Второе и следующие письма Владимира.
«Здравствуй. Наверное, когда ты это прочитаешь, будет уже ночь. Мне не спится. Когда я получил сегодня твоё письмо, я вдруг почувствовал, как давно я ни с кем не говорил по душам. У меня был близкий друг, мы вместе учились в университете. Мы много времени проводили вместе, говорили обо всём, но потом он уехал. А у тебя есть близкие друзья? Ты такая хорошая, наверное, у тебя очень много друзей».
Она нетерпеливо бежала глазами по строчкам и уже на ходу сочиняла ему ответ: «Вовсе нет! У меня всего один близкий друг. Раньше мне казалось, что их много, но потом, знаешь, время всё расставило по своим местам. И оказалось, что близкий друг у меня только один, и это – мужчина. Я вообще считаю, что женской дружбы не существует». Говоря так, она искренне в это верила: ведь, будучи объектом внимания всех юношей на факультете, от женской половины она встречала зависть и презрение значительно чаще, чем симпатию.
«Удивительно! Я думал, что у тебя отбоя нет от друзей! А это мужчина, наверное, счастливчик. Ты уверена, что ты для него – только друг, и у него нет на тебя никаких других планов? Был бы я на его месте, я бы не упустил такую девчонку».
Её сердце так колотилось, что казалось вот-вот выскочит из груди.
«Мне показалось, или ты ревнуешь? (и множество игривых смайликов) И как бы ты меня держал, интересно? Я вообще-то свободная и самостоятельная, и делаю только то, что сама выбираю. И встречаюсь, с кем хочу». Но, отправляя такое сообщение, она чувствовала тревогу: «не слишком ли категорично и резко я написала?» И тут же писала вдогонку: «А к другу моему не ревнуй. Он уже совсем старый. Ему 60 лет, представляешь?»
«Ух ты, ничего себе! И о чём вы разговариваете?»
«О разном. С ним очень интересно. Он рассказывает истории из своей жизни, он очень много книг читал. Он работает на радио, представляешь? Это очень круто. Мы много говорим про радио, про телевидение, как всё устроено. Когда я закончу учиться, я стану журналистом».
«А что тебе нравится в этой профессии?»
«Я хочу помогать людям. Я знаю, что журналисты словом могут останавливать войны. Вот сейчас, например, я пишу статью про войну с Ираком. Вчера я брала интервью у одного профессора, он- заведующий кафедрой американистики, очень интересный человек…»
Молодость бесчувственна и эгоистична. Она писала ему только о себе, увлечённо рассказывала о любимом деле и не замечала, что её вопросы часто оставались без ответа. Она не знала, сколько ему лет, из какого он города, чем он занимается. Но он красиво писал, и её душа филолога таяла от его писем. Он отвечал на её письма каждый день и часто писал сам, даже не дожидаясь от неё писем. И сердце юной девушки трепетало, она чувствовала себя желанной и нужной. Он читал внимательно всё, что она ему писала, он запоминал детали, он угадывал между строк её настроение, и она чувствовала, что имеет для него большое значение. Он не торопил её с реальной встречей, и от этого выглядел в её глазах ещё благороднее и достойнее.
«Я бы хотел когда-нибудь показать тебе город, в котором я живу. Он самый обычный, но в нём есть места, которые мне очень дороги. А ты любишь свой город?»
«Не очень. Знаешь, он заводской, мой город вырос вокруг оружейного завода. Долгие годы он вообще был закрытым из-за того, что здесь была оружейная промышленность. И даже сейчас вот эта закрытость всё равно осталась в людях».
«Закрытость – это не всегда плохо. Люди не открываются и не подпускают близко, потому что боятся, что их ранят. Боятся быть непонятными и отвергнутыми. Боятся, что над их чувствами начнут смеяться».
«Нет, закрытость – это плохо. Как же тогда выстраивать коммуникацию, когда человек от тебя закрывается? Как понять, что у него в голове?»
«Можно смотреть ему в глаза. Попробуй. Иногда по глазам видно всё, что человек думает».
Разговоры.
После занятий она каждый день прибегала к Льву Ильичу. Именно так – «прибегала». Она жила так стремительно, что, казалось, вообще никогда не ходила медленно. Они говорили обо всём: о её учёбе в университете («это самые скучные лекции на свете, а впереди её экзамен на первой же сессии!»), о её работе в редакции газеты («в следующем номере выйдет целых четыре моих статьи, представляете?»), о её бесчисленных поклонниках («он едет ко мне через весь город к семи утра, чтобы заниматься со мной английским, представляете? Вот дурак!») Но в последнее время они всё больше говорили о её Владимире.
«Он – особенный. С ним так уютно. Как будто я знаю его сто лет. Иногда мне кажется, что он мне самый родной человек, – мечтательно говорила она, и тут же кокетливо добавляла: – Даже роднее вас!»
Он улыбался и кивал.
«С ним так интересно! С ним можно говорить обо всём на свете! Вчера он мне рассказывал, как летал во Владивосток. Он был на Дальнем Востоке, представляете?»
Он улыбался и кивал.
«Он читает всё, что я ему пишу, ничего не пропускает! И отвечает мне сразу, не заставляет ждать. Он вообще не играет во все эти глупые игры, в которые играют все мальчишки. Типа, подольше ей не пиши, чтобы она сильнее к тебе привязалась. Он настоящий».
Он улыбался и кивал. И иногда спрашивал:
«А сколько ему лет?»
«Я не знаю, – она растерянно пожимала плечами. – Да и какая разница? Вот мне, например, 18, но я чувствую себя намного старше, и мне ужасно скучно с моими ровесниками. Все восемнадцатилетние девчонки – глупые куклы».
«А где он живёт?»
«Ммм… Он писал, что жил в Беларуси, он там учился в университете. Но он уже закончил его и сейчас живёт… ммм, – она чувствовала неловкость и сворачивала разговор в другую сторону, – Мы хотим с ним встретиться! Мы даже писали, что было бы здорово сделать это следующим летом в Питере. Я очень люблю Питер. Вы были в Питере, Лев Ильич?»