Бессердечный

Они скрылись в хвойной роще на клочочке земли среди белой глазури. Люди остались за рощей и мелькали силуэтами между стволами. Кира запечатлела юркнувший по волосам Кирилла солнечный луч, он заиграл медными кудрями и когда Кирилл подходил к Кире луч преломлялся сквозь стволы и пятнами играл на его одежде.

– Встань вот так. Нет! Улыбнись, вот, да, именно так. – Кира отошла вправо, слегка приблизила линзу, присела, чтобы изображение получилось снизу вверх. А Кирилл ждал пока на лице фотографа не отразиться довольство в виде искрящихся глаз и сытой улыбки.

– А как ты помогаешь Вильяму? – Кирилл подошёл, что бы посмотреть фото и наклонился к Кире, но она тут же убрала фотоаппарат – повесила его через плечо.

– Не то чтобы я знала как именно. Это произошло внезапно: при первой встрече он сказал, что потерял память, и я представила его, как закрытую дверь – к ней только ключ подобрать, и она откроется. Вот и я подбираю ключ, по ощущениям помогаю, – она ушла в раздумья и не только мысленные: Кирилл не сразу среагировал, что девушка, пройдясь взад-вперёд, уходит по новому направлению.

– Но у тебя же практика есть? Познания какие-то медицинские?

– Нет, этого у меня нет, есть только внутренние ощущения, что это делается непременно так. Его сознание выдаёт клочочки воспоминаний – абстрактное полотно: оно может быть и в тексте, и в видении, и в чувстве, да в чём угодно, вплоть до прикосновения и запаха. – Кира коснулась коричневого пальто, показывая как это, – Вот тебя когда-то сильно схватили за руку, очень сильно и когда это происходит в следующий раз – твой мозг отдаёт предупреждающий сигнал. Ты об этом забыл, но возникает ощущение, что это уже было – называется дежавю. Когда Вильям начинает что-то припоминать, я прошу его захватить этот момент и удержать.

– И получается? – Кирилл усмехнулся. Роща ещё не кончилась, а хрустящий под ногами снег говорил, что они здесь первые гости.

– Не всегда – он вспоминает до определённого момента, а дальше ему что-то мешает, – вспоминая Вильяма, она полностью углубилась в себя, потерялась глазами, и уровень задумчивости на её пухлом беззаботном лице поднялся макушек сосен. Кирилл хоть и присутствовал, но словно шёл поодаль с Биг-битом: задавал вопрос, как кидал монетку и получал ответ, как песню – шла односторонняя связь. Было в Вильяме что-то цепляющее, заставляло оно держаться рядом с чувством спокойствия и уверенности. Даже его память и осколки воспоминаний, которые Кира не без труда собирала, не могли её убедить, что перед ней плохой, тёмный человек. Она настолько бесстрашно лезла в его голову, будто заняла, что не наткнётся в ней на монстров и мадагаскарских тараканов, будто это была её голова и воспоминания в ней настолько важные, что можно пренебречь сном, уроками и утверждённой в самом начале дистанцией. Полмесяца, что она отдалялась от него – стали финишем в бесстрашном забеге, сейчас она остановилась и начинает всё осмысливать. За всё время Кира не дала шанса узнать себя, пока они узнавали его. Но может он не нуждался в разговорах про неё, может, он видел действия, слышал слова – наблюдал за результатами, стремлениями и сам понемногу заполнял пустую чашку «Кира» и то же самое делала она. Кира впервые испугалась того что может открыть, того момента когда это произойдёт, когда Вильям всё вспомнит. За дверью может оказаться, как и чулан, так и грязный подвал, да что угодно, но только не чистая зелёная поляна.

– И если он не может вспомнить, значит это опасно.

– В медицине это зовётся психологический блок, и мы его разбивает с помощью шока. Нам нужно освободить его вторичную память. Шок может быть любым, как резким, так и нарастающим – осознанным. Главное приблизиться к той ситуации, в которой побывал человек, но тут главное не навредить, – доложил Кирилл, они вышли на оживлённое место – пешую дорожку. Кира задумчиво посмотрела на простор вокруг: не так много людей выбрались погулять в центр парка, в основном здешние обитатели, люди которые жили возе парка – их выдавала сытость во взгляде. Но Кира вновь искала уединённый клочочек земли – она нарочно пряталась от людей и любых, даже самых незначительных звуков. Она прошла асфальтированную дорожку поперёк, аккуратно обходя людей, за ней неспешно прошёлся Кирилл, стараясь только не терять её из виду, но когда она зашла в лесопосадку он ускорился. Перед Кирой пролетели двое лыжников, она настолько задумалась, что запоздало среагировала: ещё шаг и её попросту снесли бы, но она вовремя остановилась, отделалась лавиной снега и холодного ветра у самого носа.

– Не спеши так, мы же гуляем.

– Что-то мне кажется, что в нашей медицине такого никогда не сделают – это как-то по-европейски, – опомнилась она и обернулась, её глаза напрямую спрашивали, – И как же нам сейчас повторить ту ситуацию?

– Ничего мы не повторим, но шок обеспечим. Это должно помочь, ты хоть немного мне доверяешь, естествоиспытатель? – Кирилл вновь обнял её, он уже не хотел объяснять свой план и доказывать, что он сработает.

– А может, ты всё же расскажешь?

Кирилл нарочно промолчал.

– Мой метод восстановление и лечение памяти с помощью визуализации безопаснее будет, может, свой способ изобрету и запатентую.

– Попробуй, конечно, но для этого нужно быть специалистом в определённой области: врачом, психологом, парапсихологом. В жизни не всё легко, к чему-то придётся идти долго и упорно и через боль – главное чтобы ты понимал для чего это и стоит ли усилий, – он посмотрел на Киру сверху, та рассматривала фото всё с большей задумчивостью.

На тех фото только выпал снег, ещё проклёвывалась сырая земля и грязные листья, около дерева, легко улыбаясь, стоял молодой человек в кожанке и смотрел на снег. Кирилл сам улыбнулся и тихо, не выдавая себя, продолжил смотреть.

Глава 9.

1

Час операции близился и больше чем мама и отец её никто не ждал. Мне этот факт лишь мешал радоваться жизни и тревожно подступал на цыпочках календаря, отнимая надежду на светлое и хорошее, что могло у меня быть. Я старался не думать о феврале и пересадке сердца, вообще заставил себя принять это как должное и нужное. Было страшно и зябко в душе, хотя так было всегда, точнее последние полгода. Когда у тебя проблемы, и ты остаёшься один – решай их, а если не можешь, займись чем-нибудь, чем угодно, только нервы в коробочку, страх в кулак, а волю вперёд – ты сможешь, ты не застрянешь на операционном столе, очнёшься. Кто был за гранью, как я, говорят, что видели всё, что с ними происходило, и я видел, тогда в больнице. Но интереса не было, лишь то, что от меня осталось, та ментальная оболочка ясно понимала что происходит, что из меня вытаскивают остатки болтов и как они окрасились моей кровью. Мне казалось, если напрячься, сфокусироваться то я смогу вспомнить, что произошло, но всё разбегалось в разные стороны, мельтешило в голове и в тот момент врачи начали меня терять. Я уходил, представляете – уходил, но был рядом, и стало страшно, так страшно, как никогда не было. Я вцепился в себя, но без жалости, а потому что не захотел уйти, не узнав, как оказался здесь на этом холодном столе. Кто в этом виновен, кто в ответе? В тот момент я понял, что из-за того, что я пытаюсь вспомнить – мне больно и тогда я перестал вспоминать: откинул все мысли и стремления, будто ничего не происходит. Врачи дали разряд. Сердце замедлялось с каждым мигом начиная биться слабее и слабее, а когда оно остановиться они ничего не смогут сделать и я это понимал. Я взял и закрыл глаза себе настоящему и себе ментальному. Это всё что я помню, и лучше бы помнил всё остальное кроме этого, потому что второй раз добровольно лечь на операционный стол нет ни малейшего желания. Лика только намекнула, но этого было достаточно, чтобы весь вечер запихивать в себя эти жуткие воспоминания.

Родители ничуть не изменились: отец всё так же доделывал чертежи зданий на дому, мама в очередной раз взяла отпуск и предложила остаться на недельку. Но даже в родном доме города Заречного с яркими стёклами – красными, зелёными, жёлтыми и прекрасной кованой оградой я не выдержал больше пяти дней. Всё бы ничего, но когда твоим самочувствием интересуется дворовая тётенька – это ещё, куда ни шло и ты отвечаешь: «Всё хорошо», она же тебя знает, а ты её просто не помнишь, но когда по той же причине к тебе подходит следователь – становиться не по себе.

– Чёрных! Давно ты здесь не был, как живёшь, как здоровье?

Ага, подумал я, придётся врать и только врать!

– Здравствуйте! – произнёс я в недоумении,– Да работаю в другом городе, а сам хорошо – не жалуюсь.

– Да куда ж ты, спешишь что ли?

– Нет, – мотнул я головой.

Он видимо не был в курсе моей памяти и в течение получаса выпытывал у меня, не видел или не общался я с каким-то Симоном и Димой. Этот вопрос у него встал острым ребром, фамилий, правда, он их не назвал, будто эти имена должны быть мне знакомы, как собственное; для приличия я даже сделал вид, что вспоминаю – отвёл глаза в сторону, но на самом-то деле ничего не вышло.

– Нет, не знаю таких, – ответил я на автомате, причём с серьёзным лицом.

Следователь поморщился от недовольства и ответил в духе: « Ну и ладно, передавай привет родителям от дяди Ромы». Следователь, кто ещё? Хорошо, что беседа не перешла на личный контакт, вот тогда-то пришлось вспоминать его имя и отчество, которых я не помню, но почему-то точно знаю, что он следователь из местной прокуратуры, так ясно, как всегда помнил своё имя.

2

И вот я вернулся в двухкомнатное городское пристанище, туда, где меня никто не знает и не задаёт провокационные вопросы, на которые я не смогу ответить и не останусь виноватым, тут мне не будут напоминать о неприятном грядущем. Квартира оказалась пустой. Пустовала она не долго, я не успел согреться чаем, как дверь заскрипела, и в коридоре послышались знакомые шаги. Кира договаривалась о новой встрече с Кириллом, я не нуждался в его лицезрении, чтобы испытать злость и страх. Но, в конце концов, я не выдержал и вышел в коридор.

– Здравствуйте, здравствуйте, – не испугались, не удивились, даже поздоровались в ответ, но руку я ему не пожал, показав на чашку в руке.

Я стоял и смотрел на него, он на меня, а Кира потерялась где-то посередине и вовсе не обратила на нас внимания, спокойно разделась, переобулась и выпроводила Кирилла. Вот тут мне стало легко и спокойно, но ненадолго. Обычно она улыбалась, глаза её искрились радостью, она охотно делилась дневными впечатлениями, переживаниями и даже планами, а тут холодно ушла к себе. Это насторожило меня.

– Кира как отпраздновала? Ты занята, да? – я стоял около закрытой двери её комнаты. – Какао хочешь, сварю? – но она молчала, – Молчи-молчи, я-то знаю, ты его любишь.

Вечером Кира выползла на кухню, но настолько поздно, что кружка чуть ли инеем не покрылась, а книга, которую я читал, почти кончилась. Спросив, чей стакан, она вылила содержимое, подождала закипания чайника и заварила всё сама. В общем-то, я сделал вид, что этого не видел и история КПСС интересней и обложка у книги приятная на ощупь – мягонькая тканевая, а то, что мои старания вылили в раковину и главное почему, меня вовсе не интересовало.

В течение всей следующей недели меня игнорировали, как могли, да настолько профессионально, что иногда, когда Кира не здоровалась со мной, казалось, что я на самом деле исчез. Происходящее шло в разрез с нашими недавними отношениями, и сколько я не старался с ней поговорить, спросить, в чём дело, что я сделал не так – меня будто не замечали, уходили от ответа короткими фразами: « Не сейчас, мне некогда. Все хорошо, ты ничего не сделал, я просто занята». Каждый день я вёл себя привычно: спрашивал о планах на день, как всегда мне не отвечали, потом предлагал помощь в спонсорстве книг, своих знаний, логики и тут же получал отказ: « Мне пока не нужно, спасибо». Последнюю фразу слышал вплотную до конца месяца. Бестактный Кирилл зачастил настолько в наше пространство, что я его уже не переваривал и всячески намекал ему, что знаю, кто влияет на Киру. Мне захотелось с ним разобраться. Всё понимаю – отношения, любовь, хотя слабо вериться, но зачем настраивать друзей против друг друга? За такое и ногами по лицу пройтись могут! Но это не самое неприятное – взгляд Киры изменился. Так же меняется взгляд твоего друга, когда ему рассказали про тебя больше, чем ты ему сам; некоторые рассказы приводят к презрению, некоторые к ненависти, к жалости, всё это видно во взгляде. Кира смотрела с каким-то улыбчивым выражением, будто примерялась, а правду ей сказали? Так хотелось поговорить с ней, провести сеанс визуализации, но этого уже быть не могло. Я скучал в её присутствии, странно, конечно же, но так и было – каждую минуту хотелось провести с Кирой, которую я знал месяц назад. С людьми так бывает и со мной случилось то же самое: мои родители сейчас чувствуют тоже, что и я. Они скучают по мне, но по тому, каким я был, и может они ловят себя на мысли – это чужой человек, от нашего сына ничего не осталось. Люди уходят из нашей жизни по-разному, кто-то умирает, кто-то исчезает, словно и не был в жизни, тихо без войны, а есть наоборот – наплюют в душу, раздерут в клочья и бывает, возвращаются. Предпоследние уходят тихо и мирно, как время сквозь пальцы, только они остаются рядом, но уже не те. Тебя покидает та часть человека, которую ты любил, а то, что осталось: чужое и холодное, как зима. Я ощутил, осознал, что и со мной такое было уже, в душе заёрзало, прокатилось, но никак не мог вспомнить с кем и когда это произошло. Это вертелось на кончике языка, как забытое слово, было внутри меня как зажёванный диск в проигрывателе – диск есть, а фильма нет, это витало в голове вихрем, который не поймать, накатывало холодным потом. Мне нужна Кира, прорвалось в сознании. А вчера и сегодня её не было дома, по крайнее мерее вечером и утром, – я работал и от скуки играл с арбалетом, который полностью выкупил и так и не успел ей показать. С ним я ходил в стрелковый куб после работы – смысла идти домой, пока не находилось. С инструктором Лёшей я частенько разговаривал на темы в основном касающиеся оружия, особенно арбалетов. Договорились мы до того что я стал особенным посетителем с клубной картой: «Стрелковый клуб «Охотник» карта постоянного посетителя», но это к слову. Тот день запомнился не только этим.

Стемнело, но фонари освещали достаточно, чтобы видеть куда идёшь. Мне показалось, что сзади меня шли не очень быстро и молчали, а через несколько пролётов в старом районе, где стояли двух этажные дома советского времени – меня обогнали, причём демонстративно, чуть с ног не сбили и оглушили смехом и я узнал голос Киры. В голове промелькнула мысль: « А узнали они меня?». Но судя по тому, как Кирилл догнал Киру и притянул к себе, они не узнали и на этом моменте я перешёл на другую сторону улицы, а когда обернулся – они целовались. Сначала меня передёрнуло, но спустя мгновение я понял, что вмешиваться не имею права, осознал, что так давно не видел её улыбки, не слышал её смеха. Пусть она будет с тем, кто дарит ей настроение и счастье. Я шёл и заглядывался на неё, радужно освещаемую светом фонарей, серебрящимися капельками оседал на волосах снег, на шапке; они шли и игрались, не замечая меня. Тогда решил, что как друга потерять Киру просто не могу и не хочу. Понимая, что странное поведение Киры идёт от Кирилла, который мне не нравиться на взаимных правах – поговорить с ним по-человечески стало для меня окончанием дня.

Я пришёл к дому: несчастной пятиэтажки, обтрёпанной до безобразия и засел в детском городке на лужайке, отсюда все подъезды видны, как в бинокль. Спустя пять минут, после того как вошла парочка, я зашёл в дом и неспешно поднимался по лестнице, пока слышал их голоса, а когда послышался хлопок двери, поспешил. Кирилл семенил по ступенькам, и я остановил его, встал тенью посредине лестницы и поднял на него недоброжелательный взгляд. В его глазах не отразилось ровным счётом ничего – они выражали холодный отблеск безразличия к моему присутствию, но только до того момента, пока он не смог пройти дальше.

– Поговорить нужно, – сказал я мрачно, куда мрачнее, чем выглядел сейчас.

– Да не о чем мне с тобой говорить. Ты дурачок что ли? – возмутился Кирилл и попытался оттолкнуть меня, раз, за разом усиливая порывы уже двумя руками.

– Не волнуйся ты, – я убрал его руки с плеча, – не пущу пока не поговорим, – и снова ядовито посмотрел, и мне показалось, что он слишком быстро сдался, будто этого и ждал.

–Хорошо, давай поговорим.

Мы остались на лестнице, оба не желая сходить с места.

– Я не понимаю, почему Кира перестала со мной разговаривать и проводить время, как раньше. Её подменили – она не могла на меня обидеться, я её никогда не обижал.

– И что? Причём я-то тут? – Кирилл развёл руками и потянулся оттолкнуть меня к стене.

– А при том – я уверен, что это ты натравил её на меня. Для чего не знаю. Но это ты.

– Ну да, больше делать мне нечего, кроме как заговоры строить. Хотя не отрицаю с такими, как ты я посоветовал ей не водиться, – он брезгливо ткнул в меня пальцем.

– И кто ты такой чтобы решать с кем ей быть, а с кем нет? По-человечески нельзя? Ты хоть понимаешь кто она для меня?

– Да мне по барабану! Пофигу! – он злил меня, ждал, когда начну его бить, но я не мог или Кира больше ко мне не подойдёт. Он значит для неё что-то и как бы я его ни ненавидел для меня важно, что она его любит и я смягчился в голосе.

– Она помогает вернуть мне память, для меня это важно. Мне никто так не помогал, как она. Осталось чуть-чуть вспомнить, мы с ней подобрались очень близко.

Я смотрел в его зелёные глаза и по-прежнему не видел ничего. Он старался сдерживать всё в себе, выпячивая вперёд лишь раздражённость и безразличие ко мне.

– Знаешь, тебе лучше обратиться к специалисту, а Кира всего лишь фотограф. Я всё оставлю, как есть, не мешайся под ногами. Сам на хирурга учусь и советую тебе времени не терять: бывает, люди никогда не вспоминают. Ничем не могу тебе помочь.

И тут я не выдержал – толкнул его, а потом схватил за грудки и затряс.

– Ни-че-м-м-м не можешь помочь? Можешь! – тряс я его. – Ты с ней поговоришь. – Мы переместились к стене в пролёте пачкающей всё белым, и я уже орал, – Ты с ней поговоришь!

Он выпутался, мы сцепились, и в мою голову постучалось воспоминание так не вовремя зажёванный диск начал воспроизводиться, но с перебоем. Кирилла я точно знал, но откуда? Из моего прошлого. Пока он заламывал мою руку, я чётно припоминал его участие в моей жизни, но после дикой боли решил, что пошло всё лесом и начал отбиваться. В тот вечер мы разошлись, прилично потрепав друг друга, поваляв по полу, зарядили по лицу и разошлись каждый на своём, с устойчивым чувством, что ещё встретимся.

3

Зашёл домой я не сразу, всё сидел на лестнице, ступеньке третей от начала и думал, что буду делать дальше. Ни обиды, ни досада, ничего кроме злости разговор с Кириллом у меня не оставил, да и сам он сейчас волновал меня не больше, чем разновидность поплавков, а рыбачить я не любил, это уж точно знаю. Он вышел из головы, но там прочно засела Кира. Правильно было поговорить с ней, но, правда, зачем ей общаться с таким как я? Я для неё планктон в водном мусоре, плыву себе как-нибудь, живу одним днём, ни планов на жизнь, ни стремлении. Я посмеялся и плюнул на это. Что себя жалеть? Жалеть себя – нельзя, ни в коем случае, куда полезнее смеяться над собой, высмеивать. Посмотришь на себя со стороны и поймёшь, что сожаление только усугубит ситуацию. Лучше посмотреть и исправиться, что я собственно и делаю, но встречаю всяческие помехи в виде сбоев в собственной системе и Кирилла. У людей всегда так: занимаясь чем-то или делая что-то, поначалу работают медленно, размеренно, но чем ближе к концу, чем явнее осознаешь, что осталось малость, тем темп увеличивается, ажиотаж возрастает и уже всё становиться неважно. И я на такой же финишной прямой, но ускоряться мне нет смысла, как бы ни хотелось – в моём случае от скорости ничего не зависит. Ничего. И вот я поднялся, подошёл к двери и ощутил звоночек свободы, он говорил, что зависеть от других нехорошо, пора бы стать самостоятельным. И это означало выудить из головы воспоминания самому. Когда я зашёл в квартиру, мне показалось, что по коридору кто-то пробежал секунду назад и еле слышно прикрыл дверь.

Наступило тридцатое января, Кира ушла в институт, я же проснулся намного раньше, но оставался в кровати. Из планов было только собрать вещи и отпроситься у хозяина магазина на запланированный больничный по случаю операции, хотя он и предлагал мне уйти раньше, но я откладывал это событие. Да к тому же зачем мне неоплачиваемый отпуск в чужом городе? А теперь время пришло, все вещи поместились в небольшую спортивную сумку вместе с арбалетом. Книги я решил оставить Кире на память, все их я уже прочёл, в основном история. Причину уйти на больничный я объяснил хозяину просто: операция на десятое число. Альберт Юрьевич, буквально выгнал меня из магазина, но в хорошем смысле, чтобы я не терял время. Мы с ним наладили достаточно хорошие отношения и мою историю с памятью он знал. Чаще всего, конечно мы говорили о книгах, об оружии, он был хорошим собеседником и человеком. Он помогал мне освоиться в магазине, хотя мог этого и не делать, доплачивал, когда я выходил не в свою смену, опять же – он мог и этого не делать, как другие работодатели, мог обманывать, подставлять, но он так не поступал.

Родители ждали меня значительно позже, но предупреждать я их не стал, чего собственно ни делал никогда.