у нее даже жила одно время. Она забрала меня от отца, к которому, как я уже говорила, меня отправили в шестнадцать лет из детского дома.

– Выходит, вы с отцом совсем недолго прожили? А почему так?

– Недолго. Вскоре по программе для инвалидов меня направили в училище, там же, в Казахстане, но в другом городе. Выделили комнату в общежитии. Где-то два года я училась на портниху. У меня был профиль мужской одежды. Я, кстати, была лучшей в группе! У меня и чертежи лучше всех получались! К окончанию курса самым способным ученицам немного и о женской одежде рассказывали. Так я научилась шить и женскую. О-ой, сколько работ мною выполнено было..! Сколько вещей пошила себе и подругам! И костюмы, и платья, и даже пальто! И сама придумывала модели, и с модных журналов брала. Полгорода завидовало моему гардеробу! Пока я к матери не попала… Сука, все перешерстила, вплоть до трусов! Видимо, решила, что мне такие наряды ни к чему… Все выгребла!

Евгения запнулась – так близко к горлу подступили эмоции. Я не осмеливалась нарушить ее молчание; это было бы, как минимум, бестактно. Ей нужна была эта передышка, чтобы утихомирить душевный шквал, который буквально исказил ее лицо. Минуту спустя она глубоко вдохнула и медленно, с расстановкой возобновила свой рассказ:

– На чем я там остановилась?! Ах да! В общем, я закончила учебу и вернулась к отцу. А через несколько дней после моего возвращения и тетя Фаня приехала из Львова погостить. У них с отцом нормальные отношения были. Она позвала меня к себе – я согласилась. Ну а там я надолго не задержалась из-за матери, которая полстраны пересекла ради бесплатной няньки… Кстати, когда я говорю «бесплатной», я имею в виду, что мать меня даже похлебкой не кормила за свой счет. Я сама себя обеспечивала! Никаких пенсий и поблажек в Советском Союзе для таких, как я, тогда не было. И я работала! Днем я работала на швейной фабрике, а после работы возилась с ее детьми и все домашние хлопоты на себе тянула. Зарплата была копеечная, еле-еле концы с концами сводила и экономила на всем. Поэтому и одежду себе не покупала, я все делала своими руками. Приносила с фабрики лоскуты и отрезы тканей, комбинировала их и шила. Материалы отменные тогда были, теперь таких не найдешь… Я и вязать умела. Как сейчас помню, в то время в моду вошли вязанные шерстяные платья по коленку. И у меня такое было! У одной из первых появилось! Я его всего один раз надела… Жаль, даже фотографии не осталось, чтобы тебе показать… Потом оно у меня пропало, а спустя пару месяцев я встречаю в городе мамину подружку и вижу на ней свое платье! Что ж я, дура, что ли, чтобы собственный труд не узнать?

– А вы говорили ей когда-нибудь об этом? Спрашивали, зачем она так себя ведет? Получается, она эти вещи даже не себе лично забирала…

– Говорила, конечно, спрашивала! А толку-то? Она считала, что я все нарочно делаю, чтобы обратить на себя внимание, чтобы всем завидно было! Ага, только вот мои костыли, странное дело, никто себе не хотел! Так, я не договорила…. Когда я переехала в Крым и наконец-то устроилась тут на свою первую работу, – а я работала маникюрщицей в парикмахерской… Да-да, не смотри на меня так! Я и маникюры делала в свое время, меня девочки обучили! Так вот, моя зарплата составляла тридцать восемь рублей, почти половину которой я отдавала за съемное жилье. Ну, я думаю, что такое тридцать восемь рублей в шестидесятые годы прошлого века ты приблизительно можешь разузнать у мамы. Она, хоть и молодая еще, наверняка в курсе. И вот как на оставшиеся деньги можно было прожить? Просто бедственное положение! И моя мать, вместо тех нарядов, что у меня выгребла, присылала мне свои старые, заношенные крепдешиновые платья, которые быстро протирались в подмышках из-за костылей. А заплатки же туда ставить не будешь. Ну, я их почти полностью перешивала. Так она, когда приехала и узрела, что я из них в итоге сделала, так недовольно скривилась, ты бы видела! И говорит мне: «Опять ты за свое! Тебе все завидуют!». Я не выдержала и отвечаю ей: «Мне завидуешь только ты! Давай поменяемся?». Лишь после этого она перестала ко мне цепляться.

– Так вы не ответили, а почему же вы все-таки не остались жить с отцом? Вы же сами не скрываете, что вы его больше любили! Что-то не сложилось?

– Там мачеха! – вскрикнула Евгения в порыве негодования, как я посчитала, вызванного моим вопросом.

– А-а, он тоже женился, – произнесла я, будто извиняясь за эмоциональный всплеск женщины.

– А как же! – поясняла она, едва сбавив тон. – Он же был без ноги, ему тоже уход требовался! Вообще, я изначально не должна была к нему попасть. Когда меня выписывали из детского дома, я, честно, ждала мать. Я была уверена, что она за мной приедет. Я знала, что наш главный врач написал ей письмо об этом. Но она прислала ответ: «Делайте с ней, что хотите!». Я читала его! Мне показывали! А они же не могли выселить меня на улицу при живых-то родителях! Я же не была сиротой, в отличие от многих других! Ну, они следом письмо отцу… Он забрать меня оттуда не мог, сам еле ходил… Попросил привезти меня к нему… Из детского дома меня вынесли на руках практически нагишом! Я не утрирую! Чистая правда!

Я небрежно взглянула на часы. Небрежно – когда столь незначительное, неприметное и весьма условное действие способно привлечь столько же внимания присутствующих, сколько резкий звук фальшивых нот в исполнении симфонической партитуры. С начала нашей беседы пролетело без малого два часа, и я ощутила жгучее желание поставить на сегодня точку и попрощаться, но на середине пути оно встретилось с собственным уразумением неприличия. Разразился тот внутренний конфликт, который, чем сильнее утаиваешь от посторонних глаз, тем явнее проступает наружу, и о котором так предательски засвидетельствовал скрип табурета подо мной.

– Я тебя не задерживаю? – спросила Евгения Степановна, наблюдая за каждым моим движением. – У тебя есть еще время?

– Ну… минут десять могу посидеть, – как-то неуверенно ответила я. – Меня просто дома уже ждут…

– Счастливый человек… если ждут…

Возможно, а точнее – наверняка, еще двумя часами ранее я бы с пылом принялась оспаривать подобное суждение как однобокое и неполномерное, разведя долгую полемику о собирательном термине «счастье». Но сейчас я промолчала. С одной стороны, я чувствовала свирепую усталость – да, именно свирепую усталость – от тоски, навеянной мне рассказом собеседницы. С другой… А что я могла противопоставить всему услышанному? Что равноценное из биографии есть у меня? Когда я представила, как я, молодая и здоровая, в скором времени вприпрыжку прибегу домой и от души крепко обниму самого дорогого и любимого человека на свете – и это будет взаимно, – мне стало стыдно, стыдно даже не перед Евгенией, а перед самой собой, за все проявления своей слабости, сетования на судьбу и жалость к самой себе.

– Мы начали разговор о детдоме и отвлеклись от темы, – с небольшой заминкой продолжила женщина. – Давай закончим, чтобы больше к этому не возвращаться, и ты пойдешь.

Я поддержала предложение лишь кивком головы.

– Мое пребывание в детском доме это отдельная глава истории, а может, вообще отдельная история. Ой, Танюша, это только рассказ… А прожить это… У нас там не было ничего, даже вещей первой необходимости! Мать нечасто, но присылала мне немного денег на карманные расходы. Однако на руки их никогда не выдавали. Я узнавала об этом только от секретаря из конторы, которая приходила и сообщала мне сумму. Наверное, боялись, что мы пить начнем или потратим неизвестно куда. А я уже тогда занималась рукоделием. Мне нравилось вышивать, мастерить игрушки из кусочков ткани. Надо было покупать нитки, материал. Конфет хотелось… Конфеты для нас деликатесом были – ели крайне редко и по пару штук. Неподалеку от нас магазин был. Мы иногда туда захаживали. Чисто посмотреть, как в музей. Боже, каких там только сладостей не было – глаза разбегались! Так постоишь с минуту, помечтаешь, потом подберешь слюни и пойдешь прочь плакать за углом… На одежду и то денег не давали! Ни в коем случае! Не положено! Хотя не было даже трусов. Я же поначалу ползала… И вот представь, голой попой по полу, по земле… Нет, одежда в детский дом поставлялась, конечно. Американская тогда была. Такие красивые платья… Загляденье! Но до нас они не доходили. Я по несколько дней выклянчивала одно, чтобы хоть чуть-чуть попу прикрыть. Я-то уже большая барышня была… Стыдно! А зимой, которая девять месяцев в году? Дома-то деревянные, покосившиеся. Щели везде такие, что на полах и потолке ледяные наросты образовывались. Комнаты находились на втором этаже, а кухня и столовая – на первом. Школа в другом здании. И вот я зимой по этим наростам, летом по шершавому дереву в щепках… и без трусов по лестнице вниз… У меня были постоянные чиряки размером с грецкий орех… не только на попе, но и на руках и ногах. Да, с грецкий орех, не вру! Вот почему я решила встать на ноги… Хотя мне нельзя было! Запрещалось врачами! Весной, помню, нас выносили посидеть на полянке, – это были наши прогулки на свежем воздухе, – и я однажды прихватила с собой костыли. Дай-ка попробую, думаю. Ну, я подползла к сосне, на руках подтянулась, постояла минуту, потом тихонечко спустилась за костылями и стала уже на них. И кричу на всю округу: «Ура! Я ходить буду!». Столько счастья было..! Мне казалось, горы могу свернуть! С того дня я много тренировалась, с самого утра и до отбоя с короткими перерывами.