Аналогичный мир. Том четвёртый. Земля обетованная

Джонатан на мгновение прикусил губу, соображая, и тут же энергично кивнул.

– Стратегически мыслишь. Но за неделю не уложиться.

– Знаю. Но сейчас глухой сезон, а к середине сентября я вернусь.

В имении как раз самая горячка, но Джонатан знал, о каком сезоне говорит Фредди. Со Страусом он придумал неплохо, даже хорошо, но не будь этого, Фредди нашёл бы что-то другое, лишь бы поездить по России. Если ковбою приглянулись кобылка и девчонка, то одна будет под его седлом, а другая в его постели, а там уже – а хоть на виселицу. Переупрямить ковбоя только пуля может. Фредди – ковбой, во всём ковбой. И во всём первый.

– Согласен, – кивнул Джонатан. – Когда поедешь?

– Ещё дня три здесь, неделя на точки и прочее, – Фредди отпил из стакана, погонял во рту, проверяя вкус, и кивнул. – Да, к десятому вернусь.

– Полетишь?

– Не хочу в Атланте маячить, Джонни. А здесь, – Фредди усмехнулся, – меня до трапа проводят. Бульдог позаботится.

– Значит, он ещё не нашёл, – усмехнулся Джонатан.

– Здесь парней нет, а граница хвост обрежет.

– Учти, на той стороне могут встретить.

– Учту, – кивнул Фредди.

Уверенность, с какой он говорил о парнях, не нравилась Джонатану, но он молчал. Да, всё сходилось на том, что это был Эндрю, воскрес, сделал и исчез. И ещё… двести тысяч в банковских упаковках. Судьбу денег проследить трудно, но возможно. По чьим карманам в полиции они разошлись, конечно, интересно, но главное – это бандероли, банковские ленты… а вот те исчезли бесследно. Ни в одном акте ни слова, даже у Кринкла нет информации, а с Бульдогом – тот их точно видел и никогда ничего не забывает – не поговоришь. Чёрт, и это знает только Эндрю.

– Деньги точно были в бандеролях, а не резинках? – вырвалось у него вслух.

– При встрече спрошу, – Фредди допил свой стакан и встал. – Парень глазастый, должен запомнить.

Джонатан кивнул. А что он ещё может тут сделать? Фредди не остановится, лишь бы не сорвался по дороге. Столько уже говорено и переговорено об этом.

– Ладно, ковбой, пора на боковую, если хотим всё успеть.

– Не гони, водопой не убежит, – так же по-ковбойски ответил Фредди, выходя из комнаты.

У себя он быстро разобрал постель, разделся и лёг, привычно сунув кольт под подушку.

Да, всё так, и он не отступит. Эндрю жив. Но живы и давшие деньги Найфу, и потому отступать нельзя. Если бы не эти пачки, то… плюнуть бы не плюнул, но оставил бы на случай, на повезёт – не повезёт, а так… двести тысяч – это не плата за сделанное, ни одно прежнее дело Найфа столько не стоило, а как задаток… задаток – пятьдесят процентов, меньше Найф не брал, ему меньше и не положено, значит, четыреста тысяч за голову… Чья голова может столько стоить? Моя или Джонни? Или за обе? Большие деньги, очень большие. Из кого Найф смог столько вынуть? Кто-то из Ансамбля? Тогда Джонни не понравился Рич. И Гаммен странно дёргался. Смылся, задолго до конца и засел у себя в Луизиане. Если они и в доле, то только в доле, ни один двести тысяч не мог выложить. Ладно, надо найти Эндрю. Значит, сделаем. А сколько на это уйдёт времени, денег и сил… чисто, быстро и успешно. Три не получится, от чего отказываемся? Успешно – раз, чисто – два, а быстро… обойдёмся. Спи, ковбой, да стадо не упусти.

Россия

Ижорский Пояс

Загорье

Страда не кончалась, но его это уже не касалось. Что всю работу не переделаешь, Эркин и раньше знал. Нет, если Колька попросит, он, конечно, не откажется, а так… ни школы, ни Алисиных занятий, и на заводе беготни и суеты стало намного меньше, летнее, говорят, затишье, отпуска у всех, и у них бывает, что с полсмены отпускают, чего лишнее толкаться. И теперь, если нет Медведева, за старшего командовал Саныч. Эркина такой вариант тоже устраивал. С Ряхой его в пару не ставили, а с остальными он сработался. А что бабы в окнах торчат, лупятся, и из бухгалтерии то к Медведеву, то к Санычу со всякими бумагами бегают, лишь бы у него спросить, где тут его бригадир, и не проводит ли он, да ещё и под локоть поддержит, а то на каблуках да по рабочему двору среди железяк, где они только находят их, чтобы споткнуться и за него ухватиться… Смех, да и только!

Возвращаясь из столовой, Женя пошла кружным путём. Работы всё равно мало: почти всё КБ в отпуске. Могли бы и её отправить, но… ладно, раньше она вообще без отпусков работала. А то и без выходных. Можно было бы пройти через двор, но Эркин увидит её, встревожится, не стоит его отвлекать.

На лестничной площадке она увидела Любу. Та стояла неподвижно, прижавшись лбом к оконному стеклу, и показалась Жене плачущей.

– Люба, – тихо подошла она к ней. – Случилось что?

– Ничего, – не оборачиваясь, глухо ответила она. – Смотрю… – и резко, с вызовом: – На твоего любуюсь. Он же… чем ты его держишь, Женька? Ты ж… обычная, пучок за пятачок, а он…

Женя сглотнула вставший в горле комок.

– Ничем я его не держу, ты что, ошалела совсем? Он муж мой, он… а если я обычная, а ты такая особенная и вся из себя, чего ж ты никого не удержала?

Люба вздохнула.

– Такое моё везенье. Ладно… Ты, Женька, не злись, сорвалась я, бывает. Ты не бойся, я не полезу, мне б только вот так, хоть из окошка посмотреть.

Женя пожала плечами.

– Смотри, мне-то что!

Что когда Эркин работает, от него глаз не отвести, Женя знала. Не слепая же она, и не дурочка, вот на беженских новосельях, ведь в какой комнате Эркин пол натирает, так туда все женщины и не по разу сбегают, просто постоять и посмотреть, она же сама тоже ходит на обед и с обеда по тем же лестницам, что на первый рабочий двор выходят, а на пляже как на Эркина все смотрели, ей же… нет, не ревнует она нисколько, не к кому ей ревновать, она же знает Эркина, какой он, а что смотрят, так пусть. Вон он, тащит очередную серую коробку контейнера.

Они так и стояли рядом и смотрели, как грузчики – кто в майках, кто рукава закатал, а кто и полуголый – катают серые блестящие на солнце коробки контейнеров, и среди них он, смуглый и черноволосый, с завораживающе красивой игрой мускулов под гладкой, блестящей от пота кожей.

Женя не заметила, когда ушла Люба. Эркин вдруг стал оглядываться, и Женя догадалась, что он почувствовал её взгляд. Покраснев, она отпрянула от окна и побежала к себе. И свою работу не сделала, и Эркину чуть не помешала.

Ещё раз обведя взглядом окна и, не найдя Жени, Эркин взялся за контейнер. Может, почудилось, а может, и впрямь Женя смотрела на него. Ладно, надо эту кучу разгрести. Санычу некогда, показал платформу, сказал, какие цифры выбирать, и побежал, а то там, на втором, заминка чего-то. Вот Саныча с Петрей и Антипом туда и дёрнули. А ему работать одному, и закатывать, и крепить. Миняй с Серёней сегодня на том конце с ящиками колупаются. Так, а этот сюда, тяж укоротить, зацепить, защёлкнуть и барашек завернуть, чтоб держало, смешное слово – барашек, а здесь тяжи отбросить, чтоб под колёса не попали, зачистить поддон, вот так, цифры на поддоне, а ещё КЛ, смешно, у него самого номер тоже с буквами, будто тоже… с конвейера. Он фыркнул и побежал за контейнером.

Страда есть страда. Артём уже знал, что это такое: прошлым летом попробовал, но сейчас – совсем другое. Своей земли у бабки не было: продала, пока вдовела да бобыльничала. Аренды весной не сделали: денег не было. Так что они с дедом теперь покосничали за сено: всё дешевле, чем покупать. А работа работой, там тоже страда, отпуска да отгулы никому не положены. Хорошо, что школа кончилась, а то бы совсем хреново пришлось. Сенокос ещё не отошёл, а уже жатва началась. Но тут на своём огороде надо управляться, а с зерном перекрутимся, да и…

– Всей работы не переделаешь, – бабка сама бухнула в чашку Артёма большую ложку мёда. – Нутро за раз сорвёшь, так всю жизнь в болезни будешь маяться.

Артём благодарно кивнул, глотая густой сладкий чай.

– На картошки-то тогда тоже исполу найматься будете? – дав им выпить по чашке, спросила бабка у деда.

Дед мотнул бородой.

– Школа уж пойдёт, чего их с учёбы срывать. А один я много не накопаю. Посмотрим.

Лилька и Санька уже улепетнули на улицу, Ларька само собой за ними, и они сидели втроём. Судили да рядили, как оно теперь будет. Сеновал уже забит, а ещё два стога их доли стоят, надо бы свезти, а то и за бесхозное посчитать могут. А куда класть? Навес поставить, так во дворе и вовсе не повернуться будет. А дрова тогда куда?

Обсуждали долго, снова и снова возвращаясь к одному и тому же. Наконец дед пришлёпнул стол ладонью.

– Ладно. Загад не бывает богат, а огород рук ждёт. Айда.

– Айда, – встал и Артём. – Завтра мне в первую, крыжовник обобрать надо.

– Готовь банки, бабка, – ухмыльнулся в бороду дед.

– И огурцы поспевают, – обернулся уже в дверях Артём.

– Не пропадут огурцы, – успокоил его дед. – Будет и им свой черёд.

Пятница – день стрельб. Из-за школы приходилось прибегать на полчаса, много час, но зато теперь… лафа и разлюли-малина! Можно и пострелять, и в тренажёрном зале поработать, и на ринге и ковре оттянуться от души, а если ещё и спарринг найдётся… Обязательно найдётся, его уже здесь знают. Тим невольно улыбнулся, прибавив шагу. Хотя опоздать невозможно: каждый приходит и уходит по своему режиму, когда кто хочет и может, ну, и конечно, когда кому положено…

…Как ему и сказали, он в понедельник с утра пришёл в милицию, чтобы зарегистрировать оружие и разрешение. И всё шло нормально, как положено. Не каждый день приезжают такие репатрианты: раб с полным русским именем, оружием и официальным разрешением от серьёзной конторы. Насколько серьёзна контора, куда случайно попал в поисках работы, он ещё в Алабаме понял, что не простой автобат, и солдаты совсем не простые. И что его сразу к начальнику отправили, и что у того в кабинете штатский сидел – всё понятно, он же не дворовой работяга, видал он таких… в штатском и с выправкой, да не армейской, а… специфической. Но разговаривали с ним вежливо, видя его затруднение с русским, перешли на английский. Проверили документы, осмотрели оружие, и наконец неизбежное:

– Итак, кем вы были раньше?

– Рабом-телохранителем, сэр.

– И что входило в ваши обязанности?

Он пожал плечами.

– Быть рядом с хозяином и выполнять его приказы, сэр.

– Любые приказы?

– За неповиновение смерть, – ответил он, помедлив с секунду.

Они переглянулись, и тот, что в штатском, кивнул:

– Хорошо. Вы работаете шофёром?

Он улыбнулся простоте проверки.

– Пока рабочим в цеху, сэр.

Последовали технические вопросы: каким оружием владеет, на каких машинах ездит. Он ждал уже предложения работать у них, в милиции или у штатского, но вместо этого, к его радости – от таких предложений отказываться опасно, а ему в эту кашу совсем не хочется, нахлебался так, что у горла стоит – его только пригласили на стрельбы и тренировки в милицейский зал…

…Только потом Тим понял, почему его тогда отпустили. Он же русского толком не знает, так, разговорный чуть-чуть, это же сразу заметно, и гражданства нет. Вот ему и дают время выучиться, закончить школу, оформить полное гражданство, и уже тогда разговор скорее всего возобновят. Но это не раньше, чем через три года, а за этот срок всякое может случиться, тогда и послушаем, и посмотрим. А пока…

Приземистое серое здание без окон, дверь без таблички, на асфальтовом пятачке три машины: две легковушки и одна армейская, да, их называют «козликами», интересно почему, номера… ижорские. Ну, его это не касается.

Дежурный у входа кивнул в ответ на его приветствие.

– Здравствуй, в тир?

– Да, – кивнул Тим. – Там… свободно?

– Места есть, – ответил дежурный, делая пометку в своём журнале. – Сколько?

– Как обычно, пять обойм.

Патроны можно было бы купить и в городе, но Тим предпочитал покупать здесь: уж точно никаких разговоров не пойдёт. Пока что ни один, с кем он тренировался в тире или в зале, никому ничего не сказал. Если бы пошёл слух, он бы уже знал. А что Дим нахвастал детворе о папкином оружии, то, кажется, дальше детворы это и не пошло.

Тир, как и положено, внизу, в подвале, и здесь несмотря на мощную вентиляцию пахнет порохом, оружейным маслом и металлом. Стоящий в дверях оружейки Иван Леднев, увидев Тима, улыбнулся.

– Привет, сегодня со своим?

– Здравствуй, – ответно улыбнулся Тим. – Да, а то заскучает.

– Понятно. Пятый свободен. Тебе сразу подкрутку включить?

Тим вздохнул.

– Нет, одну серию для разгона, а то давно не работал.

– Хорошо.

Проходя к пятому отсеку мимо занятых, Тим вежливо отвернулся, разглядывая плакаты по технике безопасности на глухой стене. Мало ли кто мог приехать пострелять. Ещё в начале своих походов сюда он недоумевал: откуда в тихом полугороде-полупосёлке такое мощное внутри и неприметное снаружи сооружение, здесь милиции-то… меньше взвода со всем начальством и канцелярией. Потом сообразил: заводская охрана, завод-то не простой, так что это и для них, и вообще с запасом, как русские говорят, с заделом. Здесь и охрана, и милиция городская и окрестная, и ещё наезжают, судя по номерам, издалека. Но его это не касается. Здороваются с ним – он отвечает, представляются – называет себя, вопрос по делу – и ответ такой же, а сам он не болтает и вопросов не задаёт.

Ну вот, он привычно зарядил пистолет, надел наушники и встал на рубеже.

– Готов? – спросил в наушниках голос Ивана.

– Да.

Впереди вспыхнул свет, резко выделяя чёрные силуэты мишеней.

Раньше двадцатого августа в методкабинете делать нечего. Это Громовому Камню объяснили ещё на педсовете. И он старательно копил деньги на поездку. Поездом очень неудобно, придётся ночевать в Ижорске, а автобус намного дороже. Джинни на совместную поездку согласилась, так что… ладно, выберемся и прорвёмся, где пробежим, а где и проползём, это по обстрелу глядя. Пока что у него всё получалось, даже в кино сходили. Как раз новый фильм, зал битком и так вышло, что каждый сам за себя платил.

И самое главное – эта пятёрка. Встретились на улице раз, другой, переглянулись, перебросились приветствием. Сначала они приняли его за «асфальтового», но разъяснилось всё быстро. Они работали на заводе и стройке, грузчиками и разнорабочими, жили все вместе в бараке. А потом он пришёл к ним в гости…

…Длинное одноэтажное и от этого кажущееся ещё более длинным деревянное здание. Когда-то его покрасили голубой краской, но это было очень давно. На вытоптанной в пыль серой траве у дома валялись какие-то обрывки и обломки, и кто-то спал, так и не добравшись до своей койки. На крыльце сидел Маленький Филин. Как самый младший он встречал гостя. Увидев Громового Камня, он встал.

– Я тебя вижу.

– И я тебя вижу, – улыбнулся Громовой Камень.

По длинному полутёмному коридору сквозь запахи скисшей капусты, дешёвого табака и перегара они прошли в комнату, где жили заводские.

Три кровати, стол, табуретки, на стене планка с гвоздями вместо вешалки, кровати небрежно покрыты тёмными, без узоров, одеялами.

– Да будет крепким ваше жилище и удачной охота, – поздоровался Громовой Камень, входя в комнату.

– Садись к нашему огню и поешь с нами, – ответили ему столь же ритуальной фразой.

Громовой Камень сел к столу, звякнув медалями. Да, он специально пришёл не в племенном, а в форме. Ему нечего ни стыдиться, ни стесняться. Его медали и нашивки не хуже вражеских скальпов и орлиных перьев с надсечками. За храбрость, за личное мужество, за боевые заслуги… и похоже, если не поняли, то догадались.

После недолгого ритуального молчания Громовой Камень выложил на стол пачку сигарет. Все взяли себе по сигарете, и пошёл неторопливый разговор. Ни об охоте, ни о погоде… ни одна стойбищная тема здесь неважна, и потому говорить о ней не нужно. А о чём тогда? О деньгах? Об этом они говорить не умели и не хотели. Но больше-то не о чем. Денег мало, тратятся они быстро и как-то… без толку. Вроде и пьют они… не больше других, скажем так, а…

– Ты пьёшь? Ну, – и по-русски: – с получки?

Громовой Камень покачал головой.

– В праздник со всеми, а сам по себе нет, – и, помолчав, продолжил, поневоле вставляя русские слова: – На фронте перед боем давали, сто грамм на человека. Были такие, что не пили сразу, а копили, чтобы потом сразу много получилось, чтоб напиться. Но таких мало было.

– Ты сам пошёл? Ну, на русскую войну.

– Да, – голос Громового Камня стал жёстким. – Добровольцем. Я думал, что это и моя война.

– И сейчас? – Перо Орла, старший из заводских требовательно смотрит на него сквозь сигаретный дым. – И сейчас так думаешь?

– Да. Русские воевали с Империей и за нас. Ты слышал о резервациях?

– Старики рассказывали, – кивнул Одинокий Волк. – И эти, приехавшие. Но… неужели это всё правда?

– А Мороз, – вдруг сказал Маленький Филин, молчавший до сих пор, как и положено младшему, – говорит, что резервация не самое плохое. Бывает ещё хуже.

– А ты больше верь «асфальтовому»! – обрушились на маленького Филина со всех сторон. – Ему-то откуда знать?! Он с Равнины ещё когда сбежал, совсем от племени отбился! Даже языка, видите ли, не знает! Под бледнолицего заделался!

– Язык он учит, – спокойно возразил Громовой Камень. – А насчёт резервации и худшего… может, он как раз и знает.

– Откуда? – насмешливо повторил Медвежонок.

Громовой Камень не говорил с Эркином о его прошлом, но на выпускном заметил, что у всех негров и мулатов были цветные татуировки-номера над правым запястьем. Что в Империи рабов клеймили как скот, рассказывали ещё в школе и в армии на политинформациях, так что… скорее всего Мороз был рабом, потому не знает языка, но знает о резервациях и рабстве. Но объяснять свои догадки Громовой Камень не стал: если Мороз об этом молчит, то нечего по-женски, нет, по-бабьи трепаться и сплетничать.

Разговор прервал стук в дверь.

– Эй! – крикнул из-за двери насмешливый женский голос. – Индеи, чайник свой спасайте! Он уже ж плавится на хрен!

Перо Орла грозно посмотрел на Маленького Филина, и тот мгновенно вылетел из комнаты, едва – судя по донёсшейся ругани – не сбив кого-то с ног в коридоре. Двукрылый поставил на стол чашки и выложил кулёк с крупным кусковым сахаром.

Одинокий Волк и Медвежонок вышли и тут же вернулись с литровой бутылкой водки, а Маленький Филин внёс чайник, обернув проволочную ручку тряпкой. Нашлась и коврига хлеба. Ещё бы мяса, скажем, копчёных оленьих рёбер, чтобы как дома…

– Пишут, этот год лучше будет, – Маленький Филин встряхивает головой, рассыпая по плечам слипшиеся пряди. – А денег просят. Чтоб прислал. Как же так, а?

– А! – отмахивается Медвежонок. – Как весна, так сытого года ждём, а дичи совсем мало стало. У нас…

– Не скули, – бросает Одинокий Волк. – У всех так. И всегда. Послать денег… а самим что жрать? Ты, Громовой Камень, смотри, мы же работаем, а в чём приехали, в том и ходим, всё это, – он широким жестом обводит комнату и сидящих за толом, – в долг взяли, и не расплатиться никак.

– А зайдёшь за чем, швыряют тебе, – Медвежонок жадно рвёт зубами кусок хлеба. – А чем мои деньги хуже?!

– Точно. К чёрным, и то лучше…

Громовой Камень слушал эти жалобы и не знал, вернее, знал, что сказать, но… Нет, не здесь и не сейчас.

Жалобы, похвальба, какие-то старые счёты, угрозы выдуманным врагам – всё вперемешку. Громовой Камень слушал, кивал, особо не соглашался, но и не спорил: всё равно каждый только самого себя и слушает. Себя он пьяным не ощущал, да и полстакана – не его доза, пообедал он хорошо, а по полному желудку водка не бьёт, и вообще… он и раньше замечал, что берёт того, кто хочет набраться. «Огненная вода» – враг индейца, и с ней как с врагом – не доверяя, используя и не подчиняясь.

Водка кончилась быстро, по полстакана пришлось, денег на новую бутылку нет, да бутылки на шестерых всё равно мало, так что в эти же кружки и стаканы налили горячего, заваренного прямо в чайнике крепкого чая, взяли по куску твёрдого желтоватого сахара.

– О! – вырвалось у Громового Камня. – Хорош чай.

Медвежонок улыбнулся.

– Это с травами. В Старом городе одна есть, Травница настоящая, вот у неё и купил.

– Дорого?

– Рубль стопка, по щепотке в магазинный подмешиваем.

Громовой Камень кивнул, подумав, что эту Травницу надо бы найти и поговорить, русские травы он знает плохо, хотя травами вообще всегда занимались женщины, мужчины знали только то, что нужно для охоты или битвы. Маленький Филин снова упомянул о письме домой. Как переслать деньги?

– Пропей лучше, – посоветовал Одинокий Волк. – Всё равно на почте зажилят.

– Как это? – поинтересовался Двукрылый.

– А просто. Адрес будут тебе писать и наврут. Письмо и пропадёт, а с ним и деньги.

– В тот же раз дошло, – возразил Маленький Филин.

– В тот раз ты без денег посылал, а…

– Адрес мне Мороз писал, – перебил его Маленький Филин. – И обратный тоже. Он по-русски здорово знает.

– Ну да, а на родном-то он хоть слово помнит? Или брезгует? – Одинокий Волк резко стукнул стаканом о стол. – Скажешь, нет? Постригся, умылся, одежду сменил и язык забыл. Ненавижу таких! Смог бы, он и кожу поменял.

– А ты это не нам, – предложил Двукрылый, подмигивая Громовому Камню. – А ему скажи. А мы посмотрим.

– На что? – не понял Одинокий Волк.

Заводские дружно рассмеялись.

– А как он тебя будет по земле размазывать, – ответил Двукрылый. – Только скальп валяться и останется.

Перо Орла кивнул.

– Да, так.

– Пусть попробует, – буркнул Одинокий Волк.

– Ты его в деле не видел, – улыбнулся Маленький Филин. – Перед весной тут, как это по-русски, да, масленица, бои были, так он всех посшибал.

Двукрылый кивнул.

– И там не всерьёз было, а вот на заводе один ему сказал что-то, из его же бригады, так он его взял за горло и поднял. Одной рукой. И подержал.

– И не придушил? – насмешливо спросил Одинокий Волк.

– И за мозгляка бледнолицего в тюрьму сесть? – насмешливо ответил вопросом Перо Орла.

Громовой Камень вспомнил Мороза на выпускном, его налитый силой торс, неожиданную для «асфальтового» ловкость в лесу и задумчиво кивнул. Да, он верит, что Мороз мог одной рукой взять за горло и поднять на воздух взрослого мужчину.

– А что учится он, – Маленький Филин как-то неуверенно вздохнул, – так, может, это и не зря. Грамотному всё-таки легче.

Громовой Камень не ждал такого поворота, но… хотя, нет, ничего сейчас не получится. Хоть выпили и немного, но всё равно… Но что зашла об этом речь – уже хорошо!

Как он и ожидал, Маленькому Филину велели заткнуться, но по внимательным взглядам остальных Громовой Камень понял, что ждали его слова. Но говорить надо аккуратно.

– А почему бы и нет? – начал он с вопроса, уже зная, как ответить на любое возражение. И что возраст учёбе не помеха, есть школа для взрослых, и что русскому языку и русской грамоте учиться нужно, и почему другие за два, ну, за три месяца, но осилили полный курс начальной школы, вы же не глупее их, те пришли, так тоже по-русски только выругаться умели, а теперь и пишут, и читают.

Он говорил не спеша, давая возразить. Но возражали мало. Всё-то ведь так и есть.

– А ты бы нас и научил, – вдруг сказал Перо Орла.

– А чего же и нет, – сразу ответил Громовой Камень. – Давайте, где и когда.

– Где? А здесь хотя бы. По выходным.

Маленький Филин и Двукрылый наперебой стали обсуждать время и место занятий, потом к ним присоединился и Медвежонок. А Перо Орла и Одинокий Волк молчали, но по-разному. А когда вроде всё обговорили, Одинокий Волк насмешливо бросил:

– А чего ж вы о деньгах молчите? Сколько он с вас возьмёт за учёбу, а?

– Сколько сможете, столько и дадите, – спокойно ответил Громовой Камень.

Он бы и бесплатно с ними занимался, но раз об этом зашла речь…

– Рубль, да? – спросил маленький Филин.

Рубль за час занятий – общепринятая, насколько знал Громовой Камень, плата, и потому он кивнул.

– С каждого? – требовательно спросил Одинокий Волк.

– Нет, – сразу решил Громовой Камень. – Со всех. Все же вместе будем, а не с каждым отдельно.

И только тогда Одинокий Волк улыбнулся.

– Тогда и я буду. Идёт.

– Это ж по сколько с каждого? – наморщил лоб Медвежонок. – Нас пятеро… по двадцать копеек?

– Да, – кивнул Перо Орла. – Что ж, тогда и дважды в неделю можно.

– А выдержишь столько учёбы? – насмешливо хмыкнул Одинокий Волк.

– А я не слабее Мороза. Он дважды в неделю ходил.

– Трижды, – поправил его Громовой Камень.

– Как трижды? – удивился Маленький Филин.

Громовой Камень улыбнулся.

– Были ещё и по субботам занятия. По шауни.

– Во-он оно что, – помолчав, протянул Одинокий Волк.

Остальные промолчали.

Громовой Камень возвращался домой в сумерках. Шёл быстро и даже тихонько подсвистывал себе под шаг памятный со школы марш. Ну как же всё удачно получилось! И не в деньгах, конечно, дело, ну, сколько он до сентября заработает? Рубля три, от силы четыре. Главное, чтобы они втянулись. А в сентябре он их уговорит на школу, чтобы на аттестат. Как Мороз. Громовой Камень улыбнулся. Надо же, как их зацепило. Ну да, уступить, да ещё «асфальтовому» не просто обидно, а… очень обидно. А Мороз приметный, все его знают, у всех на виду. Интересно было бы его в бою увидеть, но придётся святок ждать.

Про святочные и масленичные бои ему многие рассказывали. И о том, как Мороз себя показал, тоже.

В палисаднике у дома сидела в накинутом на плечи большом шёлковом платке с бахромой Липочка.

– Добрый вечер, – поздоровался Громовой Камень, поднимаясь на крыльцо.

– Добрый вечер, – ответила она и после лёгкой заминки спросила: – Гуляли?

– В гостях был, – весело ответил Громовой Камень.

Время ужина уже закончилось, но Ефимовна, выглянув в прихожую на стук двери, сказала, что самовар в гостиной. Громовой Камень поблагодарил за столь ценную информацию, поставил свою палку к зонтикам, в уборной вымыл руки и оглядел себя. Нет, всё нормально, если и пахнет от него, то чуть-чуть, и глаза – скажем так – не очень пьяные.

В гостиной у столика с самоваром и посудой сидела Капитолина Алексеевна. Из жильцов участвовали в вечернем чаепитии Гуго и Виктор. Громового Камня встретили весело.

– Ага, вот и третий!

– Третий для чего? – поинтересовался Громовой Камень, принимая от Капитолины Алексеевны чашку с чаем.

– В карты поиграть, – улыбнулась Капитолина Алексеевна. – Берите плюшку, Гриша. Я не играю, а вдвоём неинтересно.

– Я тоже не играю, – улыбнулся Громовой Камень. – Спасибо, Капитолина Алексеевна, чудесные плюшки, я только во фронтовое очко умею.

– Фронтовое? – удивился Гуго. – Это что? Я знаю, очко – это блек-джек, а фронтовое?

– Это не в карты, – засмеялся Громовой Камень. – Это перебежкой от воронки к воронке. Добежал – очко, ты выиграл. Не добежал… – и он комично развёл руками.

Виктор на мгновение помрачнел и кивнул.

– Памятная игра, – и тут же с шутливой надеждой. – Неужто и в «дурака» не умеешь?

– Не люблю из-за названия, – по-прежнему весело ответил Громовой Камень.

– Эх, – Виктор перетасовал колоду и положил на стол. – Не везёт, так не везёт.

– Не везёт в картах, везёт в любви, – старательно выговорил Гуго.

– Не жалуюсь, – рассмеялся Виктор и встал. – Капитолина Алексеевна, спасибо, чай необыкновенный. Пойду пройдусь перед сном. Гуго, за компанию?

– Хорошо, – встал и Гуго. – Большое спасибо.

Громового Камня не позвали, но он понимал, что это и от уважения к его хромоте, и от знания, что он только пришёл и не ужинал.

– Ещё чаю, Гриша, – предложила Капитолина Алексеевна и, когда он кивнул, взяла у него чашку и громко, но без крика позвала: – Липочка, прохладно уже, иди в дом.

– Ладно, – откликнулась с улицы Липочка. – Сейчас.

Но когда она вошла, Громовой Камень уже допивал вторую чашку с плюшкой.

– Большое спасибо, Капитолина Алексеевна, – встал Громовой Камень. – И спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Гриша, – приветливо попрощалась с ним Капитолина Алексеевна.

– Спокойной ночи, – сказала и Липочка.

Она явно хотела его о чём-то спросить и не решалась, но Громовой Камень не собирался ей помогать и, не заметив её желания, вышел.

– Липочка, – услышал он уже за спиной, – давай, посуду убрать надо.

– Да ладно, мама, сейчас.

Когда неровные шаги затихли и хлопнула дверь комнаты Громового Камня, Липочка сбросила на диван платок и налила в полоскательницу горячей воды из самовара.

– Мам, – шёпотом позвала она. – А он же пьяный пришёл, ты что, не заметила?

Капитолина Алексеевна строго посмотрела на неё, но ответила:

– Если и выпил, то немного. И вёл себя нормально.

– Угу, – Липочка старательно обмывала чашку Громового Камня. – Индейцы все пьяницы. Вот как запьёт он…

– Когда запьёт, тогда и будем думать, – сердито ответила Капитолина Алексеевна. – И не копайся. Два блюдца полчаса полощешь.

Липочка обиженно надула губы, но промолчала. В субботу в Культурном Центре танцевальный вечер, по билетам. На билет, на буфет и на «бантики» – это же просить придётся. И ссориться с матерью накануне такого разговора совсем глупо. А о наряде надо серьёзно подумать, это ж не в Старый город, к берёзам сбегать, под гармошку потоптаться, тут культура нужна, так что… Липочка вздохнула и покосилась на мать. Ладно, завтра с утра поможет Ефимовне и весь низ уберёт, тогда мама точно позволит.

Россия

Цареградская область

Алабино

Центральный военный госпиталь

Мария стояла у окна, рассматривая быстро темнеющий сад. Ну вот, вот и всё, нет, она ни о чём не жалеет, всё получилось даже лучше, чем она ожидала, могла ожидать. И больница оказалась нестрашной, и самое главное – с мужем уладилось. Почти уладилось. Доктор Ваня уговорил дать телеграмму, помог сочинить, а деньги дал Михаил. Сказал, что в долг. Ну, с Михаилом она сама сочтётся, он свой, всё понимает, а с мужем…

… В кабинете у доктора Вани всегда светло и спокойно.

– А если он приедет?

– Поговоришь с ним, – доктор Ваня смотрит на неё серьёзно, без насмешки. – Всё объяснишь.

– Нет, нет…

– Я помогу.

– А… а может, вы с ним поговорите, – с надеждой просит она.

Доктор Ваня улыбается.

– Поговорю, обязательно поговорю, но не вместо тебя.

Она кивает. Спорить с доктором Ваней или не слушаться его невозможно…

…Мария вздохнула и отошла от окна. Темно уже совсем, надо ложиться спать. У неё отдельная комната, с уборной и душем, называется – бокс. Смешное название. И совсем не похоже на камеру. Ну, ночь уже, пора ложиться.

Свет она включать не стала: занавесок нет, мало ли кто в саду окажется и увидит, а голышом походить тоже хочется, привычней так.

Мария быстро привела себя в порядок, откинула одеяло и легла, прикрыв только ноги. Тепло же, и не давит. Ну вот, ещё день прошёл. Завтра… завтра самое страшное – гинеколог. Он одного названия всё внутри дрожит. Да ещё и женщина. Женщина-врач – хуже этого ничего не было. Хотя здесь… здесь, может, и по-другому. Доктор Ваня обещал пойти с ней. Странно: беляк, а как всё понимает. И не расспрашивает особо, а ты сама всё ему рассказываешь.

Она вздохнула и потянулась, закинув руки за голову. Может, и вправду обойдётся. Михаил говорил, что врачи здесь другие. И остальные парни, и элы, и джи… Может, и не врали. Кто её уже смотрел, больно не сделали, ни один, и не лапали, тоже ни один. Но гинеколог – это совсем другое. Хотя… что ей, перегоревшей, могут сделать? Только убить. Всё остальное – уже пустяки, да и неважно это. Степана жалко, он ей зла не хотел, если и обижал, то по незнанию. И она его… тоже не со зла. Он её, можно сказать, из смерти вытащил, а потом… хозяйка она никакая. Стирка, готовка – всему учиться пришлось. Степан терпел, учил, злился, конечно, но не гнал. Она старалась как могла, хорошо ещё, что Степан на работе уставал и не каждую ночь лез.