Всё-таки временами мой несносный и жутко талантливый сын бывает поразительно похож на своего отца. В этом, конечно, нет ничего странного и удивительного, но иногда это меня здорово напрягает. Утешает только то, что талантливость и несносность в нём так удачно сочетаются, что их просто невозможно представить одну без другой. Эдакий милый дружеский тандем!

Вообще, я пришла к неутешительному для меня выводу, что невозможно удалить из характера личности какую-то черту так, чтобы на её месте не появилась бы другая, компенсирующая отсутствие удалённой. Таким образом неисправимый лентяй может превратиться в настоящего деспота, отчаянный насмешник – в вечного нытика, а рассеянный недотёпа – в злобного зануду. И ещё неизвестно, что лучше для окружающих.

Да! Чем больше у человека свободного времени, тем чаще его тянет пофилософствовать.

На следующее утро меня ожидал очередной приятный сюрприз: позвонила одна из тех, что отважились приобрести мою книгу. К тому же ей удалось испытать на себе её возможности.

–– Я ваша искренняя и верная почитательница, – скромно представилась она. – Ваша книга стала моей верной спутницей на извилистом жизненном пути. Я вам так благодарна!

Под ложечкой у меня приятно защекотало:

–– В самом деле?

–– Да говорю же вам! Просто кладезь мудрых советов! Позвольте полюбопытствовать: содержание пришло к вам в форме ментальных диктовок или духовных откровений?

–– Ментальных – что? – растерянно переспросила я, чтобы выиграть время.

–– Ментальных диктовок, – любезно повторила благодарная почитательница моего предполагаемого таланта.

Я решила продолжить проверенную тактику тянуть время:

–– А в чём разница между первым и вторым?

–– Я думала, это вы мне объясните, – сразу сникла разочарованная почитательница.

–– А может, это что-то третье?

–– Но что?

Чтобы не обнаружить своё полное невежество в глазах моей верной почитательницы, я предпочла в очередной раз увильнуть от ответа:

–– Над этим следует поразмышлять, углубившись в бездны подсознания.

–– А возможно, это поток сознания? – не унималась моя дотошная собеседница, искушённая в вопросах словесной эквилибристики.

–– Вполне возможно, – задумчиво хмыкнула я.

Этот беспредметный разговор так бессовестно затянулся, что я лихорадочно искала достойный повод, чтобы вежливо его прервать.

Меня спасла вошедшая в комнату мама:

–– Гутя, я ухожу. Ты не одолжишь мне свой бирюзовый шарфик?.. Извини, не знала, что ты занята.

И зачем спрашивать разрешения, если шарфик уже у неё на шее?

–– Я не занята, – поспешно ответила я прямо в трубку, но тут же, сообразив, обратилась к моей собеседнице на том конце провода: – Извините, у меня возникло неотложное дело.

–– Надеюсь, мы ещё продолжим нашу плодотворную беседу? – осведомилась неутомимая почитательница.

–– Всенепременно! – облегчённо вздохнула я.

Да… Теперь я не понаслышке знаю, что такое бремя популярности. Оказывается, надоесть мне значительно проще, чем меня удивить. Поэтому личное общение автора с читателями на этом звонке можно будет завершить. Главное – не забыть предупредить об этом всех домочадцев. Ведь никто, кроме Игорёши, не знает, что с недавних пор я являюсь невольным автором бестселлера. А может быть, им всё-таки лучше по-прежнему оставаться в неведении?

Когда я зашла в гостиную, то обнаружила, что лимит сюрпризов на сегодня, оказывается, не исчерпан. В кресле, положив ухоженные отполированные копытца на подлокотник, мирно, буднично и аппетитно, как запечённая сарделька на разрезанном батоне, лежал симпатичный чёрненький поросёнок с золотыми серёжками в нежных мясистых ушках и розовым бантиком на шее.

От неожиданности у меня началась икота:

–– И-ик… кто же тебя здесь оставил, симпатяжка? Ик!

Самое удивительное, что мой риторический вопрос, сопровождаемый нервным иканием, не остался без ответа.

–– Уверяю вас, он сам выбрал это местечко. Он всегда так поступает. Это его стиль. Не правда ли, он очень мил? Его зовут Фима, – послышался откуда-то из-под дивана нахальный дамский голосок.

–– Действительно, миляга, просто само очарование… А вы, собственно, где? – растерянно пробормотала я, пытаясь представить себе размеры существа, способного уместиться под нашим приземистым диваном.

–– Вы, верно, хотели спросить, кто я? – хихикнула обладательница нахального голоска, явно довольная моим замешательством.

–– Не только спросить, но и увидеть, – подтвердила я, усиленно гипнотизируя диван.

–– В таком случае не буду с этим медлить, – из-за спинки, как паста из тюбика, неожиданно выдавилась (другого слова не подберёшь) то ли нескладная девчушка лет одиннадцати, наспех загримированная под ветхую бабуленцию, то ли малахольная бабулька, неумело рядящаяся под девочку-подростка. – Разрешите представиться – Гризельда Афанасьевна.

–– У вас довольно редкое имя, – заметила я, с любопытством изучая свою необычного вида собеседницу.

–– Правда, красивое? Сама выбрала, – зарделась от смущения та, по-своему истолковав моё замечание.

–– Правда, – соврала я, для большей убедительности пару раз кивнув головой.

Она кокетливо расправила на коленях складки зелёного в горошек платьица и девчоночьим жестом небрежно закинула за спину тощую рыжую косичку с бантиком:

–– Я не один год потратила на то, чтобы найти себе подходящее имя. В этом вопросе никак нельзя ошибиться.

–– А что вы делали до этого? – осторожно поинтересовалась я.

–– Разве до этого я могла что-то делать? – печально вздохнула Гризельда Афанасьевна. – Так, сплошные пустяки, не заслуживающие внимания.

Я всё ещё не теряла надежды получить хоть какую-то полезную информацию:

–– А чем вы занимаетесь теперь?

–– Так я же с вами общаюсь, моя милая, – радушно улыбнулась моя находчивая собеседница.

–– Я не имела в виду данный конкретный момент.

–– А какой конкретный момент вы имели в виду?

–– Ну, к примеру, что вы делали вчера в это же самое время?

–– Сопровождала вас в ваших поисках молодости. Что, разве незаметно? – встав с дивана, она дважды прокрутилась на месте, видимо, желая продемонстрировать себя со всех сторон.

–– Вы хотите сказать, что следили за мной? Но это невозможно: я бы вас заметила.

–– Последний раз, когда ты заметила меня, тебе было лет… пять. А если быть точной, то четыре года и десять месяцев. Тогда ещё мы были на «ты». Впрочем, ничто не мешает мне вернуться к этой давней привычке.

–– Мы с вами так давно знакомы? – нервно хихикнула я.

–– С момента твоего рождения! Хочу напомнить, что я твоя небесная покровительница и земная заступница.

–– А почему вы прежде себя не обнаруживали?

–– Эх, милая! Я всегда была рядом, но ты предпочитала меня не замечать. В конце концов? я с этим смирилась.

–– А вы бы сами проявили инициативу и привлекли моё внимание.

–– Это строжайше запрещено по условиям совместного договора. И я никогда не осмелилась бы нарушить это правило без особых на то указаний. Но Фиме всё нипочём – он хрюкать хотел на все запреты. Вот он и перешёл на легальное положение, когда ему приспичило-присвинячило.

–– А он, вообще-то, кто?

–– Вообще-то, он поросёнок. Неужели не похож?

Словно почувствовав, что разговор идёт о его персоне, упомянутый Фима, выразительно хрюкнув, уставился на меня своими наглыми меланхоличными глазками законченного плейбоя.

–– Я хотела спросить: он чей? – изменила я формулировку (всё-таки мне не откажешь в сообразительности).

Однако ни Фима, ни Гризельда Афанасьевна не оценили ни моих стараний, ни очевидных достоинств: первый возмущённо захрюкал, а последняя недоумённо хмыкнула:

–– А ты по отношению к самой себе когда-нибудь задавала такой вопрос?

–– Но… – я смущённо умолкла, подбирая подходящие слова для этой самонадеянной парочки. – Вы хотите сравнить меня с … Фимой? – наконец неуверенно выдавила я.

–– А почему бы нет? – вызывающе тряхнула косичками Гризельда Афанасьевна.

Фима одобрительно захрюкал, нервно позвякивая золотыми серёжками.

–– Животные, если они не дикие и не беспризорные, обычно кому-то принадлежат, – глупо улыбаясь, промямлила я.

От моих слов Фима пришёл в такое неописуемое волнение, что все издаваемые им звуки, слились в целый оркестр, исполняющий мелодию праведного гнева и пламенного негодования.

–– Фи-и! – недовольно дёрнула плечиком Гризельда Афанасьевна. – Какие жуткие определения: «дикие» и «беспризорные»! Куда уместнее, поэтичнее и свежее звучит «свободные». Твоя речь позволяет мне поставить весьма неутешительный диагноз: налицо все признаки запущенного «антропоморфного снобизма», протекающего в крайне тяжёлой форме.

–– А это лечится? – сделала я неуклюжую попытку пошутить.

–– Ис-хрю-чительно хрю-рургическим методом! – неожиданно грозно выхрюкнул с кресла Фима.

–– Точно! – обрадовалась Гризельда Афанасьевна. – Требуются самые радикальные меры. Пусть ощутит всё на собственной шкуре! Пока не прочувствует ситуацию изнутри – не поймёт.

–– А кон-хрю-ктно? – деловито уточнил рассудительный Фима.

–– Можно и конкретно. Давай превратим её в… гусыню? Нет, пожалуй, лучше в слониху – это грандиознее и весомее.

–– В следующей хрю-нкарнации? – плотоядно хрюкнув, уточнил кровожадный Фима.

–– Да прямо сейчас! Зачем откладывать?! И тогда посмотрим, ЧЬЯ она будет!

–– Хрю-то! – возбуждённо всплеснув копытцами, всхрюкнул Фима, явно не привыкший сдерживать свои поросячьи эмоции.

Вот тебе милашка, симпатяжка и очаровашка в одной поросячьей упаковке! Ах ты мерзкий хрюндель! И что плохого я ему сделала?

–– Но слониха здесь вряд ли поместится, – скептически оглядев нашу гостиную, охладила его пыл практичная Гризельда Афанасьевна. – Превратим-ка её лучше в…

Не на шутку перепугавшись, я решила вмешаться в их светскую беседу, непосредственно затрагивающую мои жизненно важные интересы, пока они не успели перейти от слов к делу:

–– А можно обойтись щадящими терапевтическими методами лечения? Обещаю быть сознательным и послушным пациентом. Готова выполнять все предписания прямо с этого самого момента.

–– Я не против, – подозрительно быстро согласилась Гризельда Афанасьевна, – но последнее слово всё равно за Фимой.

–– Хрю-н с ней! – царственным движением задрав пятачок, великодушно согласился Фима.

–– У-уф!! – я с облегчением вздохнула.

Вот уж не думала, что он окажется таким покладистым. И что на него вдруг нашло? Да, поросячья душа – потёмки. Впрочем, соваться в неё с фонариком я не собираюсь.

–– Эх, Гутя! – печально покачала головой Гризельда Афанасьевна. – Выйди на улицу и оглянись вокруг: многих иначе как рафинированными животными не назовёшь – живут простейшими инстинктами. Их ни дикими, ни беспризорными, ни даже свободными не назовёшь. Пожалуй, дрессированными.

Возможно, вам бы хватило отваги ввязаться в спор, а мне достало благоразумия промолчать. В таких случаях я предпочитаю держать кукиш в кармане: с одной стороны, это гарантирует мою безопасность, с другой – такая форма несогласия позволяет мне сохранить достойную мину. Считаю, что в подобных обстоятельствах – это, во-первых, проявление Соломоновой мудрости, а во-вторых, свидетельство актёрского мастерства. Да и какая мне разница, что думает о человечестве сладкая парочка, которая вполне может оказаться кислым плодом моего слишком разыгравшегося воображения? А ведь меня так и подмывало высказать этой противной Гризельде Афанасьевне, что с такой, с позволения сказать, распоясавшейся «покровительницей» и «заступницей», как она, и злейшие враги не нужны. Кто бы меня от неё защитил!

–– А знаешь, в чём разница между тобой и Фимой? – загадочно улыбнувшись, нарушила моё молчание Гризельда Афанасьевна (могу поклясться, что она, бесцеремонно покопавшись у меня в голове, прочла мои мысли).

–– ? – в ответ ей я фальшиво улыбнулась.

–– Он никогда не лжёт и не лицемерит.

Я покраснела, но продолжала хранить вежливое молчание.

–– Почему ты молчишь?

–– Предпочитает не связываться с нами, чтобы со-хрю-нить облик рафинированного животного, – усмехрюкнулся догадливый Фима.

–– Фима прав – меня вовсе не вдохновляет перспектива обзавестись хоботом и хвостом и встать на четвереньки, – подтвердила я. – Меня вполне устраивает моя наружность.

–– Жаль! Иногда бывает весьма полезно разрушить привычную картину мира! – небрежно заметила Гризельда Афанасьевна.

–– Торжественно обещаю, что как только у меня возникнет в этом острая необходимость, я непременно обращусь к вам за помощью, – заверила её я. – Но пока мне бы хотелось сохранить доступ ко второй сигнальной системе.

–– Да, милая, ты действительно умеешь говорить, но владеешь ли ты словом?

–– Я всегда полагала, что это одно и то же.

–– Увы, это не единственное твоё заблуждение. Надеюсь, кириллицу ты ещё не забыла?

–– Разумеется, нет: аз, буки, веди… Ну и так далее.

–– Тогда ты должна знать, что означает твоё имя. Давай, попробуй! – Гризельда Афанасьевна поощряюще взмахнула невидимой дирижёрской палочкой. – Ну!

Я тупо молчала, уставившись на свою неугомонную собеседницу.

–– Может, тебе напомнить твоё имя? – участливо предложила та.

–– Спасибо, не надо: я помню – Августа. А если произнести по буквам, то: аз, веди, глаголь, ук, слово, твердо, аз.

–– А теперь, как положено, соедини их в предложение.

–– Я ведаю, глаголю завершённое слово твёрдо я.

–– А теперь то же самое, но современным языком. Смелее, ты же языковед со званием и со стажем!

Я на секунду задумалась. Но только на одну секунду!

–– Я обладаю знанием, и произносимые мною слова наполнены силой и завершённостью.

–– Браво! – зааплодировала Гризельда Афанасьевна.

–– Хрю-во! – восторженно застучал копытцами по подлокотнику Фима.

Было заметно, что мне таки удалось вырасти в их глазах. Выходит, я всё-таки не совсем безнадёжна, раз смогла заслужить похвалу этих двоих, несколько минут назад готовых совершить надо мной самосуд, приговорив к превращению в огромное толстокожее животное с бивнями и хоботом.

Пока они настроены дружелюбно, надо закрепить достигнутый успех крепким чаем с клюквенным вареньем и расстегаем с грибами. Интересно, Фима ест расстегаи? Или предложить ему…

–– Неси всё, что есть, – прервала мои размышления Гризельда Афанасьевна.

Фима прохрюкал что-то нечленораздельное. Я расценила это как руководство к действию и направилась прямиком на кухню.

Спустя десять минут на стол было любо-дорого смотреть: я художественно выложила на него всё содержимое нашего двухметрового холодильника.

–– О-хрю-нительно! – так просто и ёмко оценил впечатляющий результат моих усилий восхищённый Фима.

–– А салфеточку можно? – зыркнув глазами по тарелкам, сладким голосом попросила Гризельда Афанасьевна.

Я стремглав бросилась на кухню, но мой спринтерский забег был прерван звонком в дверь. На пороге стоял Жэка.

–– Нас отпустили: последних двух уроков не было – Тата заболела, – радостно сообщил он, стягивая куртку.

–– Кто заболел? – переспросила я.

–– Наша химичка, Тамара Тарасовна; сокращённо – Тата. А Валендра отказалась её заменять – она с ней в контрах.

–– Почему? – по инерции и по собственной глупости брякнула я.

–– Да нашего физрука не поделили.

По вполне понятным для любого родителя причинам я решила увести разговор от более опасной для меня темы к менее опасной.

Поэтому, оставив без внимания последнее предложение Жэки, я вернулась к предыдущему:

–– А Валендра – это… дай догадаюсь… Валентина Александровна. Верно?

Мне показалось, что я была вполне убедительна, но Жэка всё равно умудрился огорошить меня своей откровенностью.

–– Не угадала. Валендра – это помесь выдры со сколопендрой – с явным удовольствием объяснил он.

Убедившись на собственном опыте в том, что прозвище (а вовсе не имя) можно уподобить вывеске над дверью, и помня, что устами младенца (к каковым со спокойной совестью можно причислить и Жэку) глаголет истина, я решила воздержаться от комментариев, чтобы не услышать объяснений, на которые мне нечем будет возразить. Мама непременно обозвала бы такое моё поведение вопиюще антипедагогичным, а Ната – грубо нарушающим условия всемирного заговора взрослых против детей. Но чего не сделаешь ради сохранения родительского авторитета в глазах сына-подростка, особенно если об этом никто не узнает?

Я заметила на тумбочке перед дверью небольшой бумажный пакет:

–– Жэка, это твоё?

Тот отрицательно покачал головой:

–– Всё своё ношу с собой.

–– Значит, подлежит вскрытию.

С некоторых пор я перестала задавать себе риторический, а значит бесполезный вопрос «Откуда это взялось?», и сразу приступаю к изучению своей находки.

В пакете оказался сборник научных статей, ещё пахнущий типографской краской. На титульном листе красовалась дарственная надпись: «С надеждой на скорое прочтение и желание поделиться впечатлениями, от автора». Рядом с сегодняшней датой был приписан номер домашнего телефона.

Кто бы мог подумать, что автором окажется не кто иная, как Агнетта Павловна Хомякова?!

К реальности меня вернул Жэка:

–– Мамуль, у нас кто-то был?

Только сейчас я вспомнила о своих гостях – Фиме и Гризельде Афанасьевне.

–– А что, уже никого нет? – машинально спросила я.

–– Ты меня удивляешь, – опешил Жэка. – Они что, успели просочиться сквозь стену или вылететь в окно?

–– Эти способны и не на такое, – рассмеялась я, вспомнив прелестную парочку, почти опустошившую наш упитанный холодильник.

–– А может, это они оставили пакет в прихожей? – предположил Жэка.

–– Вряд ли. Хотя… кто знает?

–– А это что такое? – Жэка ткнул пальцем в сторону кресла, где всего несколько минут назад нежился Фима, эпикуреец по происхождению и сибарит по призванию.

Вот это сюрприз! Нет! Этого просто не может быть!

–– Жэка, это не «что такое», а «кто такая», – незаметно для себя я перешла почти на торжественный тон. – Эта барышня – моя любимая кукла Василиса, которая при самых загадочных обстоятельствах покинула меня очень много, но не будем уточнять, сколько именно, лет тому назад.

–– Для своего возраста эта беглянка неплохо сохранилась.

–– В отличие от своей хозяйки, которая оказалась не такой устойчивой к прожитым годам и произошедшим переменам, – невесело сострила я.

–– Категорически заявляю, что в твоём случае все перемены к лучшему. К тому же никогда не поздно остановиться и даже начать двигаться в обратном направлении.

А что? Дельное предложение и звучит соблазнительно. По-моему, им стоит воспользоваться. Ай да Жэка: изысканный комплимент и нужный совет в одном флаконе! Впрочем, прилагательные можно поменять местами без ущерба для содержимого флакона.

Меня так распирало от любопытства, что я решила позвонить Хомяковой немедленно. Научная сторона вопроса подождёт, а вот житейская ждать не может и нуждается в безотлагательном прояснении.

–– Агнетта Павловна?

–– А вы рассчитывали услышать кого-то другого?

–– Мне, знаете ли, нужна Агнетта Павловна.

–– И что вам от неё нужно?

–– Поговорить с ней.

–– Так чего вы медлите?

–– А я говорю с ней?

–– А вы сомневаетесь?

Думаю, вас бы тоже смутила подобная манера вести разговор, поэтому я решила перейти прямо к делу:

–– Я получила сборник ваших статей…

–– Я – это кто?

–– Извините, я забыла представиться. Августа Яковлевна Ведерникова.

–– А вы уверены, что ваше имя мне о чём-то говорит?

Интересно, вы бы рискнули продолжить подобный диалог? Вот и я собиралась повесить трубку, но в последний момент неожиданно для самой себя передумала.

–– А мне несколько дней назад довелось побеседовать с вашим мужем, – совершенно невпопад ляпнула я.

–– С Самариным? – в голосе прозвучало плохо скрытое любопытство.

О! Наконец-то мы можем поменяться ролями!

–– А что, у вас были и другие мужья? – с нескрываемым злорадством осведомилась я.

–– Игнатий был единственным, – в трубку печально выдохнули. (Или мне померещилось?)

Определённо, это победа – она произнесла первое повествовательное предложение!

Я решила воспользоваться моментом:

–– Если вы согласны, мы могли бы встретиться и пообщаться на эту тему.

Моя собеседница не раздумывала ни секунды:

–– Записывайте адрес: Петушиный переулок, дом два, квартира семь. Это недалеко от ресторана «Кулинарная академия». Хотите, я вас встречу?

Да, здорово её зацепило!

–– Не беспокойтесь – я сама найду.

Накормлю Жэку и – полный вперёд!

На кухне меня поджидал новый сюрприз – мой сын уже доел грибной суп и собирался приступить к бараньим котлетам с картошкой.

–– Глазам своим не верю! Ты сам разогрел обед и даже положил его себе в тарелку?

–– Откуда такое недоверие к собственным органам чувств? – невозмутимо отозвался Жэка, продолжая жевать котлету. – А ты успела заметить, что я ещё и ем самостоятельно?

–– Раз ты уже делаешь такие успехи, то я могу со спокойной совестью оставить тебя одного и уйти по своим делам. Не возражаешь?

–– Мой девиз: «Живи сам и дай жить другим!»

Поскольку у Игорёши иные жизненные лозунги (по крайней мере – в отношении меня), то мне пришлось поторопиться, чтобы не столкнуться с ним в дверях.

Дом, где жила Хомякова, я нашла очень легко, словно чья-то заботливая рука услужливо довела меня до самой двери её квартиры. Может быть, эта невидимая конечность принадлежала Гризельде Афанасьевне?

По ту сторону двери меня долго и внимательно изучали в «глазок», задали парочку анкетных вопросов и наконец, лязгнув затвором, впустили в тёмную прихожую.

–– Лампочка перегорела, а ввинтить некому, – услышала я сварливый женский голос, явно не принадлежащий той, с кем я недавно говорила по телефону.

–– Это квартира Агнетты Павловны Хомяковой? – на всякий случай спросила я.

–– Ещё чего! Это моя квартира! – возмущённо откликнулась моя собеседница.

–– Но мне нужна Агнетта Павловна!

–– Сейчас вы её получите. Только разуйтесь и наденьте тапочки.

Тапочки, видимо, были рассчитаны на пятилетнего ребёнка, но я решила не возражать хозяйке квартиры, с трудом втиснув в них половину ступни.

Слева от меня распахнулась ещё одна дверь, и я оказалась в просторной комнате, густо заставленной старьём многовековой давности. Моя собеседница при свете двух тусклых лампочек предстала передо мной низенькой толстой старушонкой в бесформенном домашнем халате с длинными кистями, волочащимися за ней по полу.

–– Бета, это она? – заинтересованно донеслось из соседней комнаты.

–– Кому же ещё быть, Нета? – ворчливо отозвалась фигура в халате. – Феи обычно влетают в форточку, а не вламываются в дверь.

–– Простите… – виновато промямлила я, растерявшись от такого радушного приёма.

–– Поздно – покой уже нарушен, – желчно огрызнулась та, кого обозвали Бетой.

Шаркая тапочками по паркету, она вышла из комнаты и растворилась в тёмной прихожей. Через минуту в комнату въехала инвалидная коляска, в которой гордо восседала пожилая седовласая дама в чёрной, наглухо застёгнутой блузке, заколотой старомодной камеей.

–– Августа Яковлевна? – спросила она, прошив меня взглядом сверху донизу.

–– А в-вы… – начала было я.

–– Агнетта Павловна Хомякова, собственной персоной. А это, – она указала взглядом на фигуру в халате, – моя кузина и компаньонка Элизабетта Францевна Ямпольская-Бибикова.

–– Очень приятно, – выдавила я, фальшиво улыбнувшись.

–– А нам-то как приятно! – с издёвкой отозвалась Элизабетта Францевна.

–– Давайте без церемоний, – поморщилась Агнетта Павловна. – По телефону вы что-то говорили об Игнаше?

–– Об Игнаше? – удивлённо переспросила я, не понимая, о ком идёт речь.

–– Ну да, об Игнаше, Игнатии Никифоровиче Самарине, если угодно, – раздражённо бросила та, возмущённая моей непонятливостью.

–– Несколько дней назад мы с мужем заглянули в кафе «Приятное воспоминание» и там нам посчастливилось познакомиться с вашим бывшим мужем.

–– Так уж и посчастливилось? – фыркнула Агнетта Павловна.

–– Нета, она аферистка: Игнатий уже семь лет как отправился туда, откуда пришёл.

–– Что вы на это скажете, любезная Августа Яковлевна? – хитро прищурилась Агнетта Павловна. – Бета никогда не ошибается в подобных вопросах.

–– На этот раз ваша кузина ошиблась – я действительно видела Самарина. Мы с мужем на пару часов заблудились во времени. Попали не в тот временной коридор. Со мной такое бывает.

–– Что ж, это легко проверить, – Хомякова вопросительно уставилась на Элизабетту Францевну.

Та молча встала и, не проронив ни слова, удалилась из комнаты.

–– А о чём вы с ним говорили? – проводив её взглядом, спросила Хомякова.

–– В основном о его пьесах, ну и немного о вашей работе. Кстати, о работе: я получила сборник с вашими статьями, который вы мне передали.

–– Я ничего вам не передавала. И вообще, я давно уже отошла от науки. Видимо, кто-то вас разыграл. В моём возрасте пора вспомнить о душе. Вы не согласны?

–– Я считаю, что о душе не следует забывать в любом возрасте, уважаемая Агнетта Павловна.

–– И то верно, – охотно согласилась Хомякова.

–– Нета, хочу тебя расстроить: твоя гостья не соврала – она и в самом деле беседовала с покойным Игнатием, – торжественно сообщила Элизабетта Францевна, с важным видом войдя в комнату.

–– А меня это ничуть не расстроило, – холодно парировала Хомякова.

–– И совершенно напрасно, – живо возразила Элизабетта Францевна. – Он перебрал лишнего в упомянутом питейном заведении и полез с такими неприличными откровениями к малознакомым гражданам, что стены покраснели бы от стыда за его вызывающе неприглядное поведение.

–– Уверяю вас, он вёл себя очень достойно, – храбро ринулась я на защиту Самарина, – и стены в кафе ничуть не пострадали от его поведения. Более того: им удалось сохранить свой первоначальный грязно-зелёный цвет.

Элизабетта Францевна, поджав губы, презрительно фыркнула, зато Хомякову моё заявление откровенно развеселило.

–– Прямо сюжет из его пьесы, – усмехнувшись, заметила она. – Автора уже нет, а представление продолжается.

–– Вы это о чём?

–– О жизни, уважаемая Августа Яковлевна, о чём же ещё? – нахмурилась Хомякова.

–– Сюжет, говоришь, – неожиданно вмешалась в разговор Элизабетта Францевна. – Его сомнительные сюжеты когда-нибудь сведут нас в могилу.

–– А ты что, рассчитывала избежать этого? – насмешливо спросила Хомякова.

–– А почему ты говоришь обо мне в прошедшем времени? Мне всего девяносто четыре.

–– Ты, как обычно, преуменьшаешь: тебе уже год как девяносто пять, – невозмутимо заметила Хомякова. – И это всё, между прочим, благодаря таланту Игнатия. Не его вина, что человеку легче жить под гнётом нескончаемых житейских забот, чем справиться со свалившейся на него удачей.

–– Талант! Вон как ты заговорила, подруга! А я утверждаю, что он ничем не лучше других! Перед жизнью мы все равны. Да и перед смертью тоже. – Насупившись, Элизабетта Францевна обиженно отвернулась к окну.

Хомякова хотела ей возразить, но, видимо, передумав, обратилась ко мне:

–– Представьте, уважаемая Августа Яковлевна, что перед вами три мобильных телефона, причём внешне почти одинаковых.

–– Уже представила.

–– Пока они бездействуют, разница между ними не видна. Но стоит попробовать взять их в руки, как вы тотчас убедитесь, что один из них просто пустышка, корпус без всякого содержимого, как телефон он совершенно бесполезен. Другой работает, но предназначен только для звонков. А третий, ко всему прочему, снабжён видеокамерой и может выполнять ещё множество самых разных функций. Спрашивается, равную ценность они представляют для владельца или нет? Вот в чём вопрос.

Элизабетта Францевна в очередной раз громко фыркнула, а я предпочла вежливо промолчать. Великий классик давно уже убедил меня в том, что всегда отыщется чудак, что, упорно пренебрегая здравым смыслом, продолжает мучиться нелепым вопросом, ответ на который слишком очевиден для всех остальных здравомыслящих людей.

Я решилась предложить моим умудрённым жизнью собеседницам другую тему для разговора, более безопасную и менее философскую:

–– Самарин рассказывал, как фанатично вы были преданы науке. Жаль, что это уже в прошлом.

–– Ах, оставьте! Какая уж тут преданность! Науке я изменяла с Самариным, а Самарину – с наукой, – насмешливо отмахнулась Хомякова. – В итоге пришлось расстаться с обоими и остаться одной.

–– Помнится, Нета, – вступила в разговор Элизабетта Францевна, – в своём научном труде «Пол и характер» небезызвестный Отто Вейнингер выделил два типа женщин: «матери» и «проститутки». Первые сосредоточены исключительно на детях и даже мужчину воспринимают как ребёнка. У представительниц же второго типа материнский инстинкт ослаблен, и они ориентированы главным образом на мужчину. По-моему, ты не подходишь ни под один тип.

Пришла очередь Хомяковой снисходительно фыркать.

–– Я с твоим Вейнингером ни в корне, ни в стебле не согласна, – решительно заявила она. – По мне, так каждая женщина не должна лишать себя удовольствия пройти все стадии, от жены до матери, чтобы потом спокойно сосредоточиться на себе единственной. Без любой из этих составляющих её жизнь будет неполноценна, а судьба трагична, как бы она ни старалась это отрицать.

–– Да уж! Пока доползёшь до третьей стадии, так вымотаешься и порастратишься, что на себя обожаемую и силёнок уже не хватит, – мрачно заметила Элизабетта Францевна.

–– А ты научись не только растрачиваться, но и пополняться. Это не менее важно, дорогая кузина, – с учительскими нотками в голосе сообщила Хомякова.

–– Посоветуй это лучше своей гостье – очень скоро ей это понадобится.

Сообразив, что эти слова относятся ко мне, от волнения я даже привскочила с продавленного дивана, в котором утонула до самых подмышек:

–– Ч-что, что мне понадобится?

–– Умение следовать за потоком самой жизни, а не за людьми и обстоятельствами, даже из самых высоких побуждений, – невозмутимо объяснила Элизабетта Францевна.

–– Просто Бета хочет сказать, что ваше желание, которое вы загадали, привязав ленточку к красному дереву, исполнилось, и в недалёком будущем это заставит вас сделать важный для вас выбор, – уточнила Хомякова.

–– А откуда вы знаете про красное дерево и вообще… – ошарашенно забормотала я.

Мне пора было привыкнуть к чудесам, давно уже заполонившим моё жизненное пространство, но мой упрямый ум, обученный мыслить трёхмерно, никак не желал перестраиваться и каждый раз неизменно требовал конкретных объяснений.

–– Я же вас предупредила, что от Беты ничего нельзя утаить, – напомнила Хомякова, многозначительно скосив глаза в мою сторону. – Вы и сами могли бы догадаться о грядущем событии, когда нашлась кукла Василиса, исчезнувшая из вашей жизни много лет назад. Несомненно, это был знак, что скоро в вашем доме появится маленькая гостья. Кстати, когда это случится, не забудьте вернуться и поблагодарить дерево.