Превратности судьбы

Кирпичи

Добывать стройматериалы в те годы приходилось в условиях невероятного дефицита. Когда уже крышу доделывали, встал вопрос: где взять кирпич для печей?

Я снова поехала в Петрозаводск, теперь – на Кирпичный завод.

Как оказалось на заводе кирпич можно было взять только некондиционный и только во вторую смену. Приехав в город с утра, я много часов терпеливо сидела и ждала в диспетчерской.

Дождалась, наконец-то сообщили, что можно грузить кирпич. Договорилась с мужиками о погрузке, а времени было уже два часа ночи. Устала так, что невозможно словами передать.

Я в то время недавно родившегося старшего сына Алика кормила грудью, очень переживала, как он там без меня целый день.

Наконец машина, груженая кирпичом, отправилась в Деревянное.

Когда подъезжали к мосту через речку Орзегу, сквозь дрему я заметила, что водитель начал почему-то прижимать машину к перилам моста с той стороны, где я в кабине сидела.

Остановил машину и говорит: «Ну, что, будем рассчитываться?».

Я не сразу поняла, что он имеет в виду. Смотрю на него удивленно, вроде договорились рассчитаться на месте, в Деревянном.

А он пуговицы рабочей куртки расстегивает, лицо такое напряженное, смотрит прямо перед собой мимо меня. Пуговицы к счастью не расстегивались, куртка была новая и петли еще не разношенные, поддавались туго.

Я открыла дверцу машины и соскользнула с сиденья на землю. Я очень худенькая тогда была и легко протиснулась между дверцей и перилами моста.

Помчалась в лес, спряталась за дерево и заплакала.

Водитель за мной к счастью не побежал, а крикнул: «Иди обратно, я пошутил».

Я вытерла слезы и сначала решила бежать домой лесом и оттуда позвонить в милицию. До дома оставалось километра четыре, он адреса моего не знал.

Но потом, достав накладную, а ночи стояли еще белые, поэтому я легко прочитала номер машины и фамилию водителя – Сидоров, немного успокоилась.

Но идти к машине боюсь, кричу: «Сидоров, у меня деньги дома».

Он отвечает: «Иди живо, мне на работу надо возвращаться, до смены осталось три часа, не трону я тебя».

В общем, вернулась я в машину, всю дорогу дальше мы ехали в тягостном молчании.

Привезли кирпич в Деревянное часам к четырем утра только.

Отец уже перебрался жить в недостроенный дом, хотя печки там еще не было. Казимир тоже был здесь, никто не спал, ждали меня, беспокоились, да и кирпич надо было выгрузить.

Отец с Казимиром разгрузили машину. Я отдала водителю деньги и сразу ушла спать.

На другой день только рассказала Казимиру все, что со мной произошло.

Он подошел, обнял меня и говорит: «Вот она – твоя хваленая Карелия. Поехали жить в Литву, у нас культура в этом плане выше».

Но уже был взят земельный участок и лес, начато строительство и мы сами настроились жить в Деревянном.

Казимир с его литовским характером еще долго потом планировал встретить моего обидчика и поквитаться с ним, но от этих мыслей отвлекала работа, строительство нашего дома. Воспоминание о том неприятном происшествии постепенно забылось.

Отец сам сложил печку. Как умел, так и сложил. Вот такой он был разносторонний человек, умел делать практически все, и крышу крыть и дом рубить и Казимира научил очень красиво углы дома класть. Как только печка была готова, мы все перебрались в недостроенный дом.

Это произошло в начале декабря 1956 года. Отец сказал, что перебраться жить в новый дом надо до Рождества, а потом постепенно его достраивать.

Весной начали строить наш с Казимиром дом.

У каждой правды свое время

Однажды я разговорилась на улице с одной своей односельчанкой, звали ее Наталья. В разговоре вспомнили прошлое и вот что она мне рассказала.

В 1937 году осенью, как раз когда поспела клюква, она собирала в лесу на болоте ягоды. Дело было вечером. Болото посередине было топкое, там глянцево поблескивала тяжелая темная вода, а по краям относительно сухое, вот здесь-то на моховых кочках всегда поспевало много клюквы.

Дом Натальи стоял в конце деревни у леса, она на работу днем сходит, и ранним вечером за клюквой идет по знакомой тропинке прямо от дома.

Однажды насобирала Наташа клюквы полную корзинку, уже темнеть начало, но ягод было так много, что жалко было уходить. Она начала собирать их в платок.

Вдруг слышит шум машины. Грузовые машины ходили там редко, а легковые и вообще никогда. Местные жители ездили на лошадях, запряженных в телеги. Наталья испугалась и удивилась, странным было то, что машина направлялась со стороны города прямо к болоту.

Женщина присела, спряталась за кустами и решила понаблюдать.

Машина подошла к болоту, остановилась, из нее вышли какие-то люди в военной форме, вытащили из кузова длинные доски и одним концом кинули их в болото, другим – на берег. Дорожку таким образом к топи обозначили.

Начали из кузова машины выгонять людей. Увидела Наталья, что по доске в болото идет человек прямо к топи, а по нему стреляют. Человек идет – выстрел – тяжелый всплеск, следующий человек идет по доске – снова выстрел, человек падает в болото.

Сколько это продолжалось, она не помнила. Испугалась так, что просто пошевелиться не могла. Наталья интуитивно поняла, что обнаруживать себя ей ни в коем случае нельзя, она бы, наверное, там же и осталась бы в этом болоте, как свидетель, если бы ее заметили.

Наконец она увидела, что доски убрали в кузов, видимо до следующего раза. Хлопнули дверцы, и машина ушла. Она еще некоторое время не могла вздохнуть глубоко от ужаса. Не знала, сколько времени просидела в полной тишине, пока не пришла в себя. Только когда вернулась домой, увидела, что просыпала половину клюквы. После этого случая на болото за ягодами она больше не ходила никогда.

Народ был так напуган арестами, лагерями, ссылками в те годы, что Наталья никому долгое время об этом не рассказывала.

Красный бор

Как–то вечером отец предложил: «Давай прогуляемся завтра на велосипедах в лес».

Я поняла, что это неспроста, он хочет мне что-то показать, но как-будто не решается.

Мы взяли один велосипед у соседей, второй у нас был. И в воскресный день с утра отправились по дороге в сторону города.

Проехали Орзегский поворот, отец остановил велосипед. Мы зашли в лес, оставив велосипеды на обочине в кустах. Отец шел впереди.

Вдруг остановился и говорит: «Подойди сюда».

Я подошла и увидела, что из земли торчит очень добротный когда-то ботинок на толстой подошве большого размера, сорок четвертого-сорок пятого, наверное. Неподалеку нашли еще один, но меньшего размера. Они оба наполовину торчали из земли. Несмотря на то что ботинки почти истлели было понятно, что они иностранного производства, такую обувь у нас в стране не производили и не продавали.

Отец произнес: «Рая, запомни это место. Возможно, здесь покоятся и братья твоей матери. Я скоро умру, а вам надо дальше жить. Думаю, что придет время, когда опубликуют списки расстрелянных здесь людей. А сейчас пойдем отсюда».

Прозорливое высказывание отца сбылось, и спустя годы списки репрессированных опубликовали в «Книгах памяти жертв политических репрессий». А место массовых расстрелов и захоронений было обнаружено местными жителями в 1997 году. Исследования территории лесного массива проводил историк и правозащитник Ю.А. Дмитриев, им было определено не менее сорока могильников.

Прионежская районная прокуратура провела проверку и подтвердила факт осуществления в этих местах палачами НКВД массовых расстрелов. Эксгумированные останки были перезахоронены в братскую могилу. Открытие мемориала состоялось в 1998 году. Впоследствии на захоронении установили гранитные стелы с надписями «Жертвам политических репрессий» и «Здесь покоится прах безвинно убиенных».

В наши дни комплекс включает несколько мемориальных площадок и белые деревянные кресты над могильными ямами. В 2006 году здесь был установлен памятник с надписями на плитах: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» – строка из Евангелия от Матфея и «1937–1938. Жертвам красного террора от детей и внуков».

Ира

Ира очень уставала, работая в совхозе дояркой. В четыре часа утра вставала, приходила с работы в восьмом часу вечера. Трудиться приходилось в очень тяжелых условиях, доили вручную. Дома Ира сразу ложилась спать. Выспаться не могла из-за того, что болели руки от тяжелой работы. Мы знали ее любовь к животным и глубокое чувство ответственности, с которым она подходила к любому делу.

Однажды мы ждали ее с работы, а Иры все не было. Мы никогда не ложились спать, пока она не придет. Наконец видим, еле передвигая ноги, очень медленно идет по улице Ира, гораздо позже обычного. Когда вошла в дом, заметили, что у Иры подол весь мокрый, она страшно усталая, измученная. Мама принесла ей халат, Ира переоделась, помылась, выпила чаю.

Отец, сочувственно глядя на нее, говорит: «Теперь рассказывай, сколько коров ты сегодня подоила?».

«У нас на двоих пятьдесят, не все конечно дойные, но иногда семнадцать-восемнадцать подоить приходится. Беда вся в том, что условия для работы тяжелые, воду надо носить из другого конца коровника, а там скользко, все время ходишь в резиновых сапогах. Корм тяжелый, пока животных накормишь, напоишь, весь вымокнешь. Нет ни душа, ни даже места, где бы можно было отдохнуть, привести себя в порядок, переодеться, домой приходится в таком виде идти», – отвечает Ира.

Отец сказал: «Надо менять работу. Невозможно так мучиться, необходимо найти что-то полегче. Сходи в Промкомбинат, может там что-нибудь подходящее подвернется».

Работы по специальности, зоотехником в ближайших совхозах не было, все места были заняты. Немного Ира поработала на пилораме, там надо было бревна катать или доски складывать, тоже тяжелая для женщины работа, потом ей предложили место на складе, где она заведовала большим ассортиментом товаров и материалов. Здесь она трудилась несколько лет.

Через некоторое время в Промкомбинате открылась небольшая библиотечка, и Ира попросилась туда библиотекарем. Ира подходила к любому делу творчески. Она начала проводить в бригадах во время обеденного перерыва беседы о художниках, писателях, по искусству, и когда в 1971 году в Промкомбинате открылся керамический цех, ей первой предложили там место художника по керамике.

Керамика была в Деревянном и раньше. Горшки делали в Рыбреке из местной экологически чистой глины и оттуда привозили в Промкомбинат продавать. В Рыбреке грубоватые горшки делали вручную по старинке, а в Промкомбинате установили новое оборудование, поставили электропечи для обжига. Керамику изготавливали очень красивую и оригинальную, подобной, расписанной рябинами и вербами, не было нигде. Продавать возили в Москву и даже в Финляндию, где она пользовалась большим спросом.

Ира с детства была особенная, не такая как я. В лесу видела красоту каждой травинки. Цветы какие-то таскала домой. Я помню, еще в Мишиной горе сухой веник воткнет в стенку, в трещину, куда мы лучину втыкали и любуется. Не было ведь тогда у нас ни ваз, ни банок, куда бы можно было букет поставить.

Ира стала одним из первых художников по керамике в Промкомбинате. Эта работа пришлась ей по душе, она попала в свою стихию. Она создала очень много авторских образцов рисунков по керамике. Ира часто ездила в разные города на выставки народного творчества и сама принимала в них участие. Даже была на выставке в Москве, а на острове Кижи и в Петрозаводске ни одной выставки народных промыслов не пропускала.

Когда построили новое здание конторы Промкомбината, в нем нашлось помещение для музея керамических изделий. Там среди экспонатов было выставлено много оригинальных творческих работ Иры. Она даже одно время заведовала этим музеем на общественных началах.

Потом когда, в 90-е годы Прионежский промкомбинат закрылся, то и фонд музея рассеялся, исчезли все образцы. Надо было, наверное, своевременно передать экспонаты в Краеведческий музей, но не до прекрасного тогда людям стало.

В 70-е годы Ира несколько раз выдвигалась депутатом Прионежского районного совета. Когда стала депутатом Верховного совета КАССР, то добилась разрешения на строительство новой школы в Деревянном. Старая школа была ветхая, здание холодное, плохо приспособленное для обучения детей. Появление в поселке новой школы – это заслуга Иры.

Потом жители поселка обратились к ней как к депутату с идеей построить новый детский сад, он тоже был старым. Построили и детский сад.

В поселке заговорили о музыкальной школе, она и этот вопрос подняла на заседании Верховного совета КАССР, и ведь открыли в поселке в помещении обычной школы – музыкальную.

Ира вела большую общественную работу, печаталась в газетах как селькор, всячески способствовала развитию культуры и образования в селе. В 1970 году Ира получила медаль к 100 – летию со дня рождения В.И. Ленина, у нее есть грамоты министерства культуры КАССР за успехи в развитии прикладного искусства, множество дипломов. В общей сложности почетных грамот и дипломов у нее не меньше двадцати.

В керамическом цехе она проработала до пенсии, а когда вышла на заслуженный отдых, то пристрастилась вышивать гладью. Сохранилось множество салфеток, полотенец, покрывал с ее уникальной вышивкой.

Однажды вышила целую картину. Я смотрю на нее и понимаю, что сюжет мне что-то смутно напоминает. Место знакомое, но как будто не совсем.

«Ты что же не узнаешь это место?», – удивляется Ира.

А на картине был изображен пейзаж с хутора в Суоярвском районе, на котором мы жили после эвакуации. Ира очень любила березы, поэтому вместо огромной кучи валежника, которая находилась на реальном месте, на картине изобразила березы.

В озеро Суоярви впадает речка, не помню ее название, а на берегу располагаются живописные скалы. Там – наши заповедные ягодные места, где и морошку, и бруснику, и чернику мы в детстве собирали. Ира запомнила этот пейзаж с детства, привнесла немного художественного вымысла и создала удивительно красивую картину.

Ира вышила еще много чудесных картин в жанре наивного искусства. В своих картинах она выражала свой внутренний мир, свое представление об обычных повседневных вещах. В ее картинах присутствуют цветы, животные, птицы, деревья, озера и реки, изображенные ею в глубоких насыщенных цветах. Самобытные картины Иры похожи на саму природу, которая её вдохновляла.

Гости

Я с благодарностью вспоминаю наших мужчин отца и мужа, они оба отбывали большие сроки по 58-й политической статье, прошли тюрьмы, лагеря, ссылку, видели множество самых разных людей, но не набрались ничего дурного. Оба не пили, не курили, не использовали ненормативную лексику, не научились врать, никогда ничего чужого не брали. Свои лучшие человеческие качества, чистоту душ и сердец пронесли через все превратности судьбы.

Казимир несколько лет работал в лесу трактористом, потом заболел, лежал в больнице, его перевели из леса работать в гараж на ремонт двигателей и машин, там он проработал до пенсии. Он выдвигался депутатом местного Сельского совета дважды, многие годы избирался заседателем Прионежского районного народного суда, на работе был незаменимым ответственным работником. Как глубоко порядочный человек, не бросался зря словами, обладал очень высоким авторитетом у местных жителей. К нему часто приходили советоваться, ремонтировать бытовую технику, он никогда никому не отказывал, и никогда не брал за работу денег, так уж было заведено в нашей семье.

К отцу тоже очень хорошо относились в Деревянном. Все знали, что он приехал из Сибири, из ссылки, десять лет провел в лагере. Когда он восстановился в партии, то оказалось, что у него самый большой партийный стаж в районе. Его много лет подряд выбирали народным заседателем Прионежского районного народного суда Карельской АССР. Его уважали за принципиальность в своих воззрениях, мнением его дорожили.

Отец написал автобиографическую книгу, первые главы которой «На лыжах через море» и «Побег от охранки» были опубликованы в журнале «Пуналиппу».

В переводе на русский язык «Пуналиппу» – «Красное знамя», литературно-художественный и общественно-политический журнал, издававшийся в Петрозаводске в 60-е годы на финском языке. Выходил он раз в два месяца, а распространялся не только в СССР, но и в Финляндии, Канаде, Венгрии, Англии, Польше, Румынии, США.

Третья глава отцовской книги «Венерическая больница» об учебе в Интернациональной военной школе, готовая к публикации, к сожалению была утрачена. Сохранились большие рукописные архивы отца на финском языке. Надеюсь, что когда-нибудь ими займутся внуки.

Когда отец начал публиковаться в периодической печати, в финских изданиях, к нему стали приезжать люди, знавшие его еще в довоенное время. Его публикации сработали, как реклама. В наш дом в Деревянном потянулись писатели, поэты, журналисты. Такие как поэт и переводчик Николай Лайне, поэт и прозаик Яакко Ругоев, карельский поэт и переводчик Рейе Таккала. Поэт Тайсто Сумманен был близким другом нашей семьи и очень частым гостем, а также многие другие известные люди из Советского Союза и Финляндии. Приезжали однокурсники по университету, коллеги по Паданской школе и просто знакомые.

Отец как магнит притягивал к себе интересных людей. Он любил угощать гостей крепким кофе, который сам жарил и молол по собственной технологии. Иногда доставал и бутылочку вина для мужчин, но всегда ставил на стол только один стакан, второй не ставился никогда, такой у него был порядок. Он никогда в рот не брал ни вина, ни водки. Еще в молодости дал зарок и всю жизнь его выполнял. Естественно гость так бутылку и оставит, ему одному пить неудобно, выпьют ароматного кофе, побеседуют и расстанутся.

Многие из его гостей прошли такой же суровый жизненный путь: Луодо Ильми, Линд Майя, Юкка Хирсивара и многие другие. Во время встреч в своих беседах они не жаловались на судьбу или трудности, а вспоминали много забавных, интересных фактов и историй из прошлой жизни. Луодо Ильми вспомнила такой забавный случай.

Однажды в Паданской школе, где она работала учителем, в одном из классов во время урока открывается дверь, и входит моя сестра Ира, тогда ей было года четыре всего и по-фински спрашивает: «А где мама и папа?».

Ученики в классе начинают дружно хохотать, потому, что все лицо Иры вымазано черникой. Бабушка Антоновна, наша соседка в этот день пекла черничный пирог и угостила Иру большим куском пирога. Ира его по дороге съела, и все лицо и руки вымазала черникой.

Убедившись, что мамы и папы здесь нет, Ира закрыла дверь и бойко зашагала по школьному коридору дальше и, открывая двери всех классов по очереди, по-фински спрашивала: «А где мама и папа?».

Везде, куда бы она ни заглядывала, раздавался взрыв хохота.

Ира самостоятельно нашла дорогу из дома в школу и стала разыскивать там маму и папу. Видимо наша няня Тоня не заметила, как Ира, соскучившись по родителям, отправилась на их поиски в школу.

Анна Аалто

Одной из первых в Деревянном отца навестила переводчица из Петрозаводска Анна Аалто. Она вместе с отцом и мамой училась в Коммунистическом университете в Ленинграде.

Надо заметить, что Анна Аалто в литературных кругах была человеком широко известным. Она занималась переводами с латышского и литовского языков. Как раз тогда переводила на русский язык очередной роман знаменитого в советское время латышского писателя Вилиса Лациса «К новому берегу». Она уже перевела его роман «Сын рыбака», который имел огромную популярность в Советском Союзе.

Анна приехала к нам в Деревянное, погуляла по селу, и в лесочке неподалеку от нашего дома присмотрела живописное место, которое ей очень понравилось. Она попросила нас похлопотать в сельской администрации, чтобы ей разрешили этот участок приобрести.

«Я бы домик себе здесь поставила», – мечтательно говорила Анна.

Тогда дачных кооперативов не было. Очень сложно было человеку с городской пропиской взять в собственность земельный участок за городом, почти невозможно.

Отец сказал: «Мы попробуем».

Он сходил в сельсовет, но ему отказали. Отец никогда не умел вести дипломатические переговоры. У него было всего два цвета черный и белый. Да или нет. Нюансов и компромиссов он не признавал.

Пришлось идти мне. Я привела в сельсовете веские аргументы: через участок проходит довольно глубокий овраг, а в овраге протекает небольшая речка, сам участок невелик, соток пять всего, с речкой да с заречьем немного больше выходит. Понятно, что сельский человек не возьмет такой надел, потому что земли там для огорода нет.

Я съездила к Анне домой в Петрозаводск. Жила она в неблагоустроенной однокомнатной квартирке в двухэтажном доме барачного типа. С большим трудом нам удалось Анне помочь.

Помню важный разговор, который состоялся между Анной и моим отцом.

Как-то отец спросил ее: «Что ты знаешь о судьбе своего первого мужа?».

«К сожалению, абсолютно ничего», – отвечает Анна.

«Я могу тебе с уверенностью сообщить, что его нет в живых», – сказал отец и добавил, – «Он расстрелян тогда-то, и назвал дату».

«Как ты узнал о расстреле моего мужа, и как ты смог столько лет хранить эту дату в памяти?», – удивилась Анна.

А отец ответил: «Я получил извещение ночью в тюремной камере по азбуке Морзе. Мы общались с заключенными из соседней камеры перестукиванием. Текст был такой: «Меня сегодня поведут на расстрел». Я запомнил число, это было сообщение от твоего мужа».

В 1958 году мужа Анны Аалто реабилитировали, его фамилию мы нашли в списке расстрелянных политических заключенных. Муж Анны был военным, занимал высокую должность в Красной армии, он учился с отцом в Интервоеншколе.

Анна начала строить в Деревянном дом. Своих детей у нее не было, помогали строить две сестры и племянники. Второй муж Анны Яков был инвалидом, у него не было руки, но, не смотря на это, Яша внес огромный вклад в строительство дома.

Надо было видеть, как этот инвалид, используя, придуманные им технические приспособления, помогавшие ему в работе, строил дом по соседству с нами. Яша был канадский финн, поэтому у него технологии строительства были совершенно другие. Он тщательно смазывал каким-то секретным составом каждое бревно. А как аккуратно Яша работал! Смотреть было приятно.