Сердце
Сердце – врата Бога,
Постучись в них, и Господь ответит.
Хазрат Инайят-хан
С древних пор сердце, как некий заветный центр человеческого существа, упоминалось в мифологии и фольклоре. Ему приписывалась способность к тончайшим и самым значительным в жизни переживаниям. Сердце служило метафорой глубинной сути человека, синонимом его души, синонимом более осязаемым, ощутимым, таким, до которого можно дотронуться, коснувшись рукой груди. Если слово «душа» всегда было окутано эфемерностью, то сердце – живое, трепещущее под кожей, напоминающее о себе изменчивым ритмом в минуты горечи и восторга – стало олицетворением нашего «я», понятным каждому. Движение души, облачённой в сердце, можно было почувствовать, её ритм можно было услышать. В сердце был сфокусирован весь человек, невидимая квинтэссенция его бытия. Мыслилось ли то о сердце, как о реальном физиологическом органе, таинственным образом связанным с постигающим мир «я», или сердце служило лишь родной для каждого метафорой этого неуловимого «я», неизменно считалось, что в его тайнике скрывается необъятность внутренней жизни человека, а также способность отделять истинное от ложного.
Когда мы говорим о сердце, не столь важно, идёт речь о физиологическом или метафорическом пространстве сердца. В различных религиях и мистических учениях мы можем обнаружить противопоставление сердца и ума, и именно в этом противопоставлении понятие «сердце» обретает смысловое наполнение. Сердце – некий интуитивный ключ к постижению мира. Познание сердцем несоизмеримо по своей глубине и проницательности с познанием умом, ибо малая вместимость рассудка не позволяет ему проникнуть в тайны Запредельного, требующие простора и бездонности внимающего человеческого сердца.
Сердечное постижение восполняет ущербность интеллектуального познания, нацеленного на обработку информации о явлениях материального мира, и потому неспособного проникнуть в тайны мира духовного. Чистое сердце опережает рассудок молниеносностью рапознавания, мгновенно считывая информацию, на разгадку которой уму могут потребоваться многие годы. То, что предстаёт перед анализирующим умом как замысловатый шифр, для постигшего сердца открывается со всей ясностью, но если мы привыкаем всецело полагаться лишь на рассудок, способность к познанию сердцем притупляется. В учении Агни Йоги сказано: «Чтобы приблизиться к методу сердца, нужно, прежде всего, полюбить мир сердечный или, вернее, научиться уважать всё сопряженное с сердцем. Многие совершенно не представляют себе различие пути мозга и сердца. Трудно этим мозговикам принять Миры Высшие»212.
Ум не просто не способен вместить безбрежность духовного знания, он ещё и препятствует на пути к этому знанию своей неугомонной активностью и желанием держать под контролем всё происходящее в окрестностях нашего внутреннего мира. Тем самым он перекрывает доступ Божественному откровению, втекающему лишь в распахнутое, податливое сознание. Этим объясняется стремление положить конец диктатуре ума, воплощённое в духовных практиках разных традиций. В Упанишадах говорится: «Когда человек, у которого отброшена привязанность к предметам восприятия и разум заключён в сердце, достигает вознесения над разумом, то это – высшее состояние. Поэтому следует обуздывать разум, пока он не достигает уничтожения в сердце»213.
В религиозных и эзотерических учениях сердце уподобляется сосуду, способному вместить благодать мистического опыта. Сердце – это тот духовный орган, без которого невозможно познание Божественного, как без пульса физиологического сердца невозможна жизнь тела. Между сердцем и Творцом циркулирует незримая связь, поэтому духовные наставники разных традиций обучали особенному обращению с сердцем, как с вместилищем и проводником Божественной энергии. Если сердце отдано во власть Бога, всё наше существо перерождается и озаряется сердечным светом, ибо сердце – властитель человека и его кормчий. Макарий Египетский, великий христианский святой, пишет о людях, установивших связь с Богом: «Им не нужно достигать полноты убеждения в писаниях, написанных чернилами, но на скрижалях сердца Божественная благодать пишет законы Духа и небесные тайны. Сердце же начальствует и властвует над всеми органами тела. И если Благодать проникла в долины сердца, то она властвует над всеми членами тела и над всеми помышлениями. Ибо там находится ум и все помышления души и её упованиe. Через это и проникает благодать во все члены тела»214.
Входя в резонанс с мирозданием, сердце считывает его знаки и шифры. Оно способно вбирать в себя вибрации всего существующего, откликаясь на них своим ритмом. Как обыденное сознание чувствует отклик сердца на происходящее в личной судьбе, так сознание высокого духа улавливает в ритмах своего сердца отклик на явления планетарного, космического масштаба. Одухотворённое сердце ширится, вмещая в себя всё новые и новые грани соприкосновения с миром, оно улавливает его беззвучное послание. В Агни Йоге сердце играет ключевую роль в духовном развитии. Оно становится мостом к Надземному миру и, подобно магниту, притягивает высшие энергии при условии сонастроенности с ними. В книге учения «Сердце» сказано: «Мы говорим о вмещении, но где же океан вмещающий, кроме сердца? Мы вспоминаем о дальних мирах, но не мозг, а сердце может помнить о Беспредельности»215.
Всё исходящее из сердца – мысли, чувства, слова и рождённые в сердце действия – обладает умноженной силой, так как в сердце находится резервуар духовной энергии человека. В Агни Йоге она называется «психической энергией», а «сердце, это солнце организма, есть средоточие психической энергии»216. Учение гласит, что психическая энергия человека – это проявление всеначальной энергии, наполняющей всё мироздание, а значит, сердце также «есть сосуд мировой энергии»217. Так указывается на неразрывную связь сердца с высшими основами бытия.
В Упанишадах также можно найти свидетельство того, что духовное «я» человека, его вечная, неизменная сущность (Атман) сосредоточена в сердце. В знаменитом отрывке из Чхандогья Упанишады говорится: «Вот мой Атман в сердце, больший, чем земля, больший, чем воздушное пространство, больший, чем небо, больший, чем эти миры. Содержащий в себе все деяния, все желания, все запахи, все вкусы, охватывающий всё сущее, безгласный, безразличный – вот мой Атман в сердце; это Брахман»218.
В разных традициях существуют духовные практики, целью которых является сердечное созерцание путём сведения ума (сознания) в сердце. Наиболее известны исихастские созерцательные практики, представленные в христианском сборнике святоотеческих текстов «Добротолюбие». Святой Симеон Богослов даёт такое наставление: «Сядь в каком-либо особенном и безмолвном месте уединённо, затвори двери, отвлеки ум свой от всякой временной и суетной вещи, склонись к груди головой своей и таким образом стой вниманием внутри себя самого (не в голове, а в сердце), возвращая туда и ум свой и чувственные очи свои и приудерживая несколько дыхание своё…Ум, подвизаясь в этом, улучит место сердца и тогда точас увидит там внутри такие вещи, каких никогда не видывал и не знал»219. Никифор Уединённик пишет о перемещении ума в сердце с помощью дыхания: «Сядь в уединённом месте и, собрав ум, введи его путём дыхания в сердце и, остановившись там вниманием, взывай непрестанно: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!». Так делай до тех пор, пока к сердцу привьётся это призывание и станет непрерывным»220.
Можно вспомнить чудесную книгу «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», в которой от первого лица странствующего анонимного автора описана практика Иисусовой молитвы, творимой в сердце. Автор следует вычитанным в «Добротолюбии» наставлениям и, увидев плоды сердечной молитвы, делится своими переживаниями: «Недели через три начал чувствовать боль в сердце, потом некую приятнейшую теплоту в оном, отраду и спокойствие…Иногда бывало, что как-то насладительно кипело в сердце, в нем такая лёгкость, свобода и утешение, что я весь изменялся и прелагался в восторг…Иногда сердечная сладостная теплота разливалась по всему составу моему и я умилённо чувствовал при себе вездеприсутствие Божие»221. Так, непрестанной молитвой оттачивался навык сердечного восприятия, и сердце странника вошло в тесную близость с Богом, стало его вместилищем и приютом.
Духовной практикой суфиев, тождественной исихазму христиан, является зикр – многократное молитвенное поминание имени Бога. Существует два вида зикра: словесное поминание и поминание сердцем, почитаемое превыше всего. В известном суфийском тексте «Тазкират» (Рассказы о Святых) говорится: «Поминание языком, не прочувствованное сердцем – это обычное поминание; поминание языком, опосредованное сердцем, – это поминание, ищущее награды; и, наконец, поминание, когда сердце странствует в поминании, а языку повелевает молчать, – ценность такого поминания известна только Богу»222. Подобным образом в поэтичном мистическом произведении М. Наими «Книга Мирдада» сердечная молитва превозносится над словесной: «Не нужен рот или язык, чтобы молиться. Вам нужно сердце тихое, что бодрствует, вам нужно лишь одно Желанье, Мысль одна и Воля, что на миг не усомнится. В словах нет пользы, если в каждом слоге нет сердца пробуждённого»223.
О роли сердца писали также философы, сумевшие вырастить в себе опыт сердечного созерцания. Вовлечённость всего существа в сердечное пространство представлялась им прямым путём к единению с Богом. В религиозной философии И. Ильина духовная жизнь немыслима без созерцательного участия сердца. Он писал: «Самым драгоценным и могучим религиозным актом является сердечное созерцание»224. Изумительная книга Ильина «Поющее сердце» вся проникнута лиризмом этого дивного органа и его тонких чувствований. На её последних страницах он пишет об истинном даре, открывающемся человеку, о сердечном пении, которое способно внимать Божественному и воспевать Его, выражая своим пением любовь ко всему сущему. Этими строками хочется завершить и данную главу, посвящённую сердцу:
«Сердце приобретает эту способность только тогда, когда оно открывает себе доступ к божественным содержаниям жизни и приводит свою глубину в живую связь с этими не разочаровывающими драгоценностями неба и земли. Тогда начинается настоящее пение; оно не исчерпывается и не иссякает, потому что течёт из вечно обновляющейся радости. Сердце зрит во всем Божественное, радуется и поет; и светит из той глубины, где человечески личное срастается со сверхчеловечески-божественным до неразличимости, ибо Божии лучи пронизывают человека, а человек становится Божиим светильником. Тогда сердце вдыхает любовь из Божиих пространств и само дарит любовь каждому существу, каждой пылинке бытия и даже злому человеку. Тогда в нём струится и пульсирует священная кровь Бытия»225.
Омовение души
Духовный опыт окунает нас в чистоту Божественного бытия, хотя бы на время смывая поверхностный, замутнённый слой нашего «я». В разных религиозных и мистических традициях мы можем встретиться с описанием омовения души, словно вынырнувшей из обновляющего источника. Иногда этот опыт приходит во время созерцания, когда человек погружается в безграничную глубину своего сознания, обнаруживая там ничем не запятнанный, кристально чистый океан существования. Выходя из него на поверхность, он чувствует себя омытым увиденной внутри красотой. Многолетняя пыль, липкие, вросшие в нас деструктивные импульсы и мысли, заболоченные воспоминания – всё это удивительным образом уносится прочь потоками светоносного водопада, вторгшегося из глубины нашего духа.
Этот опыт может прийти во время пылкой молитвы, вводящей нас в Божественное присутствие. Приобщаясь к Богу, становясь Его образом и подобием, душа наполняется исходящим от Него светом. Словно бескрайнее поле, застланное ослепительным, только что выпавшим снегом, мерцающим в солнечных лучах, душа сияет белизной. Исаак Сирин, один из Отцов Церкви, пишет об этом: «Во время молитвы посещённый благодатью ум видит свою собственную чистоту, подобную небесному цвету»226.
К мистическому опыту омовения души нас подводит искреннее раскаяние. Оно распахивает перед Богом затаённые помыслы и поступки, пламенно взывает из самого сокровенного центра души, которого не коснулась червоточина периферии, и просит прощения с полным доверием к Слушающему. До конца обнажённый перед Богом человек, раскаивающийся в своих поступках и мыслях, при условии абсолютной чистосердечности своего обращения неизменно чувствует исцеляющий любовью ответ – очищение и освобождение от некогда запятнавших душу ошибок. Неслучайно в разных религиозных традициях покаяние считалось начальной ступенью духовного пути, без которой невозможно дальнейшее продвижение. Суфийский поэт-мистик Руми в метафорической форме говорит о необыкновенной силе покаяния: «Покаяние – это странная лошадь, она допрыгивает до небес одним махом даже с самого низкого места»227.
Значимость покаяния в суфизме всегда была неоспорима, однако существовали различные мнения относительно того, как обращаться со своими грехами после их признания. Одни суфии считали необходимым помнить о совершённых грехах, чтобы защитить себя от духовной гордыни. Другие же были убеждены, что мысли о грехах препятствуют настоящей близости с Богом. Худжвири, один из суфийских мистиков, писал: «Раскаявшийся – это любящий Бога; а любящий Бога пребывает в созерцании Бога, при созерцании же не подобает помнить о грехе, ибо память о грехе есть завеса между Богом и созерцающим»228.
Само стремление к покаянию рождается в нас лишь потому, что где-то в глубине души мы смутно предчувствуем Божественный ответ, покрывающий собой наше мучительное признание. Жажда покаяния – это призыв свыше. Так до слуха души доносится, как Некто зовет её домой. Найдя дорогу туда, душа чаще всего вновь покидает дом, влекомая неуправляемыми желаниями и порывами, но Голос зовёт её снова и снова. Мистики, не раз испытавшие на себе исцеляющее воздействие покаяния, учили, что оно остаётся доступным человеку всегда. Даже если мы не раз предавали его, чудо покаяния по-прежнему хранит в себе возможный дар благодати и готово тотчас наградить им искренне сожалеющего о своих изъянах. На мавзолее Руми запечатлены его слова о непрестанном возвращении к покаянию: «Вернись, вернись, даже если ты разбил своё покаянье тысячу раз»229.
Говорят, что нет святого, который прежде не был бы грешником. Определённо, интенсивный и трансформирующий опыт очищения души способен пережить только тот, кто осознал, каким омутом был захвачен ранее. Христианские святые, вдохновляя на покаяние, свидетельствуют о том, что грешник, раскаявшийся от всего сердца, будет полностью омыт Божественным светом. Симеон Новый Богослов пишет: «Божественный огонь Духа, коснувшись душ, очистившихся слезами и покаянием, охватывает их и ещё более очищает; освещая же помрачённые грехом части и врачуя их раны, Он приводит их к совершенному исцелению, так что они блистают Божественною красотою»230. О том же говорил русский святой Серафим Саровский: «Если человек, поначалу связанный греховными узами, которые своим насилием не допускают его прийти к Богу, Спасителю нашему и толкают его на все новые грехи, всё же заставляет себя каяться и, презирая всю крепость греховных уз, нудит себя расторгнуть их, – такой человек является потом перед лицом Божиим действительно паче снега убелённым Его благодатью»231. Так любящий Господь заботливо стирает пятна с доверившихся ему душ.
Смысл и ценность греха, как и самой возможности его совершения, состоит в этом одухотворяющем нас акте сознательного раскаяния, пробуждающемся в душе, некогда отступившей от света, а теперь осознавшей своё отступление. Покаяние образует между человеком и Богом доверительное пространство, в котором душа сбрасывает с себя все маски, представ перед Внимающим предельно нагой. И если действительно есть грех беспросветный, заковывающий в кандалы, то это – безоговорочная вера во власть и несмываемость греха, в которой берёт начало стыд перед лицом Бога. Одно из самых коварных духовных искушений – поддаться вере в то, что после совершённого греха путь к Богу отрезан.
Несмотря на сладостное чувство очищения, даруемого покаянием, это, несомненно, выстраданный дар. Каждый, кто прошёл через него, знает, насколько болезненным может быть откровенное покаяние, когда, не отворачиваясь и не убегая от себя, мы заглядываем в самую мрачную бездну своего «я», нередко ужасающего и тем обессиливающего нас. Не каждому хватит смелости столкнуться с этим отталкивающим проявлением своей личности и не только открыто представить его Богу, но и самому принять его и суметь поверить в изначальную красоту своей души. Отсутствие этой веры ведёт к обратной стороне медали раскаяния – гипертрофированному самобичеванию, уводящему от опыта омовения и вызывающему неотвязное чувство вины, преграждающее путь к Богу и заслоняющее свет души.
Для религиозных и мистических учений, родившихся на неистощимо плодоносной в духовном смысле индийской земле, нехарактерно заострение внимания на греховной природе человеческого существа, поскольку то, что подвержено помрачению, не есть наше подлинное «я». Нечто неуловимое внутри нас всегда остаётся чистым, однако непрерывно убеждая себя в собственной греховности, мы начинаем отождествляться с нашим поверхностным «я». Когда слепая уверенность в греховной природе берёт верх над осознанием вечной красоты духовного существа, которым мы являемся на самом деле, мы неизбежно погрязаем в ещё более неодолимом, затягивающем болоте своего невежества.
Индийские духовные учителя призывают отбросить самобичевание и воспоминания о совершённых ошибках, чтобы освободиться от их власти и сосредоточиться на изначальной чистоте нашего высшего «я», всё глубже проникая в его природу, неподвластную искажениям. Индийский мистик Рамакришна говорил своим ученикам: «Некоторые христиане и брахманисты видят всю религию в понятии о грехе. Их идеалом благочестия является тот, кто молит: «О господи, я грешник, удостой, отпусти грехи мои!». Они забывают, что понятие греха отмечает только первый и низший этап духовности. Люди не отдают себе отчёта в силе привычки. Если вы будете вечно говорить – я грешник, вы останетесь грешником навсегда. Вы должны повторять – «Я не скован, я не скован. Кто мог сковать меня? Я сын Бога, царя царей». Пусть действует ваша воля и вы будете свободны. Дурак, говорящий непрестанно: «Я раб» – кончает тем, что на самом деле становится рабом. Несчастный, говорящий без устали: «Я грешник» – становится грешником на самом деле»232.
В индийских духовных практиках омовение совершается посредством медитации – погружения в изначальную чистоту духовной сути человека, в неосквернённое внутреннее пространство. Наблюдая за этим опытом, наше будничное сознание смотрит на себя, заворожённое чудом, не в состоянии до конца поверить, что способно быть таким поразительно красивым. Сокрытая в нас прозрачность изумляет – это одно из самых грандиозных открытий о себе, с которым может столкнуться сознание. В священных текстах Индии это неуязвимое внутреннее я – Атман (вечная индивидуальная душа) – едино с Брахманом (Абсолютом). Атман в силу своего родства с Брахманом, источником всего бытия, изначально чист и совершенен. Он не подвержен влиянию кармических действий, поскольку закону кармы не под силу запятнать саму вечность. В Упанишадах сказано об Атмане: «Он, немыслимый и неописуемый, очищает нечистое и осквернённое, он – бездеятельный, нет у него связи с прошлыми существованиями»233. В Бхагавад-Гите Кришна говорит Арджуне: «Высший Атман, непреходящий, пребывая в теле, о Каунтея, не действует и не пятнается»234.
В буддизме и индуизме считается, что с помощью медитативных практик, очищающих сознание, человек может достичь избавления от оков кармы. Медитация позволяет выйти за пределы эмпирического сознания, подверженного искажениям и аффектам, к которым склонно наше поверхностное «я». Во время медитации привычный поток сознания, состоящий из изменчивых дхарм (частиц или элементов) замирает, давая нам возможность соприкоснуться с непреходящим существованием, покоящимся в нашей глубине. Знаменитый дзэн-буддийский наставник Хакуин писал:
«Благодать даже однократного погружения в дзадзэн
Стирает бесчисленные грехи, накопленные в прошлом.
Сами собой исчезают ложные тропы, ведущие нас к злу,
Зато Чистая Земля оказывается совсем рядом»235
В упанишадах также говорится о том, что йога влечёт за собой очищение кармы, поскольку погружаясь в пространство нашего первозданного бытия, мы освобождаемся от последствий совершённых поступков: «Здесь, таким образом, уничтожаются мириады действий, накопленных в вечном круговороте бытия…»236. Многие современные духовные практики, направленные на нейтрализацию кармы, имеют истоки в древнеиндийской философии. Д.Чопра, опирающийся в своих текстах на традиции веданты, пишет: «Путь за пределы кармы состоит в том, чтобы снова и снова входить в опыт паузы между мыслями, опыт «я», опыт Духа. Ты как будто стираешь грязную одежду в потоке воды. Всякий раз, когда ты окунаешь ее в воду и трешь, отмывается несколько пятен…и с каждым разом ткань становится немного чище»237.
Невозможно ясно увидеть новый путь, пока не осознано несовершенство прежнего, вот почему духовное развитие немыслимо без первой ступени раскаяния. Каждый путь начинается с выбора, и раскаяние имеет действенный смысл лишь тогда, когда становится решением отказаться от прежней личности с её пороками и слабостями. Волевой выбор запускает процесс изменений, творя новую судьбу, поэтому в Агни Йоге говорится: «Можно перечесть случаи, когда воля вносила изменения кармы. Говорят, что так называемое раскаяние представляет мощную энергию, но лучше назвать это состояние полным осознанием…Нужно настаивать на полном осознании, ибо лишь самая заострённая воля может дать поворот пути. Много шатаний, много слабых проблесков мысли, но они не повернут ключ судьбы»238. Таким образом, раскаяние в Агни Йоге – это осознание совершённых ошибок, дающее мощный импульс для трансформации сознания.
К духовному опыту омовения нас может подвести напряжённое, глубоко пережитое страдание. Раскалывая защитную скорлупу души и сдирая с нас кожу, оно обнажает нашу сокровенную сущность, позволяя разглядеть извечно прекрасный облик души. Врываясь в жизнь, подобно неудержимому тайфуну, страдание сносит ничтожные жизненные ценности, вскрывая их сомнительность и шаткость, несоизмеримость с растущим осознанием новых, только что открывшихся смыслов и сокровищ. Так страдание напоминает человеку о его духовном происхождении. Слёзы пронзительного страдания становятся очищающим потоком, вымывающим из сердца накопившуюся пыль. Вероятно, именно поэтому в свете индийской религизной мысли страдание рассматривается как искупление негативной кармы, которая, изживая себя, освобождает душу. Индийская святая Шри Анандамайи Ма говорила своим ученикам о роли страданий и жизненных трудностей: «Думай о том, что все эти преграды и препоны разрушают твою плохую карму. Помни, что Бог таким образом очищает и отмывает тебя, чтобы затем принять в Себя»239.